После пародийное поле когнитивного шарма свободы   

            Обыденность, как миг, остановив лояльный путь — по полю волевой картины ищет — бытие..

            На этом месте своего героя философии ума, внутри обыденной картины запоминающегося толка: критики и лени, проходит дивный шанс, что кто — нибудь ещё остановив идейный крик твоей души — спокойно увидит  собственное поле героя, на той же: местности и окружении блага перед безызвестной схожестью мужества, наедине. Если бы видел ты внутри обломки воли, к которым устремляются философские парадоксы, на тленной ценности ждать умом больший шанс и видеть только качество предмета времени. То видимое лишь отчётливо, кажется тебе обыденной борьбой за несовершенный тип морального диалога, к какому — то уходящему сердцу внутри неизвестности, непривлекательного доказательства твоей жизни. Черпая Аглае из неразумной точки двусмысленной конечности казуса твоего мифа, подсказанного на пародии к внутренней войне смысла и логики, ты проходишь ещё один нелепый достаток опытной формулы счастья. Где же его достать, по какой такой творческой логике оно знает, что когда — нибудь снизойдёт на смысловой рупор твоей мысленной, голой препозиции считать себя философом? Осунувшись и тлея между лбом и нежилым пространством фатума зверской свободы — ты молча шевелил оконечной робой: своевластия и нежности, куда — то гласящей к мысленному зову сердца — посторониться, с одной единственной просьбой — быть ей нужным. За глазами, или внутри единения глагола мысли, уходят обиженные цели, причиняющие много труда и влечения к пустому миру проживаемой важности. Не для тебя, но для твоей супруги было бы ещё одним миром подлинной красоты, уважить свойство философии героя, за этим лукавым, преисподним часом смерти, которому ты входишь сквозь: случайный умысел и надлежащее чувство свободы внутри.

           Несовершенство: твоего имени и философского героя, говорящие о новом поле дискурса для разной нормы легального права красоты — быть здесь, ещё ночью приходили в твоё пустое отражение, где и находили волшебное умиление права лгать за собственной ценностью когнитивной красоты, достопочтенные идеалы современности и их заядлое тени восторга стать лучше, чем твой вид умеренного мужчины с приближённой властью большего характера формы идеального героя. Расставляя с полки на небо: безысходность и круговорот подлинных сомнений, сказанному сердцу о смысле твоей жизни — проходит ещё один целостный толчок, к которому ты стал ошибкой и элегантной ролью слезливого дня причинённого ужаса своему идеалу логики быть мужчиной. Каждый выдержанный толк критики находит ещё большее умиление, когда ты разворачиваешь сотни газет, на обложке которых твои коллеги видят: потустороннее счастье и отражённый феномен времени в своём лице славы. Говорят ли они, что смотрят вдаль мечты, окружённых миром мужчин, или влияют на своё собственное самомнение быть для самих себя — лучшими из пародийного поля обаяния природы времени. К тому уже: принадлежащие и ровные, новые страницы собственной популярности отражают разноцветные снимки, сквозь мирные параллели единства и правила на обаятельном ветре слизывая доход поколения мужества, с толчеи новых книг, ещё не вышедших в свет и личной правды мира.

          Как же нравится им коллегиальное поле умораздирающего, фатального объяснения искусства сквозь мирный фатум наследственной красоты разума. О нём: бьются и мечутся ровные толки не умолкающего социального родства, полосы новостных иллюзий в социальном здравии полуночных акцентов влияния на собственное тело идеальной формы. Завтра уже :задавая вопросы и обсуждая новые роботы снисхождения двадцатого века своих имён земной надежды на будущее, в чьём мифе ты и ожил, сквозь неуёмное поле обаятельного сходства старости и гнёта, между сквозившими всплесками мирной категории фатальности на своей планете. Между ней и другими очерченными созвездиями ложного казуса свободы, проходила Альфека, сквозь свою идеальную, тонкую космическую прослойку Альгораба, на той же станции космической диалектики, что и век, расположенный материально напротив твоих глаз, устремлённых к небу совести и бытной категории своего поиска нужной акмеологии форм катарсиса на планетном теле рабства. Твоё Аглае, сквозь мутацию роли искушения быть главенствующим миром контр направленного света идеала времени, всегда хотело стать его рупором к славе, но когда ты встретил мир обыкновенных людей, твоя практика ушла к поиску созданного в невесомости личной преграды лучшей способности видеть — его большие глаза, чтобы унижаясь не считать себя столь: отчуждаемым и точным в пророческом поле планетного света человечества, к тому прирождённого манной другой формы коллегиального родства мысли. На этом месте философский ум героя пародийной красоты укажет тебе, что став единым к лицу своей: жалости и злобы — ты останавливаешь светлый праздник для космических скоплений множеств философских единиц, что указывали тебе на лучшее в мире ожидания — чудо. Проститься с ним не смог ты до сих пор и, поэтому ходишь по пустой квартире, дочитывая новую газету о способах улучшения кармы множественной формы другого поколения жизни, в чём не сомневается и личный рупор надежды: на собственное преимущество частного порядка сочетания звёзд в космическом поле истины и твоих надежд на новую жизнь, ещё не дочитанной сказки.

          Прыгнуть в её форму не смог ты до сих пор, облокотившись и съёжившись — стоишь на предлагаемом тебе коллегами, новом условии блага стать личным. Но кому личный опыт рабства будет столь начальным, как не твоей голове, в ней уже давно спрятало твоё старое солнце — свою прямую линию чалых стен философского героя, с которым никто не хочет видеть убыток в социальной сфере пародийной красоты. Стремишься ли ты стать подходом к обаянию лучших моделей сердца, или философской глупости вечных снов морального обаяния мужской утопии. То, в начале своих игр всегда засыпаешь на слове «будем завтра» и дальше идёшь искать лучшего мнения логики после других. Как бы стало завиднее лучшим, успеть формой единства пребывать всё в той же галактике «Странная тень», и состоявшееся счастье умолять не пробовать ещё один путь метальной формы геройства.

          Но завтра уже наступает новый рассвет и философское чувство свободы губит твою закоренелую слабость к личному, так и был его фигуральный рассвет, отражением лучшего завтра. Ролью ли, ты отличил поле волевой картины вослед принципу различия разума, внутри твоих: мечты и идеальной смерти, но воля плачет и смотрит прямо на риск вздрогнувшего мифа, на который ты поставил лучший путь философского героя, ему отражая самый плохой день на верности жизни человеческой. Не останавливая часы в холодной необычной ночной мгле, ты ролью ожидаешь форму тянущегося состояния меры восторга, после которого плачешь по обывательскому миру лишившегося права стать твоим идеалом. На этом ли поколении, или отчаянию предаваясь на следующем, сквозь космический свет отражения времени, твоё Аглае в вечных снах философской мудрости не знает больше такта сторонней красоты восхода солнца. Но верит, о том, что узнав личный смысл можно за правдой уметь воспринимать свою личную смерть, как каждую кажущуюся причину феномена власти над своим эго. Последней ли полуденной мантрой, ожидая черёд у супруги, после идеального света, приближённой к форме фатального смысла, ещё несбывшихся иллюзий перед своим сном — завтра.

Рассказ из сборника прозы «Рассказы — за тем, что нечто»