В тот самый момент я все понял окончательно. И ровно в тот самый момент моя жизнь разделилась на «до» и «после».  Я начала плакать настолько сильно, что это могло заметить плач тысячи матерей о своих сыновьях, которые так и не вернулись с войны. Папа подошел, чтобы обнять и попытаться успокоить меня в моей истерике. Но не в силах это сделать дал мне какой-то стакан воды, за которым он ушел на кухню на минут пять, не меньше, и после которого я вырубился моментально.

Проснулся я уже ранним утром, на часах было половина восьмого утра, но папы уже не было. Как он сказал позже, он ездил просто по каким-то делам, а только через несколько лет я узнал про процессы опознания, похоронные муки и прочее…

Сейчас мне 17 лет. Не было еще ни ночи, чтобы я не заснул, не вспомнив события того дня и не коря себя за то, что те недовольные гримасы – это было последнее мамино воспоминание, связанное со мной. И все равно, не каждый день из-за работы, но несколько раз в неделю я прихожу к ее могиле со словами: «Я принес тебе ромашку с клумбы, мамочка…»