От автора

Прежде чем пуститься в приключения вместе с героями этой истории, надо бы разобраться, что ждёт читателя на её страницах: сказка или быль? В книге так много уже свершившихся в действительности событий, герои её так часто говорят знакомыми словами и сталкиваются с такими привычными нам «сказочными» проблемами, что можно уверенно утверждать: это быль!

Вы скажете: «Что-то тут не то… Говорят, книга про драконов, а драконов наяву не бывает!» В том-то и дело, что многие так думают, и драконам слышать такие речи очень обидно. Я лично знакома с некоторыми, и ребята в негодовании: создали им образ злобных, рогатых змеюк, принцесс ворующих и головами без счёта обрастающих. Попросили меня знакомые драконы исправить эту несправедливость. Я со своей стороны их сразу предупредила: приукрашивать не буду. Какую правду знаю, та в буквы и обратится. Они согласились, но с условием, что и про людей тогда правдиво будет написано.

Что ж… Раз такое дело, взялась я за перо. Была, однако, одна проблема: драконы — звери интеллигентные, при мне ведут себя чинно, выражаются культурно. Поэтому моим друзьям и редакторам, знакомым с драконами поболе моего, особую благодарность хочу передать. Помогли они приправить текст драконьими крепкими словечками, которые хитрецы-ящеры от своего летописца тщательно скрывали. Без них было бы жизнеописание пресным, а сами ящеры слишком правильными. Всем миром и эту их тайну раскрыли, помимо прочих.

С написанным и драконы, и люди ознакомились. Не всё понравилось и тем, и другим, просили кое-что убрать, особенно касающееся пикантных моментов, но я отказалась наотрез. Если кому хочется красивой сказочки, пусть идут к сказочникам, а я по были специализируюсь. Это в сказке всё свадьбой и воцарением заканчивается — в реальности же с них начинаются семейная жизнь и настоящее управление государством, где мёда мало, а дёгтя полно. Об этом и книга. И ещё о том, что жертвами обстоятельств становятся те, кто себя «жертвой» считает. И даже если кому суждено смертный приговор услышать, жить он после может долго и радостно. Разве что постараться придётся. Но жизнь — такой большой, полный сюрпризов разного толка, подарок, что за неё стоит побиться! Каким бы ты ни был: защищённым бронёй из чешуи или беззащитным тонкокожим, за себя в нашем мире сражаться нужно. Потому и быль.

МахОша

С чего начинается Баба

Глава 1. Баба Коня

Далёкий топот копыт чутким ухом не уловить: скрывается он за ветром, водой, рокотом моторов, криками живых, мычащих, рычащих, ржущих, поющих, жужжащих и матерящихся. Но, когда конь, сорвавшись с узды, скачет, всей мощью вольности своей втыкая копыта в землю, сотрясается мать-земля, и дрожь её можно осязать, не видя скакуна, загодя. Кожа для этого должна быть тонкая, чувствующая, и ждать коня надо, терпеливо выщупывая голой нежной пяткой вибрации земли от ударов мощных конских ног. Потому-то именно бабы и есть лучшие ловцы коней на скаку: пятки у баб нежнее мужицких, и сами они нежнее, чуют тщательнее, ждут настойчивее, изготовиться к приближению коня умеют, а там уж только знай, лови.

Баба была розовая, сисястая, настоящая, живая, «кровь с молоком» баба. Могла она на вилах маленький стожок на воз закинуть, и телеге колесо поменять, и дома сидеть, детей рожать. Могла, но не хотела — хотела баба ловить. С детства так повелось: бабочек сначала, потом котов. За котов досталось ей сильно: коты часто чьи-то, их ловить не положено, их почесать можно и отпустить, а она ловила и себе оставляла, прятала в сенном сарае. Коты, конечно, её любили: такую тёплую грех не любить, но, когда вскрылось всё, кошачьи чувства во внимание никто не принял. Если ты кого-то чужого поймал, хоть он тебя любит, хоть он тебя боготворит — отдавай обратно. Родители насилу уговорили всех котовладельцев простить шалость и оставить тогда ещё девку в покое, без претензий и неустоек за удержание чужого движимого имущества. Один лишь кот с ней остался, ничейный, лишайный, с глистами и обрубленным хвостом.

— Что ж тебе, Девка, неймётся? — спросил её строго отец. — То полон дом бабочек, то коты эти. Тебе бы с парнями по кустам обжиматься, а ты вон что. Коты!

— С парнями, тять, скучно, — ответила Девка как на духу. — Их помани кончиком мизинца — они и липнут сами, и потом таскаются за тобой по пятам — не отвяжешься. Скукотища!

— Так ты себе такого заведи, чтобы нескучно было, — посоветовал тятя.

Девка послушалась, поймала таких парней, чтобы нескучно, даже троечку, один другого лучше. Ох, и корил себя потом папка за слова свои: нескучно стало всем! Норовистые, бессемейные, волком в лес смотрящие, её мужики узды не признавали и творили чёрт знает что. Невинное дочкино котонакопительство померкло в лучах их дурной славы. Как разгуляются, разбузятся, так вся деревня по подполам прячется. Кто не спрятался — ходит подбитый. Девка от них стала бабой, походя рожала сыновей, а потом давала мужу вольную, потому что ежели все проделки его известны наперёд, а обещания развеялись лёгким пшиком, опять скучно делается.

Когда мужик обещает стать богатырём, он не врёт: сам верит искренне, желает богатырства всей душой и говорит так правдиво и гладко — заслушаешься! Вот только стать богатырём дело хитрое, не у каждого выходит. А коль не вышло, что делать? Если горы не по силам свернуть, приходится заборы сворачивать. Если супостата не победить, приходится соседу морду бить. Силу-то, пусть и небольшую, и немудрую тратить надо, она ж на волю просится, ключом бьёт!

Наплетёт мужик с три короба, напьётся, набузится, бабам местным репутацию попортит раз, другой, третий и снова наплетёт с три короба. Что за радость такого дурня по деревне ловить, да потом краснеть, за ним порушенные изгороди восстанавливать и бадягу от синяков раздавать направо и налево? Скучища, да ещё с позорищем в придачу! Выгоняла Баба такого, прочитанного до эпилога мужика и ловила другого, тоже норовистого, чтоб снова воспламенил её словами, будто он великий богатырь и горы свернёт. Пока верила — сыновей и от этого рожала. А он ей через годик-другой начинал «голову делать» пуще прежнего, и всё богатырство его, на поверку, тоже яйца́ выеденного не стоило, значит снова скучища.

Так и металась Баба в поисках чего-то настоящего, сильного, из мечты, и, наверное, до старости бы прометалась, не вмешайся родитель со своим строгим словом.

Дед множеству внуков поначалу радовался: ему одни дочери и даны были, сыновей не случилось, некому мужицкую науку передать. Но осознав бесконечность процесса детопроизводства, пригорюнился: в дочке силы и любвеобилия хоть отбавляй, и если такими темпами звание деда ему будет присваивать, то считать внучат придётся как цыплаков, десятками. Кормить-то отпрысков чем? Папаши их невесть где, хвост задрав, носятся — с таких не спросить. Какие из них отцы? Семеро внуков на шее у бабки с дедом сидят, как и мамка их беспутная, и всем выводком есть просят. На их прокорме и живот надорвать недолго. Хлеба одного на день мешок без малого приходится. Всё сметают подчистую и крошки ещё в пригоршню собирают. Непорядок! Пошёл к жене советоваться.

— Что, мать, делать будем? Наша-то разошлась не на шутку. Эдак, футбольная команда скоро у нас народится!

— А чем ты, старый дурак, думал, когда советы ей давал? Разве не видишь, что девка твоя — ловец? Сызмальства ловит всё, что ни попадётся, вот и надо было её в ловцы пристраивать, а не в жёны. Не учёл индивидуальность, теперь выкармливай кровных большеротиков, как знаешь.

— Ой, и правда, ловец. Как я сразу-то не догадался! Что ж ты, глупая баба, мне не подсказала?

— А ты меня много спрашивал? Я с тобой потому столько лет и прожила, что без спроса рта не открываю. Я ж не ловец, я — мужняя жена. Разницу разумеешь? Потому за такого дельного мужика, как ты, я и вышла. А если кто не мужняя жена, так ищет себе шальных да опальных, тех, кто в уши воды нальёт и весь из себя щёголем ходит, а сам — хуже тех котов, которые нам тогда весь сенной сарай загадили. Это дело известное: на ловца и зверь бежит. Зверь, а не муж. Так-то. Спросил ты меня — ответила, дальше поступай по своему разумению, а я пойду кашу варить, ненасытных кормить.

Сказала мать и пошла кашу варить, а отец ещё больше закручинился. Девка-перестарок, три раза разведённая, куда такую денешь? Думали-то, вырастет она обычной бабой, и ничему особому её не обучали. К шитью пробовали пристроить — все иголки поломала; к готовке — в руках её стаканы лопаются; возьмётся кастрюлю драить — дыру протрёт. Непригодная получилась к домоводству. Поехал отец в город, просить школу, где учат коней на скаку останавливать и в избы горящие входить, принять его дочку великовозрастную. С собой взял большой кошель. Про котов им рассказал, про мужиков. Головами покивали, полкошеля взяли и велели Бабу везти на погляд, мол, им те, кто дыры в кастрюлях трёт, ей-ей, подходят. А как увидели её, так сразу и зачислили, без экзаменов. У них на ловцов глаз набитый. Опыт! Но ещё полкошеля за милость свою, конечно, прибрали — полкошеля лишними никому не будут — и кушак эксклюзивный, что жена вышила, в придачу. Отец продумал про себя: «Хапуги!» Когда, улыбаясь, им кушак отдавал, злился, но пока до́ дому добирался, подостыл: и дочка теперь при деле, и жене будет, чем досуг занять. Пусть-ка новый кушак вышивает. Вот так, одним махом, пристроил своих женщин к делу!

Училась Баба примерно — нравилось ей очень. Когда дрожь по земле от первого своего скакуна учуяла, аж в мурашки ударилась от удовольствия, и потому ни одного занятия не пропустила: как коня приманить, как коня убедить, как коня обуздать, как коня удержать, как коня оседлать — всё выучила. Как в избы горящие входить, чтоб из них с имуществом ценным живой выйти, тоже освоила. Дали за это Бабе диплом «Женщины в русских селеньях», и с тех пор семья горя не знала: конины вдоволь, кумыса вдоволь, сил лошадиных тоже мерином немерено и тепла, понятное дело, тоже в достатке. Так и жили, не зажиточно, но сытно. Кони, они ж не коты: конь, если сорвался, скачет, всё снося на своём пути, несёт его. Баба когда его остановит, даже если седок на нём, снимет беднягу бережно. Он дрожит весь, Бабе в ноги валится, мол, спасительница, мать родная, выжил! И коня опального ей оставит, и ещё за спасение приплатит. К выгодному делу, наконец, Бабу пристроили.

С избами вот сложнее. Как-то раз зашла Баба в избу горящую, вытащила всё, что могла: и людей, и попугая в клетке, и мебель, и сейф здоровенный. Хозяин посмотрел на неё зло, плюнул, и не то, что спасибо не сказал, — чуть не измордовал за спасение имущества застрахованного и сейфа с бумагами, из-за которого он сам избу-то и подпалил. Она ж как лучше хотела, где ей знать, что у хозяев в голове? Её спасать учили, а видеть людей насквозь — нет. С избами можно и прогадать, а с конями не прогадаешь. Несёт его — хватай не задумываясь. Но диплом «Женщины» обязывал опекать и коней, и избы. Потому, завидев чёрный дым, честно являлась Баба на каждый близкий ей пожар и вытаскивала всё, что могла вытащить. А если чего или кого вытащить не смогла, так ругали её потом за это на чём свет стоит. Неблагодарная работа! Кони — благодарные, а избы — нет.

От всей этой неразберихи: от коней, от погорелья бесконечного, от упрёков — одичала Баба, ушла жить от людей далеко, одна. Почует коня, словит, приведёт в семью добычу — и снова к себе, на выселки. Сыновей аж по прозвищам забыла, как звать, так одичала. И глаз на людей не поднимает, всё в землю да на небо смотрит, словно ищет чего-то.

— Ты бы, доча, побыла дома-то, в тепле да в заботе. Я тебе каши сварю, хочешь? — уговаривает её, бывает, мамка.

— Нет, мама, нет, я одна хочу, не надо мне тут вам мешаться. Увидят меня сыновья, скажут: «Вот мать наша, женщина» и потом найдут себе таких же девок шальных или будут думать, что любая баба может коней валить и сквозь огонь ходить. Не надо это! Неправда это! Котов ловить и бабочек — вот что может баба, ну, рыбу ещё, если по колено в ледяной воде можно не стоять, а коней и избы — не надо, мама! Пусть не видят лучше, что такое на свете бывает!

Сказала и ушла, а мать потом всю ночь проплакала. Ведь и правда, ловец-то, он ловцу рознь, и вроде пристроили дочку на любимую работу, а несчастлива она. Но кормить-то всех надо, а кони — дело прибыльное. Кто-то же должен, если дед уж не тянет, а отцов и в помине нет? Мать ведь тоже плакала-горевала, когда замуж вышла и стала «за мужем» жить, мечты свои девичьи прибрав. Что поделаешь, такая бабья доля! Если есть в ней какое хорошо, так найдётся и то, что плохо. Непременно найдётся. Так что, пусть дочка терпит, ловит и прокорм обеспечивает.

А Бабе что? Тот, кто отведал сладость одиночества, покой и мир, который по-настоящему только тебе принадлежит, обратно к людям разве что в гости заходит. Опасное оно, искушение одиночеством, лучше его не пробовать вовсе, а то затянет. Её и затянуло: одни коты рядом, но они сами по себе приходят, их и ловить не надо, сами по себе и живут, так что коты — не в счёт.

В тот вечер сидела Баба на берегу речки, смотрела на красный закат, рассуждала, как завтра дождь с ветром встречать, и вдруг ощутила еле заметное приятное щекотание в пятке. Такое ни с чем не перепутать: скачет. Теперь расслабиться надо всем телом и прислушаться, к ней ли? Или далеко и мимо, а значит можно не слезать с тёплого насиженного пригорка. Ладонь приложила к земле… Придётся-таки изготовиться — к ней несётся. Щекочет и щекочет кожу его прыть.

Баба встала, потянулась, не по-женски хрустнула костями, размяла руки, погнулась во все стороны и пошла на горку. Хитрое там место: пока скачет конь вверх, выдыхается, тут-то она его и берёт, немощным. Кони, они понятные: даже когда срываются, всё равно дорогу торную находят, чтобы скакать — по траве-то неудобно, так что путь коня ей известен. Пошла на дорогу принимать. С горки видно его издали: сначала точка тёмная, потом больше, больше, и слышно, как топочет, а потом и как сопит. Этот совсем вольный, скинул седока, похоже. Седло отстегнулось, висит сбоку, мешает, конь оттого ещё злее. Подустал, блестит мылом. Давно, видать, скачет, хочет сбежать от людей подальше, чтобы их не видеть, в одиночество, как она сбежала. Она потому их и ловит так хорошо, что знает, чего коняга хочет — воли. А она сама воля и есть.

Вот конь перевалил через хребет холма и, когда уже не близко и не далеко был, она пошла к нему, широко раскинула руки и всем видом своим показала, что она — скала, и громко покрикивала: «Стой, т-ш-ш, стой!»

Так их учили: хорошо воспитанный конь — а хорошо воспитанные тоже, бывает, срываются вскачь — так вот, хорошо воспитанный интеллигентный конь хоть и рассчитывает на то, что маленький человек подвинется с его пути, но если не подвинулся, то на человека просто так не наскочит. Плохо же воспитанный конь удивится такому скальному человечьему поведению и от удивления замедлится. Тут главное — взять его, любого, воспитанного и не очень, за взгляд. Не руки коней ловят: глаза скалы́ и глаз коня должны встретиться и переплестись в тугой канат, и тогда конь твой. Он тут должен покориться, принять узду как данность ещё на бегу. И он принял, замедлился, остановился, подсел на задние ноги, она взяла его под уздцы: «Тихо, тихо, тихо, мальчик мой…» Взмыленный конь дышал тяжело, втянул живот. «Загнался совсем, — подумала она с сожалением, чуя острый запах загнанного, который ни с чем не спутать, — только на шкуру и пойдёт». И вдруг конь рванулся, встал на дыбы, она повисла на узде, дёрнула его и, оступившись, рухнула в придорожную канаву. Конь упал на неё бездыханный, в конвульсиях, и укрыл с головой, придавил — не шелохнуться.

Быстро всё — в мгновение. Вот была она скала, и он покорный, а вот и нет её, и он сверху скалой лежит.

«Как там в стихах? “Но примешь ты смерть от коня своего”? Так, кажется? Сколько я их, бедолаг, на убой пустила, вот мне и аукнулось. Помирать буду, конём придавленная», — думала Баба в темноте, чуя колкое онемение в ногах. Она попробовала шевелиться, но нет — конь лёг прямо на неё, боком, и что-то нужное в ней передавил, обездвижив. Лёг, похрипел и умер, быстро, как у них бывает, оставив Бабу медленно угасать под собой, вспоминая жизнь, последний свой красный закат, злиться от бессилия, от его теплоты, мокроты и вони. Хорошо, что скоро мысли её поплыли, стали глупыми и яркими. А что если вот сейчас мимо будет проезжать прекрасный принц и освободит её, и заживут они долго и счастливо? Зыбкая нечёткая мысль, одни контуры от неё, и принца не разглядеть, какой он там красавчик, а жаль. Давно у неё принцев не было, напоследок бы принца…

— Ну не-е-е-е-т! Нет, нет, нет! — услышала вдруг Баба над собой хриплый бас. — Что угодно, только не Баба! Ещё этого не хватает!

Сквозь пелену Баба разглядела нависшие над ней очертания чего-то большого и коня, который парил в воздухе. Если так выглядит то, что бывает «потом», после жизни, то это полное безобразие! А где свет, где торжественная встреча с отчётом о прожитом? Всё, что она смогла выдать из себя в ответ, больше походило на хрип, смешанный с рыком, чем на членораздельную речь.

— Чтоб тебя! Ведь скажут, что опять я виноват, что женщин ворую! Мало одну голову откромсали ни за что, по навету, полёты ограничили и в полмира не пускают — теперь вообще в зоопарк запрут. Может, проще сожрать тебя, пока никто не видит? — ворчало огромное тёмное пятно.

Нет, похоже, «тот свет» временно отменяется. Без коня сверху, Баба видела лучше и могла уже пошевелить пальцем, выходит — жива. При таком раскладе перспектива быть сожранной ей совсем не подходила. Над ней явно маячили две драконьих головы. Одна в зубах держала конягу, другая ругалась и угрожала, а от третьей, действительно, остался лишь обрубок шеи.

— Здесь место напрогляд. Я на виду ловлю, чтобы таким, как ты, дармоедам неповадно было у меня коней воровать, так что не советую, — смогла заговорить Баба тихо.

— То-то тебя никто спасать не прибежал, как я погляжу, на лобное место-то твоё? — попробовал возразить Дракон, которого терзали смутные сомнения по этому поводу.

— А ты ещё подожди минут пятнадцать, помощь мне не оказывай, живой водой меня не отпаивай и посмотришь, как лапы кандалами окольцуют! — угадала смекалистая Баба драконьи мысли.

— Три раза тьфу! Мало того, что Баба, да к тому и на язык злая! Как вас жрать вообще можно, змеюк ядовитых? Хуже любого дракона! — злился Дракон, аккуратно поднося флягу с живой водой к её губам огромной курьей лапой.

— Ой, не делай вид, будто вкуса бабы ты не пробовал! Говорят, вкуснее бабы для дракона нет, — сказала она и, от живительного лекарства окрепнув, начала присаживаться, опершись на руку.

— Не знаю. Пробовать даже не хочу, а то пристрастишься — проблемы с законом наживёшь. И так их полно на пустом месте. С вами, людьми, в одном мире жить — хуже некуда! Одни подставы от вас! Ну, полетели, что ли? Повезу тебя твоим сдавать, раз оклемалась!

— Да пока не очень. Ног не чувствую, — призналась Баба.

— И что мне делать с тобой? Сидеть, ждать, когда пойдёшь своими ногами? Я жрать хочу, конь стынет! — возмущался Дракон.

— И что ты до меня домотался? Я просила с меня коня стаскивать? Спасать меня? Лежала бы под конём и лежала себе, последние сны цветные смотрела. Реши уже, что делать. Ты ж мужик, судя по противной морде в бородавках. Вот и прими драконье мужское решение! Хочешь свалить — сваливай. Помру — сам знаешь, что тебе будет за неоказание помощи человеку. Хочешь здесь жрать коня, пока тёплый, — жри, я не такое в жизни повидала, в обморок не упаду, тем более лёжа. Есть у тебя третий вариант?

— Есть, — ответил Дракон зло, обдав Бабу горячим дыханием. — Во-первых, драконихи тоже в бородавках, и это красиво, не то, что ваши белые блюдца в дырках вместо морды, но это к делу отношения не имеет. Во-вторых, жрать посреди пыльной дороги загнанного немытого коня — это, может, у вас, у людей, так принято. Я, пожалуй, в пещеру к себе полечу, там у меня все удобства, а загнанного ещё приготовить надо уметь, чтоб его мылом не притравиться. Решено: ты полетишь со мной, потому как есть я хочу очень, а бросить тебя здесь немощную прав не имею. Раз сидеть толком не можешь, значит, простите, мадам, за шкирку — и в полёт. Смотри, не вывались из своей рубахи!

Баба покрепче застегнула ворот, затянула пояс, понимая, что она в драконьей власти, а с голодными драконами препираться не стоит.

Красный предветренный закат догорал, пряча последние всполохи солнца за горизонт. В этих закатных лучах летел, тяжело махая крыльями, полноватый двуглавый дракон. В одной пасти он нёс бабу, в другой — коня, а свободной от головы третьей шеей этого коня поддерживал, чтобы бабу случайно им не пришибло. Человек — он ведь ценность, его беречь надо!

Глава 2. Баба и Дракон

Пока летели, стемнело. Дракон летел неровно, рывками, словно в воздушные ямы ухал, от тяжести, наверное. К тому же холодно в небе и нехорошо, когда тебя за шкирку волокут: опоры нет под ногами, качаешься, будто серёжка на берёзе, и того гляди из зубов выскользнешь. Конь ещё этот рядом болтается — только успевай уворачиваться от ударов туши на поворотах. Но, опять же, виды потрясающие: на горы, на леса, на закат. Где на такое наглядишься, как не у дракона в зубах? Баба всё думала по дороге, зачем Дракон её к себе тащит? Наверняка, сожрать хочет, проверяет, хватятся ли её… И если никто не побеспокоится, то сожрёт точно. 

Дракон доро́гой думал, как ему из Бабы максимальную выгоду извлечь. Если никто её не хватится с неделю, то есть варианты. Коли окрепнет и пойдёт своими ногами, то можно её в рабство гномам продать. Гномы спелых баб страсть как любят! И Бабе опять же хорошо будет — поживёт хоть праздно, в любви и сытости. В подземелье у гномов все удобства, балуют баб лакомствами, чтоб счастливые были, сговорчивые и с формами. А коли обезножет окончательно, придётся её старому Шиа в драконий ресторан продать на запретные деликатесы. Это сильно дешевле, конечно, и статья закона за это похуже, если что, но всё равно прибыль какая-никакая. 

Долго летели, до самых Драконьих Гор. В полёте Баба замёрзла, оцепенела, и виды радовать перестали — скорее бы хоть куда приземлиться! Когда Дракон пошёл на снижение, в лунном свете искала глазами вход в нору, как на картинках: одинокую пещеру на вершине скалы. Нет такого. Есть лес на пологом склоне горы, сосны-великаны в небо макушками упираются. Среди них и сели на поляне. Дракон коня плюхнул оземь, а Бабу аккуратно ссадил. Долго затёкшими шеями крутил, зубами клацал, хвостом по земле лупил — разминался. Непросто такой махине с поклажей летать. Баба ноги попробовала — идут! Вот радость-то! «Отошли» почти! Разве что хромать стала на обе, но это всё лучше, чем ползком! Дракон тоже этому обрадовался, позвал её, и пошли куда-то по широкой тропе меж деревьев. Бабе идти тяжело, ноги волочит, Дракон тоже неуклюжий, переваливается. Оба еле тащатся. 

— Так ты в пещере живёшь или в шалаше? Когда дойдём-то? Ты вроде меня в гости звал, а не на лесной променад, — не удержалась от ехидства Баба. 

— А тебе какая разница? Дом, он любой хорош, хоть шалаш, хоть дворец. Когда в гости идёшь — грех привередничать, — обиделся Дракон. — Видишь в камнях проход?

— Нет, конечно. Мы ж в темноте не видим.

— Тьфу, зараза! Ну и никчёмные же вы существа, люди. Исключительно по подлости угораздило вас вскарабкаться на верхушку пищевой цепи! — огрызнулся Дракон в ответ.

— Э-э-эй, я бы попросила! Ты ж меня вроде как в гости позвал, — повторила Баба. — Или сожрёшь, поэтому и хамишь?

— Не-е. Вас готовить сложно. Вы же набиваете свои животы, чем ни попадя, психуете всё время, пьёте, курите. Кровь портите и делаете себя невкусными для себя самих и окружающих! Так что, Деликатес, с приготовлением тебя в пищу возиться замучаешься, спецнавыки для этого нужны, мне неизвестные, — «успокоил» её Дракон.

— Вот вы странные! И зачем вы себе на головы такие неприятности наживаете? Не жрали бы тогда людей, если всё так сложно! — удивилась Баба.

— Вот ещё! Почему это вам можно, а нам нельзя гадость всякую жрать? У вас рыба такая есть, фуга. Вы же её жрёте? Дрожите, но покупаете за сумасшедшие деньги и потом, пальцы скрестив, гадаете: помру, не помру. А мы чем хуже? Драконам тоже острых ощущений хочется — нервишки пощекотать! 

