Рассказы Непоучительная история

Не каждый, кто называется учителем,

твой учитель

— Почему, когда я сплю, мои глаза видят, хоть они закрыты? – спросил Подмастерье у учителя, когда тот, как обычно, тяжело опустил на пол большую корзину.

— Разбирай, — указал на корзину Мастер. — Глаза лишь смотрят, видят не глаза. Чтобы видеть глаза не нужны, иначе наш с тобой труд никчёмен.

Подмастерье кивнул, но ничего не понял. Так было всегда — он спрашивал, учитель что-то отвечал, и нужно было это запомнить, чтобы потом однажды всё стало ясно. Так повелось с тех пор, как он себя помнил, а сколько он себя помнил, он был здесь, в этих трёх комнатах, наполненных светом, с такими высокими потолками, словно их нет. В одной стояла кровать, где он спал, пока Мастер ходил за едой и материалами; в другой был стол, за которым Мастер его кормил; в третьей была их огромная мастерская; между ними просторный коридор с маленьким фонтаном и тяжёлой дверью, в которую Мастер уходил, возвращался, и потом очень много работал. Подмастерье спал, ел и тоже много работал, но никогда не уходил — он ведь Подмастерье, зачем ему уходить? Как спит и ест сам Мастер он никогда не видел, да и зачем есть и спать, если ты огромный и сильный Мастер? Тебе работать надо, и так и было.

Мастер приносил корзину с едой и материалами, он кормил Подмастерье, потом они закрывались в мастерской и там мастерили фигурки. Подмастерье помогал Мастеру, аккуратно складывал готовые фигурки в корзину, так чтобы не сломались по дороге. Когда материалы кончались, помогал Мастеру взвались огромную корзину на спину, открывал ему дверь в пустоту. Когда учитель уходил, ученик сразу ложился спать, засыпал мгновенно, и просыпался всегда от того, что Мастер открывает дверь.

Мастер был немногословен, ловок и силён. Он мог принести много материалов, он мог изготовить большую гору или маленький цветок, и делал много всего чудесного. Его огромные сильные пальцы хоть были изрезаны и исколоты, но сохраняли гибкость и способность сделать и муравья, и травинку, и песчинку прекрасными.

Ещё совсем малышом Подмастерье подавал Мастеру материалы. Это было забавно, как игра: можно было потрогать шершавое и гладкое, помять упругое и погреться тёплым. Учитель замирал и терпеливо ждал, пока ученик наиграется. Так было, когда Подмастерье был Мастеру по колено, и это была хорошая работа. Потом, когда Подмастерье подрос и стал Мастеру по пояс, учитель поручал ему повторять то, что только что сделал он сам. Мастер был очень терпелив и мог сто раз показать, как делать правильно, пока подмастерье не справлялся с задачей идеально. Мастер не ругал, не кричал, не упрекал, ждал, пока Подмастерье закончит свою работу, и потом говорил только: «Смотри», и больше не говорил ничего, снова делал сам, обращая внимание на то, что нужно было сделать иначе. А если мастер не говорил: «Смотри», это означало, что всё получилось и подмастерье мог улыбнуться. Молчание Мастера была дня него самой лучшей похвалой.

Подмастерье много ошибался. Если его фигурки получались некрасивыми, перекошенными, даже уродливыми, Мастер никогда не выбрасывал и не ломал их, и уж тем более не исправлял сам.

— У меня так плохо вышло, может быть переделать? – однажды осмелился спросить Подмастерье глядя с состраданием на нескладное нечто в своих руках. – За что ей быть такой, она ведь не виновна в моем неумении!

— Принимай то, к чему ты причастен, в этом есть часть тебя. Отвергая, отвергаешь себя, — глуховато ответил Мастер и бережно убрал фигурку в корзину, рядом со своими идеальными. Подмастерье не понял и кивнул.

Мастер не делал много одинаковых поделок, брался за новое, словно искал что-то, но не мог найти. Каждый раз, создавая мягкие фигурки, он оживлялся, был предельно точен, аккуратен, и почти нежен. Громко дышал, подмастерье слышал, как воздух шумит внутри него, и любил этот звук — настоящий звук живого Мастера. Особенно в такие моменты, когда учитель вдыхал глубоко, грудь его вздымалась, широкие плечи от этого казались ещё шире, и потом выдыхал прямо в фигурку. Это было похоже на волшебство. Выдыхал, внимательно за ней наблюдал, когда начинала шевелиться подносил к уху, прислушивался, бережно усаживал фигурку в корзину, и спокойно изрекал: «Опять не то».

