Я вот, например, работал с человеком, который кошку в печи сжёг.
Пнул её в ростовую печь, куда загружают стойки, дверь закрыл и сжёг. Я не очень понимаю, как относиться к этому факту.
Главное – я даже не знаю, кто это был. Мы с пареньком одним булки катали, и он на меня эту информацию вывалил. Причём не сказал, кто именно. Сказал, что я знаю этого человека. Конечно, блядь, знаю, нас тут двадцать человек. С другой стороны, а что это знание изменит?
Я вот, например, работал с человеком, который кошку в печи сжёг.
Пнул её в ростовую печь, куда загружают стойки, дверь закрыл и сжёг. Я не очень понимаю, как относиться к этому факту.
Я говорю Гене: «Ща я номер лота сфоткаю». А Гена говорит: «И не жалко тебе памяти на телефоне?» «Геннадий», – отвечаю, «окститесь, я на этот телефон уличных кошек снимаю». Гена говорит: «Нет, ну ты сравнил. Ты смотришь на кошку – ты удовольствие получаешь, а это коробки ебучие». Гена говорит: «Я раньше тоже как ты ходил себе, спокойный, работал, никого не трогал». Гена говорит: «У тебя вот там с двух сторон ворота и солнце светит, а тут окошек нет, я как в коробке сижу. Я, когда с завода выхожу, жмурюсь как Дракула».
Я вот, например, работал с человеком, который кошку в печи сжёг.
Пнул её в ростовую печь, куда загружают стойки, дверь закрыл и сжёг. Я не очень понимаю, как относиться к этому факту.
А в кондитерке у нас был чувак, беженец из Судана, который иногда начинал выть. Не с горя, а буднично-радостным воем, как заёбанный Тарзан. А в другом углу цеха делал кадаиф нелегальный палестинец, который раз в несколько минут рыгал как разъярённый тираннозавр. И вот стоишь ты, жаришь марокканские вкусняшки во фритюре, слева Саид рыгает так, что круги по маслу идут, справа Хаммада: «Ааааааайййййяяяяяя» на всю фабрику.
