С чего все началось? А с Сёмки! Это он приволок в деревню старую сосну, которая уж не помню сколько лет, торчала у въезда в деревню.
…Ночью был сильный ветер, а утром пьяный Сёмка, возвращаясь из соседнего села от полюбовницы своей Марии, наткнулся на упавшее поперек дороги дерево. По словам Сёмки выходило, что когда он попытался прицепить дерево к трактору и отволочь в сторону, кто-то запищал противным голосом:
—Осторожней, сволочь!
Семён клянется, что в голосе том, узнал Ваньку Хромого, который, почитай с год как, уехал в город на заработки, а до той поры постоянно торчал возле старой сосны с транзисторным приемником.
Семён, разом протрезвев, вскочил в трактор и дав полный ход примчался в деревню. На тросу за трактором, подпрыгивая на ухабах и болтаясь из стороны в сторону, в деревню въехала старая сосна. Распугивая кур с гусями, и с опаской оглядываясь через плечо, Сёмка прокатил по центральной улице аж до сельпо. Мужик клянется, что когда он, бросив трактор у магазина, рванул внутрь за чекушкой, в след ему раздался голос того же Ваньки:
—Да раскудрит тебя, Семён! Не дрова же везёшь!
Но только после того как растолкав бабок и взяв без очереди водку, он, тут же у прилавка опорожнил бутылёк до половины, смог Семён рассказать об этой напасти….
Наши бабки—это отдельный разговор! По причине полной и безысходной скуки в деревне, каждая новость обсуждалась ими по полгода и во всех разрезах, не теряя при этом своего вкуса и актуальности. Вот и на этот раз четыре, раздвинутые Сёмкой в разные стороны, старухи шумно загалдели, как сороки в бузине у речки:
—Брехун!
—Точно! С утра бак заливаешь, нехристь!
—Я, бабы, давно за Сёмкой наблюдаю, —толкая локтем соседок, изгалялась бабка Фроська, особа языкастая и вредная. —Слушала б, его ирода, как радиво! Уж как зачнет, языком молоть, так ухи сами раскрываются!
—Да чиво вы, курицы, расквохтались? —из угла поднялся дед Ерёма, дремавший тут же на скамейке после утренней бутылки портвейну.
—Как водка? Свежая? —спросил он подойдя, у хмурого Сёмки.
Сёмен держа в руке недопитую чекушку, и уже почувствовавший расслабляющее действие алкоголя на организм, молча кивнул в ответ. Дед Ерёма осторожно вынул из его рук бутылочку, одним глотком допил и вытащив из-за уха беломорину, сказал:
—Тут ить, разобраться надоть! Айда все на улицу!
Ведомый дедом народ хлынул на воздух.
—Ни хрена себе! —раздалось со стороны трактора. —Вот это депутация!
Народу в нашей Горюхе осталось всего ничего. Душ сорок с гаком. Старики да старухи. Молодежь вся разъехалась по стройкам да городам в поисках лучшего и счастливого проживания. И самым молодым теперь был Сёмка—тракторист, любитель выпить и вообче, первый парень на деревне. Вот его-то, как самого молодого и отправили за председателем. Пока Семён, оскальзываясь на траве и наступая на коровьи лепешки, оставшиеся после стада, бегал на другой конец села, народ наш, привлеченный шумом у сельпа постепенно стягивался со всей деревни. Бревно же, гнусавым голосом Ваньки издевалось над дедом Ерёмой:
—Что уставился, старый хрыч? —вопрошало оно. —Дерева не видел, чтоль?
—А ты…а вы…—заикался дед. —Чудеса!
—Поди-ка поближе, —подзывал голос. —Я те ща такое чудо покажу… Что света белого не взвидишь!
Бабки, за спиной Ерёмы, перешептывались и крестились. Такого у нас в деревне отродясь не бывало!
Ну, было, что бухгалтер Андрюха Репейник, в колодец пьяным упал и орал оттуда всю ночь похабные песни….
Было, что Сёмка, ночью влез в избу к деду Пантелею. Спьяну перепутав с домом соседки Клашки. И старик испужавшись, всю ночь палил из ружья по любым подозрительным теням….
Было, что корову запустили на этом, пес его нюхай, дельтиплане….
