Я по городу скучаю,
Где родился, жил и рос.
Мыслями я улетаю
В каждый двор, избу, покос
Каждый день я вспоминаю,
Сколько добрых там людей,
Как по улицам гуляю
В окружении друзей.
Там живут мои родные,
Близкие мои друзья.
Гитлеру набью я морду
И вернусь к вам навсегда!
Мы победим. Крепко целую. Твой брат Б.П.»
Прочитав эти строки, Тоня улыбнулась, смахнула слезы радости и озорно посмотрела на девчат. Те стояли в сторонке и ждали реакции на письмо.
– Ну, – воскликнула счастливая девушка, – чего стоим? Давайте хоть споем!
Макар Иваныч шевельнул усами, растянул меха, а Нюрка, самая красивая и голосистая, тряхнув богатством, запела:
Я миленка провожала
В Красну Армию служить.
Он жениться обещался
И фашистов-гадов бить
Тоня вбежала в круг и, притопывая худыми валенками, подхватила:
Брата в армию забрали
Я полна заботою:
Вместо брата на заводе
Токарем работаю.
Война давила людей голодом и холодом, изо дня в день изводила человека и сживала со свету. Но неизменно в этих людях, казалось, отлитых из стали, поднималась невероятная, неизбывная охота жизни, радость труда и единение пред лютым врагом. Мыслимо ли в тяжелейших, адских условиях военного времени оставаться оптимистом, находить силы жить, верить в свое будущее и будущее своей страны и, в конце концов, быть Человеком, Советским Человеком.
В Оборино основали рыболовную артель, которая обеспечивала фронт рыбой. Оставалось и жителям Молотова. В артели большей частью работали женщины, подростки, старики и совсем мало мужиков, получивших бронь. Одним из таких был Егор Косой, здоровенный детина, к тому же родственник Председателя райкома. Косой был страшным невеждой, грубияном и пьяницей, но рыбу чуял сквозь воду, а от женщин отбоя не было. Сошелся Косой с одной солдаткой, чей муж на фронте погиб под Москвой. Солдатку звали попросту Николаевной. Баба вредная, ревнивая, но смазливая, нечего говорить. Детей у Николаевны не было, по этому поводу женщина нисколько не горевала, как, впрочем, и по мужу. Стала жить Николаевна с этим Косым и вскоре понесла. Жили они на краю деревни. Собака у них была, здоровенная дворняга, которая наводила страх на всё Оборино; пса Туманом звали. За годы войны пес истощал, но с жизнью не простился, – видимо не исполнил своего собачьего предназначения.
В один из зимних дней Тоня ездила в Молотов, чтобы продать или выменять свое вязание. Обратно вернулась тем же ходом: на паровозе, в теплушке, сидя на куче соломы. От завода шла пешком. Рыжий поджидал Тоню: хотел проводить девушку, но молодая заводчанка ухаживания Рыжего не приняла, за что была удостоена презрительного взгяда. У околицы деревни встретила почтальоншу Ангелину. Длинная худая старуха шла навстречу с потрепаной сумкой на плече. На почтальона тогда смотрели с настороженностью, стараясь угадать по его лицу, какую весть он несет.
Ангелина увидела Тоню и начала рыться в сумке, не поднимая глаз. Мороз забирался под одежды.
– Погоди-ка, девонька, – придержала Тоню почтальонша.
Тоня остановилась и протянула озябшую руку. Почему-то проступили слезы. Тоня моргнула и две хрустальные слезинки упали в мягкий снег. Тоня сразу все поняла. В голове плыли строки писем то брата: «Я получил комсомольский билет, сестренка!», то отца: «Тонька, какую я печурку собрал комдиву, ты бы видела!» – мелким неразборчивым почерком сообщал отец.
Ангелина вложила в замерзшую руку Тони две бумажки. Два ненавистных черных клочка порванных судеб, два окончания человеческих жизней, два свидетельства о том, что никогда более Тоня не увидит ни отца, ни брата. Михаил не будет баловать внуков, и вырезать из дерева игрушки. Борис не приведет в дом красавицу жену…
«Вот, Антонина Пермякова, – сказала себе Тоня, – ты и осталась одна на всем белом свете…».
Разбитая горем девушка брела домой, не замечая ничего вокруг. Весь мир погрузился в густой, непроницаемый туман. Тоня как будто находилась в тесном коконе собственных мыслей, чувств, страхов и волнений. Девушка и не заметила, как прошла мимо своего дома, через всю деревню и остановилась против дома Николаевны.
Тоню возвратила в действительность собака, которая яростно царапала двери сеней, хваталась зубами за ручку.
– Туман, ты взбесился, что ли? – сказала Тоня, подойдя к повалившемуся забору. Пес настойчиво ломился в избу.
Света в окнах не было, никаких признаков жизни. Тоня отогнала собаку, хотя всегда боялась её, а пес послушно уступил, чего раньше не случалось. Но девушка в то время была в таком состоянии, что плохо понимала происходящее. Пересекла двор, заваленный рыбьей чешуей. Она следовала неслышному зову, словно её тянуло что-то в избу, толкало в спину.
