Сейчас я думаю: а изменилось бы хоть что-то, не будь ты такой упрямой? Или наша судьба лишь бегать по кругу?

Это было хорошее время, я сумела исправить много ошибок. И всё же, когда было больно, мама страдала. 

Вот настали последние дни. Сменились декорации, изменилась я, но ситуация всё та же. Я сижу на кровати с телефонной трубкой, а мама лежа смотрит на меня. На лице одни глаза, так сильно она похудела. Этот ком в горле будет вечным спутником, а значит нужно заново учиться говорить. Я объясняю тебе, что хоспис, на который мы надеялись, предложил остаться дома. К ним приходят умирать, а не лечиться; выездных врачей нет, боль облегчается морфином, который они готовы выписать для самостоятельного приема. Сейчас разгар короны, посещений родственников нет — я не увижу тебя больше. 

Ты кротко киваешь, стараясь скрыть печаль. Просишь отдать тебя в больницу и не мучаться. 

Всю предыдущую неделю я думала, что ты в порядке, но потом нашла в морозилке спрятанную еду. Ты уже не могла есть, но дать мне это понять тоже не могла. 

Когда я иду за морфином, проскальзывает мысль. Она словно случайный глоток воздуха для утопающего. » Теперь боль уйдет, мы дождемся очереди на операцию. Маме станет легче, а там она победит эту суку». 

То был короткий миг, и вот я снова тону. Неделю до этого я врала себе; следующие несколько дней я буду лишь плакать. 

Морфин делает чудо — тебе больше не больно. Я наблюдаю, как на место уходящей боли приходит отрешённость. Остались лишь мы, ты и я, обрублены все телефоны — внешний мир ни о чем не знает, его не существует. Скоро останусь лишь я и моя боль.