На рабочих столах после живых фигурок оставалось часто что-то мокрое, скользкое и неприятное. Убирать это должен был Подмастерье, но такие фигурки всё равно нравились ученику больше всего, что они делали. Мастеру, наверное, тоже, потому что он отправлял их на дно корзины сам, не наполнял её другими, неживыми предметами, почти пустую бережно уносил в руках.

Подмастерье вырос мастеру уже по плечо, только мастер был большим и сильным, а подмастерье щуплым и слабым. И они работали, работали, работали. Однажды живая фигурка получилась очень цепкая, быстро вскарабкалась по стене корзины до самого верха и Подмастерье, испугавшись что она разобьётся, спрыгнув на каменный пол, схватил её. Видимо он не рассчитал и сжал слишком сильно, шевелиться она перестала. Ученик ещё больше испугался и попробовал сам вдохнуть в неё, но безуспешно. Мастер обернулся, увидел на ладони ученика бездыханную фигурку, лицо его на мгновение омрачилось гневом, но лишь на мгновение. Складка на переносице разгладилась, губы расслабились, он принял фигурку из дрожащих рук, с шумом набрал полную грудь воздуха и вдохнул. Подождали. Фигурка зашевелилась и была вновь отправлена в корзину.

— Я только хотел… — попытался оправдаться Подмастерье, но Мастер перебил его.

— Я знаю.

Когда Мастер перебивал, он не хотел говорить. Совсем. Но ученик не мог сдержаться…

— Как же ты понесёшь её, она ведь снова вскарабкается и выпрыгнет по дороге?

Мастер посмотрел на него неожиданно одобрительно.

— Там темно. Пока я несу их к свету, они спят, никто никуда не убегает. Никто не захочет убегать в пустоту.

В тот день Подмастерье так разволновался, что, когда Мастер ушёл, открыл дверь, и с порога выглянул ему вслед. Там действительно было беспросветно темно и оттого пусто. Тогда он закрыл дверь, лёг и уснул.

Изгибы и острые углы — то, что даётся сложнее всего. Изгиб должен быть настоящим, правильным, гладким, не испортить его, не искорёжить очень сложно. А острое, должно быть острым, острое нельзя затупить, и изготовить такое ещё сложнее — материал должен быть прочным, но поддаваться. Мастер всегда говорил: «Научись делать простое, и потом я научу тебя делать острое». Подмастерье знал, что это что-то очень важное. Он очень старался, но острое часто тупилось, получалось слишком мягким или слишком хрупким, и тогда он ещё больше старался. И вот однажды он делал острое, и обломал вершину, привычно взглянул на мастера, ожидая, что тот покажет, как верно. Мастер склонил голову на бок, посмотрел на него с прищуром, и сказал: «Сам», а потом собрал в корзину все фигуры и ушёл.

Подмастерье не лёг спать, как обычно, а принялся раз за разом делать острое. Он делал — фигурки ломались, он снова делал, и снова ломались, и скоро на столе перед ним была уже целая груда осколков, руки его были изрезаны, он продолжал.

Мастер вернулся, принёс еду и материалы, но Подмастерье отказался есть, и продолжил делать. Тогда Мастер собрал осколки в корзину и унёс их, и он вернулся во второй раз, застал Подмастерье за работой, и снова забрал корзину осколков и унёс их, а когда вернулся в третий раз, то перед ним на столе были острые вершины, иглы, зубы, льдинки, прочные и идеальные в исполнении. Мастер кивнул головой, собрал их в корзину и унёс.

Подмастерье лёг в кровать, но не уснул сразу, он продолжал видеть и делать идеальные вершины, видеть идеальное и потом делать идеальное. Он всё же провалился в сон ненадолго, но дверь отворилась, и вошёл Мастер с корзиной еды и материалов. Подмастерье встал и почувствовал себя отдохнувшим.

— Что со мной, Мастер, — спросил ученик, — я становлюсь другим?

— Да.

— А кем я стану?

— Ты станешь Мастером.

— А когда я стану?

— Когда научишься делать ИХ, и потом сделаешь ИХ столько, чтобы стало достаточно, — объяснил Мастер.

— Тех, кого ты сам не умеешь?

Мастер молча кивнул в ответ.

— Как же я научусь, если меня некому научить?

