На пороховом заводе им. Кирова в городе Молотов* добросовестно трудилась тихая и незаметная девушка, которую звали просто Тоня Пермякова. Она была болезненно худа в свои девятнадцать. Одиноко коротала дни в домишке на два окошка; крылечко дома покосилось, а забор давно истоплен в печи, только и остались два столба да поперечина. Что в доме выделялось, так это печь, крепкая и жаркая, еще до войны сложенная отцом Тони, известным печником. Народ в округе говаривал: сам печь не клади – к Мишке иди, – такой искусный был печник. Брат Борис учился на токаря и работал на заводе, но пришла Война и увела брата и отца на фронт. В июне сорок первого в Молотове митинг провели. Прямо с площади пошли вчерашние колхозники и рабочие, а сегодняшние солдаты Гитлера бить. Осталась Тоня одна-одинешенька в домике на два окошка по правому берегу Камы, в районе Закамск, в деревне Оборино…
Отработала Антонина смену у станка, на котором вытачивала болванки крупнокалиберных снарядов артиллерии, и вышла через проходную. Она направлялась домой после тяжёлой смены: фреза ломалась и стружка вилась стальными кудрями, отлетала и наровила угодить в глаза. На выходе всех рабочих обыскивали: чтоб никакого воровства. Хотя частенько порохом в Каме рыбу глушили.
Тропинка, по которой добиралась Тоня в Оборино, тянулась по лесу, где мягко было идти, ступая по прелому хвойному ковру, дальше тропка огибала небольшое озеро, в котором отражались лес и белая луна, и наконец, дорожка приводила в деревню. Девушке нравилось ходить этим путем, хоть и не коротким. Она вдыхала лесной воздух, чувствовала свежее дыхание Камы, любовалась зеркальной гладью озера, заворожено смотрела на алые закаты и безмолвные рассветы. Правда, после дождей бывало топко ходить, но ближе к Каме начинался песчаник, и вода, не задерживаясь, скоро уходила.
Тоня возвращалась домой, ужинала жидкой похлебкой со ржаной корочкой. Вечером обыкновенно бралась за вязание. Шерстяные вещи она продавала в Молотове, и этим одинокая девушка кое-как держалась. При тусклом свете керосиновой лампы, надсажая глаза, Тоня набирала на блестящие спицы многие петли, и в такие уединенные минуты обступали девушку самые разные мысли; она погружалась в глубокие раздумья и светлые мечты… а желание было одно: чтоб Война скорее кончилась.
В этот вечер Тоня была взволнована: видела она ночью мальчишек, шаривших у складов завода. Но постепенно воспоминание это затерялось в веренице других. Вспомнила Тоня, как они с братом делали землянку в отвесном Камском берегу; вспомнила об отце, как месил он сильными руками жирную глину в корыте; дальше привиделось, как Борис с тятей завалинку отсыпают… баню поднимают… в новой бане три вехотки на стене: большая и две поменьше. Но маму, которая померла от тифа, девушка почти не помнила. Тогда семья в большом доме жила, корову с лошадью держали. Голод тридцатого года пережили.
…От тяжелой работы Тоня спала глубоким, непробудным сном. Посреди ночи заколотили в двери.
– Откройте!
Тоня соскочила с кровати и, накинув папину телогрейку поверх ночнушки, подошла на цыпочках к двери
– Открывай, Тонька! – басили с улицы.
Тоня зажгла лампу и осторожно выглянула в сени. Слабый свет очертил фигуры трех мужчин. Вперед выступил крепкий рыжий парень. Тоня узнала в ночных гостях охрану с завода.
– Ночью работала? – спросил Рыжий.
– Сутки работала, – ответила Тоня, – с утра опять на работу надо … говори, чего хотел!
Рыжий глянул зло и со скрытой обидой.
– Вчера ночью видела кого чужого на заводе?
Тоня вспомнила мальчишек.
– Станок тока свой видела, – ответила девушка, сжав губы и уперев глаза в Рыжего.
– Ладно, проверим, – закончил разговор бдительный охранник и, повернувшись на каблуках новеньких сапог вышел вон.
«Лучше бы на фронте воевал!» – подумала Тоня и захлопнула дверь.
Утром девушка выходила на работу и в сенях запнулась о какой-то мешок. Заглянула, а там рыбы с полпуда. По сторонам посмотрела – никого. Конечно, все знали, что мальчишки таскали порох с завода, как его еще называли «материал», и с его помощью глушили в Каме рыбу. Хлопки, всплески и столбы воды бывало слышали и видели из Молотова. Чудом из сорванцов никто не пострадал. Так вот этот мешок с рыбой был благодарностью за Тонькино молчание. Когда поднялась шумиха, сорванцы всей компашкой рванули в сторону Москвы и где-то под Рязанью прибились к партизанам. Да, из таких вот хулиганов и забияк, оборванцев и смельчаков и выходили самые отважные, самые верные сыны Отчизны, преданные своему делу разведчики, подрывники, – сколько подвигов совершили такие ребята, никто не сосчитает.
Зимой сорок второго Тоня по-прежнему работала на заводе. Вечерами, кроме вязания, пристрастилась к чтению. «Мать» Горького – Тоня была покорена силой героев этой книги. К литературе девушку приохотила Клавдия Афанасьевна, некогда библиотекарь, а сейчас заведующая заводским клубом, который располагался в обыкновенном бревенчатом доме. Тоня привязалась к образованной, спокойной и рассудительной женщине, к этой маленькой симпатичной старушке. Афанасьевна в свою очередь видела в Тоне родную душу, близкого человека, с которым по-семейному тепло. У Тони образование – пять классов, но желание учиться горело в девушке. И не беда, что тяжелая жизнь разлучила со школой, не горе, что пришлось взвалить на детские плечи неподъемную тяжесть домашних забот. «Учиться, учиться, учиться…» – помнила Тоня слова дедушки Ленина.
Молодая труженица частенько забегала в клуб, читала стихи, пела частушки. А как-то вечером Тоня проходила мимо избы-клуба и услышала задорное пение заводских девчат. Тоня заглянула на огонёк. В углу, у печки, сидел Макар Иваныч, старик со сморщенным лицом и белыми пушистыми усами. Он растягивал беззубый рот в улыбке и виртуозно перебирал сухими пальцами по кнопкам гармошки. Посреди избы пели и плясали девчата. Грудастая Нюрка, заметив Тоню, весело крикнула:
– Айда, Тонька, к нам.
Но у девушки было хмуро на душе. Она скромно прижалась к стенке и отмахнулась: тут, мол, постою.
Вскоре подошла Клавдия Афанасьевна, она запыхалась от долгой дороги.
– Вот ты где, Тонечка, – сказала заведующая и перевела дух. – А я и на заводе была, и домой к тебе сбегала… письмо тебе, на вот, – и протянула Тоне заветный треугольник.
Девушка выхватила письмо, повернулась к огню и начала читать:
«Здравствуй, сестренка! Пишу тебе с надеждой, что письма мои ты получаешь. У нас бывает горячо. Но мы тут, русские, удмурты, татары, тувинцы, ребята с Кавказа, — крепким кулаком бьём фашиста.
Жив, здоров, не волнуйся. Кормят хорошо. Правда, курева не было неделю, вот было тяжко. Написал стишок, ты не смейся:
Наблюдаю жизнь и пишу