Это было! Но что б бревно и с голосом? И впрямь чудно как-то!
Толпа гомонила и напирала на стоявших в первом ряду. Те упирались и старались держаться от бревна подальше. Дерево же, почувствовав к себе всеобчее внимание, старательно выводило:
—Ой, цветет калина в поле у ручья, …—потом внезапно прервав себя на полуслове, продолжало, — …а я сяду в кабриолет, и уеду, куда-нибудь!..
Дед Ерема, сидя на корточках впереди всего населения деревни, внимательно слушал и кивал головой. Уже видно, найдя общий язык с деревом, он жевал в зубах потухший беломор и заказывал, как в ресторане:
—А ну-ка Киркорова давай, дубина!
Бревно, точно артист-пародист, разухабисто отзывалось:
—Ой мам шика дм! Ой мама шика дм!
—Итит твою!..—восхищенно толкал соседок в коленки дед.
В толпе охали и аплодировали.
Вобчем, когда пришел председатель наш, Митрий Захарыч, бревно успело расположить к себе большую часть публики. Митрий Захарыч, пробившись сквозь толпу бабок, вышел вперёд и спросил у поднявшегося ему навстречу Ерёмы:
—Ну, что тут у вас?
—Председатель! —прикуривая у него и яростно пыхтя папиросой, Ерёма ткнул скрюченным пальцем в бревно, —Певец вот объявился! Чисто соловей выводит!
—Митрий Захарыч! —вдруг плаксиво взвыло дерево голосом Ваньки Хромого, —Дайте рупь до получки! Я хоть в сельпе себе галстук справлю!
Захарыч ошарашено покрутил головой, припоминая разговор почти годичной давности.
—Так это ж Ванька! —изумленно сказал он и тут же вскинулся как пес, —Ага, рупь тебе! А два не хошь? Я те рупь — ты галстук и в город по девкам! Знаю я тебя!
—Что ты, Захарыч! —дергали за рукав пиджака его бабы. —Ополоумел? Это ж дерево, а Ванька уж год, как в городе!
—Да! —Митрия Захарыча отпустило. —И правда, чего эт я?
—Ну, дык, чё делать будем, председатель? —Сёмка утер нос рукавом телогрейки, —мне ить ещё на ферму, силос возить!
—Семён! —проникновенно сказало бревно. —А может, ну его на хрен, этот силос! Давай по одной?
—Поговори у меня! —прикрикнул Захарыч на искусителя. —Отцепляй тут Семён! И на ферму езжай! Да не балуй с водкой-то, трудодень не поставлю!
Вот так и осталось лежать бревно у сельпо, перегораживая собой тропинку к колодцу и вытягивая ветки к дороге. Через дня два к нему уже привыкли и перестали бояться. Теперь днем бабки собирались не у правления, как раньше, а у бревна и вели там свои женские разговоры. При чём бревно тоже сплетничало вовсю, горячо ругало мужиков, с подвывом проклинало горькую бабью долю и районное начальство. А вечером к бревну подтягивались человек пять дедов и Сёмка с гармошкой. И тогда от сельпо, через вечерний туман, неслись над притихшей деревней песни военных лет, эстрадные шлягеры и беззлобная ругань деда Ерёмы с деревом….
—Сидишь, старый пень? —дед Ерёма удивленно посмотрел на вошедшую в калитку бабку Пилагею. Только что он, опрокинув за воротник пузырь хорошего, в смысле купленного по дешёвке, вина и успешно спрятав порожнюю посуду в крапиве, блаженно прикорнул на завалинке. Нет, на тебе! Явилась!
—А хошь, спляшем? —ехидно окидывая бабку взглядом, отозвался Ерёма.
—Господи-и! —вздохнула та. —И че я за тебя, за дурака, замуж пошла?
—Эт потому что, сама дура! —немедленно вставил дед.
—Лучше б за Федота!
—Чё-о? —повысил голос захмелевший старик.
—Ча-во! —передразнила бабка. —Федот ишь чё придумал — из бревна куклу сделать! Чтоб ходила и говорила….
Когда смысл сказанного дошел до деда, его прямо затрясло.
—Не да-ам! —заорал Ерёма. Весь балдёж тут же улетучился, —бревно обчее! Обчее оно!!!