— Всё есть в тебе, ты умеешь видеть. Чтобы создать их тебе не нужен другой Мастер, достаточно тебя одного, — ответил учитель тихо, не поднимая глаз.

Он положил перед учеником материал и ушёл, но вернулся чтобы сказать:

— Не делай так, как я. По этому пути я уже прошёл, там ИХ нет. Теперь твой путь.

Подмастерье кивнул. Он понял, о чём сказал ему Мастер.

Долго ничего не было, ни сна, ни еды, ни остро, ни живого. Подмастерье перемешивал, соединял разные материалы, он старался, но у него получалось совсем другое «опять не то», которое Мастер собирал в корзину и уносил, а Подмастерье снова принимался соединять, смешивать, пробовать. Так было, и подмастерье стал уже ростом с Мастера, и почти так же широк в плечах.

— Мастер, а есть ли такой материал, который ты ещё не приносил? – спросил Подмастерье.

— Я не беру только очень слабый и никчёмный материал, тот что не даст ни зашиты, ни ярких цветов, ни твёрдости, ни остроты.

— Принеси мне его.

— Это глупо. Это самый ненадёжный и слабый материал из всех. ИХ точно нельзя сделать из такого материала.

— Принеси мне его, — настаивал Подмастерье и Мастер не стал противиться.

А потом снова ничего не было. Подмастерье смешивал, соединял, и снова смешивал, и смешивал. Изгибы были идеальны, формы напоминали самые прекрасные цветы, Мастер вдыхал в них… «Опять не то».

— Сколько раз можно сделать не то, прежде чем получится то? – спросил Подмастерье не у Мастера, у тишины вокруг, нарушаемой лишь шумом фонтана.

Мастер не отвечал, ведь вопрос задали не ему. Подмастерье кивнул, он понял ответ — лучшего ответа, чем молчание быть не могло.

Он держал в руках кусочек того самого непрочного материала, мял, вытягивал из него несуразные лучики и вдруг Мастер остановил его, взял фигурку, вдохнул в неё, потом поднёс к уху и улыбнулся:

— Делай ещё таких!

— Это ТО САМОЕ? — обрадовался Подмастерье.

— Посмотрим.

Когда Мастер вернулся с корзиной материала он был мрачнее тучи.

— Они слишком мягкие и слабые. Большинство умерло ещё по дороге, я вдохнул в них, но и там, где тепло и светло, они не могут быть долго. Когда вернусь, никто не останется в живых.

Если ты нашёл то, что нужно, улучшать уже дело техники. Нужно лишь добавлять мягкому и слабому немножко силы и твёрдости, так чтобы им можно было жить, при этом оставаясь собой.

— Учитель, когда же я стану Мастером, когда их будет уже достаточно? — спросил Подмастерье, сделав фигурок уже бессчётное множество.

— Их недостаточно. Я говорил тебе — это очень слабый материал, они быстро гибнут.

— Недостаточно для чего? Для чего они нужны?

— Ты думаешь о том, о что вряд ли сейчас стоит думать.

— Ответь, для меня это важно, – настаивал Подмастерье.

— Хорошо, ты сам решил это знать, — учитель немного помолчал, и молчание это было самым тяжёлым, что довелось до этого слышать ученику. — Для радости. Их недостаточно для радости.

— Для радости? – эхом ответил Подмастерье, вместо того, чтобы кивнуть не поняв.

Учитель посмотрел на него так же долго и тяжело, как молчал до ответа.

— Помнишь, когда-то для радости тебе хватало трогать материалы? Потом этого тебе стало мало, и для радости ты стал делать фигурки сам, потом и этого стало мало, и ты упрямо учился создавать острое и округлое. И этого тебе стало мало, и для радости ты начал смотреть вперёд, на свой путь…

Подмастерье кивнул, потому, что понял.

— От чего они гибнут?

— От всего. От жары и от холода, от голода, от болезней. Их мало, их очень мало, надо ещё, иначе они погибнут все.

— Мастер, а ты там можешь их защитить, чтобы они не гибли?

— Я не защитник, я не умею защищать! И кто же тогда принесёт тебе материал для работы и еду? Я давно перестал быть мастером, я теперь твой подмастерье, на побегушках, я только и делаю, что ношу тебе еду и материал.