Баба не удержалась, засмеялась, представив себе, как Дракон с осторожностью бабу жрёт, а сам пальцы крестит. Забавно. Если, конечно, это какая-то другая баба, а не она сама…

Дракон корявой лапой неловко поднял сук с земли, воткнул в щель меж камней.

— Отойди от греха, — велел Бабе. 

Баба попятилась в лес, огляделась. Может, бежать, пока суть да дело? Нет, в таком лесу погибнешь быстрее, чем в драконьей пасти, особливо с плохими ногами. А раз он здесь, у порога своего, её жизни не лишил, значит, что-то другое задумал, кроме свежего бабьего мяса прямо сейчас. 

Дракон принялся перетаптываться с лапы на лапу, кряхтеть, сопеть так смешно, что Баба не выдержала и расхохоталась в голос. 

— Да заткнись ты уже! — рыкнул Дракон. — Я ж для тебя стараюсь, факел тебе сделать хочу, чтобы светить.

— А пляшешь зачем? 

— Раскачиваюсь. Нам, чтобы огонь метать, злиться надо: в злобе наш огонь, а я устал с вами, дохлым и полудохлой, возиться, и сонный совсем. Уснул бы прямо здесь, если бы жрать не хотел. 

Баба пуще прежнего расхохоталась от такой его ругани. Что поделать — бывает так, когда плакать надо, а ты хохочешь и напеваешь нетленное «на танцующих утят быть похожими хотят». 

— Дура. Деликатес, одно слово! На одни глупости, хиханьки да хаханьки вы и годны! — Дракон разозлился, наконец, и выдохнул огнём на сухую ветку, которая тут же схватилась пламенем и весело затрещала. 

Получилось! Баба лихо подхватила ветку и первой шагнула в пещеру, обдаваемая ласковым теплом. За ней по узким извилистым коридорам еле-еле протискивался Дракон. Коня он почему-то оставил снаружи. 

— Зачем тебе такой узкий, неудобный вход? — спросила Баба, и вопрос её гулким эхом отскочил от стен. 

— Когда-то я был намного стройнее и выбрал эту пещеру потому, что лабиринты защищают и от ветра, и от холода. 

— Выбрал? Вам, выходит, пещеры, как квартиры, выдают? — удивилась Баба.

— Как-то так. Это многопещерная гора, в ней лет сто уже живут драконы. Мне повезло: был в команде искателей; когда жилище выбирали, в числе первых мог взять себе, что захочу. Бонус такой.

Баба всегда думала, что драконы живут в одиночку, а оказалось — ТСЖ фактически…

— Ой, — вырвалось у Бабы, когда за поворотом она увидела залу с высоким сводом, освещённую лунным светом откуда-то сбоку, сквозь окно во Вселенную, полную звёзд. 

— Брось ветку в камин, пусть разгорится, а то у меня сил не хватит снова поджигать, — буркнул Дракон. 

Она ожидала увидеть всё, что угодно, но никак не каминный зал. Без канделябров и изысков, конечно, но вполне приличный. Рядом с полным толстых брёвен камином стояло нечто каменное, напоминающее огромный трон, и несколько плоских камешков поменьше.

— Ничего себе у тебя апартаменты! Совсем не шалаш. Тут прямо жить можно! — сказала Баба, усевшись на холодный трон. — Разве что сыростью попахивает и ещё какой-то дрянью. А табуретки-то тебе зачем? Вроде, таким, как ты, они не по размеру…

 — А то! Я ж тебе говорил, домой лечу, а ты не верила. Вонь меня не беспокоит: она моя, родная, эксклюзивная. Считай, что это ароматизатор такой. Табуретки — для гостей, а они тут разного рода и племени бывают. Значит, правила у меня такие: спать будешь на подстилке у камина. В доме не гадить, у дома тоже. Мы в ущелье за этим летаем, а ты просто отойди с дорожки подальше. Аккуратнее: тут везде змеюки, не наступи, они не любят, когда их топчут, и если ужалят, то я на тебя все запасы живой воды изведу. Ты её, кстати, прихлёбывай иногда, чтобы восстановиться поскорее. Вода чистая, обычная течёт на кухне по задней стене. 

— На кухне? — изумилась Баба.

— Да. Прямо и налево кухня у меня. Да куда потащилась-то? Вот баба есть баба — услышала про кухню, и сразу тебя туда несёт! Дослушай, непутёвая, — рыкнул Дракон на Бабу, которая схватила горящую ветку и похромала кухню смотреть.

Но Баба была уже там. Бабу так просто от кухни не отвадить: там место её силы, и Дракону пришлось идти за ней, чтобы продолжить разговор. Очага на кухне не нашлось, лишь огроменный плоский камень посреди пещеры, водопровод в виде сталактита и дырища в стене, в которую тоже лился лунный свет. Баба ощупала камень-стол — гладкий, умылась от конского пота, выглянула в дыру и отпрянула: отвесная стена шла вниз, в чёрную пропасть без дна.

— Это типа мусоропровода. Кости кидать, — пояснил Дракон. 

— А прикрыть её можно чем-то, а то сифонит из неё? 

— Слушай, ты только вошла в дом, а уже нагло порядки свои наводишь!

— Так я же в гостях, правда? Гостеприимство и всё такое… Не жрать же ты меня будешь на этом столе? — снова пристала Баба.

— Вот надоела ты мне одно и то же спрашивать, прям достала, чесслово! Не буду я тебя жрать, хоть заставляй меня, хоть сама мне в глотку лезь. Заражусь от тебя занудством, буду талдычить как трындычиха, потом ни один дракон мне хвоста не подаст. Да и скажут, не приведи драконья Сила, что от меня бабой разит! Не буду я тебя жрать. Хочешь, зуб дам?

— Хочу!

— Вот, выбирай любой, — предложил Дракон гневно и, разинув обе пасти, положил головы́ прямо перед Бабой на стол.

Лучше бы Баба не соглашалась! Каждый зуб Дракона был размером с огромный тигриный клык. Острые, словно клинки, они стояли в одной его пасти в несколько рядов. В другой — потупее и много обломанных. И жёлтые, как репа, и там, и там. Раньше она даже в цирке их так близко не видела. Цирковые драконы зубы покрывали белилами и, видимо, спиливали, от чего казались довольно милыми и улыбались ослепительно!

— Ты бы хоть чистил их, что ли. Огромные какие! — поразилась Баба и почувствовала, что дыхание его стало жарче от злости. — И как ты ими не режешься, такими острющими? В рот такое тащить опасно, не то, что носить там каждый день.

— У нас зубы всю жизнь растут. Я их специально подтачиваю. Я ж дракон, злобный и коварный. Хватит болтать, выбирай давай и отстань от меня! Отстанешь? — прошамкал Дракон, не закрывая пасти.

— Ну-у-у… тогда третий слева снизу, самый целенький, и на виду. Но вот как ты мне его отдашь, если меня сожрёшь? — не унималась Баба.

— Родственникам твоим перешлю, в пакетике. Слово Дракона! Уймёшься теперь?

Бабе всё это показалось довольно забавным. Странный он всё-таки, Дракон этот, не поймёшь его. Точно что-то задумал, но сожрёт вряд ли. Уже бы сожрал, она ж у него прямо на столе!

— Всё, я улетел по делам. Если надо заткнуть дыру — шкуры в зале. Стели себе у камина, ложись. Если жрать хочешь — дождись меня, — оборвал их «милую беседу» хозяин пещеры.

Баба страсть как хотела спросить, куда это он вдруг намылился, но передумала — и так злится. Потом сама будет виновата, если её родные получат драконий зуб в пакетике!

В подстилке из шкур, веток и листьев, гостеприимно предложенной ей для размещения, явно кто-то жил. Даже больше: явно кто-то кишел, пищал и шуршал. Баба вытащила из кучи несколько шкур коров и коней. Той, что смердела жутко, заткнула на кухне дыру. На ту, что посвежее, легла у камина, и ей же укрылась. Её кто-то нюхал и щекотал, наверное, мыши или крысы. 

Баба подумала: «Главное, уши укрыть и нос, чтоб не отгрызли», завернулась в шкуру, пригрелась и задремала, потому что когда так устаёшь, то всё равно, где ты, с кем ты и кто тебя нюхает и грызёт. Разбудил её тяжёлый топот Дракона и противное шуршание его чешуи о стены узкого коридора. Видимо, спала она недолго: огонь в камине ещё не успел прогореть. Подозрительно болел большой палец правой ноги: отгрызли всё же кусок. Баба оторвала тряпицу от рубахи, стала мотать на пострадавший палец.

Дракон тащил бревно и пару веток для камина в одной пасти и мешок с чем-то в другой. 

— Жрать будешь? — спросил он, плюхнув свою ношу на пол.

— Что?

— Мясо. Коня своего будешь? 

От мешка пахло специями и жареной кониной. 

— Что это? — спросила Баба и принялась тереть глаза, чтобы их разбудить. 

— Дура ты, Деликатес, одно слово. Я ж говорю: еда, на вынос. Мяса хочешь? Шеф-повар самого лучшего ресторана готовил! 

Баба никак в толк взять не могла, что же происходит, спросонья трясла головой. Она всегда думала, что драконы жрут добычу сырьём, а тут — шеф-повар, на вынос…

— В общем, захочешь — иди на кухню, я там, — сказал Дракон, удалился за стену и принялся так аппетитно чавкать и пахнуть, что Бабе ничего не оставалось, как вылезти из-под уютной нагретой шкуры и пойти в холодную кухню, прихватив горящую палку. Там воткнула её меж камней, осветив разложенные на столе огромные стейки, слегка сочащиеся кровью.

— Медиум. Присоединяйся. Если хочешь велдан, от краёв кусай, они прожаренные, — бесцеремонно чавкая пригласил Дракон. 

Баба была голодна, от запаха в животе её урчало громче, чем у Дракона, и она с удовольствием впилась зубами в хорошо прожаренный кусок. Конина явно была вымочена в каком-то волшебном маринаде и приправлена солью и специями так мастерски, что будь у Бабы больше места внутри, она бы всего коня съела! Дракон жрал жадно, забрасывая в пасть целый огромный стейк и поуркивал, как кот.

— Оу! Что это? Что это за маринад волшебный? Это не конь, это божественный агнец! — искренне воскликнула Баба. — Никогда загнанного коня не ела. Мы их всегда на шкуры пускаем.

— А-а-а, то-то, всё бы вам ругать драконов! Приготовить загнанного коня никто так не сможет, как повар Шиа. К нему на конину со всего мира короли летают, только т-с-с-с — это секрет! — гордо сообщил Дракон. 

— И что за маринад? — продолжала Баба выпытывать кулинарные секреты. 

— Не спрашивай. Просто забудь свой вопрос. Точка. Вопрос этот лишний. Поняла?

— Не поняла. Секрет повара, ну и ладно. Главное, что вкуснотища! — согласилась Баба и откусила большой кусок чуть-чуть с кровью.

«Знала бы ты, глупая, что коня окунули в желчь летучих мышей, потом обваляли во вкусун-траве, которая будит аппетит. Траву смешали с обычными пряностями и ещё кое-чем таким, о чём я и сам помнить не хочу!» — подумал Дракон, но вслух говорить не стал. Он наслаждался мясом, катал его по языку, пил сок, грыз шкварки. За загнанного коня хозяин пещеры получил хороший куш и кусок приготовленной туши, как обычно. Это хороший вечер, хорошая добыча, за которую он должен быть вознаграждён по достоинству! Жаль, что Баба к ней прицепилась довеском, к добыче этой. Но лучше об этом не думать и аппетит себе не портить.

Драконы и сами гоняют коней в долине, чтобы те загнались, и готовят потом, но это не то. Конь, которого гоняет дракон, несётся от ужаса, и оттого у него сразу портится кровь. Такой конь умирает плохой смертью, и вкус его мяса испорчен страхом. А вот конь, которого понесло самого, который гнал к вольным полям, полный веры в своё будущее счастье быть свободным и не замечал, как загоняется, который мчался в эйфории опрометью до того, что кровь в лёгкие плескала, — это настоящий деликатес! Если его вовремя остановить и верно замариновать, то он и сочится этой эйфорией тебе прямо в пасть. Таких коней мало, и их надо перехватывать у баб-ловцов. Люди — неумёхи, не умеют их готовить, а вот драконы умеют и ценят такие туши дорого. Сегодня в ресторане у Шиа маленький пир для драконов-гурманов, а у Дракона взамен пара увесистых золотых слитков. Так что первый подарок за Бабу он уже получил. Дальше — утро вечера мудренее.

Баба объелась на ночь, тяжко на желудке, пошла прогуляться, растрястись. Дракон остался доедать — он никуда не торопился. Крикнул ей вслед с набитой пастью: 

— Глупости только не делай, пропадёшь в этом лесу! Помни: тут драконы, зверьё да змеюки сплошные. Далеко не уходи!

— Хорошо, — откликнулась Баба из коридора.

У Бабы и мысли не было на ночь глядя убегать куда-то. Успеется. Темень, под соснами звёзды меркнут, сухие иглы пятки колют. Сомнительные звуки ночного леса и налетевшие кровососы быстро загнали её обратно в пещеру. Дракон трапезничать закончил и удобно устраивался на подстилке, пытаясь свернуться клубком. 

— Убрать на кухне надо? — спросила Баба для приличия. 

— Не, Деликатес, не надо. Там есть кому убрать, — ответил сытый и оттого подобревший Дракон мягко, словно сказочник.

— Ты про тех, кто мне сегодня палец чуть не отгрыз?

— Про них, — почти урчал в ответ Дракон. — Теперь они на три дня сыты, так что спи спокойно.

«Три дня, вот сколько ты мне отвёл!» — подумала Баба,

«А через три дня это будет уже неважно», — подумал Дракон. 

— Можно один вопрос? — набралась смелости Баба, которую раздирало от любопытства.

Дракон нехотя приоткрыл один жёлтый кошачий глаз. Гостеприимство, что поделаешь, надо терпеть.

— Ты сейчас вот коня жрал одной головой, а другая смотрела. Она наказана у тебя? Или она для других дел? — спросила Баба.

Дракон разинул оба глаза, округлив их, словно плошки.

— Это как надо думать вот так, чтобы мозги не вывихнуть? Что за вопрос глупый? Конечно, нет! Просто одна голова тащила коня, устала, и жевала теперь та, которая тащила тебя, хотя у той, что тащила коня, зубы поострее, — ответил Дракон и принялся, как котёнок, крутиться на подстилке, стараясь заново улечься поудобнее. — Это надо чушь такую выдумать! Наказана у меня голова! Непостижимо уму просто! У тебя если правая рука что-то сломает, ты её наказываешь и всё левой делаешь?

— Нет, но просто я подумала, что раз так вкусно, а второй голове не дают, значит, наказана.

— Спи давай, логика хромая. Утром части тела обсудим, — буркнул Дракон, сунул обе морды под крыло и захрапел.

Баба недолго смотрела на мерцающий в камине огонь: от сытости и усталости руки и ноги отяжелели, и веки тоже. Пожелала себе проснуться живой, натянула на всякий случай шкуру на ухо и провалилась в сон.

Глава 3. Плутовка в гостях

Мать в детстве называла Бабу плутовкой. Нелепое слово, смешное, но очень ей подходящее, потому что хитрила-мудрила эта девчонка безустанно. То спрячется так, что всей общиной её ищут днём с огнём, а она тем временем все огороды обчистит и довольна. То термитов притащит в тот угол, куда её отец за провинности ставит. Её наказывать, а угла нет: дырка вместо угла, сожрали термиты. Насилу потом от них избу отбили, им угла-то мало, поди. То придумает, что есть у неё сестра-близнец, которая в детстве умерла, но не похоронена. Мать её мёртвую родила и в овраге бросила, где её волки сожрали. Теперь сестрёнка неупокоенная по домам ходит, ищет, где поселиться. И если кто не хочет, чтобы в его доме поселилась мертвячка, надо конфеты на крыльце оставлять, откупаться. Селяне верили и кульки со сладостями исправно выкладывали. Потом от сладкого вся коростой покрылась девка, а от матери-злодейки пол-общины шарахалось. Плутовка, одно слово.

Баба в гостях проснулась рано, прервав утренний сон, когда, даже если случайно глаза и откроешь, ресницы окажутся такими тяжёлыми, что непременно обратно закроют, дальше спать. Но сегодня Бабе не до сна! Лежала, смотрела на своды пещеры из разноцветного камня, полированные водой и, пока Дракон рядом дрых, смекала, как ей из всей этой истории живой выпутаться. Если семья примется искать свою кормилицу или кто-то ненароком видел, как она под коня угодила, то заявят пропажу. Если нет — спохватятся домашние, когда есть захотят, и тоже будут искать, но вряд ли уже найдут следы драконьи. В первом случае Дракон им предъявит её, и все разойдутся с миром. Во втором случае, скорее всего, Дракон её сам сожрёт, не зря же он ей имечко дал: «Деликатес». Про вредность людей он ей может сколько угодно заливать, а судят-то драконов каждый год за то, что сожрали кого-то. И ничего, живёхонькие, морды довольные, не травятся человечиной. Врёт, значит, задумал что-то. 

Шансы её, выходит, пятьдесят на пятьдесят, сожрёт — не сожрёт. Пару дней не тронет точно, побоится, выждет. Значит, надо хитрить плутовке, выпутываться. Хоть и далеко и высоко он её утащил, а что делать? Хочешь жить — умей сбегать! От мыслей этих у Бабы, которая дальше Школы Ловцов Коней в соседнем городке да своей Конячьей Горки в жизни никуда не путешествовала, страх брал всё тело, и становилась Баба бессильной, пальцем не шевельнуть. Ватная становилась Баба… Страх от того, что Дракон её сожрёт, так не хватал, нутро не размягчал. Быть сожранной понятным, знакомым тебе драконом, получается, не так страшно, как идти по непонятному, неизвестному тебе лесу невесть куда. Обычные бабы, они ведь такую жизнь и живут: терзает их какой-нибудь знакомый дракон или просто змей, а всё лучше, чем менять известное на неизвестное. Но эта Баба — другая, ловец-баба, и теперь придётся ей жизнь свою «ловить». Нежные пятки для этого плохие помощники: чтоб по горам лазать, железные пятки нужны. И разведка тут потребуется, хитрая бабья «невзначай»-разведка обстановки. А пока, пожалуй, стоит похромать, как следует, чтобы не боялся Дракон, что она сбежит. Больная баба наверняка в глазах драконов безопаснее здоровой. Главное не забыть, на какую ногу хромой прикидываться. Чтобы не перепутать, надо на ту хромать, где крысы палец надгрызли. Он болит ещё, не забудешь.

Дракон засопел, потянулся, выгнув спину, как кот. От него пахло жареным конём. На нём, устроившись по всей поверхности Дракона, спали десятки здоровенных жирных крыс, и они, сонные, с него попадали и с писком полезли в подстилку.

— С новым днём, уважаемый! Мира и жизни! Ты бы крыс-то прогнал, кота себе завёл, что ли. Они ж на тебе спят, а голодные будут — отгрызут чего-нибудь.

— Фу, гадость какая, кот! Мы котов терпеть не можем хуже, чем собаки, потому что нет на свете домашнего животного бесполезнее кота. Жрать, спать да гадить и могут, и наших любимок-крыс гоняют. Крыса — это да, это зверюга знатная! И согреет (я холоднокровный, кстати, и они — моя лучшая грелка), и уберёт чистенько (можешь на кухню заглянуть, поучиться, как надо хозяйство вести), и вопросов глупых с утра до вечера не задаёт. Они знают, кто их кормилец, и меня уж точно грызть не станут, да и не по зубам им моя чешуя, — Дракон валялся на подстилке и вещал, не открывая глаз. — Ты, Деликатес, говорилку свою отключи пока. Утром дракону покой нужен, тишина и умиротворение, иначе он разозлится и начнёт огнём плеваться. Опалит все твои красоты бабьи ненароком…

— Убедил. Пойду тогда проветрюсь, солнышку порадуюсь.

— Иди давай, а я помедитирую, уговорю себя смириться с твоим вторжением в моё убежище, настроюсь, так сказать, на позитивный лад, — одобрил Дракон, а сам глаз приоткрыл и посмотрел вслед, как Баба хромает к выходу, походку хро́мую оценивал и нос морщил.

Днём лес на склоне горы казался приветливым и прозрачным. Сосны — стеной, высоченные, солнце кроют, и запах от прогретых игл и смолы стоит еловый, терпкий. Баба оценила дорогу, которой шли ночью с Драконом: дорога хорошая, как в муниципалитете, хвостом драконьим укатанная. Быстро добралась по ней Баба до взлётно-посадочной поляны. Красота! Солнышко светит, птички чирикают, травы с цветами горными вперемешку колышутся, земляника ковром красным стелется. Чуть поодаль озеро лесное, тёплое, с лягухами, вдоль него ивняк растёт. Горный курорт! И никого, можно нагишом загорать, от взглядов любопытных не скрываясь. Белки с зайцами, поди, не сглазят! Баба наелась ягод, накупалась, нагулялась, с ивняка коры надрала и начала сандалии себе мастерить с подошвой из коры и стелькой из мха — дизайнерское ноу-хау. Курорт курортом, а к побегу надо готовиться! Женщиной себя почувствовала, рукодельницей, и так этим увлеклась, что чуть про Дракона не забыла. Припрятала почти готовые сандалии под кустом — и домой, в отдельную берлогу с отоплением, водопроводом, мусоропроводом и прислугой в виде крыс.

Вернулась в пещеру сытая, чистая, волосы растрепались, в них цветы натыканы беспорядочно прекрасно. Не Баба — нимфа сисястая! Разве что хро́мая немножко. Дракон, увидев её такую, сразу повеселел и говорит:

— Слушай, Баба, будь друг, сходи в соседнюю пещеру слева, где Гоша-таксист живёт. Недалеко, меньше километра. Надо одного хорошего гостя ко мне привезти. Пусть Гоша залетит, я ему задание разъясню.

— А что не сам? Ты ж и меня, и коня привёз, а гостя не сможешь?

— Во-первых, у меня лицензии нет и кресла человеческого. Вас я не подвозил, а тащил. На такую перевозку никто в здравом уме не согласится, кроме дохлого коня и полудохлой бабы. Во-вторых, я сам два дня теперь не летун: коня перевариваю. В-третьих, можно без вопросов, а просто сделать и всё?

— Не, ты нормальный? Я у тебя в гостях, а ты меня на посылках заставляешь хромую работать. Или ты меня, полудохлую, в рабство себе притащил? — возмутилась Баба, хотя обратила внимание на и вправду огромный, как барабан, драконий живот.

— Не придирайся к словам! Рабовладение у нас во всех мирах отменено, любое, кроме женитьбы. Я тебя попросил просто помочь, потому как сам обожрался и встать не могу, а дела делать нужно. Не хочешь — не иди, только мозг не выноси, — огрызнулся Дракон.

— Да уж… С таким характером ты вряд ли женишься, рабовладелец! Так и проживёшь бобылём в своей огромной неубранной пещере с крысами и грязными шкурами…

— Э! Тут самый идеальный мужской порядок: я знаю, где у меня что лежит! А у наших девочек-драконих такие нравы, что я и не собираюсь жениться, пока молодой, в ближайшие лет сто точно! Так ты сходишь или нет?

— Наглый ты, хоть бы попросил по-людски! — возмутилась Баба. 

— А-а-а, забыл. Как у вас там? Волшебное слово, за которое люди бесплатно работают… По-жа-луй-ста-а-а-а, — затянул Дракон тоненьким голоском и бровки лохматые бородавчатые домиком сложил. — Налево, вдоль кряжа невысокого иди, никуда не сворачивай. Их пещера следующая. Скажи: «Сейл зовёт, работа есть». 

— Сейл? Ты — Сейл? 

— Ну да. Продавец я. Продаю всё, что можно и нельзя. Так ты идёшь?

— Приятно познакомиться, продавец всего, — усмехнулась Баба и похромала вдоль кряжа.

Вот он, тот самый лес, по которому, если её не спохватятся, придётся потом бежать ей из драконьего логова со всеми удобствами. В эту сторону или в другую бежать? Какие звери тут водятся? Как тут с голоду не умереть? Как ноги не поранить о колючки и камни? Ноги очень в пути нужны, нужнее головы даже. Как ночью спать, чтобы тебя не сожрали? Эх, жаль, сандалии ещё не доделала! Баба ступала босяком осторожно, чтоб ценные для побега ноги не сбить. Лес вокруг стоял всё тот же: добрый, светлый, тихий. Лишь птичий щебет да ветра шёпот в верхушках сосен, но они и есть та самая лучшая на свете тишина, в которой хочется быть и быть.

Наверное, рядом с драконами никто большой и хищный селиться не станет: великоваты соперники, сожрут любого такого соседа. Видела Баба козлов горных на скалах, видела змей под камнями, видела барсуков в норах и белок на соснах. Иглы опавшие устилают землю. Приноровилась по ним идти: если правильно, будто по битому стеклу, ступать — нежно, всей стопой — то как по ковру идёшь.

Чем ближе подходила Баба к дому Гоши-таксиста, тем меньше ей хотелось туда приближаться: писк, визг, возня неслись с той стороны, где должна была быть Гошина нора, а это уже совсем не тишина. Скоро жилище Гоши показалось. Над входом нависала плита, подпёртая камнями вместо колонн. Перед крыльцом большущая, как стадион, площадка без деревьев, с каменными сооружениями, похожими на полигон для подготовки спецотрядов: лестницы, полосы препятствий, скалы-домики. По площадке носился столб пыли, издающий писки-визги. Он периодически ударялся об одно из таких препятствий, верещал ещё больше и продолжал броуновское движение. Неужели этот Гоша такой странный неуёмный?.. 

— Простите, а могу я лицезреть Гошу-таксиста? — крикнула Баба в сторону столба.