—Как же! —язвила бабка, —Жди!
Схватив кусок проволоки с забора и подпоясав им штаны, Ерёма бросился на улицу защищать заветное бревно. А и правда! Его друг и сосед Федот, расположившись на бревне верхом, выводил углем нечеткие контуры будущего человека. Что бы это ни было, но проступающие черты были ужасны….
—Ты что это удумал, а? —набросился на него дед Ерёма.—Не дам! Обчее бревно! Колхозное! Етит тебя через коромысло!
—Да это баба моя фсё! —отрывая от себя руки Ерёмы, оправдывался беззубым ртом тот. —Хнифку вот нафла! Чифал?
Федот, вытащил из кармана замызганную книжицу и сунул её под нос соседу.
—Бу-ра-ти-но! —читая по буквам и напрягая глаза, озвучил название дед Ерёма. —Что за чёрт? Что за Буратина такая?
Бревно, которое Сёмка вчерась поил водкой посредством вливания оной в маленькое дупло, очнулось и заголосило:
—Кто доброй сказкой входит в дом… ик,… Кто с детства кажному,… ик, знаком…..
—Чей-та? —не понял Ерёма.
—Да вить фот! Был муфык один, иф полена сепе лебёнка шделал.
—Сам ты… жеребенок! —заржало бревно.
—Шпоит ефо Шёмка, шпоит! —Жарко зашептал на ухо Ерёме Федот. —Фишь, как жаходитси!
Дед Ерёма и сам видел, что Сёмкины вечерние посиделки у бревна оканчиваются полной отключкой обоих и храпом на всю улицу… Надо было что-то с этим делать.
—Тык давай на двоих поделим! —предложил он Федоту. —Сеня ночью и распилим! А?
—Тафай! —прошамкал в ответ Федот.
Заговорщики, выкурив по папиросе и прослушав арию Ленского, в исполнении не совсем ещё трезвого бревна, разошлись по домам и принялись точить пилы.
Эх, бабы, бабы! Поотрывать бы вам ваши болтливые языки! Но что же мы делать-то будем темными зимними вечерами, когда в печке потрескивают дрова, а за окном завывает февральская метель? Только и остается что говорить с вами, глядя на огонь в печи, вспоминая молодые годы и минувшие события.
…В общем поздней ночью, когда партизаны с двуручными пилами на перевес встретились и крадучись направились к бревну, их план, благодаря болтливости жен, уже был провален.
—Цыц ты, лярва! —шепотом шуганул, вздумавшую их облаять собачонку, дед Ерёма. —Поспешай Федот!
—Куды тут пофпешать-то! —уныло ответил тот и подвинулся на тропе.
С пригорка, на котором они стояли, в свете единственной лампочки над дверью сельпо, открывалась картина! Все, кто ещё мог держать пилы и топоры, были здесь. Почитай вся деревня, орудуя инструментом пилила дерево и растаскивала его по частям.
—Ах вы…курвы! —дурным голосом, вне себя от обиды, закричал Ерёма бросаясь в толпу. —Дайте хоть на мальчонку одно полено! Ироды!
—И мне! —шипел сзади дед Федот, —это я ить перфый придумал!
Визг бензопилы председателя заглушил его последние слова. К утру, о дереве напоминала только куча опилок, да пара никому не сгодившихся веток.
Вот и все! Понаделали, конечно, некоторые себе кукол. Ерёма, Федот, председатель. Да боль менее живая у Захарыча вышла. Но только вялая какая-то, не в пример бревну. Ванька-то Хромой, слышь-ка, часто возле сосны толкался, все музыку слушал по приемнику, а как уехал в прошлом году, так и дерево сохнуть стало, словно баба по другу сердешному.
Я вот, думаю, в дереве сила была какая-то. А как растащили все по кускам, тут она конечно и ослабла. Отвалившаяся ветка сама по себе жить уже не может. А председателев малец месяц у него на столе дыроколом трудился. Нос-то длинный Митрий ему выстругал. Но потом, и он весь вышел.
Так что вранье это всё,… про Буратину-то!
Еще почитать:
» Кукуха-путешественница »
Анекдот
Песня: НЕТУ ИНТЕРЕСА
Анекдот
«
»