Учитель говорил надрывно, Подмастерье не видел его раньше таким, не знал, что ответить, но он теперь узнал, что такое отчаяние. Теперь он научился не только видеть, но и слышать, и у него в ушах звучал ответ «никогда»

В тот миг Подмастерье подумал, что у него есть единственный выход — найти ИХ и защитить самому, и тогда всем станет хорошо, они будут жить, радовать и его и Мастера. Никому не нужно будет переживать, умирать, носить материал, делать новых… Они будут только защищать тех, что уже сделали, ведь этому наверняка не сложно научиться! Решение показалось ему таким простым, что, когда Мастер ушёл, ученик немедля открыл дверь, и с порога шагнул ему вслед. Там по-прежнему было темно и пусто. Он попробовал сделать шаг. Под ногами была опора. Дверь захлопнулась, и он погрузился в такую непроглядную тьму, словно никогда ничего не было, ни его, не Мастера, ни комнат с высоким потолком. Небытие, от которого внутри все сжалось, нарушалось только ощущением тверди под ногами. Не в силах стоять он опустился на эту твердь, которая наощупь была холодной и шероховатой. Он вспомнил, как когда-то щупал материалы, и принялся щупать все вокруг. Пустота. Где же дверь, из которой он вышел? Она была, он не мог уйти далеко, всего шаг, или несколько шагов во тьме. Паника схватила его за горло, захотелось бежать в эту тьму, куда-нибудь, только бы двигаться, не цепенеть. Он сдержался, подумал: «Ведь Мастер вернётся, и откроет дверь. Тогда можно будет пойти на свет, а значит не о чём беспокоиться». От этой мысли ему словно стало светлее. Он полежал немного без движения на спине, широко раскинув руки, глядя в слепую черноту, и продолжил упорно шарить вокруг себя в поисках спасительных стен. Терпение было вознаграждено. Кто бы мог подумать, что можно познать истинное счастье, нащупав дверную ручку!

Мастер принёс материал и Подмастерье принялся за работу за работу, как ни в сём ни бывало. Когда корзина была уже почти полна, учитель вдруг сказал, хоть его и не спрашивали:

— Когда долго бродишь в темноте, начинаешь видеть её, как свет, в тысяче оттенков.

Сказал, взял плетёнку и ушёл снова за материалом. Ученик молча кивнул ему вслед.

Так случилось. Однажды, когда Мастер ушёл, Подмастерье услышал, как кто-то скребётся под столом. Бывало фигурки сбегали, потом они находили их и отправляли со следующей партией, но в этот раз она оказалась особенно резвой, крутилась под руками, плакала, если он закрывал в её ящик с инструментами. Вместо того, чтобы работать, пришлось с ней играть и Подмастерье ругал её в шутку: «Кто такой тут мешает? А ну-ка посиди тихонько», и вдруг услышал в ответ: «Посиди тихонько». Так вот зачем Мастер подносил фигурки к уху — они умели говорить! Радость охватила ученика! Он был удивлён, унёс фигуру к себе в комнату. Оказалось, что она очень хочет говорить, лепечет без умолку, но совсем не знает слов. Тогда Подмастерье стал называть предметы вокруг. Малыш быстро запоминал, и повторял, и так пока не скрипнула входная дверь. Подмастерье машинально укрыл фигурку одеялом и вышел встречать Мастера.

— Мастер, а почему ты не накрываешь корзину? Там в темноте можно оступиться и рассыпать их, — теперь Подмастерье часто говорил с Мастером о тьме, и свете. Он уже знал, что фигурки Мастер уносит туда, где есть свет, и опускает там быть или жить.

— Нельзя. Если укрыть, они задохнутся, им обязательно нужно дышать. Я стараюсь быть очень острожным.

— Так ты никогда не падал, не ронял и не терял их? — настаивал ученик.

— С некоторых пор ты спрашиваешь о том, что сейчас для тебя не важно. Сейчас это лишнее, — уверил мастер.

— Там, где-то, есть свет… Как бы я хотел его увидеть. И материалы, и всё то, и всех тех, кого мы сделали.

— Ты сможешь, когда их станет достаточно. Тогда ты станешь мастером и будешь делать то, что хочешь. А пока их недостаточно, — ответил Мастер.

Подмастерье задумался, но не о достаточности и не о свете. Ответ «никогда» был ему известен. Он думал, выживет ли без воздуха фигурка, спрятанная под одеялом…

— Без чего ещё они не живут?

— О, они очень капризны. Им нужен сон, им нужна вода и еда, одежда, кров, им нужны такие как они чтобы говорить, чтобы любить.