Столб сначала замер, потом распался на семь тёмных шаров разного размера, которые, в свою очередь, превратились в маленьких одноголовых дракончиков. Детишки обступили Бабу и принялись молча её рассматривать. Один из них, самый большой, почти с неё ростом, явно постарше других, со знанием дела заявил:

— Человек! 

Остальные малыши, ростом ей ниже пояса, хором загалдели: «Человек! Человек! Человек!», кто удивлённо, кто восторженно, кто зло. 

«Милые какие! И почему потом из них такие отвратины бородавчатые, как мой Дракон, вырастают?» — подумала Баба и спросила:

— Детки, а папка ваш где?

Невоспитанные детки проигнорировали её вопрос, словно его и не было. Самый маленький дракончик уточнил у старшего брата:

— Человечина ням-ням? 

— Ням-ням нельзя, выдерут, — ответил старший с видом знатока. 

— А что можно? — расстроился малыш. 

— Играть можно, — ответил знаток не задумываясь. 

— Игрушка! Моя! Кукла! — завопил малыш, обхватил Бабу хвостом и потащил к себе. 

— Нет, моя! — завопил дракоша постарше, схватился зубами за рукав и потащил в другую сторону. 

— Нет, моя! Моя! — верещали милые дракончики и тянули бедную, распластанную в пыли Бабу каждый в свою сторону. 

«Лучше б меня конём задавило, чем драконами порвёт», — подумала Баба и принялась истошно голосить: «Помогите!!!» в надежде, что дома есть более вменяемые и не глухие взрослые. Скоро на крыльце показался дракон, вернее, дракониха. Люди видели и рисовали всегда драконов только мужского пола (драконихам не положен такой стресс, как с людьми дела иметь), но Баба сразу догадалась, что перед ней одноглавая драконья самка. Кокетливый взгляд, оказывается, и у драконов бывает: глаза подведены углём, ресницы из лепестков наклеены. Часть чешуи на теле была явно сведена, оставив на шкуре бугристые узоры в виде экзотических цветов. Больно, наверное, но чего настоящая баба (пусть даже и дракониха) для красоты не вытерпит. Педикюр аккуратный на страшенных «птичьих» лапах и, что удивительно, — губы! Накачанные чем-то, неестественные губы, из-под которых свисают бахромой брылы. Клыки не торчат, как у мужиков, но зубки под всем этим всё равно острые, драконьи, хотя и подточенные, и отбеленные. И самое главное: венчают всё это прикреплённые на макушку перья какой-то неизвестной жёлтой птицы. Баба примерно такое чудо однажды среди людей видела: в цветастых лосинах у винной лавки, пьянющее и тоже с перьями. Но тут не попривередничаешь: неважно, кто тебя спасёт от растерзания дракошами, хоть пугало огородное, главное — выживший результат.

— Дети, оставьте это немедленно! Что вы там схватили?

— Игрушка моя! — заревел малыш, бросился к матери, упёрся ей в полосатое пузо носом, рыдал, показывал крыльями на оставшуюся шестёрку и уверял, что «игрушка его, а они забрали и не отдают».

— Ну-ну, Младший, не плачь. Драконы не плачут, от драконьих слёз земля выгорает. Вот папа посмотрит, скажет: «Кто мой самый смелый и сильный сынок? Младший? А почему он плачет? А почему он игрушками с братиками и сестричкой не делится?»

Дракошки Игрушку-Бабу по велению матери тут же отпустили, и Баба наблюдала эту умилительную сцену, лёжа в пыли и собирая обратно в рубаху вывалившиеся в запале детских игр части тела.

— Мира и жизни вам, — вежливо поприветствовала её мамочка.

— Мира и жизни, большего не надо, — ответила Баба, поднимаясь.

Приятно всё же с женским полом общаться, хоть и с драконьим и в перьях: этикет налицо, голос журчит нежно. Нелепая дракониха продолжила её радовать:

— Вы уж простите, расшалились малыши. Они у нас такие озорники! Глаз да глаз!

— Да ничего, дети, что с них взять, — натянуто улыбнулась Баба, а у самой сердце колотится, словно пойманная птица: чуть на куски не разодрали, паразиты, наподдать бы им… — Меня Сейл, сосед ваш, за Гошей-таксистом прислал, я по адресу пришла? Говорит, работа для Гоши есть.

В голове у Бабы мелькнула дурацкая мысль: интересно, сколько у Гоши голов? И какой он, дракон по имени Гоша?

— О, у нас заказ! Папочка, выходи, за тобой Сейл прислал! — закричала дракониха в пещеру, а детям велела домой отправляться кушать.

Гоша оказался шустр, подтянут и также одноголов, как и его дракониха. Вполне себе серьёзный дракон, а имя «Гоша», по мнению Бабы, ему совершенно не подходило. Скорее какой-нибудь гордый «Драко» или «Кинг». Спина прямая, осанка царственная, походка утиная, как у всех драконов. Гоша хлопнул по спине хвостом каждого мимо пробегавшего дракошу, а одного схватил, приподнял, чмокнул и бережно поставил на место.

— Дочка, любимица, — пояснила мамаша, вежливо попрощалась и скрылась в норе.

— Сколько гостей повезу, знаете? — деловито уточнил Гоша.

— Вроде, он говорил про одного важного гостя.

— А-а-а, ну тогда VIP доставка, кожаный салон. Возьму кабину на парочку седоков на всякий случай, и можно в путь. Только как с тобой, такой чумазой, быть? Перепачкаешь всё…

— Детишки твои повеселились, изваляли, чуть на части не разобрали, так что теперь сам придумывай, как со мной, такой чумазой, быть, — обиделась Баба.

— На, что ли, накидку тогда, упакуйся, да полетели, — Гоша сделал вид, что не услышал замечания про детей и протянул ей грубую холстину. — По дороге надо сгонять в долину, ещё кое-что там забрать и передать куда следует, а потом к Сейлу. Ты когда-нибудь на Драко-такси летала?

Баба помотала косматой грязной головой в ответ, потому что таскание в зубах за шкирку «такси» никак не назовёшь.

— Тогда привяжись покрепче. Я быстро вожу, правила нарушаю и опускаюсь «бочкой» на землю. Стиль вождения у меня такой, фирменный. Готова?

Баба не то, чтобы была готова, но пешком обратно ноги сбивать ей совсем не хотелось. Она эту дорогу уже знала, ей бы чего новенького увидеть. Вскарабкалась в кожаные кресла, которые Дракон ловко прикрепил себе на спину. Удобно. Верёвки по бокам приделаны, привязалась одной. Гоша крикнул жене: «Дорогая, не жди, буду поздно. Ложись без меня!» и взлетел с песней: «Он сказал: “Поехали!” и взмахнул хвостом…»

Полетели!

Глава 4. Драконовы гости

Какой ещё подарок могла получить от судьбы будущая беглянка? Гоша пролетел над всеми местными горами до блокпоста, разделившего миры людей и драконов, и опустился в долину. Там со здоровенного пня с надписью «Экспресс-доставка» на лету схватил какой-то мешок, резко изменил направление, оттащил посылку на гору и бросил у чьей-то норы. Пока он метался по адресам, Баба с небес разглядывала, словно на карте, куда ей надо идти, чтобы самой до этого блокпоста добраться. Где дорога, где люди, как в Драконьих Горах всё устроено. Видела ресторан шеф-повара Шиа, который им коня готовил, детские аттракционы с огромными качелями и горками из водопадов, норы в горах и даже нескольких людей. Вот только дорог тут нет: ни к чему летающим дороги. Жаль… Запечатлела карту глазами до пятнышка. Ориентироваться надо на высокую гору вдали, укрытую снежной шапкой, её отовсюду видно.

Гоша не приврал: летал он и правда по-хулигански! Переворачивался, пикировал и выкрутасничал. В дороге Баба чуть не выпала из седла, потеряла накидку и потом крепко привязалась ещё двумя верёвками. Промокла до нитки в облаках, чуть без воздуха не задохнулась, замёрзла до трясучки, но, в общем и целом, происходящее произвело на неё неизгладимое впечатление. Как и она на Сейла, когда вернулась с задания.

— Получи своего Гошу-таксиста, — рявкнула Баба, ввалившись в пещеру, будто пьяная жена с корпоратива: растрёпанная, грязная и злая. — Пожрать есть чего-нибудь? Я голодна, как три дракона!

Она категорически не хотела показывать своего счастья от полёта в общем и от разведки в частности и восторги свои решила укрыть за грубостью.

— Гоша, я знаю, что ты летаешь, как бог-недоучка, но где ты умудрился её извалять? Играл в перевёртыша на песчаных карьерах, а её снять забыл, карьер её шевелюрой подмёл? Или вулкан какой начал извергаться, и ты её в пепел макнул?

Гоша засмущался. Вид у Бабы и правда был удручающий: растрёпанная, волосы от пыли и влаги встали колом. По волосам, по лицу и плечам стекают грязевые сели. Рубаха промокла и пропиталась грязью, а кожа от холода приобрела синеватый оттенок, сделав её похожей на утопленницу.

— Детишки мои пошалили немножко, — потупился в ответ Гоша.

— Ай, сорванцы! Вам, мадам Деликатес, если голодны сильно, предлагаю в лес прогуляться. Там яйца в гнёздах найдёте: можете собрать и на огне пожарить. Орехи-спелуны, вечно спелые, ни с чем не перепутаешь, висят низко, на мозги похожи. Рыба в озере кишит, но её ловить надо, и ягод полно. Драконы раз в неделю питаются или реже, так что я не голоден, а вы же, люди, народ слабый, по полдня едите — времени вам на жрачку не жалко. И если смоешь с себя эту грязевую раскраску, буду тебе премного благодарен, а то вид имеешь ужасающий, словно спецназовец из штурмовой бригады.

— Взрослые драконы раз в неделю питаются, — печально поправил Гоша. — А дракошки постоянно голодные, совсем как люди. Жрут и жрут, прорвы ненасытные!

— Вот, сосед, говорил я тебе: не женись рано, погуляй, полетай, подури всласть! Теперь на их прокорм жизнь свою и кладёшь. Ну да ладно, работа тебе, неуёмному, всегда найдётся, накормишь своих малолетних проглотов.

Баба не дослушала, пошла привычной дорогой на озеро, вот только хромать забыла. Но и Дракону не до неё было: давал полётное задание таксисту.

Вернулась она нескоро и ещё красивее, чем утром: отогрелась, порозовела пуще прежнего, мокрая свежепостиранная рубаха облепила её тело, подчёркивая выдающиеся формы. Сандалии из коры и ивняка делали её поступь слышной, цокающей, словно каблуки по мостовой. В руках сплетённая из прутьев корзина, полная орехов-спелунов, непонятных ей грибов и пёстрых яиц беспечных птиц, вьющих гнезда в низких кустах. Идеальная баба: чистая, спелая, немного уставшая, с руками, полными снеди.

На неудобном троне у камина, напротив возлежащего Дракона-обжоры, сидел гость: немолодой бородатый гном с большим грубым перстнем на пальце и золотой серьгой в ухе. Он весь был такой же грубый, как его перстень. Широкий, коренастый, переломанный нос его по размеру мог соревноваться с драконьим, а сквозь заросли бровей смотрели такой пронзительной синевы глаза, что как будто само небо заглянуло к ним в пещеру. Когда он встал, приветствуя Бабу, то лицо его оказалось на уровне её грудей. Ей захотелось пригнуться к нему, но, чтобы не обидеть его чувства, она предпочла отступить на пару шагов.

— Ну, представь нас, Сейл, — справедливо потребовал гном у Дракона, неприкрыто со свистом втягивая носом запах Бабы.

Дракон растерялся. Он не знал имени Бабы: не спросил, не интересовался. Если бы он был человеком, то, наверное, даже покраснел бы от неловкости, но Баба ему пособила:

— Зовите меня Деликатес, так привычнее будет, — предложила она.

— Дели, значит. Очень приятно, а я Верзила, — раскланялся гном.

Баба не сдержала усмешки, гыкнула, неудобно получилось.

— Да-да, среди своих я велик! — гордо выпятив грудь, подтвердил гном, которого его низкорослость, похоже, вовсе не смущала.

— И не только ростом велик, — добавил Дракон.

Гному комплимент явно понравился, а Баба, чтобы загладить вину за усмешку, предложила приготовить еды.

— Нет, благодарю, не ко времени. Разве что грибы вот эти, на лопухи похожие, не стоит есть, а выбросить поскорее и руки помыть. А вот этими, веселящими грибочками, я бы подкрепился. Рано они у вас пошли, у Шиа в меню их нет ещё почему-то, — гном вёл милую беседу, словно они были не в пещере с крысами, а на светском рауте.

— Что ж, значит, я помогу ему исправить эту оплошность и порадую гурманов, — пообещал Дракон не менее пафосно.

Баба, глядя на этих двух напыщенных индюков, с трудом сдержала смех, оставила указанные гномом правильные грибы на камне у камина, остальное понесла на кухню, в мусоропровод, а сама думала: «Сразу видно продавца: поёт соловьём, должно быть, что-то втюхивает гному. Интересно, что?» Когда она вернулась в зал, грибов поубавилось, Верзила был навеселе и так облизывал Бабу глазами, что ей неловко стало. То нюхал, теперь глазами раздевает. Экий баболюб!

— Скажи-ка мне, Деликатес, муж-то имеется у тебя? — бесстыдно спросил гном.

— А то! Конечно, имеется, — не менее нагло соврала в ответ Баба.

— Врёшь! У тебя взгляд незамужней женщины.

— А что, незамужние женщины смотрят как-то по-особенному?

— Конечно. Они смотрят оценивающе. Так смотрят блюстители порядка, руководители любого рода, от царей до вахтёров, и незамужние женщины. Ты — свободная баба, и если тебя дома кто-то и ждёт, то с такими углями в глазах никто и года не уживётся. Спалишь! Разве что, вон, Дракон какой-нибудь, — пошутил гном.

— Вот уж! Я один раз аж три года за мужем прожила! — обиделась Баба.

— Давно это, наверное, было? — подхватил Верзила.

— Да, лет двадцать тому…

— Так, значит, угадал я, свободная ты баба, — заключил гном, от этой уверенности поплыл ещё больше и продолжил нахальничать. — И давно у тебя мужика не было?

— Вот прям такой вопрос? Без упаковки? Или ты мне предложение изволишь делать? — отбилась Баба, но при этом невольно кокетничала и крутила пальцем локон.

— Пока нет, а там поглядим, — не растерялся Верзила.

Язык у Бабы чесался съязвить в ответ про разницу в размерах, но Дракон посмотрел на неё волком, зло, глазами явно веля ей заткнуться. Баба подумала, что не стоит задираться и портить ему сделку и деланно похромала на кухню. Гном вдруг собрался уходить. Перед уходом нашептал Дракону на ухо:

— Если хромать не перестанет, то подешевле, конечно, но тоже возьму. Хороша Баба, в соку, норовистая и до любви голодная — настоящий деликатес. Такая бы нам очень подошла. Даже если сбежит через полгода, и с тебя неустойку возьмём, и сами наиграемся! Жаль, тебе не понять, носатый.

— Всё бы тебе шутить, бородатый! Посмотрим. Баба, и правда, вкусная во всех смыслах. Может, ещё выправится, хромать перестанет и в наивысшей цене будет. Если мозг мне не вынесет окончательно и не прикушу её вусмерть ненароком.

— Не, братуха, ты уж держись! Нечего таких спелых баб прикусывать. Сговоримся!

Дракон остался возлежать на подстилке и гладить короткими лапками огромное пузо, а Баба, соблюдая приличия, вышла проводить гостя, помогла пьянющему гному забраться в салон к Гоше. Верзила исхитрился, нахально ущипнул её за грудь, за что был накрепко привязан к сиденью и от этого пришёл в ещё больший восторг. Для себя-то он всё уже точно решил и готов был прямо сейчас за неё гору монет выложить и заграбастать с собой, но в сделке не принято сразу восторг показывать. Надо покапризничать, цену сбить и апартаменты подземные для будущей жилички подготовить. С тем к своим и полетел…

— Всё, проводила твоего похотливого гнома. И Гоша полетит к жене с детками, бедолага, — сказала Баба, вернувшись в нору. — Ты бы камин разжёг. Горячего хочется, яиц бы запечь…

— Ты видела его Хашу? — спросил окосевший Дракон, вяло пыхая искрами мимо брёвен в камине.

«Тоже пьянющий, грибов, похоже, изрядно прикусил, — думала Баба, — самое время его разбалтывать и секреты выведывать».

«Ну я и набрался с отвычки, — думал Дракон. — Не сболтнуть бы чего лишнего!»

Хитрюга про гнома с Бабой говорить не хотел раньше времени. Сговорятся, тогда ей всё объяснит, рано пока, поэтому тему на Гошу и перевёл.

— Кого? — уточнила Баба.

— Жену его, Хашу, видела? Чудо в перьях?

— Видела, а что?

— Это ведь твоя первая дракониха? Тогда не подумай, что все они такие. У него партнёрша ну о-о-о-очень своеобразная, на любителя, — объяснил Сейл.

— Зачем ты мне это говоришь? — удивилась Баба.

— Ну, мало ли. Будешь ещё потом болтать про то, какие у нас самки. Ты ж болтушка… Мне неприятно будет. Люди и так про нас сплетни разводят, что мы нециливилизо… — попробовал он выговорить сложное слово, но не справился и упростил: — Дикие, злые и людину жрём.

— А разве нет? Судят же ваших за это каждый год, а то и чаще, — снова вернулась Баба к своей любимой теме.

— Человеческие суды судят, как людям надо. Людей полно при этом в Драконьих Горах остаётся, не хотят к вам обратно возвращаться! Живут себе… А драконы за них головы теряют да сроки получают, — ответил Дракон и даже немножко протрезвел от возмущения.

— У вас тут что ль мёдом намазано? С чего бы людям от привычных удобств и ярких зрелищ к вам в дикие горы перебираться, крысами укрываться и сталактиты облизывать?

— А с того, что у нас законы не людские — драконьи, потому мы честнее и добрее, — заверил Сейл, кивая не в такт обеими головами.

— Вы? Да ладно! Ты, наверное, самый добрый и честный дракон из всех? — ёрничала Баба.

— Нет, конечно, я же продавец, а продавец что у людей, что у драконов — втюхивающая субстанция, с гнильцой. Мы бы весь мир продали, было бы кому по карману. Поэтому я гад не только по рождению, но и по специальности. Гад вдвойне! Не все ж тут такие. Вон там, на три линии ниже, живёт Майна. Он на стройке работает, помогает камни огромные таскать. Пирамиды, башни вам строит, архитекторам вашим советы даёт. Премию «Самые сильные крылья года» у вас получил. Заслуженный дракон! Чуть выше — Тивал, цирковой артист, потому что обычный, с тремя головами, как в ваших сказках. Дети его обожают и наши, и ваши. Как он их терпит? Этот у нас премию «Железная выдержка» в прошлом году взял. Правее вверх — нора Квадро. Изобретатель, головы огромные и с мозгами о-го-го какими. Крылья драконам тюнингует. У меня тоже четыре пластины в подкрылках — его работа. У него, кстати, человек тридцать в команде: не рабов, заметь, добровольцев. Тех самых, кого отсюда и калачом не выманить, потому как понимают мужики толк в настоящей жизни. А там, далеко, видишь три огня на горе? Это Институт юных Драконих. У нас с девочками беда — редко выводятся. На двадцать мальчиков — одна девочка. Бережём! Драконя́т много в детстве умирает от драконьих болезней, — Сейл вздохнул печально и продолжил, — лекари наши живут все вместе, коммуной, на пригорке рядом с поляной-лазаретом, там, где травы и источники целебные. Людям их не показываем, чтобы всей толпой к нам в горы не перебрались, к лазарету поближе. Ваши врачи нашим лекарям в подмётки не годятся, хоть наши без подмёток вовсе обходятся. Может, оттого и живём мы в пять раз дольше людей. Поэтому, где они, я тебе не открою, но они есть. А третья слева пещера, сразу за Гошей-таксистом, — наш банкир Ден. Мы все у него храним золотые слитки за небольшую плату. Вот это драконий грешок: любим мы рыжуху страсть как! Завидим слиток или монету — во всех головах кружение и в лапах слабость! Но знаешь, в чём главное отличие драконов от людей?

— В чём?

— У людей во всём есть ростовщичество: себе подобных «разводят» на проценты всегда и везде. У кого-то из людей беда, идёт человек в человечий банк, и там его «поддерживают» за проценты, чтобы потом жизнь его себе подчинить. Для нас это как себе подобных жрать. Дракон убить может, а в долг под проценты никогда не даст. Просто поможет, без процентов, едой, деньгами, словом, делом. На беде торговать нельзя: таков драконий закон. Драконы торгуют исключительно на радости. Или заболеет дракон, к лекарю прилетит, и тот с него ни копейки не возьмёт никогда, вылечит без предоплаты и объявления ценника. Как сможет пациент потом, сколько сможет, так и рассчитается. Главное, чтобы выздоровел. Нет цен у нас на жизнь, на здоровье, на помощь. Люди подлее драконов, поэтому люди и главнее. За это мы людей и презираем.

— А чем ещё драконы лучше людей? Вы — больше, вы — сильнее, понятно, но вот рук у вас нет. Может, у вас нюх острее, глаза зорче или ещё что, — продолжила разведку Баба, чтобы понять, смогут ли её по следам найти, когда сбежит.

— Баба ты баба, глупости твоей нет предела! Видим мы в темноте, и мы точно зорче людей, чтобы свысока смотреть. Вблизи похуже — плывёт всё вблизи. Нюх у нас никакущий, и это нам на пользу, а главное, что есть у нас, — мы летаем. Забыла? Драконы летают. Высоко-высоко, под облаками, и не падают…

Дракон засыпа́л. Говорил и засыпа́л. Вырубили Дракона грибки. Баба осталась одна, напекла себе яиц, наелась, обложилась орехами-спелунами, чтобы крысам было что грызть вместо её пальцев, завернулась получше в шкуру и уснула.

Глава 5. Баба и бизнес

На второй день проснулась Баба почти счастливая. Ей снился прекрасный сон: она летала на драконе над горами, полями и весями. Выходит, разбогатела Баба на целый полёт, научилась видеть мир из-под небес, словно птица, и, что бы в жизни дальше с ней ни было, умения этого у неё уже никому не отнять. А ещё она больше не боялась неизвестности, не цепенела от мысли о побеге. Да, если сегодня-завтра не заберут её отсюда, дорога будет долгой, но она знает, куда держать путь, где люди. И обновка у неё для этого готова: сандалии, удобные и красивые. Для женщины новая обувка всегда радость, даже если эта женщина — Баба-ловец. Пока у неё тут курорт с диетическим питанием, надо наесться горячего, потом долго его не будет. Костёр доро́гой не развести: спалят беглянку сразу, по дыму. «Вот бы супа сварить, похлебать! Жаль, не в чем. Хоть в пригоршнях в камине стряпай, так жиденького хочется. Да ладно — до дома дотерпится!» — мечтала Баба.

В прекрасном настроении пошла она купаться-развлекаться, а когда вернулась, Дракон уже встал и добрёл до кухни, где жадно присосался к сталактиту.

— Головы трещат после грибов. Сколько раз зарекался их жрать! — жаловался он Бабе. — Теперь уж точно больше ни-ког-да!

— Так ты б и тут их разделил, головы-то свои. Одна бы грибы жрала и похмельем мучилась, а другая — свеженькая и не больная, — посоветовала Баба.

— У-у-у-у! — застонали обе драконьи головы на разные тона. — Не тарахти ты! Анатомию рептилий мне спохмела не осилить. Говорю же: взрывается мозг! У тебя что, похмелья никогда не было?

— Не, такого знойного не было. Может, куснёшь немножко грибов для опохмела? Остались ещё, — пожалела она болезного.

— Пожалуй, да. Скоро Шиа прилетит, надо быть в форме. Продавать так продавать!

Дракон, подвывая, медленно заполз к себе на подстилку, выковырял губами несколько застрявших между веточками грибков, которые вчера спьяну обронил, съел и блаженно закрыл глаза. Баба не понимала, спит ли хозяин или просто замер. Чтоб его не тревожить, хотела снова улизнуть на свой курорт, смастерить в запас ещё пару сандалий в дорогу. Зацокала к выходу, и Сейл тут же встрепенулся. Судя по косине глаз и умилению на мордах, ему полегчало.

— Слушай, Баба, у меня к тебе просьба… — начал он, но Баба прервала:

— Опять «рыбкой на посылках» твоих работать? Что-то зачастил ты с просьбами своими!

— Да нет, на этот раз всё проще и приятней. Наберёшь ещё этих волшебных грибочков? Кузовок, ма-а-а-асенький. По-жа-луй-ста! — заныл Дракон и снова сложил бровки домиком над всеми четырьмя чуть косящими глазами.

— Знаешь, что? — жёстко ответила Баба. — «Пожалуйста» на халяву работает один раз, а когда ты что-то продаёшь, а я, как дура, на тебя вкалываю за это «пожалуйста», и при этом ты мне рассказываешь про честных и добрых драконов, это всё звучит «так себе».

«Вот же ж хитрая Баба, — подумал Дракон. — Я её дурой считал, а она как бы не хитрее меня оказалась. Логика, вы поглядите, у неё в кудрях водится. Раскусила…»

«Вот же ж наглая продажная шкура, — подумала Баба. — Будто я не слышала вчера, как ты Верзиле вещал, что хочешь в ресторан Шиа эти грибы загнать!»

— Согласен. Десять процентов с продажи твои, — быстро согласился Дракон.

— Тридцать процентов мои! — тут же принялась торговаться Баба.

— Наглая ты, Баба. Не многовато ли просишь? У меня и покупатель, и умение продать, и знание, что продать, а с тебя — корзинка грибов всего! Ни думать не надо, ни душу в продажу вкладывать, ни угождать. Двадцать процентов — твои!

— Сорок процентов мои! Я ловец, своего не упущу! — бунтовала Баба, и от азарта в глазах её чёртики заблестели.

