Горькие сказки.
«Сегодня мне можно всё.»

Он сидел на берегу моря и кидал маленькие круглые камешки в воду. Его некогда русые, а ныне седые волосы развивал холодный осенний ветер. Сколько уже часов он сидел так, вглядываясь в серый  горизонт и вспоминая своё прошлое? Он помнил всё: зелёные яркие глаза его единственной жены Анны, её тонкие нежные руки и неожиданный диагноз – рак. Помнил, сколько ночей он провёл у изголовья её металлической, больничной койки, моля бога о выздоровлении, но нет, через несколько месяцев она умерла. Помнил, как в тот момент жизнь казалась оконченной, но, к сожалению, она продолжалась. Он помнил множество работ после этого, вот он уборщик какого-то старенького отеля, возле обочины. А вот на нём модная в те времена, кожаная куртка с рядом шипов на плечах и он работает вышибалой. Было множество подработок, но, ни на одной он не задерживался дольше месяца или двух. Не находя покоя в очередном городишке, он перебирался в другой ,  лишь затем, что бы всё повторилось вновь. Так прошли его последние 30 лет жизни, в постоянных скитаниях и попытках найти себя. Нет, он не был праведником, были и другие женщины, множество. Были попытки завести новую семью, но каждый раз, он вновь понимал, что любит до сих пор только Анну. Тридцать лет он скитался по стране и вот, наконец, его путь окончился в одном маленьком приморском городке.
Острый, серый камешек неожиданно поранил ему руку, капли крови, побежавшие тонким ручейком, по руке принялись падать на новую, серую шляпу, лежавшую возле его ног. Медленно взяв её, и нежно встряхнув, он надел её обратно на голову. Поднявшись и оправив бежевые, строгие штаны, он вновь набросил поверх, горчичной  рубашки, клетчатый, серый плац. Потянувшись и бросив последней взгляд, на холодное, волнующееся море, старик двинулся по набережной в сторону города. По воздуху разнеслось тихое шарканье, боль, донимающая его левую ногу последнее пару лет, после сидения на холодных камнях вновь вернулась. Коричневые, лакированные туфли с тупыми носами, были влажными от брызг, доходящих сюда волн.  Внезапный порыв сильного ветра потянул его ближе к каменным, поросшим мхом периллам. Жадное море, подхлёстнутое всё тем же потоком ветра, обдало его ноги ледяной, солёной водой. Резкая боль, вновь напомнила о себе, проникнув тупыми иглами под левую штанину брюк. Но, старик не обратил внимания на это, он лишь слегка улыбнулся, как улыбается ребёнок, очередному маленькому приключению. Перебирая руками шершавый камень перилл, он так и продолжил путь. Ветер, всё больше набирающий силу трепал его пальто, пытаясь сорвать и отдать, как подарок морю. Тучи застилавшее всё это время небо, раздались первыми неуверенными вспышками молний, грозящие началом предсказанного шторма. Старик не боялся этого, он всё также медленно шёл по набережной, смотря лишь на серое море. Вот его ноги зашаркали по ступеням, и он поднялся на маленькую, мощеную  площадь, завоеванную небольшими и уютными ресторанчиками. Увидев,  что открыто лишь пару из них, старик направился к самому близко расположенному к терассе. Пару молодых официантов, в полосатых красно-белых фартуках, как раз были на улице и убирали столики внутрь ресторанчика.
— Простите, — обратился к ним старик, — не могла бы вы оставить один столик, я намерен выпить за ним чашечку вашего лучшего кофе.
Обернувшись к нему, один из официантов, с чёрными, волнистыми волосами и карими глазами ответил, — Начинается буря, вы уверены, что хотите попасть под неё, обещали довольно сильный шторм? Я не представляю, кому захочется попасть под такое, к тому же с кофе в руки, ведь можно запросто обжечься!
— Да, я как раз такой сумасшедший. Принесите, пожалуйста, перечную карамель и чёрный кофе без сахара, — улыбнувшись, произнёс он.
Оставив своего напарника оттаскивать столы в одиночку, черноволосый официант отправился выполнять заказ.
В скором времени перед сидящем за столом стариком стояла фарфоровая белая кружка, в которой плескался обжигающий, чернильного цвета кофе. Рядом, в маленьком блюдце, лежали осколки тёмно зелёной, свежее сваренной и наколотой карамели. Сняв тихо зашуршавшие, серебряные часы, он положил их на стол, ровно четыре часа вечера — время принимать таблетки. Вместо этого, достав из кармана пальто пузырёк из мутного, тёмного стекла, он также поставил его на стол и накрыл снятой с головы шляпой. Раздался гром, первые робкие капли полились с неба, тихо звякая о блюдце и попадая в кофе, ещё более сильный ветер, принялся трепать седые волосы, начинался дождь. Взяв в руки тяжелую, горячую кружку он сделал первый, осторожный глоток. Горько, ужасный вкус. Затем, взяв кусочек карамели, он осторожно положил его в рот, так гораздо лучше. Сколько уже лет он не пил кофе, после запрета врачей? Сколько лет не позволял себе сладкое? Сегодня – всё можно. Дождь ужё шёл нескончаемым потоком, промокли волосы,  серое, любимое пальто и рубашка, капли стекали по лбу и падали на штаны. Ещё один кусочек карамели и глоток. Боль. Несдерживаемая таблетками она поселилась в сердце и лёгких, с каждой секундой становясь сильнее.
— Анна, я помню, что ты любила эту карамель,  — улыбнувшись, тихо произнёс старик, — как много мы ещё не успели? Помнишь, как мы хотели завести детей? И как мечтали всеми вмести увидеть море? Оно и вправду красиво, — продолжал говорить он.
Дождь усилился. Молнии принялись играть в салочки на сёром небе. Кружка кофе уже не грела руку, остался лишь холод, он был везде. Серость и холод. Глоток остывшего кофе и кусочек карамели. Боль стала невыносимой, казалось, что она была везде. Сняв запонки, он позволил свободу рукам, которую не позволял давно. Ещё один глоток, горького, остывшего кофе. Холода уже не было, онемевшая рука уронила кружку на каменный пол, разлетелись осколки.  И боли уже не было тоже. Только серость и дождь. Темнота. Она появилась в уголках глаз и стремительно принялась заполнять собой весь мир.  Дождь. Осталось лишь ощущение дождя. Седые волосы разметались тонкими нитями по лбу, намокшая одежда казалась серой. Шторм уже качал стол и норовил опрокинуть его. Но старик не замечал этого, в мире не осталось ничего. Откинувшись на спинку – он позволил себе чрезвычайную вольность. Сладость. Последней кусочек карамели, — онемевшими губами произнёс старик, — я и вправду скучал по этому вкусу, Анна, как жаль, что я не позволял себе этого раньше. Но ведь сегодня — мне  можно всё, правда?