— Любить?

— Да, они умеют любить, но не как мы.

— А как мы любим?

— Мы любим всё, что делаем одинаково. Наша любовь пройти не может, она самая справедливая, — пояснил Мастер.

— А они?

— Они как бы любят друг друга, и это очень странная любовь, которая может пройти. Они любят красивое, или любят за что-то.

— Что если мы вдруг кого-то полюбим больше других? Если бы ты полюбил меня, а я полюбил тебя? — задумался ученик.

— Не надо. От этого может показаться, что мы не можем быть друг без друга, что мы одно…

— А мы можем друг без друга?

Учитель долго не отвечал и не ответил.

— Не надо пробовать их любовь, любовь слабых на самом деле любовь к себе, она обманчива и приносит боль и забытьё, — продолжил Мастер.

— Откуда ты знаешь?

— Я — вижу. Думая, что они любят ближних, они требуют, чтобы ближние были достойны их любви, и искажают их суть, — уверил Мастер.

Когда работа была закончена и Мастер ушёл, подмастерье побежал к кровати, откинул одеяло. Фигурка была бездвижна, мертва. Как же Мастер каждый день видит, как умирает радость? Это же невыносимо тяжело! Как же учение ошибся: не стоило прятать фигурку туда, где нет воздуха! Он бережно взял тельце, отнёс его в мастерскую, и чтобы забыться, принялся делать и класть рядом ещё фигурки. Материал на этот раз оказался темнее, его фигурка выделялась на фоне других, Подмастерье старался этого не замечать. Когда Мастер вернулся, подал ему её вместе с остальными. Учитель вдохнул в неё, она ожила снова, и привычно посадил в корзину.

— Знаешь, давай и правда укрывать корзину чем-то в пути. Когда я принёс их, то увидел, что одной, самой светлой фигурки, не хватает, — сказал Мастер, когда вернулся с материалом.

Подмастерье послушно смастерил для плетёнки сетчатую крышку, старательно отгоняя от себя видения, как его кроха падает на чёрную холодную твердь в темноте. Наверняка он погиб очень быстро, разбился.

— Как они там? Много ещё нужно?

— Больше, чем когда-либо. Оказалось, научившись справляться с голодом и холодом, они принялись гоняться друг за другом и убивать.

— Убивать? Специально? — удивился ученик.

— Да, представь себе, это кажется им настолько интересным, что они придумали множество смертоносных приспособлений. И всё это во имя любви: к ближнему, к детям, к справедливости, к народу, к богам… — рассказал Мастер.

— Значит, они больше не радуют тебя?

— Да не то чтобы не радуют — это довольно забавно. Они делают так много неожиданного, что порой удивляют и восхищают, но со своим дурным нравом гибнут, пожалуй, слишком быстро.

— Наверное так я никогда не стану Мастером, — вздохнул Подмастерье.

— Если ничего не изменишь, то не станешь, — честно ответил Мастер.

Что же менять? Материал? Снова искать что-то принципиально иное, твёрдое и выносливое, как броня, во что можно будет вдохнуть жизнь? Сколько он уже перепробовал. Всё ли он перепробовал? А что если пойти, и всё же поискать самому? Какая уже разница — заблудиться в темноте и не найти, или блуждать по светлым комнатам и не найти?

Тяжёлые размышления ученика прервал тихий звук, еле уловимый шорох рядом со столом. Неужели опять забытая фигурка? Нет уж, в этот раз он не допустит такой ошибки, не будет ни с кем играть, не будет ни к тому привязываться! Подмастерье нагнулся, и заглянул под стол. В дальнем углу кто-то копошился. Подмастерье был уже очень велик, не мог протиснуться и позвал:

— Глупый, иди ко мне, не бойся!

— Иди, не бойся, — вторила фигурка из темноты.

— Кроха?

— Кроха…

Ученик нашёл в комнате шляпную коробку, прорезал в ней побольше отверстий, чтобы Крохе хватало воздуха и соорудил из неё удобный домик. Теперь, когда Мастер уходил, Подмастерье открывал коробку, кормил Кроху и играл с ним в мастерской, а когда Мастер возвращался, укладывал фигурку в коробку и прятал её под кровать, где Кроха сразу засыпал в темноте.