— Так не работает! — возмутился Сейл. — Ты должна была сказать двадцать пять, и на том бы сошлись!

— Я. Никому. Ничего. Не должна, — отчеканила Баба.

Она страсть как не любила торговаться! Ей не раз пытались сбивать ценник и за избы, и за коней, и она часто «падала» в цене, но это если её не злили. Тем, кто ныл, канючил, прибеднялся, особенно погорельцам, она ещё от себя могла приплатить. Благотворила по бабьей доброте. А вот если её злили, как Дракон сейчас, за дуру считали и пытались развести на ровном месте, просыпалась в ней неведомая торгашеская сила.

— Не должна, точно. Я поэтому тебя в партнёры и зову. Тебе четверть — так будет справедливо-пресправедливо! — попробовал поиграть на Бабьей порядочности Дракон.

— Чё ты пристал? Иди, вон, за эту четверть в лесу сам грибов набери, экономичный ты наш, и ничего вообще мне платить не надо будет! — напирала Баба, понимая, что сейчас задачка эта Сейлу явно не по силам.

Дракон и с ненажратым-то пузом грибы собирать не мог. Нечем. Грибочки эти, как назло, меленькие, растут во мху, во влажных расщелинах старых пней. Лапки у дракона коротенькие, неуклюжие, ему не выковырять. Губами собирать — себе дороже: после третьего грибка окосеешь и на боковую в лесу завалишься. Сейл всегда нанимал для сбора волшебных грибов местных людей, и те за десять процентов рады-радёшеньки были расстараться, лес будто пылесосом прочёсывали. Но сейчас времени искать исполнителя не было: того гляди, Шиа припрётся, а товара нет. Он, конечно, позвал повара не на грибы — про Бабу договариваться, оценить и такую сделку, но заодно ещё и грибов продать будет очень хорошо — допродажа идеальная. Дракон раньше никогда людьми не торговал и ценника на такую услугу не знал. Если на Бабе не сойдутся, то всё равно без куша не останется.

— Ладно, партнёр, не кипятись! Убедила! Тридцать процентов — твои, и поможешь мне, когда договариваться буду. Поприсутствуешь, попорхаешь по хозяйству, — пошёл на попятную Дракон, но был рад отжать себе ещё хоть что-то.

— То-то! — сказала Баба и, гордо задрав нос, похромала в лес за веселящими грибами.

Аккурат к обеду прилетел повар Шиа. Баба подала ему свежепойманную рыбу и вяленое мясо из драконьего погреба, которым тоже, оказывается, была оборудована пещера. Болтали они про дела, что коней добыть бы побольше, лучше загнанных. Про похлёбку из тех грибов, которые пойдут в горах через пару недель, и сколько будет она стоить тогда. Шиа был, мягко говоря, странноват. Видимо, пять голов у одного зверя — перебор. Переговоры вела одна голова, центральная, самая большая и на самой толстой шее. Остальные же головы от центра к периферии становились меньше и, похоже, глупее. Они мешали основной, болтали шёпотом о разной ерунде и хихикали. Главная голова шеф-повара с помощью хвоста давала им затрещины, и тогда маленькие головы принимались скучать и громко вздыхать.

— Они у меня к работе приученные: кромсают что-нибудь всё время, а сейчас не знают, куда себя приложить. Нечего у вас покромсать, чтобы их занять? — извиняясь за безобразное поведение части себя, спросил Шиа.

— Да нет, вроде. Дели, придумай, чем занять тоскующих гостей, — приказал Дракон.

Баба вспомнила, как с малы́ми своими возилась когда-то, надёргала палочек из подстилки Сейла и научила четыре не имеющих слова головы вместе строить из них колодец. Каждая драконья морда должна была выбрать из кучи подходящую палочку и положить её ровненько в свою очередь, аккуратно, чтобы весь колодец не порушить. Головы заинтересовались игрой, замолчали, засопели от усердия, и переговоры могли быть продолжены. Сейл одобрительно кивнул ей обеими головами. Шиа поддержал его кивком одной, главной, шефповарской. Бабе было приятно.

— Когда начнётся сезон грибов, я весь в мыле буду, как тот конь. Но оно того стоит: каждый день этого сезона год кормит! — сказал Шиа.

— А что если бы они сейчас уже пошли? — спросил Сейл.

— Рано им, — отрезал шеф-повар.

— Вот просто представь себе ситуацию, что грибы пошли сейчас. Чисто гипотетически. К чему бы это привело? — закинул наживку Сейл.

— Это привело бы к тому, что мой ресторан, переполненный, гудел пару недель, пока у других грибы появятся. К чему ты это спросил? Просто так-то не бывает у тебя вопросов! Химией-заменителем никого травить не буду, сразу предупреждаю. Мне мой бизнес дорог! Я в него всю жизнь вложил!

— Осади. Когда я тебе дрянь предлагал? Дели, принеси корзинку, — снова приказал Дракон повелительно.

Баба почувствовала себя прислугой, но, раз подписалась на тридцать процентов, придётся потерпеть.

Шиа при виде корзинки аж обмяк. Стал причмокивать, сунул коготь в гриб из центра, облизал. Остальные головы тут же от колодца отвалились и с мольбой посмотрели на шефа, прося хоть кусочек. Главная голова помотала отрицательно им в ответ, они расстроились и вернулись к своим палочкам, украдкой перешёптываясь, что шеф — деспот и жадина. Баба приложила палец к губам, напоминая неслухам, что игра требует тишины.

— Эксклюзив, специально для вас и только для вас! — нагонял жа́ру Дракон.

— М-м-м-м! Они, родненькие, они! Сколько сможешь собрать? — несказанно оживился Шиа.

— Дели? — обратился к Бабе Дракон.

— Пару корзин добуду.

— Будь добра, уважаемая, пожалуйста, — попросила её Сейл вежливо и деловито, без бровок домиком.

Ох, как он может быть мил при чужих, прямо не Дракон — душка. Вот так со стороны посмотришь: всё как у людей. При гостях поцелуйчики да мимимишки, а наедине слёзы, матюки да кулаки. А говорит ещё: драконы честнее. Такие же пылевглазапускатели эти драконы!

Баба пошла в лес. Хорошо, что сандалии смастерила: в них можно по бурелому лазать, а там, во мхе, те самые грибницы и водятся. Два лукошка мелочи наковыряла, а они ещё и ещё в глаза лезут! Подвязала подол длинной рубахи к поясу и его тоже набила. Подол пропитался, пока до пещеры несла, намочил колени грибным соком, и Бабе стало хорошо-хорошо. Грибы-то — прямо вещь! Откусила бы она вчера кусочек, когда гном был, — томный мог бы быть вечер!

Когда Баба вернулась, продавец и повар уже сторговались. Шиа достал из поясной сумки безмен, тщательно взвесил партию, проверил каждый грибок, чтоб ядовитых не попалось. Довольный, выложил на стол три золотых слитка, засобирался. Обрадованный продавец смог сползти со своего лежбища и даже протиснул своё ещё «брюхатое» сожранным конём пузо сквозь выход — повара провожать.

«Видимо, очень уважаемый для него гость этот Шиа. Что это он сам его провожать потащился, если еле ходит?» — подумала хитрая Баба, сняла сандалии, чтобы не греметь, и прокралась за ними подслушивать.

— Старовата она на деликатес. Полвека ей, небось, — говорил Шиа.

— По нынешним законам полвека — девушка ещё! — парировал Сейл.

— Не знаю, по каким законам она девушка, а по закону стейка — старовата и на отбивные вряд ли пойдёт. У ней и жира-то толком нет, какая-то неправильная Баба, мышцатая, жёсткая. На гуляш, разве что…

— Не знаю, гному понравилась, — попытался Дракон цену набить.

— Гном её не для того смотрит. В общем, у меня красная цена за неё — три слитка, больше не дам. Риску много — толку чуть. Ты лучше б молодуху безвременно погибшую принёс, давно не шиковали ребята.

— Я никогда человечину не носил и носить не буду. Эту показываю просто потому, что её конём придавило. Бракованная немножко, хроменькая. Три слитка — совсем дёшево. Ты за полкило грибов столько дал, а тут — целая баба!

— Тебе видней, на чём зарабатывать. Конями, грибами, хоть курями, и то возьму. Но старые бабы, они не в цене, и мне всё равно, какой там им пенсионный возраст назначили. Мясу не прикажешь!

Баба подумала, что завтра непременно надо бежать от «честного» Дракона, ждать хорошего теперь нечего.

 — Как он, бедный, с пятью головами справляется, этот Шиа, — спросила плутовка как ни в чём не бывало, когда хозяин вернулся. 

— Повару в самый раз. Шеф может одновременно пять порций готовить, потому и сверхприбыли у него. Бизнес, — сказал Дракон надменно, словно она не понимает ничего в делах.

Бабе сегодня, после того как её на мясо продавали, обижаться больше не на что — хуже не будет. Пропустила мимо ушей. 

— Резать-то чем? Ручек нет, ножки одни, да и те — курьи лапки.

— А пасть на что? Искромсает что угодно в мелкую крошку. Сборный салат, знаешь, как крошит! М-м-м-м!

— Я бы попробовала, — соврала Баба, испытав глубокое отвращение от одной мысли о нажёванном поваром салате.

Дракон в ответ промолчал, не предложил салата. Хоть тут не стал лицемерить, зверюга продажная! Баба насадила на палку рыбину, оставшуюся после ухода гостя. Пожарила в камине. В тот вечер они молчали, словно прожили вместе сотню лет. 

На третье утро Баба проснулась с надеждой, что сегодня её должны забрать. Первый день — всё оформили, второй — дали запрос в Страну Драконов, на третий, сегодня, — придут искать и заберут домой.

Дракон проснулся с мыслью, что сегодня день решающий. Надо тащиться на блокпост, узнавать, не было ли запросов на пропавших баб. Живот у него немного опал, и утром Сейл начал расхаживаться как следует, выбрался на поляну и принялся йогой заниматься. Лапы в разные стороны раскидывает, на головы и хвост встаёт. Звуки издаёт при этом драконьи отовсюду и кряхтит по-стариковски. Баба посмеялась над ним от души.

— Что ты себя мучаешь? Может, грибов опять лучше?

— Нет. Сегодня по делам надо лететь. Обязательно. Никаких грибов в полётах, а то лишат прав, буду по земле уточкой переваливаться! — ответил Сейл важно.

— У-у, как всё серьёзно! 

 «Вот и всё, — думала Баба, когда он пошёл на взлёт. — И не попрощались толком. Всё же спас он меня из-под коня-то!»

«Что ж, поглядим, какая у тебя судьба, — думал Дракон взлетая. — Сам с собой ставлю на то, что окажешься ты, партнёр, у гномов. Всё к тому идёт».

Баба написала пальцем по пыли перед камином «Спасибо» и оставила рядом с выстроенным Шиа игрушечным колодцем честно заработанный ей золотой слиток. Не тащить же его, тяжеленный, с собой, хотя на него у людей и пару лет сытой прожить можно. Вышла, не оглядываясь, заторопилась вниз, вдоль обрыва. Успеть бы по свету уйти как можно дальше.

Глава 6. Коротко о расплате

Люди-законники верхом на транспортных драконах появились к вечеру. Сейла притащили на цепи, закованного в кандалы на всякий случай. При обыске в пещере нашли забытый Бабой пояс, вялые ягоды и отпечатки её босых ног повсюду. Надпись случайно затоптали, и от неё осталось короткое «спаси», которое в протоколе превратили в «спасите». Золотой слиток при досмотре исчез бесследно, как не было. Дракону предъявили первичное обвинение: «Убил и съел». Доводы его, мол, костей в ущелье нет, признали несостоятельными: значит, с костями заглотил. Зачитали ему права на адвоката и не свидетельствовать против самого себя и под конвоем сопроводили вниз, в Страну Людей.

Дракон понял, что она написала «Спасибо», и от этого ему почему-то стало очень грустно.

Глава 7. Бабий путь

Если расписывать, как шла Баба с горы, то получится описание самой жизни. Каждый день одно и то же: проснулась, росой умылась, ягодами позавтракала, пошла. Гнездо нашла с яйцами, на обед съела и снова пошла. Травы, ягоды, орехи собрала — поужинала, дальше не пошла, спать устроилась. Идти, идти, идти, на небо поглядывать, чтоб драконы не поймали, и на землю, чтоб змею или муравейник не потревожить.

Часто по небу драконьи патрули рыскали. Косяками шли, головами в разные стороны вертели. Хорошо, что крылья у них шумные: машут со свистом, который издали слышно. Баба-ловец — чуткая, слух тонкий, успевала от их зорких глаз спрятаться. Ночевала на деревьях, привязываясь к сука́м верёвкой, которую из салона Драко-такси позаимствовала, чтобы на земле не сожрал кто ненароком. Шатались там ночами всякие лохматые, рычащие, деревья её качали, но она накрепко привязана — не стрясти. Натиралась травами душистыми, чтобы кровососы не заели. Когда речку находила, купалась или когда ягод не тех наелась, животом маялась — вот и всё разнообразие. Тридцать дней шла Баба по жизни, три пары сандалий истоптала, тридцать глав, скучных, одинаковых, полных описаний трав, цветов, кустов да камней можно было бы об этом пути написать, и назвать «Сага об идущей с горы Бабе». Но нет: Бабе скучно и автору скучно. Скучища! А нам с Бабой, как известно, скучища никак не подходит.

Заплутала Баба. Карта в голове перепуталась, и казалось ей, что не найдёт она никогда этот злосчастный блокпост и дорогу эту. Будет бродить до конца дней своих по Драконьим Горам, одичает окончательно, обратится зверем лесным и забудет людей вовсе. Вершина эта снежная с неба близко казалась, а по земле идёшь, идёшь, а она не приближается совсем. Словно отбегает на шаг с каждым Бабьим шагом. Если бы всё время под гору, то быстрее бы шла, но нет: на одну гору залезешь, спустишься — снова гора. Набрела на ущелье огромное. Долго по краю шла, искала переход. Увидела дерево, через расщелину перекинутое. Попробовала ногой, а оно рухнуло в пропасть с треском и гулом. Перепуганная Баба забилась под камень и скрывалась там полдня, опасаясь, что на звук этот громогласный все драконы слетятся. Так и не нашла надёжный переход: тем, кто летает, мосты ни к чему. Дошла до самого начала ущелья, где треснули горы и поползли друг от друга, водой разделённые, а там, вдали, долина такой красоты, что ни сказать, ни описать. Река ледяная, только с горы спустилась, чистая-пречистая и быстрая. Камнями разноцветными дно устлано, на солнце переливается пёстрой лентой. Приманила… Баба ногу в неё опустила — скрутило от холода, а вот лицо распалённое омыть — самое оно. В долине зелень сочная, трава высокая, луговыми цветами усыпана. Картинка невиданная, но чуяла Баба в этой картинке что-то до боли знакомое, зовущее, и хоть тут уже могла речку перейти и путь к людям продолжить, но пошла в долину, против своей стези, оставив за спиной снежную вершину. Целый день шла, а как ближе подошла, заметила в траве спины: вороные, серые, рыжие, гнедые…

Кони! Они скакали по долине, резвились, танцевали и нежились в тени деревьев. «Так, значит, есть она, та самая долина Вольных Коней, в которую скачут они мимо моей Коньей Горки! В школе говорили нам, что выдуманная она, врут друг дружке о ней кони, нет её на самом деле. Придумали себе мечту и срываются вскачь почём зря. Ан нет — не выдуманная! Есть досыта, пить допьяна и любить без просыпа — вот куда скачут кони, которых я останавливаю или на убой пускаю!»

Кажется, в этот момент Баба лишилась профессии, ну да ладно — до профессии ещё дожить нужно, а вдали крылья снова засвистели: драконы летят. Укрылась Баба под большим камнем, сердце аж замерло, чтоб стук его не услыхали, но не она на этот раз нужна драконам. Кони сорвались, поскакали в лес прятаться. Небо почернело: целая эскадрилья драконья прибыла; тенью крыльев, как тучей, поляну укрыли. Успели, отставшего гнедого от остальных отрезали. Часть драконов на землю опустились, один совсем близёхонько к Бабе, до хвоста можно дотронуться. Улёгся наземь, притаился, морды в траву высокую засунул. Лежит, караулит. Другие над поляной кружат. Оцепили рыжика со всех сторон большого поля и ну его гонять!

Баба от страха сжалась в комок, чтоб уменьшиться и совсем незаметной стать. И кто её дёрнул в долину эту тащиться? Шла бы да шла своей дорогой. Цветочки-лютики, лошадки-коники… Долюбопытничалась!

Конь по полю заметался, храпит. Драконы его пугают с воздуха, с земли, будто мячом играют. Куда бедняга ни кинется — везде чудовище поднимается перед ним, как из-под земли, пугает, преграждает путь к спасению. Гнедой уж и по диагонали, и поперёк, и вдоль поля проскакал, и нигде ему не вырваться. Драконы друг с другом перекрикиваются: «Взял!», «Жора, страхуй!», «Слева прикройте!», «Воздух, подключись!» Похоже, профессиональная команда работает. Баба думает: «Глупый ты конь! Куда несёшься, оглашенный? Им же от тебя лишь того и надо, чтоб ты боялся и метался до мыла. Остановись, замри посреди поля и язык им покажи. Пусть придумывают, что с тобой, умным, делать. Эх, знал бы ты, что им от тебя нужно, не дал бы себя загнать!»

И тут конь поскакал прямо в её сторону, разогнался, что есть силы. Она и ладонями, и всем телом чует, как земля от его топа дрожит. Вот и момент, когда ей бы выйти и встать перед ним скалой, но не её сегодня игра. Дракон, который с ней рядом, головы поднял, своим крикнул: «Беру!», воспрянул прямо перед конём, огнём запы́хал и давай по земле хвостом долбить. Машет им во все стороны, того гляди и Бабу зашибёт. Страшно — жуть. Была бы она землеройкой — в землю закопалась бы и переждала, а так валяется на краю их «футбольного поля» почти на виду. Но в азарте мелочей не заметить: не видят её ящеры, хоть и над самой головой кружат. Конь затормозил резко, поскользнулся на сырой от росы траве, повернул вспять и ринулся в другую сторону.

Долго гоняли… Много раз конь к ней скакал, и душа её в пятки уходила, но, наконец, загнался, рухнул и захрипел. Драконы его, живого ещё, подхватили, строем в небе выстроились и потащили. В ресторан, наверное, мариновать. Деликатес себе нагоняли, с плохой от ужаса кровью.

Баба выдохнула — пронесло. Перенервничала, оголодала. Вспомнилось, как они с Сейлом конину в первый день ели. Не будь он такой гад, можно было бы и с удовольствием вспоминать и тот курорт, и ту конину, драконами не пуганную, и полёт свой первый. Но он такой гад, как и эти коньболисты, только эти ловят, а на Сейла она сама невзначай налетела, и бежать ей теперь от него и бежать, пока совсем не сбежит.

Баба тяжело поднялась, побрела к реке на вялых ногах. Долго плескала на лицо водой, жадно пила. Потом опустила голову в реку и держала до холодной боли. Охладилась, наконец, полегчало. Из рощи послышалось ржание: кони возвращались. Наверное, им было не привыкать к драконьим играм.

Вечерело. На примятой траве мирно паслись красавцы-скакуны. Не тосковали и не страдали они, поминая гнедого. Щипали траву там, где недавно было жутковатое действо, совсем рядом с Бабой-ловцом, которой было нынче не до ловли. Тут и ловить не надо — выбирай любого да бери себе, но по горам, там, где надо лезть и протискиваться, на коне не проехать.

Баба перекусила чем-ничем, на ночь устроилась на земле, под камнем, прямо посреди пастбища: если подкрадётся хищник какой, вспугнёт коней, они её ржанием разбудят. Жёсткая земля показалась ей в ту ночь пуховой периной: после деревьев ничего нет лучше, чем на земле отоспаться!

Наутро Баба снова умылась в чистой реке, с вольными конями попрощалась, развернулась и пошла своей дорогой к снежной вершине в поисках пути к людям, и больше уж ничто её не останавливало.

Если долго и упрямо идёшь, то непременно набредёшь на нужную тебе тропу. На месте, главное, не стоять, а в пути всегда есть шанс её найти. И Баба нашла. Самую настоящую нахоженную-наезженную человечью дорогу у подножия скалы. Легла на неё, обняла её руками и заплакала, потому что баба есть баба и совсем она не мужик, хотя на её месте и мужик, быть может, заплакал бы.

Потом Баба шла по торной дороге. Шла и думала: «Почему же так устроено, что даже если ты доберёшься до поляны своего счастья, одолеешь людей, волков, ловцов, капканы, бездорожье, домчишь туда, где еды досыта, питья допьяна и любви без просыпа, всё равно будут там какие-нибудь твари жрать тебя? Стоит ли тогда туда рваться, ведь пока не найдёшь, вера есть в неё, поляну своего счастья, и вера эта греет пуще солнышка. А когда добежишь и узна́ешь про тварей летучих, готовых и тут из тебя обед приготовить, — всё, дальше-то бежать некуда, и живи теперь с тем, что есть, без мечты. Интересно, есть ли кони, что обратно к людям возвращаются? Туда, где жизнь в узде да в стойле, но смерть от старости, а не в драконьей пасти?»

Пока думала, чуть коня не проворонила. В сандалиях-то «сенсорная пятка» с тонкой кожей не работает! Прямо на неё по дороге несётся красавец вороно́й с переливами. Раскинула привычно Баба руки и сказала громко: «Стой! Стой! Тихо, тш-ш», конь и остановился. Вскарабкалась Баба на камень, с камня на коня. Тёплый, вонючий, без седла неудобный, хорошо узду не потерял — еле ногами в обхват удержишь. Но какое-никакое, а средство передвижения: всё быстрее, чем пешком. Теперь — дорога, теперь можно и верхом. Поехали неспешно, чтоб Бабе не соскочить. Дорога привела её к знакомому городу, к тому самому, где Баба в Школе Ловцов училась, а значит, и до дома рукой подать.

Спе́шилась Баба у городских ворот. Продать коня, конечно, дело правильное, но Баба, она ж не продавец, она ловец, да к тому же баба: сантименты внутри баб водятся. Она ж дома почти, закончились её злоключения, скоро рубаху поменяет, маму увидит и супа поест. По такому случаю хочется что-нибудь доброе сделать, хоть кому, даже коню. 

— Знаю, куда бежал. Думаешь, там лучше? — спросила она коня и потрепала по гнутой шее.

Конь закивал головой, словно понял её.

— А если я знаю, что нет? Если я точно знаю и скажу, что там драконы злые, коней жрут, всё равно побежишь?

Конь так же кивал головой, потому что кони всё время головами кивают.

— Тогда знаешь, что? Беги и убедись сам!

Сказала, развернула коня и хлопнула по крупу ладонью ласково. Конь, как пьяный, шатаясь от неожиданного поворота судьбы, поскакал по дороге обратно в горы. Сначала медленно, словно не верил, а потом поднялся на дыбы, станцевал на задних ногах и ринулся во всю прыть к своему абсолютному счастью, где досыта, допьяна, без просыпа, если не… 

— Не загонись! — крикнула Баба ему вслед.

Люди как люди

Глава 1. Бабино пришествие

Шумный город Баба не любила: все там орут, толкаются, тебя не видят, а видят лишь твои карманы и способы их опустошения. Только ступила за городскую стену, так началось: попрошайки за рукава хватают, зазывалы в уши орут, распространители свитки в руки пихают, гадалки судьбу по глазам предсказывают, и не по очереди, а все разом. Не похожа она на горожанку: загорелая, поджарая, в холстине — селянка по виду. Думают, что тут на новенького, вот и бросились разводить на все лады. Хорошо, что у неё в карманах пусто и беречь нечего: пара орехов да ягод сушёных немного. Отбилась, с грехом пополам. А идти ещё до самого центра, где казённые дома по обыкновению располагаются. Сколько их таких, просящих и втюхивающих, ещё на пути встретится?

Баба шла по городу тараном, уверенно, высоко подняв голову и никому в глаза не глядя, чтоб понимали: мимо иду, не приставай. Но надоедливые уличники приставали всё равно. Дети-попрошайки в ноги кидались, приходилось перешагивать. Один за ногу её обхватил и проехался так несколько шагов, пока ручонки не устали держаться, а потом отвалился, как клещ, и идти ей стало легко, хоть взлетай! Те, кто молили: «Подай, доченька, на хлебушек бабушке. Я за тебя силы добрые попрошу, чтоб здоровья и богатства тебе прибыло», когда проходила мимо безответно, прибавляли в спину: «Шоб те пусто было, корова бездушная! Шоб ты паршой сама пошла и дети твои! Шоб скотина твоя издохла, и налогами тебя задавили!»

Баба помнила город ещё со времён коньего студенчества, шла спокойно и уверенно, будто исполин, над всеми ними, не оглядываясь. Жалко, ягоды из кармана спёрли-таки, и один орех. Если голодный взял — пусть насытится, если сытый взял — пусть подавится!

В муниципалитете оказалось прохладно и мух надоедливых мало. К стене холодной прислонилась, пока очереди своей дожидалась. Хорошо!

— Мира и жизни вам, — обратилась Баба к неприветливой с виду бабе в окошке, когда подошла её очередь говорить. — Я по лесу плутала, могли меня хватиться, в розыск подать. И мзду в казну не платила, пока там ходила. Мне куда с этими вопросами?

— Про розыск — к законникам, про налоги — к налоговикам, — бросила та в ответ, как бросают голодному подгнившую кость, со снисхождением.

— Где таких отыскать?

— Законники на Главной площади, у самой арены, большой красный дом. Налоговики сразу рядом с ними, большой чёрный дом.

Пошла туда, куда послали.

— Мира и жизни вам, — сказала Баба законнику в окне красного дома, когда пришла её очередь говорить. — Я по лесу плутала, могли меня хватиться, в розыск подать.

