Геленджик, стоявший на другом конце бухты горел не был таким большим, как Новороссийск, однако его белый свет заглушал жёлтый свет Новороссийска. Маяк, находившийся где-то за горой время от времени разрезал уже ночной восточный участок небесного потолка.

В спину дул теплый ветерок, сходивший с гор, заставляя издавать пожелтевшие от жары листья «ш-ш-ш-ш…» в унисон морю, чьи волны уже тысячелетиями разбиваются о камни граничной черты. И всё это кажется таким вечным, таким стабильным, фундаментальным и… Живым. Всё жило. Даже сейчас, вечером. И это «ш-ш-ш-ш…», и баржи на стоянке, и Геленджикский маяк, и Новороссийск, и тот одинокий и уставший от жизни человек, который сейчас сидел на берегу, погружаясь в пучину страданий, в свой личный, построенный им же, ад, закапываясь в нём глубже, глубже и глубже…