Фёдор Иванович поехал в детский дом, сразу после посещения офиса филиала, где он, только глянув на отчетность, сразу увидел, что воруют, как прежде, и даже не захотел вникать. Это ничего не даст. Возможности проверять все эти бумаги у него были, а вот желания нет. На душе было гнусно, как всегда, когда приходилось листать какие-либо документы – договора, счета, акты и прочую ерунду, к которой он уже давно не относился, хоть с каким-нибудь пиететом. По своему богатому опыту, он знал, что любой счет, любой договор, любую бумагу из мира денег, легко можно соорудить, и цена той бумажке не больше цены обработанной деревяшки и краски на ней разлитой. И если в начале своей карьеры он вчитывался в документ, сопоставляя цифры и параграфы, ответственности и обязанности сторон, то сейчас проглядывал их мельком, точно зная, что все это игра, к реальной жизни отношения не имеющая, так же, как и речи обвинения и защиты в судах. И если он начнет копаться в отчетах, то ему придется обвинять начальника филиала, а тому оправдываться, при этом продолжая улыбаться и лебезить. А потом, нагнав на человека страху, и, поселив еще одну порцию ненависти, его придется оставить на месте, потому как заменить некем, и, в целом, тот хорошо работает, хотя и ворует. И оба согласятся на этот компромисс и разъедутся с осадком своей правоты и мерзости в душе. Поэтому он свернул проверку и велел отвезти себя в детский дом.
«Чтение ближним есть одно из величайших наслаждений писателя» (Василий Жуковский, из письма Бенкендорфу)