Законник поднял на неё усталый взгляд, видавший столько баб, мужиков и разных других тварей с их историями, что ничему уже не мог ни удивляться, ни огорчаться, ни радоваться.

— Номер?

— Баба номер БО4479 1230 760871, — и показала ему наколку с номером, спрятанную под мышкой.

— Ждите у отдела потерянных баб.

 Пошла туда, куда послали.

У отдела потерянных баб оказалось на удивление много народу, в основном мужики. Неужели драконы так часто баб воруют?

— У вас дракон бабу украл? — спросила она у одного из них.

— Чур тебя! — воскликнул мужик в ответ. — Мужик увёл, как у всех! А дракона, который бабу украл, скоро казнят. Неделя ему осталась.

— Как казнят? — воскликнула Баба.

— Как обычно, на арене прилюдно голову отрубят. Ты что, с луны свалилась? По всему городу плакаты висят: «Только раз, только своими глазами — преступная голова дракона, сожравшая бабу, будет отрублена!» Все на него, злодея преступного, рецидивиста прокля́того, смотреть ходят, банками в него кидать и плеваться. Он в клетке у арены сидит.

— Можно и так сказать, с луны, — озадачилась Баба. — А вы тут долго ответа ждёте?

— Нет, второй день всего. Мало сейчас потерянных баб. Жарища. Не сезон.

— Тогда я за вами буду. Отойду пока. Но вы меня не забудьте, хорошо? — попросила Баба.

— Иди, не забуду, ты странная, запоминающаяся, — отпустил её мужик.

Чуть не бежала Баба на площадь, там протискивалась сквозь толпу, работая локтями. Может быть, это всё же не он? Он ведь её не сожрал! От клетки людей отделяли натянутые по периметру заградительные верёвки, за которые заступать запрещалось, о чём кричали большими буквами надписи на табличках. От них до дракона было далеко: ни докинуть, ни доплюнуть. Перед клеткой высилась и смердела мусорная гора из всего, что люди в дракона бросали, выражая праведный гнев. Сам он забился к дальней стене клетки, лишь очертания видны, не поймёшь, он ли? Баба покричала, но в шуме толпы голос её не прозвучал. Тогда, недолго думая, она перелезла через верёвки и быстро пошла по мусорной куче к самой клетке. Толпа охнула и замерла: нарушает да ещё так нагло! А ну как пыхнет змий огнищем в неё, и сгорит она свечой? Кто-то выкрикнул: «Дура, сожрёт!», кто-то: «Дура, сожжёт!», кто-то: «Молодец! Дойдёшь до клетки — дай ему в нос, паразиту!» Дракон повернулся.

— Мира и жизни тебе, — поприветствовала она.

— Издеваешься? — ответил Сейл угрюмо.

— Нет. Я только дошла, я не знала, что всё так… — оправдывалась Баба. — Мне когда сказали, я сразу побежала сюда. Думала, это не ты…

— Меня три дня как судили за то, что я тебя сожрал. Все доказательства оказались «налицо». Приговорили к отрубанию ещё одной головы и пожизненному заключению в зоопарк, как рецидивиста. Даже голову определили, которая жрала, её и рубить будут. Мира и жизни, говоришь?

 — Я пришла и скажу им, что они ошиблись! — воскликнула Баба.

— Деликатес, ты же человек! Ты же знаешь людей! Думаешь, твоё появление что-то изменит? Посмотри, как они все хотят меня убить, какой огонь горит у них в глазах! Кровь хотят увидеть, целое шоу кровавое соберут. Я такого ража в драконьих глазах не видал. И кто из нас после этого чудище?

— Я пришла и скажу им, что они ошиблись, — закричала ему Баба, которую охранники уже тащили под руки с запрещённой территории. — Это я, слышите, люди, это я! Он меня не жрал, всего лишь продать хотел, и то, если меня не хватятся! Это я, и я живая!

Одинокий голос её утонул в гуле толпы.

— Не рви глотку! Таких на площади с десяток орёт, пиарятся на моей беде. Никто тебе не поверит! — крикнул ей вслед Сейл. 

— Вы поаккуратнее, дамочка, ящер ведь. Он убить может, не заходите больше за ограждение, — пожурили её законники и отпустили.

На площади и правда горланили несколько баб, и все о том, что именно их дракон ел. Одну якобы обсосал и выплюнул, потому что была она вымазана настойкой из горных шершней, которую драконы страсть как не любят. В доказательство демонстрировалась драная одежда, якобы пострадавшая от драконьих зубов. Баночки с настойкой из тех самых «нелюбимых драконами» шершней продавались тут же и разлетались «на ура».

Другая баба продавала себя, демонстрируя обтянутые вульгарным платьишком излишне пышные формы и с ними два отсутствующих пальца руки, которые дракон откусил ей, якобы, в порыве страсти, а отпустил потом за то, что она была безумно хороша как женщина. Для пущей убедительности и предъявления форм во всей красе и движении прелестница пританцовывала, напевая частушки:

Коль мужик вокруг мельчает,

Полюблю и ящера!

Лю́бви вечной не желаю —

Мне бы настоящую!

Его пламени стихия

До костей прогреет:

Только настоящий змий

Так любить умеет!

Говорят, что он хвостатый,

В бородавках, с чешуёй.

Мне красы его не надо,

Лишь бы не был муж змеёй!

Мой милёночек пригожий

И крылат, как птичка.

От любви его, быть может,

Я снесу яичко.

Менеджер беспалой бабы записывал мужиков к ней в очередь на «отведать драконьей бабы». Свиток из очередников был таким длинным, что продавец наматывал его на специально для этой цели сооружённый ворот, каким вёдра из колодца вынимают, только поменьше. Каким макаром мог ящер оценить бабьи прелести, не уточнялось, да и кому в балагане достанет ума вспомнить, что люди драконам в принципе не менее отвратительны, чем драконы людям? Записывал желающих в свиток, а номер очереди им на запястье, химическим карандашом, после предоплаты, и с довольным видом потрясал большим поясным кошелём, звоном монет отмечая каждое его пополнение. «Интересно, как они дома жёнам своим этот номерок объяснят?» — вспомнила Баба своих пройдох-муженьков.

Ещё одна, видимо, пострадавшая когда-то от огня и вся покрытая струпьями баба якобы была драконом сожрана, но вышла из него целой и невредимой (из какого места, не уточнялось). Теперь считалась рождённой драконом. После второго рождения, будто бы, обрела дар прозрения и предсказывает будущее на лету: сожрёт тебя дракон или не сожрёт. Половина из её клиентов, услышав мутное предсказание типа «В день новой луны нависнет над тобой его чёрная тень», или «Не выходи из дома по четвергам, ибо четверг — кара твоя», или «Дети твои сладким вкусом своим манят его» и прочих, таких же бредовых и непонятных, немедля отправлялась к первой бабе, несъеденной, настойку из шершней покупать. Похоже, эти продавцы были заодно.

Баба поняла, что все значимые маркетинговые ниши позаняты. Стоять рядом с такими профессионалами и орать: «Это я, «та самая» Баба! Дракон меня не сожрал, и денег мне не надо!» — себе дороже. Доказательств красочных нет, конкуренции ей не выдержать, а вот поколотить могут, чтоб под ногами не мельтешила и клиентов правдой не распугивала. Да и кому интересно будет ничем не примечательную бабу, всего-то и побывавшую в Драконьих Горах, знакомую с драконьим бомондом, гномами, драконихами и драконятами слушать? Никем не обсосанную, не съеденную и не «отведанную»? Плюнуть и растереть такой, как она есть, инфоповод! Решила о правде пока прилюдно не заикаться. 

Пошла в чёрный налоговый дом, написала на себя бумагу, покаялась за неуплату положенной мзды ввиду отсутствия доходов. Сразу на месте поднялась на третий этаж и получила за это преступное деяние десять плетей, чтобы на потом не откладывать, и уже битая вернулась в красный дом ждать своей очереди в отделе потерянных баб.

До вечера, понятное дело, не успела. Спала прямо в доме законников, на полу: ожидающим так можно. Плохо в казённых домах спать, лучше даже на деревьях, чем там. Мужиками разит сильнее, чем драконом в пещере, насекомые общие скачут, под рубаху кто-то всё время залезть норовит — только успевай отбиваться. Не выспалась, последний припасённый орех-спелун на завтрак съела всухомятку. Скорее бы уж решить всё и домой! На другой день её вызвали, наконец, выдали бумагу, что Баба с номером БО4479 1230 760871 погибла с месяц назад от зубов дракона. Она опешила. Виданное ли дело — самой на себя похоронку получить? Возмутилась:

— Как так! Я ж и есть Баба с номером БО4479 1230 760871! Как вы мне можете давать такую бумагу?

— А что нам мешает её давать?

— Если я мёртвая, я её вроде как взять не могу, — ответила Баба серьёзно.

Клерк озадачился, достал толстенный свод правил и принялся его листать. Консультировался с коллегами, с начальством, двигал очки по носу то вверх, то вниз и вердикт выдал такой:

— Нигде не указано, что если кто-то мёртв, то он на себя бумаги получать не может. Если запрета нет, значит, получаете без ограничения. Что не запрещено, то разрешено!

— А как тогда быть с тем, что я нашлась и больше не потерянная? — поинтересовалась Баба.

— Тогда вам не в наш отдел, — обрадовался простому вопросу чиновник. — Вам в отдел найденных баб. Он этажом выше.

— Там ведь, небось, тоже очередь, а его казнят, пока разберётесь…

— Там? Очередь? Смеётесь? Если баба потерялась, то ей находиться-то какой резон? Разве что, если нагуляется и поймёт, что раньше было лучше, но это нечасто бывает. Там без очередей.

В отделе найденных баб и правда очереди не оказалось. Клерки скучали, играли в кости и её появлению были даже рады. Сгрудились вокруг неё, приняли заявление, внимательно, с лупой списали все цифры с подмышки. Тыкали в номер пальцами, по очереди тёрли его, чтоб убедиться, что не перебитый, и выдали вердикт:

— Ждите. Рассмотрение вопроса занимает до одного месяца.

— Месяца? Какого месяца, если я числюсь убитой, а я живая? А если казнят за меня дракона, который меня не ел? И как мне самой жить этот месяц, мёртвой? И за что меня тогда плетьми за неуплату мзды били, если я мёртвая? И через месяц тоже будут бить? — затараторила Баба.

— Очень много у вас, Баба, вопросов. Месяц — процедурный срок, установленный законом, и я на него повлиять не могу, — ответил похожий на остальных, словно брат-близнец, клерк. — Вы же как-то месяц мёртвой прожили, значит и второй проживёте. А мзду и мёртвые должны платить, если они живые. Таков закон! Мзду платят все, кто может и не может!

— Так что же мне делать? Дракона ведь казнят! — недоумевала Баба.

— Конечно, казнят! Идти на казнь и любоваться представлением. Нечасто у нас, знаете ли, драконам головы рубят. Событие!

— Кажется, я начинаю понимать, почему люди в Драконьи Горы от нас уходят, — пробурчала Баба.

— Что вы говорите? — уточнил клерк.

— Ничего я не говорю! Нечего мне сказать!

Глава 2. Кто виноват и что делать?

«Ой ты, жизнь, ой ты, одинокая,

Ты почто меня гонишь, горемычного,

Искать свой угол на круглой Земле,

Где углов геометрией не предусмотрено?»

Пели певуны печальную песню, когда уходила Баба из города. Пели про неё, будто знали, что впереди её ждёт, а она не знала. Шла домой голодная и с тяжёлым сердцем. Несправедливость стучала у Бабы в висках кровью, глаза застила, дыханье спирала. Как можно голову рубить тому, кто никого не жрал? Голова — не палец, даже если вторая или пятая. Какие такие законники нашли «неопровержимые доказательства», что он её сожрал, если он её не жрал?

Бывает такая правда, которая вроде правда, а вроде и нет. Смотришь на белое днём — белое-пребелое, и говоришь: «Белое». А придёшь туда ночью на белое поглядеть, а оно серое-пресерое. Белое или серое — не разобрать, где правда. Бывает и другая правда, с которой всё ясно. Сожрал ли конкретный дракон конкретную бабу? Есть у него в пузе сожранная баба — значит сожрал. Нет у него в пузе бабы, жрал/не жрал — пятьдесят на пятьдесят. Есть при этом живая баба в наличии — не сожрал эту конкретную живую бабу на сто процентов. Точно, не сожрал! Что ещё нужно этой правде, чтобы она стала правдой, непонятно. 

Баба, словно лошадь, мотала головой, силясь отогнать от себя эти мысли, но они застряли и шумели там, как трубы иерихонские, руша стены её покоя до самого основания. Почему драконы, расчудесные, честные и правильные драконы, бросили Сейла? Ведь знают, наверняка знают, где он! Вот вытащит она его, и пусть он ей тогда расскажет сказочку про них, бескорыстных змеюк, которые «лучше людей». План у неё простой: взять монеты, подкупить бюрократов, чтобы вместо месяца её заявление за пару дней рассмотрели. Сейла освободят, может быть, даже извинятся, ей лицензию восстановят и прочие права, и пойдёт жизнь своим чередом. Коня зря отпустила тогда — надо ускориться, транспорт потребуется, поэтому первым делом завернула Баба к себе на Конью Горку. Сейчас баню натопит, кости напарит, чистое наденет, коня поймает, из схрона монет вынет, к своим заглянет и….

В доме на Коньей Горке пахло жизнью и прибрано было не по её. Она чашки никогда ровным рядком не ставила и шторы не зашторивала. Неужто это мать без неё похозяйничала? Хотя мать тоже чашки не ровняет: ей и без них есть чем заняться. Такой никчёмной работой может лишь тот заниматься, кому приложить себя некуда: книги по корешкам, хрусталь по сантиметрам, чашки в рядок расставлять. Здесь кто-то никому не нужный похозяйничал, кому потребны занятия для убоя лишнего времени. Кто бы это мог быть? Размышления её были бесцеремонно прерваны ударом по голове сзади, исподтишка. Баба пошатнулась, но не рухнула. Чтобы избежать худшего, отпрыгнула вперёд, в глубь хаты, и резко развернулась.

В дверях стояла другая баба с дрыном наперевес. Маленькая квадратная бабёнка, полноватая и с красной от гнева угреватой рожей. Бывают такие: ножки коротенькие, плечи широкие, жопа узкая. С виду — кубышка. Кто-то такой один раз скажет, что она некрасивая, она с дури возьмёт да и поверит, и вместо белого лебедя превратится в то, чем обозвали. Потом всё — жизнь под откос. На весь мир злая, на жизнь обиженная и взамен «Мира вам» — дрыном по голове. Опасная в её дом пробралась баба, недоговороспособная. 

— Что, воровка, пришла мои чашки воровать? — визгнула кубышка. 

— Я к себе домой пришла, между прочим, негостеприимная ты баба, — возразила наша Баба. 

— А-а-а, так ты ещё и дом у меня отобрать хочешь! Тогда сдам тебя куда следует! Воровка! — твердила упрямая кубышка и сотрясала воздух дрыном. 

Бабе всё это было очень неприятно. От удара звенело в ушах, на полке под зеркалом она не видела своих любимых баночек с ароматными маслами, баня же превращалась в туманную перспективу. Хотя свой дом она, получается, уже захватила, и это хорошо. Кубышка с дрыном стояла в дверях и орала дурниной. «Кто ты, дурища, и по какой причине оказалась в моей хате? Дверь перед тобой закрыть, что ль, чтоб снаружи верещала?» — думала Баба.

— Ты говорить тихо, как люди, можешь? Или только трубить слоном? — спросила Баба спокойно.

— Что мне с тобой говорить, воровка! — не унималась кубышка. — Припёрлась в мой дом ещё и права качает! Убирайся отсюда! 

— И не подумаю. Во-первых, это мой дом, я его хозяйка и мне решать, на кровать лечь, пол мести или гулять идти. Во-вторых, ты перегородила дверь своей квадратной фигурищей. А ещё ты так орёшь, что мешаешь моему отдыху в родном доме, а мне это не нравится. Так что убирайся-ка сама вон подобру-поздорову!

— Сука! — заверещала баба с дрыном и попёрла в хату. — Чёрная риэлторша! Я этот дом купила и никому его не отдам, мой он! 

Их разделял большой стол, непонятно зачем стоящий посреди хаты. Баба в свою бытность гостей в избу не водила, об стол этот часто рисовала на себе синяки, неуклюже разворачиваясь, и всё думала, что надо его на дрова пустить за ненадобностью. Хорошо, тогда руки не дошли: теперь стол отделял её от захватчицы, которой через стол лупить Бабу дрыном было несподручно. Наша Баба была у задней стены и, потеряв надежду на решение вопроса словами, размышляла, как бы ей кубышку завалить с минимальными повреждениями и связать, чтоб не рыпалась. Тогда неуёмную бабу можно будет разговорить и, наконец, разобраться в происходящем. Верёвка для ловли коней висела над самым выходом. Наша Баба спиной к стене, бочком стала пробираться к двери, чтобы верёвку ухватить. 

— А-а-а, испугалась! — завопила кубышка, прыгнула в хату, схватила с кухонного стола тесак и метнула в Бабу, которая, как назло, зазевалась, отвлеклась, пока нацеливалась верёвку снимать с гвоздя. 

Тесак воткнулся в руку чуть пониже плеча и пригвоздил нашу Бабу к стене. 

— Всё! Достала! — ругнулась наша Баба, вырвала тесак из руки, ловко воткнула его в пол, в два прыжка оказалась у верёвки, схватила её, ещё в два прыжка — возле кубышки, отбила дрын стулом, саму кубышку придушила легонько, до потери сознания и тут же связала. Всю в своей кровище перемазала, когда с ней возилась, и сама перемазалась. Зрелище, достойное кисти художника и названия «кровавое побоище», получилось.

Как так быстро всё решилось? А просто: когда времени становится в обрез, берёшь и делаешь, не рассусоливаешься. Баба и разобралась с захватчицей, почти как с конём, потом перетянула руку: рана, к счастью, не тронула кость. Прорез насквозь, неприятно, конечно, но у Дракона она получила пузырёк живой воды для хромых ног, значит, есть чем лечить, затянется быстро.

Шла Баба домой с мечтой о бане, а умылась кровью да ещё и головную боль от дрына приобрела. Пока связанная кубышка приходила в себя, Баба успела ополоснуться у колодца. Одёжу свою не нашла, кубышкина ей оказалась мала, а рубахой окровавленной только людей пугать. Пришлось снять её и завернуться в содранную с окна новую белую штору. Из-под половицы схрон свой достала «на чёрный день». Целёхонек! Никто, кроме неё, о тайнике не знал, вот и дождался он хозяйку. Порылась в бумагах, а там кубышкина правда: дом продан наследниками её, родителями, новой бабе-ловцу. Всё официально, на гербовой бумаге и с печатью. Запамятовала Баба, что она мёртвая нынче: сложно такое обстоятельство в памяти удержать. Стало дело ясным, объяснения ей не нужны больше никакие, тем более от визгливой бабищи, теперешней владелицы Коньей Горки. Развязала кубышку, проверила, что живая, стонет, по щекам её нахлопала. 

— Живи пока, новая хозяйка, а дальше поглядим. Не узнала я в тебе ловца: плохой из тебя ловец, не дадутся тебе такой кони. Кони к тому идут, кто себя любит, потому что таким верить можно. А обиженным верить нельзя: злые они. Ты — злая. Кони злых чуют… 

Сказала так Баба и пошла к семье, мёртвая, а теперь ещё и бездомная, в штору завёрнутая. Как заголосила соседка, её увидав: «Мертвячка идёт, опять мертвячка, в саване!» Побежала в хату и там в подпол залезла, будто мертвяки её из-под земли не достанут. 

Во дворе их дома деревенского — никого. Полдень, жара, все попрятались в тени, собака одна вышла, хвостом ей помахала и скорей в будку обратно, в тенёк. В свежевыкрашенной хате нашла Баба поначалу одного лишь старшего своего сына, здоровенного детину. Сидел сын на прохладной печи, ноги свесив, пил виски из горла́, курой жареной заедал, руки сальные о клетчатую шторку вытирал.

— Ой, мамо, вы ли? — удивился, ни вам здрасьте, ни вам сыновьего почтения.

— Я, сына, как есть я.

— Да разве? Мы ж по вам панихиду справили, — сказал и на угол показал, где Бабин плохой портрет в чёрной рамке стоит, лентой перевязанный, цветами вялыми украшенный. 

— Так что ж, что справили. Как справили, так и расправите. Я же вот, — ответила Баба.

— А-а-а… Ну, а коня-то хоть привели с собой? Давно нам никто коней не водил, скучно без них, — поинтересовался сын, зевая.

— Нет. Просто пришла, без коня, и раненая я. Руку мне порезали, так что пока мне коней не ловить. 

— У-у-у. А зачем тогда пришли? — удивился сын ещё больше. 

— А как же? Вот было мне хорошо, я вам коней водила, вы жили — не тужили. Стало мне плохо, пришла к вам за подмогой, — разъяснила Баба. 

Сын пристально, с прищуром, на неё посмотрел, поёрзал толстым задом по лежанке, скривился. 

— Что-то, мамаша, не похожи вы на немощную. Вполне себе сильны́ и ро́зовы, как были. Здоровья вам крепкого, — сказал, улёгся прям, где трапезничал, к ней тылом, укрылся одеялом по самые уши и принялся отдыхать после сытного обеда. 

Баба вздохнула: что выросло, то выросло. Не она растила, значит, и нечего пенять на воспитание. Села за укрытый вышитой скатертью стол, налила себе молока, отломила хлеба: очень по молоку и хлебу истосковалась, только бы их и ела, человечью еду. А как наелась, силы оставили, все в живот ушли. Положила голову на руки, так за столом и уснула. Проснулась от того, что мать над ней голосит. Вечерело уже, сумерки. Мать с отцом стоят перед ней. Мать плачет, а отец смотрит глазищами дикими, приговаривает: 

— Да как же? Нам же сказали, что померла, бумагу гербовую выдали, что померла! Мы страховку драконью получили, огромную, дом продали твой, всё потратили! Матери шубу соболью купили, утвари, детям твоим по хате. Ремонт, опять же, справили. Одни поминки твои чего стоили! Как ты жива-то? Мы чем теперь всё это отдавать будем?

— И я вам рада, тятя, и на быстроту вашу диву даюсь, как всё успели, — ответила Баба угрюмо. 

— Если что дали, то надо сразу тратить, пока не передумали и не отняли. Всё успели, зажили, наконец, совсем как люди, по-зажиточному. Приплод твой почти весь пристроили. Парочку внуков себе оставили, вон, на подмогу. Скоро сорок дней по тебе праздновать будем всей общиной.

Отец за голову взялся, кручинится-качается, словно хуже, чем она живая, ничего приключиться не могло. 

— Погоди, отец! — вступилась мать. — Нельзя же так. Дитё ж наше, как-никак. Ну, пошалила опять, мало ли она раньше шалила? Давай её укроем в подполе. Пусть живёт себе, никто и не узнает. Кормить-поить до старости сможем, мы ж стали богачи! Бедная моя девочка! Мёртвая моя девочка! 

Баба от этих слов аж слезу на глаза пустила. Есть кто-то на свете, кому она девочка и дитё. Упала бы маме в ноги, да нельзя, стоять ловцу надо крепко. 

— А если кто видел, что она пришла? Видел тебя кто? — обратился отец к дочери.

— Соседка видала, орала будто оглашенная! — ответила Баба отцу честно, а матери так сказала:

— Спасибо, мамо, только мне подвальная сохранная жизнь не подойдёт. Дела у меня. Давайте-ка вот что делать. Мою одёжу, крынку с монетами мне выдавайте, и пойду я, а дальше как сладится, так и будет. Коня ещё мне надо.

Мать безропотно ей крынку с монетами выдала, одежду её, а коня отец вывел. Не лучшего, конечно, но сносного, не волчью сыть, травяной мешок. С тем Баба и ускакала. Хорошо хоть выспалась, сидя за столом, сил набралась. А как дальше ей с этим жить? Да лучше думать, что этого не случалось никогда, что привиделось ей. Так проще…

Раненая рука ныла. Баба спешилась на вершине своей Коньей Горки, аккурат там, где её конь задавил, по прошлому потоптаться и повязку новую на рану наложить. Смотрит — венок на дубке висит: «От любящей семьи дочери и матери, невинно драконом убиенной». Хотела было его снять, но потом представила, что кто-то поедет мимо, увидит венок и подумает, будто бы есть на свете любовь: любит семья мать свою и дочь. Подумает так, помянет их добрым словом. «Хорошая ведь мысль, я бы хотела такую думать», — и оставила венок висеть как есть. 

* * *

В город она приехала затемно, идти законникам взятку давать поздно. Завтра. Пошла к Сейлу поболтать. Снова пробралась к клетке, но теперь уже не так открыто, сбоку, чтоб ленивые караульные не увидели.

— Мира и жизни тебе, Дракон, — сказала Баба ему вполголоса. 

— О! Деликатес! Упрямая ты, вернулась-таки. Зачем? Исхудала вон, одни кости… — Сейл был не в настроении. 

— Так на путево́й диете сидела. Такую меня и на гуляш не продать — кости разве что на суп пойдут, но кто ж их купит дороже трёх слитков? — съязвила Баба. 

Дракон в такт покачал целыми ещё головами в ответ.

— Всего одну персону я в этом мире знаю, которая вот так может съязвить, парой слов всё нутро вынуть и до печени словом дотянуться, и это — ты. И вообще-то подслушивать нехорошо! — сказал Дракон, вспоминая тот вечер, когда с Шиа у пещеры болтал, и ругая себя про себя за ту оплошность на чём свет стоит.

— А людей на мясо продавать хорошо? — не унималась Баба.

— Я бы тебя ему не продал всё равно, я бы тебя гному отдал, — оправдывался Дракон честно, ведь он не продал бы Бабу на мясо, потому как слишком дёшево покупали. 

— То есть ты ещё и сутенёр?