Кроха рос, Подмастерье искал способ сделать прочные фигурки, но живых у него получалось всё меньше. Оказалось, что прочные не могут быть живыми. Прочные камни получались холодными и безмолвными. Мастер просил его снова делать прежние фигурки, слабые, много слабых, потому что живой радости у него почти не оставалось. Подмастерье настаивал, чтобы Мастер больше времени уделял заботе о живых.

— Давай поступим так: ты будешь защищать фигурки, а я сам стану носить материалы и работать, так каждый из нас получит своё: ты сбережёшь свою радость, я найду для неё силу и стану Мастером, — предложил ученик.

— Нет. Нет, нет, нет! Я не защитник! Я не хочу защищать, я хочу наблюдать! Защищать, значит вторгаться. Это даже хуже, чем нападать! — возмутился Мастер.

Подмастерье даже не кивнул головой, и уж тем более не понял слов Мастера. Они уже почти не разговаривали и не глядели друг на друга. Они больше не были вместе, они были просто рядом.

Кроха рос, и уже с трудом помещался в коробку. Он был очень забавный, все тянул в рот, пробовал на вкус, обо всем расспрашивал и болтал без умолку, но хорошо знал, что когда открывается большая дверь, ему нужно затаиться. Добрый большой говорил ему, что скоро-скоро они станут свободны, уйдут далеко-далеко, где будет ещё больше света, заботы и красоты. Кроха не понимал этих слов, ему и тут хватало света, заботы и красоты, но он с удовольствие слушал, как говорил большой, что бы тот ни говорил.

— Послушай меня. Их уже так мало, что можно пересчитать по пальцам. Хватит экспериментов, начни делать таких, как раньше. Пусть будут пока хотя бы они, — настойчиво уговаривал Мастер ученика.

— А ты будешь их, слабых, защищать? Отпустишь меня самого выбирать материал?

— Нет. Ты очень упрям. Ты — Подмастерье, но, кажется, ты забыл об этом. Нам с тобой нужно было ИХ создать, и мы создали, — закричал Мастер, впервые повысив голос.

— Но так не может быть! Ты ведь говорил о справедливости! — закричал в ответ Подмастерье. — Почему у тебя должна быть радость, а у меня её быть не должно?

— Разве у тебя нет радости? — ответил Мастер, но осёкся и не стал продолжать.

Подмастерье испугался. Он понимал, что Мастер знает всё, даже то, что от него скрыто. Неужели он знает про Кроху?

— Я не буду делать слабых, если не станешь их защищать! Если их защищать, то они живут и приносят радость, — ответил ученик уверенно.

— Тот, кто любит одного, не может любить всех. Тот, думает, что, зная одного, знает всех — глупец! Мы не можем сделать их одновременно сильным и живыми, неужели ты ещё этого не понял? Мы можем сделать их только живыми, а сильными они должны стать сами!

— Ты должен их защитить! Ты можешь из защитить! Защити их, учи их быть сильными! — упрямился Подмастерье.

— Любовь, которая застит глаза — зло, — ответил Мастер спокойно.

Больше они не говорили, работали молча, потом Мастер как обычно ушёл, а Подмастерье пошёл будить своего Кроху. В коробке лежало бездвижное и бездыханное тельце.

— Разве так можно? Разве можно так! – Подмастерье застонал. – Ты должен был их учить, а научился у них убивать! Это жестоко, жестоко! Он не виноват в том, что дал мне радость!

Ученик в отчаянии набрал воздуха, и вдохнул его в Кроху. Фигурка осталась недвижимой. Подмастерье разрыдался. Он набирал воздух ещё и ещё раз, выдыхал и снова набирал, пока вдруг внутри у него что-то не лопнуло. Его обожгло, всё засвистело и запело, громче чем у Мастера. Он выдохнул этот жар, и Кроха открыл глаза.

— Ну что ж, вот и всё! Их больше нет, ни одной старой фигурки больше нет, охранять и защищать некого. Можешь искать сколько угодно, пока не найдёшь, и я буду покорно помогать тебе, — громко сказал Мастер, открыв дверь.

Ему ответила тишина.

Мастер засмеялся так, как не смеялся никогда раньше.

— Может всё же не стоило оставлять ему фигурку, или не стоило её убивать… Хотя, какая теперь уже разница? Ты всё забудешь, плутая в темноте, новый Мастер, а это хороший повод начать всё сначала! Теперь он все сделает сам, и я все сделаю сам, только уже иначе.

Мастер лёг в свою кровать и уснул, впервые за много-много лет.

Махоша 2019