В доме холодно и темно. Николаевны и Косого след простыл. Тоня на ощупь пробралась до стола, запнулась о табурет. Подошла к окну и раздернула грязные занавески. Слухом Тоня уловила тихие стоны с кровати, еле слышное сопение.
– Господи ты, боже мой! – прошептала Тоня, которая в жизни не молилась и Бога не поминала. Она зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Её колотило изнутри.
На кровати лежал новорожденный ребенок, завернутый в грязное одеяло и рваные тряпки. Николаевна родила и в спешке скрылась невесть куда вместе с Косым. Оставили дитё. А ребенок, девочка, полуживая, посиневшая и без сил, лежала и медленно умирала.
Тоня схватила малышку и кинулась домой. Дорогой встретила соседку, на ходу крикнула той звать Афанасьевну. Женщины собрались у Тони в один миг.
– Тесто надо замесить, – сказала Клавдия Афанасьевна и тут же принялась за дело. – Беги, Тонька, к Агафье-молочнице.
Агафья держала корову и несколько коз. Тоня пулей улетела к соседке за козьим молоком.
Ребенка отмыли теплой водой, согретой на жаркой печи, отцовской кладки. Затем малышку завернули в тесто и точно пирог поставили на печь. День и ночь выхаживали девочку-сиротку добросердечные женщины. Неустанно сменяли они друг друга. Тоня с работы мчалась домой, меняла заведующую клубом, и наоборот. Помогали соседи. Вместо соски макали уголок тряпки в молоко и поили девочку. Так продолжалось полтора месяца.
Зыбку повесили у кровати Тони. Приходил помогать Макар Иваныч. Шевеля усами, вкручивал в потолок кольцо для колыбели. Тоня оставила девочку у себя. В райкоме помогли с бумагами.
– Если бы не ты, Наденька, с горя бы я свихнулась, – тихо говорила Тоня, покачивая зыбку.
А крохотный комочек смотрел на маму черненькими глазками. Умела бы Надя говорить, непременно сказала бы маме то же самое. Если бы не ты, мама….
Пришла весна сорок пятого. Наденька грелась на печи в одной рубашонке, пока её мама, Антонина Михайловна Пермякова, мыла пол.
В конце марта снег на дворе отяжелел и проваливался под ногами; вечно мокрые галоши и валенки сушились на печке. Солнце приветливо заглядывало в окна избушек, нежно грело суровые лица людей, которые уже четыре года переносят тяготы и лишения, принесенные войной.
Заканчивая уборку в доме, выскочила Тоня на улицу за водой в легкой кофточке и слегла с температурой. Обострился хронический бронхит, болячка, которая прицепилась к ней с детства. Надя, еще совсем кроха, на шаг от мамы не отходила, все лоб трогала маленькой ручонкой. Лечила Тоню все та же Клавдия Афанасьевна, ставшая членом семьи, мамой Тоне и бабушкой Надюше-непоседе.
Как-то утром баба Клава обронила:
– Пойду, схожу за врачом, – улыбнулась украдкой и скользнула в двери.
Тоня сидела на кровати в недоумении: какой врач, я почти здорова… зачем врач.
В Молотов приехал молодой доктор и сразу стал притчей во языцех девушек-солдаток и вообще всех, уж в Оборино – точно. При всем при этом завидный жених в дома заходил строго по врачебной необходимости.
Во дворе раздался веселый лай Тумана, а в сенях послышались шаги – Тоня быстро оделась и села на кровать. В избу вошла Клавдия Афанасьевна и затянула в двери молодого человека, совсем, казалось, юного. Но на самом деле военному врачу, Глебу Викторовичу, было за тридцать. Он зашел в дом, пригнувшись в дверях, кивал Тоне и бурчал «здрасте», смотрел пристально и удивленно, будто Тоня кого-то ему напомнила. Врач стоял вполоборота и прятал за спиной ампутированную по локоть правую руку. Позже он расскажет в общих словах, что их госпиталь разбомбили немцы, но умолчит, как сам он спасал раненых, укрывал их от падающих кирпичей и перекрытий, как под обломками потерял любимую, медсестру Аню Иванченко, красавицу из Донецка; не скажет Глеб, что Тоня чем-то похожа на Аню. Врач, спасая раненых, оказался сам в их числе. Его комиссовали. Теперь в тылу будет людей лечить, говорили в Молотове.
Доктор подошел к Тоне.
– На что жалуетесь?
Тоня прижала дочку к груди и, улыбаясь Глебу, уверенно сказала:
– Я никогда не жалуюсь!
В мае прилетела весть о победе Советского Союза над гитлеровской Германией. В июне сорок пятого Глеб и Тоня поженились.
Антонина Михайловна Пермякова (Пестова) прожила тяжелую, насыщенную, но в целом хорошую жизнь. А сын Надежды Пестовой рассказал мне эту историю.