— Я продавец. Я продаю всё, что шевелится и не шевелится, лишь бы продавалось. Ты со мной ругаться пришла или ещё зачем? — раздражённо перевёл тему Дракон, не желая ворошить болезненное прошлое.

Мужики, хоть людские, хоть драконьи, страсть до чего не любят оправдываться. Но как был Дракон рад тому, что она пришла, он ей показать не мог: не по-драконьи это, слабости свои показывать. Пусть ругается, пусть вопросы дурацкие свои задаёт, хоть пусть стоит и молчит, лишь бы побыла ещё немного. Она здесь своя для него, как никто своя, потому что пришла, а это по-драконьи, не по-человечьи. 

— Я сделаю так, чтобы быстрее моё дело рассмотрели, что я живая, — потупив почему-то глаза, сказала Баба.

— Заплатишь? 

— Ага. Правда, не знаю, как там дальше. Мои уже страховку драконью получили. Если я живой окажусь, всю семью мою обездолят, отнимут всё, что раньше дали, и сверх того, по обыкновению. Не хотят родители меня живую теперь, — вздохнула Баба.

— Не окажешься живой. Убьют тебя законники, не допустят такой своей промашки. Не ходи к ним больше: мёртвой у тебя больше шансов жить, — сказал Дракон серьёзно.

Баба вдруг очень ясно осознала, что Дракон прав. Почему она этого раньше не понимала? Наверное, по упрямству своему бабьему хотела что-то доказать тем, кто придумал, что она мёртвая. Это ведь не могла быть ошибка — это была самая настоящая, нужная кому-то ложь, и всем лучше, чтобы Баба была мёртвой, даже её семье, что уж про других говорить? Пригорюнилась Баба… 

— Деликатес, можешь мне пояснить кое-что? Только правду, — прервал Дракон её печальные думы. — Кругом тебя самой сейчас болото, не захлебнуться бы, зачем ты ещё и меня тянуть пытаешься, тяжеленного? Я ж тебя продать хотел, ты всё слышала! 

— А кто не хотел? Кто? — вспылила Баба в ответ. — Мужья все меня имели по самое не балуйся, семья на моей шее сидела, а теперь папаня родной за страховку испугался, не рад меня живой видеть. Сыночки… малы ещё, с них не спросишь, им самим бы жить. Кто не продаёт-то, знаешь? Ты гад, конечно, но ты и по виду гад, и по сути гад, и на словах гад — не обманешься. Я потому от тебя и сбежала, что не умеешь ты врать и таиться толком. И рыжуху вы, драконы, любите меньше людей. Люди за рыжуху душу продать готовы, и вон чего — мёртвой меня сделали, значит и убьют скоро, уморят, чтобы под ногами не крутилась, жизнь сладкую никому не портила. Я так просто не дамся и тебя не дам! Заодно. Из принципа. 

— Ну, если из принципа, то это движущая сила, равной которой не найти! — согласился успокоенный её ответом Дракон. 

— Ты знаешь, что делать-то? — посмотрела она на него с надеждой, потому что в её голове звучала правильная бабья торичеллиева пустота. 

— Догадываюсь. 

Ночь опустилась на площадь. Караульные дремали. Баба притаилась за кучей мусора и внимательно слушала шепчущего Дракона.

Глава 3. Живые и мёртвые

— В смысле «Баба жива»? Вы понимаете вообще, что несёте? Кто это допустил? — Большой чиновник тряс в воздухе Бабиной заявкой на жизнь и орал так, что жилы и вены лезли из него прочь. 

Маленький чиновник, принёсший ему бумагу вместе с вестью о живости Бабы, втягивал голову в плечи, словно надеясь укрыться за своими неширокими плечами от напирающих жил и вен. Когда ему на стол заявление Бабы положили, он хотел подмахнуть, как обычно, не глядя, но красная приписка сверху гласила: «Утверждает, что она та самая Баба, которую дракон сожрал». Сколько их развелось, таких баб, но ни одна из самозванок за документами не обращалась. Так, орут на площади для прибыли, а эта, выходит, замышляет что-то, раз официоза требует. Отложил себе бумагу. Проверил номер — сходится номер! По номеру действительно та самая сожранная Баба! Перебили номера, выходит? Не может же быть она! Посоветовался с законниками, которые расследование вели, правды им не открывая: может ли быть, что и не жрал змей бабы вовсе? Чисто гипотетически? Те ответили: «Да легко! В желудке-то у него следов не нашли. Может, и продал кому, или на горе приблудилась на самом деле. Только это уже неважно: с Драконьих Гор не возвращаются! Значит, сожрал. Так или иначе — сгинула».

Вот те на! Выходит, может и она быть. Что делать-то теперь? Страсть как хотелось просто засунуть бумагу под сукно и забыть о ней. Не подписали заявление — нет человека. Пошёл советоваться с умными людьми. Те послушали внимательно и велели с бумагой этой не шутить. Заявится ещё самозванка, массы народные качнёт своим явлением, беспорядки начнутся — не сносить ему тогда головы, а у него она одна, не то, что у дракона. Надо привести документы в соответствие с реальностью, то есть, чтоб не стало этой Бабы, как в бумагах указано. И срочно. Но раз самому ему такой приказ не по чину, то отдать неприятность надо наверх, и чтоб ему приказ такой отдали, и он тогда его со спокойной душой вниз спустит, тем, кто исполнять будет.

Он сам-то что? Маленький человек! Бумаги туда-сюда передаёт. Ну, поорут на него, погневаются. Может, премии лишат. Главное, чтобы не самому решать, а значит, не самому отвечать. Поэтому явился он в кабинет Большого человека ко гневу готовый.

— Никто не допускал. Она сама пришла и написала. Номер исподний сверили с пристрастием: она и есть. Мне снизу передали, сам бы я такой бумаги ни за что не взял, я же понимаю… А они что? Они там, внизу которые, чинушки глупые! — лебезил Маленький человек скороговоркой.

— Кто её отпустил? Где она? Толпа услужливых идиотов! Такие деньги вложены! Такие силы! Таких людей подставляете! План по драконам на год не выполним — всех премии лишат, весь департамент по борьбе с Драконьим Беспределом! Уволю, недоумки!

Большой человек взмок от чувств и напруги так, что, того гляди, лужа с него натечёт, и глаза таращит, как бы наземь не вывалились. Маленький, не вынимая головы из плеч, развёл руками, отчего стал похож на безголовую курицу, которая по двору бегает после того, как ей острым топором башку отрубили. 

— Ушла она. Не знаем, где. Дома была, подралась с новой хозяйкой хаты в свою пользу. В общине её тоже видели, но не задержалась. В селении нет её, в доме у родителей всё перевернули от подпола до крыши, — отчитывался человек-курица.

— Родные что говорят? 

— Говорят, приходила самозванка, на неё похожая. Прогнали, якобы не их дочь. Сына пытали даже немножко. Он сказал, точно самозванка, потому что нытик и хлюпик, а его мать кремень была. Может, и не она это вовсе?

— Конечно, не она. Откуда вдруг она? Всё доказано! Сожрал, и точка! Сожрал! Нет Бабы. Самозванка или нет, а Дракон человека сожрал и будет казнён. Билеты на шоу распроданы, штрафы и санкции на драконов наложены. Точ-ка! Исполняйте, как хотите! — извергался Большой чиновник, в клочья разметав Бабину заявку на жизнь. 

Маленький чиновник, упав на четвереньки, собрал кусочки, потом приподнялся согнувшись и, кивая, попятился спиной к двери, за которой скоро исчез, оставив Большого извергать вены и жилы в одиночестве.

— Как там? — спросили его ждавшие за дверью бледные двое. 

— Слышали сами, чего спрашиваете? Расчленил заявку, — передал им клочки Маленький, — не подписал. Мёртвая будет, оживать ей запрещено. Что хотите, делайте — нет её. Сож-ра-на. Появится — всех премии лишу! А он — уволит!

Маленький человек шипел на бледных, и из него лезли вены и жилы.

 ***

— Почему драконы тебя бросили? — спросила Баба у Сейла. — Они ведь сильные, мудрые, они тебя вытащить могут. 

— Не бросили. Драконы не люди — своих не бросают. Они тебя искали — не нашли. Мы золота законникам дали, много, чтоб откупиться — они золото взяли и кинули нас, как обычно. Люди ж подлые, у них свой интерес. Они под то, что им нужно, всё и переворачивают.

— И что теперь? — Бабина мыслительная цепочка на этом месте попала на тупиковую ветку, за которой в её мозгу начиналось бесконечное зелёное поле.

— Правдой пробовали — не пошло, рыжухой пробовали — не пошло, будем смертью пробовать, — сказал Дракон.

— Куда ни плюнь, везде смерть. Надоело, — буркнула Баба, недовольная его ответом.

— Так что сделать, если, кроме смертушки, ничто в этом мире «по полной» не работает? — ухмыльнулся Дракон. — Помнишь, я говорил про лекарей наших, что живут отдельно? Завтра прилетит мой адвокат, садись на него и гони к лекарям. Скажи, Сейлу на время издохнуть надо. Они поймут. И к Дену сгоняйте, золота займите под мои капиталы. Надо будет потом анатомов купить, чтобы меня не раскромсали после смерти на много маленьких дракончиков.

Баба ожидала от него добротного решения, а тут расстроилась: издохнуть в этом мире — дело нехитрое, каждый так может. Не решение это для жизни!

— Зачем тебе? В зоопарке хоть живой будешь, а так-то не вернуть обратно! И если тебя анатомы не искромсают, то куда я потом тушу твою огромную дену?

— Одна голова, Баба, хорошо, а две головы — лучше, особенно если обе они твои, и от тебя не отрубленные. Не тупи! Я ж не совсем помирать собираюсь. Так, небольшой анабиозик организуем — поваляться, отдохнуть. Хоронить меня несподручно: яму замучатся копать, выбросят на свалку. Проснусь — улечу себе спокойненько.

— А если не проснёшься? — беспокоилась Баба.

— А если не проснусь, то хуже, чем сейчас, мне точно не будет. Всю жизнь в зоопарке какать у всех на виду — лучше уж анабиоз!

— Неправда! Ты не пожил ещё, драконят не наплодил, некому будет по тебе ни заплакать, ни помянуть добрым словом. По мне вон целая община на поминки собирается жрать, пить, гармошки рвать! А поживёшь в зоопарке — звездой станешь, люди будут тебя знать, — пыталась уговорить его жить Баба.

— Ага. И когда я помру лет через «цать» от тоски, в газетах ваших заголовки будут во всю полосу: «Умер вчера рыжеглазый Дракон!» И придут меня хоронить, и цветов мне принесут, и игрушки будут детям потом вырезать: трёхшеий дракон с одной головой.

Баба уже было подумала, что Дракон повёлся, смирился. Обманулась Баба.

— Ты, правда, что ль, поверила? Баба… Ну не-е-е-т, не может быть! Ты же умная, ты же настоящая! Ты бы на такое повелась сама-то? — удивился Дракон.

— Нет, конечно. Я и на поминки свои не пойду. Какая мне разница, сколько по мне заплачет, если меня нет? И пока я есть-то, всё равно, а тогда — тем более! Хотя… Представляешь, усядутся они все за длинным столом, конины нажарят, рюмки нальют, скажут: «Не чокаясь!», а тут я вся в белом заявляюсь. Весело может получиться!

— Фу-ф, а то я уж испугался, что ты перегрелась и ненароком в полную дуру обратилась! Мне абсолютно индифферентно, сколько по мне, дохлому, заплачет. Зоопарку — нет, свободе — да, пранку — тройное да! 

Дракон смешно отсалютовал хвостом. Их шум разбудил караульных, но те лениво заглянули в клетку, убедились, что узник по-прежнему в наличии, полуночничает, и улеглись дальше на свои налёжанные места сны досматривать. Баба за углом припряталась, не заметили.

— Как ты ещё придуряться можешь, приговорённый? Скучная, длинная, запутанная сказка какая-то… Попроще нельзя? Просто прутья выпилим, и сбежишь, или цепи отрежем, и взлетишь, когда на казнь поведут, — зашептала Баба, убедившись, что караульные снова стали похрапывать.

— Ты хочешь, чтобы меня из гаубицы подбили? Мало, думаешь, таких было? Раз в год одного дракона непременно наказывают, для напоминания, кто хозяева мира, а кому так, сбоку позволили примоститься. Мне, если ты заметила, одну голову уже рубили, процедуру знаю, — шептал Дракон в ответ.

Баба давно хотела спросить про голову, но всё никак не решалась, и тут было рот открыла, но Дракон её опередил:

— Потом расскажу, как я морды лишился, не до того. Что делать, поняла? — И сложив бровки домиком над всеми четырьмя глазами, затянул: — По-жа-луй-ста-а-а…

Тихо млела Баба от его таких речей. Внутри неё что-то давно замёрзшее потеплело, оттаяло. Вспомнила она снова мужей своих множество. Все они ей примерно так говорили: про золотые слитки, про большие дела, про приключения. Мокла она от их речей, а на деле оказывалось, что в юбках были мужики её. Золото — латунь крашеная, подвиги — в УК прописанные, большие дела в мечтах живут и за́мков воздушных не покидают. Гнала их потом взашей от разочарования. А этот ведь замутит что-нибудь реальное. Может, и выживет ещё. Даже жаль, что он не человек: в такого шального мужика и влюбиться не грех. 

— Только не попадись им на глаза теперь. Меня хоть прилюдно казнят, а ты сгинешь — никто и не заметит. Ты им сейчас как бревно в глазу, скрывайся хорошо. За городом у рынка завтра встречайтесь, я Юру к тебе пришлю, он поможет. Знает, что делать.

— Юру?

— Адвокат, он же прокурор. Вместе — юрист, по паспорту, он же Юра. Две головы: она хитрая, другая умная. Познакомишься — поймёшь. Всё, иди мимо патрулей тихо. Если что, жрицей любви прикидывайся и всем рассказывай, будто тебя дракон украл и съел. Сразу отстанут, решат, ещё одна полоумная. Они от таких уста́ли.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, — съязвила Баба шёпотом.

Дракон в ответ в мольбе снова миленько сложил четыре бровки домиком. Баба тихо в кулак засмеялась и пошла из города.

«Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет, как нет, а мы драконы безработные, да, и с высоты вам шлём привет…» — запел Дракон на два голоса, услышав приближение ночного патруля, чтобы дать Бабе уйти под шумок.

— Пой-пой, многоголосый, недолго тебе осталось хоровым пением заниматься, скоро сплошная акапелла тебя ждёт, — подначил его явно сведущий в музыке охранник.

— Переведи хоть слова умные, — прикинулся дураком Дракон. — А то с каждой отрубленной головой я глупею и глупею!

Разболтались, завязалась эстетичная беседа о многоголосье, а Баба спокойно вышла из города и направилась в сторону большого базара, где утром начнётся жизнь торговая.

Глава 4. Метаморфозы

Рассвело рано. Сидя у дороги, Баба долго смотрела, как тянулись на рынок повозки с сеном, живностью и всяческой снедью, как летели гружёные транспортные драконы. Голодно, глазами глядя на крынки и булки, не наешься, но вылезать страшно: вдруг поймают? Сидела тихонько в кустах, о молоке с хлебом мечтала, комаров гоняла. Задремала аж с голодухи.

Юрист явился только после обеда и оказался самым нелепым драконом из всех, каких Баба раньше видела. Толстый, с непропорционально короткими крыльями и двумя такими разными головами, словно они были пришиты от разных драконов, он скорее походил на циркового клоуна, чем на юриста. Одна голова рыжая на короткой шее с раскосыми зелёными глазами, другая — длинношеяя, серая, рыжеглазая, серьёзная.

— Мира и жизни тебе, Баба, — сказала рыжая голова.

— Мира и жизни, — вторила серая.

— Мира и жизни, большего не надо, — ответила Баба обеим.

— Сейл говорил про меня? Я Юрий, его персональный адвокат, — сказала пафосно рыжая голова, а серая добавила: — И мы амбидрако, к этому нужно будет привыкнуть.

Баба не поняла, нахмурилась без ответа. Юрист пояснил:

— Это когда в одном драконе сразу два уживаются. Вот Сейл — обычный дракон, у него головы синхронизированы в большинстве решений. Так, по мелочи могут поругаться, но доминантная средняя голова, которая самая болтливая, всё равно решение примет, и всё будет по её. А мы, — рыжая голова переглянулась с серой, — мы обе — личности, каждая по-своему думает, и, чтобы жить и на две части не разорваться, нам договариваться приходится. И образование у нас разное. Я, например, адвокат с дипломом.

— А я прокурор, тоже с дипломом, — поклонилась серая голова, — и общаться с нами будет проще, если представлять, что нас два.

— Понятно? — неожиданно хором спросили Бабу обе головы.

— Нет, — честно призналась Баба, у которой не было опыта общения с подобными «биспециалистами».

— Тогда по ходу разберёмся, времени у нас немного. Сейл сказал, что ты по духу — Дракон, но очень болтливый и с тысячей вопросов.

— Как лестно, — усмехнулась Баба, — змеюкой женщину называть. Комплиментище!

— Так вот, уважаемая, мы тебя из змеюки должны сегодня в непохожую на тебя миловидную бабу превратить. Потом перевозка в горы, потом обсудим все «потом». Я сейчас на рынок сгоняю, посмотрю, не разыскивают ли тебя ненароком. Жди здесь, — велел адвокат.

— Бублик принеси, амбидрако, а то всё разговоры да загадки, а мне есть очень хочется, — попросила Баба.

«Ну и задаваки эти драконы, — думала Баба, провожая взглядом вспорхнувшего толстого юриста, — всё бы им командовать. От этого, похоже, даже “пожалуйста” не дождёшься!»

Дракон вернулся с дохлой коровой в зубах, которую тащили за ноги обе головы, плюхнул её чуть поодаль, поковылял к Бабе.

— В розыск пока не объявляли, лицо твоё по заборам не развесили, значит, можно смело передвигаться, — констатировал прокурор.

— Ты балаганами бабьей красоты пользовалась когда-нибудь? — спросил адвокат, с сомнением меряя её кошачьими глазами.

— Давно, когда свадьбы мне делали, ходила к украшателям. Бесполезная трата времени и монет, — вспомнила Баба свою бурную молодость. — Всех одинаковыми делают, как под копирку.

— Нам того и надо! Хорошо хоть вообще там бывала, ножниц не испугаешься. Я записал тебя в «Бабий рай», который слева от входа. Всё, что с тобой надо сделать, им описал. Приходишь, говоришь, что ты от Юрия…

— Ты бублик принёс? — перебила его голодная Баба.

— Нет, там купишь по дороге. Запись через час, время есть ещё. Успеешь и поесть, и платье себе купить цветастое. Обычное, неприметное, как у всех, и с рукавами, чтоб шрамы и мускулы твои не бабьи спрятать.

— А корова? — не удержалась от вопроса любопытная Баба, памятуя, как неудобно было рядом с конём в первый раз лететь. — С нами полетит?

— Корова — да, корова полетит. У меня ни лицензии, ни кресла для перевозки людей, если ты можешь заметить, так что корова — твой будущий салон для переноски в Драконьи Горы. Иди давай на рынок, я её пока потрошить буду.

Баба с ужасом представила предстоящий полёт и робко поинтересовалась:

— Нет ли более гуманных способов перемещения?

— Есть!

— Нет!

Головы юриста ответили хором, и Баба пожалела, что спросила: начались прения сторон.

 — Я повторюсь, что можно нанять транспортного дракона, и он свободно доставит фигурантку в Драконьи Горы, — утверждал адвокат.

— Международная обстановка напряжена, драконы на особом контроле. Переносить или перевозить людей открыто в Драконьи Горы опасно, так как это приведёт к неминуемой проверке, — настаивал прокурор. — Значит, нужно разрешение на вылет с обоснованием. Получение его займёт длительное время, а как раз его у нас и нет. Да и открыто везти кого-то, кто в розыске — а Баба будет в розыске не сегодня, так завтра — глупейшее действо.

— И что же вы предложили взамен, уважаемый прокурор? Контрабанду бабы внутри коровы? А если остановят и выявят, вся операция окажется под угрозой, а мы с вами так вообще рядом с Сейлом, за решёткой. Согласны тогда свою голову, имеющую авторские права на это гениальное предложение, на отрубание отдать?

— Когда это драконов с коровами в зубах останавливали, уважаемый господин адвокат? Известны ли в практике подобные прецеденты? Даже если воздушный патруль бумаги проверит — на корову все документы в порядке, она честно купленная, с чеком. Ну же! Назовите известный вам случай из судебной практики, чтобы корову с чеком приземлили и стали досматривать её внутреннее содержимое? То-то же! — парировал прокурор, набирая очки в споре.

— Ну что ж, создадим первый прецедент, войдём в историю, но…

Баба уже с трудом разбирала слова, так как поняла, что, если ждать завершения перебранки, с голоду можно помереть, и пошла в сторону базара, оставив их доругиваться наедине.

***

 — Ну, как? — поинтересовалась бабья украшательница, сдув с Бабы последние опавшие пряди.

Из зеркала смотрела чужая рыжая баба с волосами по плечи. Вместо бровей — нитки, загар на лице выбелен, нос от этого красный торчит, ресницы выкрашены тоже в рыжий цвет. Баба вспомнила бандитскую рыжую морду верного ей бесхвостого кота. Похожа! Честно ответила:

— Никак.

— Как же никак? — удивилась украшательница. — Кардинальная смена себя, новый имидж! Совсем. Из шатенки длинноволосой в рыженькую, чувственную, нежную. Неужели это тебя не трогает?

— Себя я не меняю, я лицо меняю и не для себя меняю, для него меняю, — и Баба махнула рукой куда-то в сторону города. — Мне-то всё равно…

— Как же может быть всё равно? — не поверила украшательница.

— А вот так. Живая — живу, и хватит с меня. С лица воды не пить, — угрюмо ответила Баба и слезла с высокого пня, служившего парикмахерским стулом. — С зеркалами не шибко дружу. Главное теперь — себя не испугаться в каком-нибудь случайном отражении, — и, посмотрев в зеркало внимательно, прибавила: — Ох же ж… Не забыть бы! Я — рыженькая…

— Бедняжка, — сказала соседке украшательница, когда Баба скрылась за дверью. — Нет жизни в ней, ей всё равно, потому с драконами и связалась. Видала, какой у неё ухажёр? Уродец двуглавый, да ещё и жирный. И сделал её похожей на одну из своих голов, рыжую. Фу, извращенец!

Соседка одобрительно закивала в ответ.

Неузнанной ходить по базару было спокойно. Баба напилась молока, взяла бубликов про запас и пошла обратно уже по дороге, открыто. От волос пахло какой-то химической дрянью, и голова чесалась жутко. Но что поделаешь: жертва конспирации принесена. Вернулась на поляну к продолжавшему полемику Юрию.

— Идея оставить здесь и не тащить Бабу вообще кажется мне более всего привлекательной, но тогда лекарям придётся передавать рецепт через третьи руки, а это смертельно опасно и для Сейла, и для Бабы, — убеждал прокурор, явно показывая, что разговор и не прекращался.

— Вы не охрипли ещё от споров, служители закона?

— С кем имею честь? — уточнил прокурор.

— Замечательно! Лучше не сделаешь! Стала ты самая обычная селянка, мать троих детей, и никому ты не нужна! — воскликнул адвокат в восхищении от самого себя, правильно выбравшего образ. — Теперь подмышку давай, будем тебе документы править.

— Вот это да! Действительно, не узнать! — восхитился и прокурор.

После слов про «подмышку» и «править» Баба их восторгов не разделила.

— Зачем вам, уважаемые юристы, моя подмышка?

— Номер, — хором ответили головы, переглянулись.

— Номер, — второй раз хором ответили головы.

— Прокурор, может быть, вы поясните? — помогла им Баба, которой общение с обстоятельной серой головой нравилось больше, чем с су́етной рыжей.

— Номер исподний идентификационный надо бы подправить, чтобы, если что, вопросов не было.

— Ваши предложения? — обратилась Баба к обоим.

— Выжечь, — сказал прокурор.

— Выгрызть, — одновременно с ним сказал адвокат.

— Изверги! — ответила Баба обоим.

— Послушай, если ты дала себе битый час брови щипать, тебе теперь что огонь, что клинок, что зубы. Чик — и готово! Что ломаешься-то, «Дракон»? — поддел её адвокат.

— Надо — значит, надо! — коротко урезонил её прокурор.

— Я ж живая, а вы меня то стричь, то щипать, то жечь, то кусать! — канючила Баба совсем не по-драконьи.

Она себя Драконом не мыслила, и с чего Сейл её так отрекомендовал, не понимала. Ей человеческого отношения хотелось, а не грызть да жечь, как драконы привыкли.

— По документам ты мёртвая и, пока номер не подпортим, такая и будешь. Не сделаем — никакая рыжина́ не поможет. Спалят тебя при проверке документов, как пить дать. Так что кончай капризничать и выбирай способ поскорее, время гонит! — подгонял адвокат. — Взялась за дело — не ной, что оробела!

И правда, неудобно получается: наобещала, а сама — в кусты. На какие только жертвы не идут женщины ради принципа! Кусать цифры Баба доверила прокурору как голове ответственной и холодной. Он зубы при ней подточил, почистил палочкой, прополоскал живой водой, «чтоб не разнесло» от инфекции после укуса, велел ей отвернуться и закрыть глаза. Баба послушно замерла, а когда прокурор выдрал кусок, даже не пискнула. «Несчастный случай» имитировали успешно: стало вовсе не отличить единицы от семёрок или четвёрок, а середина вовсе пропала. Расплылся номер в местах прокусов.

— Дракон! Дракон и есть! — похвалил Бабу прокурор, когда отплевался после содеянного. — Если спросят, отчего номер попорчен, скажешь, конь укусил, когда ловила. Ловцу поверят.

Сколько ни спорили головы хитроумные, а ничего лучше транспортировки Бабы внутри коровы придумать не смогли. Статистика оказалась неумолима: так безопаснее всего. Прокурор торжествовал, адвокат ворчал, что и на его улице будет праздник, Баба вы́резала себе оконца под коровьими рёбрами, чтоб не задохнуться. Лучше это воздушное путешествие совсем не описывать, потому как противнее его для человека вряд ли можно что придумать, но главное свершилось: к заходу солнца Баба была в Драконьих Горах.

Глава 5. Тайное место

К лекарям добрались уже к ночи. Больничная долина встретила их какой-то особенной небывалой тишиной. Защищённая горами со всех сторон, она была как будто из другого мира: от обилия лекарственных трав пахла по-иному, пряно; светилась по-иному, словно светляки всех видов и расцветок собрались здесь на ночь со всего света; звёзды тут мерцали ярче, и луна оттесняла их, огромной люстрой перекрывая полнеба. Свет земных светляков сливался в гирлянды с небесным, создавая невиданную натуральную иллюминацию с переливами. Тихий-тихий праздник, на котором подавали воздух такой вязкий и вкусный, что хоть на хлеб его мажь и сыт будешь. По аллеям, вытоптанным в зарослях, прохаживались выздоравливающие драконы от мала до велика и тихонько порыкивали от удовольствия, не портя тишины.

Бабу из коровы извлекли и тут же к термальному источнику для водных процедур препроводили, чистую рубаху выдали. Приятно, когда о тебе заботятся, как о настоящем человеке. Смазали и укус, и порез, и мозоли чем-то холодящим. Потом чаю налили цветочного, и всё — до утра Баба больше ничего не помнила, даже снов. Спала как убитая! Проснулась под небом на мягкой пахучей соломе, и никуда ей не хотелось ни лететь, ни бежать, и спасать тоже перехотелось. Лежала бы тут и лежала, чай пила, воздух ела. Ну и булка какая-нибудь не помешала бы!

— Мира и здоровья тебе, уважаемая баба. Позволь узнать твоё имя? — обратился к ней вежливо небольшой одноглавый дракон.

Судя по малому количеству бородавок и высокому голосу, был он молод. «Аспирант, наверное», — подумала Баба и, нехотя поднимаясь, привычно соврала:

— Дели. А к вам как можно обращаться?

— Я лекарь. Эскулап XXXII, — откланялся молодой змей.

— Почему XXXII?

— По счёту. Мы все Эскулапы, такое имя нам присваивают при выдаче диплома для простоты, только номера у нас разные. Но это к делу отношения не имеет…

— То есть про дело вам уже всё юрист рассказал?

— Он-то рассказал, а делать тебе. Готова ли ты слушать инструкции? — уточнил лекарь.

— Не-а. Я пока утро правильно не начну, ни к чему дельному не готова, — призналась Баба.

— Верный подход, и для долголетия, и для дела верный. Хорошее утро — оно весь день хорошим делает. Начинай его, Дели, правильно, а потом поговорим! В таком важном вопросе спешка не нужна.

В то утро была у Бабы ванна с лепестками цветов, сваренные в горячем источнике яйца, ежевика с малиной, бодрящий чай и восстанавливающий хвостовой драконий массаж. Намяли, настучали ей драконы бока — аж тело запело и, как в молодости, жить захотело.

— Теперь можно и помирать, когда такое у меня в жизни было, — поблагодарила Баба эскулапов, глазами помня ночной волшебный свет, а телом разомлев от массажа. — Говорите, что делать надо! Я готова.

Лекарь принёс два небольших мешка: красный и синий.

— Помирать тебе, Дели, теперь не положено. Ты теперь Баба-Дракон: ты в драконьей воде вымыта и драконьей травой ночью травлена. Раз выжила, так жить тебе ещё двести лет, как дракону, — торжественно провозгласил Эскулап XXXII.

— Вот порадовали! — всплеснула руками Баба. — Мало того, что я стала беззаконная, для людей мёртвая, так мне ещё и двести лет с этим жить! Никакой пенсии, никаких поблажек, детей своих и тех переживу, и внуков, пожалуй! Это за что мне такое наказание?

— Тут такое дело, — вмешался вовремя подоспевший юрист головой адвоката, — в это место попасть могут исключительно драконы. Если ты не дракон, то живой тебе отсюда не выйти — не положено, а ты нам живая нужна, не по бумагам, а по сути. И траву, которую тебе сейчас Эскулап даст, брать в руки может только дракон. Недракон от неё умереть может. Вынужденная мера была тебя в драконы посвятить!

— Меня этим вашим «умереть может» давно не испугать! Сколько умирать-то можно? Под конями — умирай, у Дракона — на убой, по бумагам — на убой, в корове летать — это тоже, поймите, маленькая смерть. Умирать я уж привыкла, а вот жить двести лет — это же ужас просто какое наказание! Я на такое не подписывалась! Ещё скажите, что я яйца нести начну, летать и крысами, как одеялом, укрываться! От «летать», кстати, я бы не отказалась.

— О женщины, вам имя — вероломство! — воскликнул ещё один подоспевший поэтичный Эскулап. — Ещё от соли лицемерных слёз на веках рыжих краснота не спала, а уж готова ты предать Дракона, которому ты помощь обещала!

— Вот ещё! Здрасьте, приехали! Давайте теперь из меня главного врага делать и в трагедии вписывать, — обиделась сильно Баба и заупрямилась. — Пусть я останусь для вас хоть драконом, хоть рыжей бабой, но таскаться по этому миру больше сотни лет в наказание за свои глупые добрые дела я не согласна! Верните мою человечью жизнь немедленно, иначе никаких разговоров вести не буду!

— Вот дёрнуло же тебя ей про двести лет сказать, — обратился прокурор к Эскулапу XXXII с претензией и даже легонько пнул его своей курьей лапой. — Был бы сюрприз, а получились капризы одни!

— Давайте пока эту тему оставим и будем наши важные дела уже решать, — попробовал вмешаться адвокат, умеющий быстро, но по-мужски реагировать на неожиданные глупости, которые всё портят, и изобразить цейтнот.

— Нет уж, позвольте. У людей — беспредел, у драконов — ещё хуже беспредел! Кто вам дал право без меня меня увековечивать? Вы представляете, как я в сто лет буду выглядеть? А как в двести? Старая карга? Меня в пятьдесят ваш повар, как его там, имя забыла, на стейк не купил, сказал: жёсткая старуха! Я в пятьдесят уже имена забываю, а в двести что будет? Безумная бабка будет по лесам шататься, зверьё пугать? Ни за что!

— Облагодетельствовали, — изрёк Эскулап XXXII и выругался на каком-то непонятном медицинском языке. — Удаляемся на консилиум!

Все ушли, включая юриста. Баба осталась одна и принялась себя тщательно оглядывать: не появилась ли чешуя, не отрастает ли хвост? Мало ли чего от этой драконьей воды ждать!

 * * *

Стройной вереницей, чинно, утиной походкой, с удручёнными мордами проследовали драконы в пещеру Врачебного совета. Расселись там в амфитеатре.

— Что делать будем, уважаемые эскулапы? — обратился к лекарям юрист-прокурор, который вместе со старейшинами взобрался на трибуну президиума. — Время лететь, а Баба взбеленилась и в таком возбуждённом состоянии духа обучить её, как Сейла убивать и потом оживлять, никакой возможности не представляется.

— И кто тебя только за раздвоённый язык тянул про двести лет? — гневно спросил адвокат у проштрафившегося Эскулапа XXXII.

— Я никак не мог предположить… Все люди, вроде, хотят бессмертия, гоняются за живой водой… Думал, обрадуется…— мямлил в ответ виновник.

— Нет времени на разборки! Сохраняйте хладнокровие, не уподобляйтесь людям и не тратьте время на пустые разговоры! — прервал их перепалку прокурор. — Я спросил, не кто виноват, а что делать будем? И повторяю свой вопрос! Готовые к ответу, салютуйте хвостом, уважаемые эскулапы!

— Давайте всё же уговорим Бабу, что сейчас с Сейлом надо разобраться, а потом всё остальное. Про время убегающее ей напомним, попросим, — предложил Эскулап XXXVII, самый молодой из Совета, и вызвал своим комментарием множество драконьих улыбок.

— Женщину, представившую, как она будет выглядеть в двести лет, ничто не остановит: ни потоп, ни парад планет, ни, тем более, казнь какого-то дракона. Женщине, даже бабе, красота важнее долголетия. Они за красоту не то, что годы — душу бессмертную отдадут! Мы ей ненароком все планы на красоту порушили, вот и бесится, — изрёк выцветший от лет старейшина Эскулап.

«Виноваты, ошиблись, хотели как лучше, иначе нельзя было», — шумели драконы.

— Женщине — женское! Давайте я быстро накропаю бумагу, что она имеет право два раза в год пройти тут курс омолаживающих и восстанавливающих процедур, — осенило адвоката.

— От старости они не спасают, — заметил один из эскулапов.

— Этого я писать не буду. Приятное, оно даме в любом возрасте приятно! — парировал адвокат, тоже блистая знаниями тонкостей женского устройства.

— Она, с её шальным нравом, пару лет бы ещё, от силы, прожила, а сама за двести печётся, — проворчал суровый прокурор. — Налетит на любую неприятность, которых ищет на свою голову сотню, и нет её. Что на ровном месте проблемы делать? Бабы… Ещё есть дельные предложения?

— Бабы — они везде бабы, что у людей, что у драконов. Их понимать не надо — их знать надо. Без неё нам никак, — напомнила голова адвоката. — В этом деле нужен человек, который среди своих затеряться может и наивен настолько, чтобы во всё это ввязаться. Кроме неё кандидатур нет.

Драконы замолчали и принялись молча думать и сопеть. Лекари все одноглавые, как и таксисты, потому что ответственность большая и у тех, и у других. Принял решение неверное — не скажешь потом, что вторая или пятая голова виновата, судите её. Одна голова у лекаря в ответе за всё, поэтому думают ею тщательно.

— О! Эврика! Заваривайте какой-нибудь свой самый безобидный чаёк, скажем, что он ей жизнь обратно до ста лет сократит, — обратился адвокат к эскулапам.

Лекари возбудились, загалдели: «Нельзя обманывать, мы — врачи!»

Главный лекарь сказал:

— Клятву мы давали. Нам пациентов нельзя обманывать — мы ж не люди какие-нибудь. Не пойдёт такое предложение!

— Это вам нельзя, клятвы вам мешают, а у нас с прокурором профессия такая: правильно называть разные события. Вот, например, кто-то скажет просто «убили», прокурор же скажет «насильственно лишили жизни», адвокат скажет «упокоили и помогли прервать бесконечную цепочку земных несчастий и злоключений». В нашем случае давайте мы с прокурором назовём чай «возвращающим продолжительность жизни», кому и сколько — неважно, а вы помалкивайте себе, правильные «не люди». Или лучше отвернитесь, когда мы Бабу одаривать будем, чтоб клятвы вам потом спокойно спать не мешали…

За неимением ни лучшего решения, ни времени на его придумывание на том и согласились. Баба получила пожизненный абонемент в Драко-SPA, пакет чая и сертификат на то, что чай этот обеспечивает нормальную продолжительность жизни при регулярном употреблении. Срок «нормальной продолжительности» не уточнили, регулярность применения тоже, но какая разница: подарок же, зачем придираться? Дарёному чаю, поди, в состав не смотрят! За это написала Баба расписку о неразглашении места и особенностей Больничной долины, потому что на самом деле и под пытками не смогла бы указать, где она расположена, по незнанию. И почему она раньше так не капризничала? Всё теперь по её! Не Баба — королева желаний! 

Инструкцию по пользованию красным и синим мешочками умертвления/оживления повторили ей пять раз и потом ещё пять раз заставили её саму вслух повторить, для верности. Пора! Уезжала с комфортом. Гоша до блокпоста быстро доставил, прокатил с ветерком, побаловал, оттуда налегке, верхом на хорошем коне к вечеру доскакала Баба до города. Всё шло гладко, как по маслу.

Глава 6. Казённые дома

— Сдаётся мне, что ты похудел, а зелья этого убойного должна быть одна драконья щепоть на сто килограмм веса дракона, — объясняла Баба, глядя на осунувшиеся Драконьи морды, но синий мешочек Сейлу передала, как было оговорено. — Не переборщи смотри!

Надо сказать, что сделать это ей удалось не сразу. Увидев её новый имидж, несчастный узник впал в такую истерику, что от смеха его сотрясалась и клеть, и мусорная куча, и вся площадь. Бабе пришлось срочно убраться от клетки подальше, отсидеться в подворотне и дождаться, пока патрули разбредутся от места неожиданного смехотрясения. Там же, в подворотне, нашла Баба наклеенную на стену картинку со своим плохим прошлым портретом и подписью: «Опасная рецидивистка-душительница. Выдаёт себя за бабу, сожранную драконом, бьёт хозяев и отнимает у них дома. Нашедшему — вознаграждение в сто монет».

Ничего себе, какая у неё теперь цена! На сто монет долго можно жить без бед. Дорогущая она теперь баба. Была. Настоящая ценность! Только сейчас ей от этого никакого проку.

Патрули решили, что у Дракона случилась предказненная истерика, и, когда последствия драконьего хохота улеглись, разошлись. Баба тихонько пробралась обратно к клетке, Сейл сказал:

— После такого и в анабиоз уходить не грустно, хоть на сто лет. Поржал досыта, спасибо твоему стилисту: такую простушку из Бабы-ловца сотворил! Не-ви-дим-ку! Буду про это сны смотреть. Ой, хороша! — не унимался Дракон.

— Не ёрничай давай. Мне и так от физиономии моей новой тошно! Вроде как я, а не я! Ну её… Тебя тут хоть кормят или голодом морят?

— Почему ж голодом? Кроликов мне дают. Сырьём. Фу-у-у. Обращают интеллигентного змия в сыроеда. Котов я сам ловлю. Считай, первое и второе в наличии, — поддел её намеренно Дракон и добился своего.

— За котов ответишь! — возмутилась котолюбивая Баба.

— Ой, простите-простите! Ваших любимчиков обидели!

— Не обидели, а сожрали!

— Хорошо. Зелье котами заедать не буду. Исключительно кроликами! — заверил Дракон. — Ну, всё? Мир, дружба, жвачка? Тебе завтра меня, дохлого, от вскрытия ещё спасать! И потом оживлять! Фея моя добрая, рыжая-мордастая, сделаешь? Моя жизнь — в твоих руках!

— Сделаю. Я ж теперь Баба-Дракон, такой же, как ты, ящер, только баба, без чешуи и котов люблю, — примирилась Баба, поняв, что он её дразнит и никаких котов на самом деле не жрал.

— У каждого зверя свои недостатки! Кожа порой нужнее чешуи. Ты уходи давай, я сейчас засыпать буду, —прогнал её Сейл.

— Хорошо, — согласилась Баба, но сама далеко не ушла.

Убедилась, что Дракон потихоньку от караульных высыпал себе в пасть всё содержимое синего мешка, а тряпицу швырнул в мусорную кучу, отделяющую его от заграждения. Потом просто сидела на площади, ждала чего-то. Если вдруг что произойдёт, знать будет. Сидела сиднем и смотрела на клеть безотрывно. Ночью законники патрульные к ней подошли, напомнили, что спать в общественных местах запрещено, погнали с лавки. Баба попробовала было с ними спорить, что она не спит, а сидеть на лавке ночью не запрещено, но безуспешно. Когда ей предложили продолжить полемику в казематах, Баба вежливо отказалась и послушно с площади удалилась. Сняла койку в ближней ночлежке, благо, рядом с казёнными домами и ареной, где казнь будет проходить, их видимо-невидимо.

Тревожно было Бабе и одиноко в ту ночь. Дракон, он самостоятельный, всё сделает как надо, и она что могла на этот момент, уже сделала, но ей бы лучше рядом с ним в клетке посидеть, пока всё это происходит. Зачем? Сама не знает, зачем, по ощущениям — лучше бы там, надёжней…

Людей в ночлежке было немного, кто-то всё же попытался у неё красный мешок с травой стащить. Баба куснула руку вора, тот заорал и убежал прочь, а Баба примотала особо ценный мешок под платьем к пузу казённым полотенцем, для надёжности, чтобы не мешался и не спёрли в другой раз, и от этого обрела беременный вид, который украсил её простецкий образ ещё больше.

***

Рано утром застучали топоры. На арене строили эшафот с большущей гильотиной. До шоу оставалось всего два дня. Толпа у клетки с драконом собралась несметная. Не всем по карману дорогущие билеты на отрубание головы купить, а поглазеть на живого змия-рецидивиста и бесплатно можно. Все, кто откладывал эту экскурсию ранее, заторопились: скоро клетка опустеет. Ажиотаж! Бабе, даже брюхатой, поблажек не делали: тычки и пинки сыпались на неё, пока пробиралась поближе к Дракону, но когда это её останавливало! Сейл лежал бездвижный, уткнувшись в стену мордами. Баба не видела его дыхания. Смотритель принёс ему кроликов, стал тыкать в дракона длинной палкой, не заходя в клетку — дракон не пошевелился. Мужик махнул рукой, мол, пусть отсыпается, собрал полудохлых кроликов обратно в суму и удалился. Вот уж кому в этой истории особо повезло, так ушастым!

«К обеду они поймут или к вечеру. Поздновато. На то, чтоб дать змию противоядие, есть всего три дня, потом обратного хода не будет, помрёт насовсем. Надо, чтобы его завтра на свалку выбросили», — беспокоилась Баба.

— Он сдох! — сказала она вдруг громко. — Смотрите! Не дышит и не жрёт. Дракон-то мёртвый!

— Да не, дрыхнет, — возразил кто-то из толпы.

— Так не дрыхнут драконы, крыльями они живые укрываются, когда спят, а у этого, вон, крылья сползли. Воистину вам говорю: дохлый этот дракон! — придумала Баба на лету сильный аргумент.

Несведущие в вопросах драконьего быта люди наживку заглотили: драконы-то укрываются вовсе не крыльями, а крысами, но кто, кроме Бабы, об этом знает? Сплетня поползла по народу, толпа загудела, словно растревоженный улей, а Баба поспешила покинуть место провокации от греха подальше. Встреча с юристом, который должен был золото для подкупа анатомов притащить, назначена там же: у базара за городом. Лучше его там и дождаться, пока тут неразбериха.

 ***

Большой чиновник мерил ногами свой большой кабинет. Отделанные натуральными деревянными панелями стены содрогались от грохота его сапог. Новость о дохлом драконе ему предстояло нести выше, Са́мому Великому Правителю, и он вслух проговаривал, как будет её преподносить.

«Случились непредвиденные обстоятельства: дракон издох от болячки». Вроде никто не виноват, но крайний, который на своём участке недосмотрел, всё равно нужен. Будет расследование, и вылезет какая-нибудь ненужная правда. Плохой вариант!

«Дракона кормили неправильной едой, и он издох». Виновата ветслужба, не ту диету назначили — им и отвечать. Хороший вариант!

«Происки драконьей диаспоры: отравили дракона свои, чтоб не позорил драконий род». Полетят головы охраны, недосмотрели. Может быть война с драконами. Неплохой вариант, и от самого́ Большого человека стрелки вины отводит.

«Дракон покончил с собой от позора». Служба исполнения наказаний попадёт под удар, а там за главного брат Большого человека. Не пойдёт такой вариант.

«Появилась Баба, которую дракон не сожрал, и отомстила ему, отравила». Так он сам думал, и поговаривали соглядатаи, что отиралась у клети какая-то баба. Но этого точно говорить нельзя: за такое влетит всем, сверху донизу. Как бы правительство в отставку в сердцах не отправил за такое объяснение! Самый Великий Правитель недоделок страсть до чего не любит!

Что-то не так идёт с этим драконом с самого начала. Доказательства пришлось шаманить к суду над ним, потом Баба эта, проклятущая, объявилась. Им план по драконам вне закона надо выполнять: в год не менее одного опального змия головы лишать. В лепёшку бьются, чтобы всё шло как надо и люди знали, что драконы — зло, и зло это будет непременно наказано. А зло это ведёт себя так примерно, что позавидовать их дисциплине можно: патенты вовремя получают, квоты блюдут, не пьют, не курят, грибы не жрут, скорость не превышают, не воруют, морды не бьют и не матерятся даже! Или не па́лятся просто. Мудрые к тому же, сказки такие рассказывают, что неделю потом голова кипит, пока поймёшь, о чём змий тебе говорил. Отвратительные кандидатуры для выполнения нормативов по Драконьему Беспределу!

Эдак, люди скоро начнут уважать драконов больше своих правителей. Не пойдёт! Срок подходил, а у них ни одного преступного дракона, и тут Сейл этот, рецидивист, вроде как на счастье, подвернулся. Сам на блокпост прилетел, про Бабу пропавшую с номером справлялся. Тут его и взяли тёпленьким. Он возмущался: «Я, — говорил, — не дурак, сам себя вам сдавать. Она целёхонькая, я её врачевал после того, как она по собственному недосмотру под коня угодила. Готов вам её вернуть теперь в целости и сохранности, разве что хроменькую!» Спецагенты быстро подсуетились, чтоб самим Бабу эту злосчастную до прилёта следственной группы отправить туда, куда для плана по преступным драконам надо. Убиенные все потом в хорошее место попадают, тем более те, кто стал жертвой во имя людского благополучия. На том свете им наверняка лучше лучшего: получают привилегии, и прегрешения земные прощаются всем скопом, за жертвенность. Это было бы для всех выходом: ей — рай, народу — зрелище, Большому человеку — премия и медалька. Да только в этот раз никакой Бабы у Дракона в берлоге не оказалось, и след её простыл. Когда уж следователи с Сейлом туда прибыли, пришлось фиксировать всё как есть, без предъявления убиенной Бабы. В животе у него никаких человечьих следов не нашли, в мусоре — тоже, подумали, что на самом деле сбежала она от него и сожрали её, как водится, звери лесные. Так нет же — объявилась, бродит сейчас где-то. И этот рецидивист драконий ещё издох не ко времени. Всё не по плану, всё не клеится, и на ковёр это нести надо именно ему, Большому чиновнику — должность у него такая, носящая на самый верх всё самое важное. «Правая рука» он Великого Правителя людей. Пошёл.

Сердце стучало у Большого человека где-то в горле, когда приблизился он к огромным дверям кабинета Правителя. Глубоко подышал минуту, одёрнул пиджак так, что швы треснули. Показал привратникам, что можно открывать, и шагнул внутрь, как в разинутую пасть самой преисподней.

 ***

— Ну что, Большой, не уберёг ценность? Сдох дракон-то наш? — с порога вместо приветствия бросил ему Самый.

Самый Великий Правитель был, как в насмешку, росточком мал, метр шестьдесят пять всего, потому говорил со всеми издалека, чтоб вверх глаза не задирать. Энергичный неимоверно. И у Са́мого была неприятная черта: он не кричал. Все нормальные люди кричат, а он — нет. Если бы сделать его кожу прозрачной, то наглядно было бы видно, что органы его внутри мечутся и перемешиваются, кипя в гневе, а наружу, словно, ничего не выходит. Гнев — отдельно, человек — отдельно. Лишь в раскосых монголоидных карих глазах отражается бурление, да бородка клинышком подрагивает. Самый страшный человек — тот, сути кого не видно, а самого видно при этом отовсюду, независимо от росточка, за то и Самый Великий.

— Издох по вине ветслужбы, накормили несвежими кроликами… — начал было Большой, сглотнув ком, но Самый резанул рукой по воздуху, будто саблей.

— Не до разборок сейчас, кто прав, а кто виноват. Ты в ответе — ты и ответишь потом, когда справимся с ситуацией. Совет собираю через пятнадцать минут. От тебя, как и от всех, пять вариантов решения.

Развернулся на каблуках и ушёл в окно смотреть. Убил бы лучше сразу, чем «потом ответишь» обещать. Худшая кара — отложенная неизвестная кара.

Большой человек вернулся в свой удобный, прохладный кабинет. Снова заметался. Оправдания всегда проще придумывать, чем решения. Что делать, что делать? Какие Самый хотел бы услышать предложения? Вывезти, схоронить самим можно. На свалку выбросить, и кончено дело! Или драконов уведомить, те утащат, бесплатно, но это вряд ли подойдёт: Самому живой дракон потребен и прилюдное наказание зла. Чучело до завтра сделать, вроде как живой? Можно, конечно, попробовать, но очень сомнительно — не успеют, а поручат делать Большому человеку. И это не выполнит, станет дважды опальным, но предлагать надо: не он, так кто-нибудь другой предложит, лучше самому. Три варианта, выходит, набрал… Поджог устроить, несчастный случай, форс-мажорные обстоятельства — стандартный четвёртый. Ещё один нужен, какой? Чем они обычно хорошо отмазываются? Украли дракона? Не пойдёт — великоват для этого зверюга. Вот был бы он обычный, трёхглавый, можно было бы его подменить другим, таким же обычным трёхглавым. Строителя какого-нибудь случайно на стройке бы придавило немножко, чтоб не вусмерть, до потери сознания, и его публике предъявить. А что? Можно попробовать. Голову ему при этом одну откромсать заранее, две оставить, и потом, на шоу, вторую отсечь, пока в себя не пришёл. Никто дракона вблизи не видел — подмены не заметят. А после шоу пусть помирает на здоровье!

Фу-ф, пять вариантов есть, ещё кофе успеет испить!

Глава 7. Драконы и пчёлы

Малый совет чиновников начался минута в минуту. Главные люди собрались и по Медицине, и по Войне, и по Международным отношениям, и по Финансам, и разные другие. Сели, как водится, за овальный стол. Самый Великий Правитель во главе, в строгом синем костюме, застёгнутый под горло. Поздоровался коротко и велел глашатаю заявить проблему. Глашатай откашлялся и начал громогласно читать свиток:

«Суть. Дракон, нарушивший закон и сожравший Бабу, издох до казни. Теперь ежегодная церемония наказания драконов отменяется. Приглашённые важные гости со всех концов света отменяются. Большие деньги за билеты на шоу «Отрубание головы» необходимо вернуть, гильотину свежепостроенную разобрать. Народ, разогретый ожиданием зрелища, будет бузить, нужно армию утихомирщиков готовить. Драконы, которым и претензии предъявлены и санкции уже наложены за сожранную бабу, отыграются непременно: потребуют расследования, ввода разных наблюдателей за то, что узника сгубили. К нам полезут всякие чужие, здесь лишние, копаться во внутренних делах. Позиции наши ослабнут. Внутри бунт, снаружи угроза — вот наши текущие перспективы. Суть закончилась».

Самый кивнул. Указал глашатаю на его место глазами. 

— Ну что, уважаемые Большие руководители. Проспали дракона? Мы уж вам и стулья с наклоном, чтоб сидеть неудобно, и гвоздей натыкали в столы, чтоб лежать неудобно, — всё для вас! А вы всё равно единственно сидеть сиднем и законы придумывать в полусне и умеете! Ничего серьёзного поручить вам нельзя. Так ведь и страну проспите!

Самый Великий не гневался, нет. Он говорил резко, отрывисто, словно методично кромсал собравшихся словами в капусту для засолки мелкими ровными кусочками. Если бы у Главных чиновников были большие уши, они бы их сейчас непременно прижали, как нашкодившие псы. Все так и смотрели на хозяина: преданными собачьими глазами в ожидании заслуженного наказания.

— У нас с вами не то, что два шага назад, теперь у нас — скачок назад во всю вашу сонную дурь, уважаемые! Все вы, надеюсь, это осознаёте ясно! Чем грозит нам сложившаяся ситуация, не хуже меня понимаете! У вас было время подумать, и я готов выслушать предложения. Конструктивные и продуманные предложения. Никакой «воды» и словоблудства! Что делать будем? — Самый пальцем провёл в воздухе по каждому, сделав акцент на точке где-то между глаз, словно пересчитав их дулом пистолета, и добавил: — С вами созданной идиотской ситуацией как справимся? Слушаю вас внимательно.

Один за другим чиновники оглашали свои похожие инициативы: создать специальную комиссию, разъяснить народу причины, выявить и наказать виновных, и прочий никчёмный бюрократический бред, ни на шаг не приближающий к достойному выходу из неудобной ситуации. Мрачнее и мрачнее, слушая их, делался Самый Великий и смотрел уже куда-то вдаль, словно силился там будущее разглядеть.

— С предложением создать комиссию для детального изучения ситуации согласны все. По вопросу: «Как быть с дохлым драконом?» на первом месте предложение о передаче погребения самим драконам, готовым осуществить самовывоз, что сэкономит бюджет. На втором… — начала было тощая секретарша в соответствии с протоколом, но Самый не дал ей закончить, прервал:

— Не глухие все, слышали!

Он тяжело поднялся и посмотрел на собравшихся жгучим взглядом Моны Лизы, умеющей направлять свои глаза на каждого, кто на неё смотрит, одновременно. Смотрел долго, с минуту, в полной тишине, так, что было слышно дребезжание стекла в оконной раме и дрожание коленок чиновников под столом.

— В отставку всех разом! Отупели напрочь, казнокрады-сомнамбулы! Экономия бюджета да комиссии у них в голове! Ни на что больше места там не осталось, всё жиром заплыло. Идите-ка вы в лес, уважаемые, поработайте на воздухе: ручками помашете, может, мозги у вас хвойным духом и первобытным трудом прочистятся! — сказал Правитель и подписал тут же бумагу об отправке всех Главных чиновников в ссылку на лесопосадки.

Стройной вереницей, чинно, неуверенной походкой, с удручёнными лицами вышли Главные чиновники из зала. Когда огромные двери за ними закрыли, из потайного хода в стене выбрался, низко пригнув голову, долговязый неприметный лысенький мужичок в тихих ботинках на войлочной подошве и присел на неудобный жёсткий стул рядом с Самым Великим.

— Что скажешь, Пасечник? — не глядя на него спросил Самый сдавленным голосом. — Ты-то хоть знаешь, что с этим делать? Только всех правильно построили: кто надо, работает, сколько надо, покупают, кто надо, ворует, кто надо, жирует, кто надо, пирует, и все хотят много всяких ненужных блестящих вещей иметь и долго жить. И главное — все готовы за это платить, и им есть чем за это платить! Соседей к ногтю прибрали, драконов в узде держали. Я создал почти идеальную страну, ведь так? Столько лет труда какой-то дохлой змеюке под хвост! Начнутся теперь разборки по понятиям, санкции-фиганции!

Лысый человек не отвечал. Сейчас не надо было отвечать, сейчас надо было выслушать, и он слушал не перебивая. Самый Великий подошёл к окну, заложил руки за спину и застыл, глядя свысока на клеть с мёртвым драконом посреди площади. Толпа за ограждением была такая, словно там бесплатно кур раздавали, и люди шли, шли, шли туда, даже без надежды что-то увидеть, но чтобы быть со всеми в едином порыве негодования и изумления. Когда кто-то пытался расталкивать впередистоящих, начиналась потасовка и в толпе ненадолго образовывался бурлящий кратер, который сам по себе и утихал: патрулю туда не пробраться. Саморегулирование!

— И что у людей за страсть на мёртвых смотреть? Если они так к какому-то дракону идут, представляешь, какая толпа будет, когда я…

Он не договорил, осёкся: не понравилась ему эта мысль, решил её дальше не думать. Повернулся к молчаливому собеседнику, взял его глазами, и тот понял, что пришла пора говорить.

— У меня пчёлы в одном из ульев заболели. У них «ко́ли», болезнь такая, от которой они пузом пухнут и летать перестают. А всё потому, что рядом с нашей пасекой построили коровник. Это плохое для пчёл соседство. Мясо — хорошо, и мёд — хорошо, а вот мёд рядом с мясом — нехорошо, — сказал Пасечник и умолк.

Самый знал, что ждать от Пасечника прямого ответа всё равно, что у моря погоды.

— Что же ты будешь делать с пчёлами? — спросил он.

— Пчёл я буду лечить. Но не это главное. Нужно убрать коровник, перенести на другое место, иначе пчёлы будут болеть без конца, и моё лечение будет без конца, а мёд станет плохим. Грязным, — ответил Пасечник.

— А почему убрать коровник? Коровник новый, а ульи — старые. Мы строили коровник несколько лет, по самому последнему слову техники! Давай лучше перенесём пасеку, построим пчёлам новые ульи на новом месте. Ульи-то перенести проще! — предложил Самый, терпеливо ожидая, когда же Пасечник заговорит о настоящем деле.

— «Decipimur specie recti». Так говорят на латыни, — ответил Пасечник.

— И что же это значит? — собрав в кулак всё своё терпение, спросил Самый, помня, что без спроса советник перевода не скажет.

— «Мы обольщаемся видимостью хорошего». Всего лишь это…

Оба замолчали. Пасечник потому и был главным советником Самого, что вёл себя не как нескладный долговязый болезненного вида мужик, он вёл себя как величественный седой дракон, проживший на свете не одну сотню лет. Говорил загадками, оставлял Самому множество вопросов и уходил к своим пчёлам, обрекая Правителя мучиться в поисках ответа. Это несказанно злило Самого, но и стало «его прелестью»: мучения разума приносили страдания и вместе с ними необъяснимое блаженство, которого ни в повелении, ни в восхищении, ни в одиночестве было не найти. Голова Правителя в такие моменты словно нагревалась изнутри. Он чувствовал драконий огонь, способный сорваться с его губ, и такую неведомую силу, что сам её опасался. А если ещё и разгадывал суть сказанного, то, как школьник-первогодок, готов был скакать до потолка от радости! Его разум хотел этой игры, любил эту игру и каждый раз, когда открывался тайный ход в стене, ждал её начала с нетерпением. Но сегодня стрелки часов бегут быстрее обычного, и отпустить Пасечника к его пчёлам без правильного ответа он не мог.

— И чем же плохо решение про коровник? — спросил он, показывая Пасечнику, что прямой ответ требуется здесь и сейчас.

— Вы спрашиваете, чем плох идеальный коровник «по последнему слову техники», в котором из-за одного дохлого дракона надо стягивать утихомирщиков, заботиться о международной напряжённости и запрещать себе поразмышлять даже денёк над простым ответом?

Самого кинуло в жар от его слов. Неужели и правда выстроенный им правильный мир так слаб, что зависит от какого-то…

— Скажи мне прямо, Пасечник, что бы ты делал, если бы тебе загадали вот такую загадку про мёртвого дракона? Только ответь сейчас, потому что если я в моём коровнике не могу себе позволить подумать денёк над ответом, то простому Пасечнику это тем паче не положено! — воскликнул он повелительно.

Пасечник задумался. Он никогда не давал Правителю советов: для этого предназначался целый Совет из чиновников, которые должны отвечать за свои слова и которых Самый гнал нещадно после каждого промаха. Плохое это дело — советовать, опасное. Но на прямой вопрос Правителя не ответить не менее опасно. Правитель — он на то и правитель, чтоб на него нельзя было плевать с высокой колокольни. Он выше любой колокольни будет!

— Если бы я мог думать, как вы, многоуважаемый Самый, — еле слышно, не глядя на Правителя, начал Пасечник, — то я бы извлёк из этого дела двойную выгоду. Пусть Дракон не просто сдохнет, пусть он сдохнет от драконьего ящура. Эпидемию ящура бы объявил. Посадил всех по домам ненадолго, чтобы избежать волнений толпы и ввода утихомирщиков. Я говорил с пчёлами: они тревожатся, очень боятся заболеть и стали послушны, как никогда. Так и люди: боятся непонятных болезней, присмиреют. Шоу отрубания головы заменил бы на праздник по случаю избавления от ящура: и монеты возвращать не надо, и вдвойне поднять ещё можно на народных гуляниях. На этом шоу Дракона сделал бы огромного картонного и головы ему отрубил, все, а на их месте вырастил бы цветы — пчёлы любят цветы. На воздушные шары бы подвесил и в небо запустил с красивой песней: «До свиданья, Дракон, до свиданья». Выходит, и монет бы собрал, и народ облагодетельствовал, и драконам санэпидемрепутацию подмочил. Люди бы ещё год довольны были, что просто выжили, в ноги бы кланялись. Никакие международные наблюдатели не полезли бы, чтобы не заразиться. Драконы по всему миру стали бы «опасны для здоровья», их рабочая сила подешевела бы в разы, а я их потихонечку от всех использовал бы, понимая, что никакие они не заразные. Ящерам деваться некуда: пахали бы за копейки. Я настроил бы себе всего: домов, мостов, башен на сильных драконьих шеях… И транспортом заодно себя летательным обеспечил, почти дармовым. И так далее, и тому подобное. Новый коровник — новые правила. Да, пришлось бы снова поработать, но пуганые пчёлы сговорчивее непуганых.

Помолчали. Самый снова долго смотрел на столпотворение за окном. Уже три кратера драк с разных краёв толпы качали её волнами.

— Непуганые, — повторил Самый. — Если бы ты мог думать, как я, ты бы всё это придумал… Жалко, что ты так не умеешь, правда? 

— Нет, многоуважаемый Самый, мне не жалко совсем! Зачем Пасечнику такое умение? Мне бы с пчёлами управиться, вылечить их от «коли», да и хватит с меня, — притворно скромно ответил Пасечник.

Самый снял пиджак, ослабил ворот, принялся медленно бродить по кабинету, изучая рисунок досок на полу.

— Всё сначала. Придётся начинать всё сначала с этим ящуром… — он ещё немного побродил в раздумьях. — Но это лучше, чем всё потерять. И проект нового покорного коровника нравится мне много больше строптивого старого!

Пасечник развёл непропорционально длинные худые руки с узловатыми локтями, мол, ты придумал — тебе и делать.

— Значит, решено: ящур. Дохлого дракона сжечь прилюдно, чтобы все видели наши старания. На шоу «Сжигание» билеты, как раз те, что были на казнь распроданы, и пойдут. Дракон издох, опередив свою казнь, чем ещё раз подтвердил справедливость нашего над ним суда. Сама судьба решила так же, как и мы, значит, мы умеем принимать судьбоносные решения! Завезём с моих плантаций провизию: народу, чтобы эпидемию пересидеть, запасаться нужно. Пусть закупаются. Всех оденем в паранджу от заразы, пусть развлекаются. Только вот драконы сто лет в обед ящура у себя вывели…

Правитель пытливо посмотрел на советника, как бы и не задавая ему вопрос, а просто размышляя вслух.

— Я слышал, эта проклятая «коли» где-то у нас хранится в пробирках. Мы ж запасливые! Если залить содержимое пробирки в любую мёртвую пчелу, получится, что она от «коли» умерла. Ни один профессор-ветеринар не догадается, не то, что дракон! — тоже поразмышлял вслух советник.

— А то, что ящур людям не передаётся… — продолжил говорить сам с собой вслух Самый Великий.

— Так его ж сто лет в обед как нет. Кто упомнит-то? Из живых разве что де́ды от де́дов своих о нём слышали, и то без подробностей, — продолжил размышления долговязый. — И ещё вот что я бы сделал сейчас: старых «строителей коровника» воротил пока из лесу, потому как негоже такие дела с новыми людьми начинать!

— Так они ж идиоты! Я их с таким удовольствием на лесопосадках представляю… Самое им подходящее занятие — поклоны земные бить! — возмутился Самый.

— А что, из ваших бывают не идиоты? Они хотя бы понятные идиоты. Ставить на их место сейчас новых непонятных идиотов — не время. Новые придут — работать толком не начнут, пока не наворуются, пока родственников не переженят да не переругаются, кто кого круче, а сейчас быстрота нужна. Пусть будут старые, изученные, зажратые и дружка к дружке притёртые. Разве что власть им подрезать да надзора за ними побольше.

— Опасные речи ведёшь, — сказал Самый и посмотрел на советника с прищуром, — за такие и головой можно поплатиться…

— Кому голова ценность, тот речей не ведёт. Коровник повелите перенести, покуда мы мёда не лишились. Мира и жизни, уважаемый Правитель, — спокойно и с достоинством ответил Пасечник и удалился в свою потайную дверцу.

Как же приятно было Самому общаться с этим ненавязчивым человеком! Одно расстраивало: Пасечник в холщовой робе и войлочных башмаках совершенно не любил монеты и вовсе не хотел властвовать. Семьи у него не было, привязанностей особых, кроме пчёл, тоже. Ни за что не уцепишь такого человека: хочет быть рядом, потому рядом. Захочет уйти — встанет и уйдёт, словно кот, который сам по себе. И тогда придётся его просто убить. Но пока он здесь — это хорошо. Пусть будет!

Указ про отставку Самый порвал, но всех Главных чиновников отправил эшелоном в лес, деревья сажать, на денёк. Для острастки, чтоб знали…

Глава 8. Ждать и догонять

— Так как там? Получилось? — засуетился юрист обеими головами при виде приближающейся Бабы.

— Получилось. Издох, родимый, напрочь издох. Лежит, не шело́хнется, — печально ответила Баба, которая уж сомневалась, что Сейла оживить можно.

— Вот и чудесно! Теперь дело за ма́лым. Они его утащат на свалку и там, если сочтут больным, просто бросят. Если сочтут здоровым, то сначала вскроют, поковыряются в нём, а потом бросят. Нам второй вариант не подходит, — тараторил адвокат.

— Совсем не подходит! — подтвердила Баба.

— Куда потащат — непонятно. Так вот, я полечу на левую от города свалку сейчас. Мой помощник уже дежурит на правой свалке. Ты иди в город и жди, когда его потащат, и следуй за ними. Договариваться будем на месте. Не угадать, кому поручат его кромсать, только по ходу дела разберёмся. Вот тебе кошель, — юрист протянул Бабе кожаный мешочек, который она чуть не уронила от тяжести, — пусть у тебя тоже будет. Людям рыжуха нужна, договоримся!

— А что если они его кромсать прямо в клетке начнут?

— Может, и так. Люди — существа плохо предсказуемые. Для этого ты и идёшь в город с монетами, и, если увидишь, не по плану что пошло, тогда уж сама крутись, договаривайся, — одобрила вариант рыжая половина Дракона.

— Кто «договаривайся»? Я «договаривайся»? Если бы я умела договариваться, то ловцом бы не стала! Жила бы в персональном дворце, икру хлебом не портила, об оживлении драконов и думать не думала! — возмутилась Баба.

— Ты что ж, за всю жизнь ни одной взятки не дала? Баба! Не может быть! Как ты выживаешь-то в людском мире? — удивился адвокат надменно. — Придётся тебя и этому учить!

Прокурор молча закивал в подтверждение сказанного.

— Уж научи, будь добр, — съязвила Баба, которой снова страсть как хотелось ткнуть юриста острой пикой хотя бы разок за его зазнайство.

— А всё просто. Спрашиваешь, кто у них главный, говоришь, что правильные звери хотят анатомической службе поддержку оказать и готовы передать тысячу монет на её развитие и справедливое вознаграждение работников с одним лишь условием: не надо этого дракона вскрывать. Он — экземпляр, нужный для драконьей науки целым, без разрезов и распилов. Бла, бла, бла… Главный анатом, понятное дело, согласится.

— Кому это дело понятное? Мне вот совсем непонятное. Для чего анатому этому соглашаться-то?

— Оуч… Как всё запущено! — огрызнулся адвокат. — Анатом, это, по-твоему, что?

— Профессия это, по-моему, — ответила Баба.

— Не. Анатом, Баба, — это не профессия. Анатом, Баба, — это бизнес. Сечёшь?

Баба отрицательно покачала головой.

— Оуч… — снова фыркнул надменно адвокат.

И тут Баба не удержалась, вспылила.

— Знаешь, адвокат… Я вот уже сколько времени борюсь с искушением воткнуть тебе в глаз какой-нибудь острый предмет и, если ты сейчас выделываться не прекратишь, ей-ей, не сдержусь. Так что давай без своих вздохов, охов и закатывания змеиных глазок, коротко и по делу.

Баба перевела взгляд на более любимого ею прокурора и добавила:

— Вы не будете возражать, уважаемый прокурор, если на двоих у вас станет три глаза? При этом органы зрения вашей головы останутся целы и невредимы.

Прокурору эта идея, похоже, понравилась. Он кивнул пару раз, пока адвокат не видел, но словами продолжил так:

— Осади! Хорошо! Слушай! Драконья кровь на человечьем «чёрном» рынке — огромная ценность. Из своей крови, ну, ты знаешь, драконы делают живую воду. Но разрешено это лишь драконам, и сто́ит такая вода дороже золота. Так вот, анатом, если решит, что Сейл здоров, кровь у него сольёт и продаст за тысячу золотых монет людским перекупщикам на «чёрном» рынке. Незаконно, но на одном «слитом» драконе всю жизнь потом безбедно жить можно. Анатом такого случая всю карьеру может ждать, взятки давать, чтобы его к дракону допустили. У них там сейчас бой идёт за право вскрытия о-го-го какой, обвинения и восхваления летят, как пух из битой перины. Анатом, который получит это место, будет на виду: многие завистники захотят ему гадость сделать, следить за ним примутся. С чёрными перекупщиками ему опасно связываться — подставить могут. Дрожит анатом от переживаний за сделку, и тут ты приходишь и ему без всякого риска предлагаешь ту же сумму. Бери и радуйся!

— А ты откуда знаешь, чего хотят анатомы? — полюбопытствовала Баба, не уверенная в сказанном.

— Я с ними бухаю, уважаемая. А он, — адвокат кивнул головой на прокурора, — на это смотрит. Чтобы понять людей, с ними бухать надо, а если им кроху грибов сыпануть, они тебе сами всё расскажут, успевай жилетку подставлять. Работа у меня такая — разных зверей понимать, — уверил адвокат, а прокурор в подтверждение покивал серьёзной головой.

— Стало яснее, — признала Баба, — но вот противные вы жутко, что юристы, что люди эти, берущие и бухающие. Тьфу! Рот после вас полоскать буду. Лучше б я всю жизнь на своей Коньей Горке просидела и про такое не знала.

— Так ты всю жизнь и просидела, мёртвая ты женщина, — усмехнулся рыжий. — Теперь у тебя следующая жизнь пошла. Внимай давай без капризов, нам это понимание тонкостей мироустройства сейчас важнее твоей «гражданской позиции».

Баба повязала кошель на пузо, в то же полотенце, что и мешок с антидотом, и побрела в город. От тяжести заныла поясница и ноги отекли. Вспомнила, как носила когда-то сыновей вот так, под сердцем, а нынче, выходит, до драконов добралась. Аж затосковала по мамкиному прошлому.

* * *

От клетки Сейла всех уже разогнали, лентами красными всё по периметру затянули, кучу мусора убрали. Готовятся.

Людей снова собралось великое множество на дохлого дракона смотреть. Баба, учинив несколько потасовок, с боями пробралась на лавку у самой границы верёвочного ограждения, с которой клетку было видно как на ладони. Без зазрения совести спихнула с лавки щуплого паренька с кульком семечек, уселась на его место, достала точильный камень и принялась им пилить ногти — проводить время с пользой. Дракон валялся в уголке жалкой тряпочкой, по полу растёкся без движения — смотреть больно. Никто им пока не интересовался, кроме зевак, которые обсуждали возможные причины его погибели и через сколько времени туша начнёт смердеть. Женская доля — ждать! Баба-ловец это умела хорошо…

Через пару часов ожидания Баба вспомнила, что у человека есть несколько необходимостей, которые не дают наблюдать совсем без перерыва, и если некоторые из них требуют отлучиться всего на пару минут, показав кулак желающим занять её место, то сон может сморить её в самый неподходящий момент надолго. Она боролась с ним изо всех сил. После того, как навела маникюр, подглядывала за людьми, подслушивала разговоры, жевала прикупленную по такому случаю будун-траву, болтала с соседом про коней. Но, когда солнце поползло набекрень с неба, её стало морить так, что держаться было невмоготу.

«Скорее всего, днём они не будут делать ничего, у нас на глазах. Ночи дождутся, всех разгонят и тогда его утащат», — слышала она разговоры в толпе. А ведь и правда! Ночью надо будет караулить, а сейчас — поспать. Баба взбила траву в накладном брюхе, чтобы стала помягче. Соседи по лавке, испуганные этим действом, шарахнулись, дав её телу больше свободы. Баба положила на пузо руки, на них рыжую голову и тут же уснула. Кто-то сзади ворчал про то, что в первом ряду спать не полагается, но тронуть странную Бабу, стучащую мышцатой рукой по беременному пузу, никто не решился.

Спала она недолго. Время тянулось… Мухи жужжали, толпа галдела, зеваки сменяли друг друга, но ничего настоящего не происходило. Жизнь на площади текла своим чередом, словно дохлый дракон в клетке — обычное дело, как памятник отцу-основателю или позорный столб. Никаких фанфар, воззваний или хотя бы новостей. Кипятошники с баками заваренных душистых чаёв и баранками наперевес кричали на разные лады: «У меня трава не вянет! Выпьешь — жизнь прекрасной станет!», «На заварку налетай, залпом радость выпивай!», «Моего напьёшься чаю — снизу сила покрепчает!», «Мой взвар отведай — позабудутся все беды!» Хотелось им поверить, выпить весь их чай и испытать всю массу перечисленных благостей разом. Ещё и детская карусель на мужиковой тягловой силе, сопровождаемая скрипом вперемешку с весёлыми песенками, кружением своим завораживала, но музыка эта не заглушала Бабиной печали. Наоборот: умиротворение было для Бабы сущим адом. Она уже и выспалась, и отсидела себе всё до колик, а минуты бежали не как обычно, мимо: минуты бежали сквозь неё, оставляя по себе ожоги. На то, чтобы разбудить Дракона живым, у неё оставалось два дня, и от этого Баба ёрзала беспокойно.

К ночи у клети появились армейские, много. На анатомов они совсем не походили и в клетку не полезли, но накрыли её плотной тканью и встали кругом в карауле. 

«Вот заразы, — подумала Баба, — чем ему теперь дышать-то? Если он, конечно, дышит сейчас. Видел бы Сейл, какой ему почёт устроили! Хотя… Он вряд ли бы гордился: он ведь Дракон, ему до почётов всё равно…»

Баба опасалась, что это лишь первые приготовления: вот-вот появятся анатомы, и, судя по драпировке, прямо в клети спрячутся, и будут кромсать змия, а значит, именно ей самой-таки придётся договариваться. Приготовили себе «тайную комнату», а ей — головную боль. Ну, ничего! Главное, что потом всё это закончится и можно будет как-то жить дальше и даже помыться, поесть и поспать лёжа. Она репетировала: проговаривала шёпотом речь про взятку. Сбивалась, начинала сначала, зубрила верные слова, скитаясь по подворотням и увиливая от ночных патрулей, которые вычисляла по шагам. Сползала по стене на тёплую ещё от жаркого дня мостовую, немного отдыхала и снова пускалась в бега, заслышав шаги.

Анатомы не пришли и этой ночью. Рассвет забрезжил рано и поклонил в сон. Баба заранее запаслась бодрящей будун-травой и снова жевала её до тошноты. Спать сейчас нельзя, потому что вот-вот всё случится: когда уже светло, а зеваки ещё спят, наступает время самых сладких снов, воров и злодеяний, ведь всё делается видным, но ещё некому смотреть…

Не случилось ничего и в рассветный час. Когда толпа начала собираться у клетки, Баба к тому времени так нажевалась терпкой будун-травы, что её изрядно мутило. Очертания людей плыли перед глазами, стекая на мостовую. Зеваки разочарованно галдели, увидев укрытие, и, потоптавшись недолго, уходили по своим делам. Баба присела на ту самую вчерашнюю дозорную лавку на минуточку и…

Глава 9. Бесконечные дни

Полдень на городской колокольне отбивали громко, долгим звоном с переливами, чтобы весь город слышал, что день преломился, а значит, пора завершать начатое. Баба вздрогнула и проснулась. Похмелье от будун-травы не сразу пустило её обратно в явь. Люди, дома, солнце, собаки, армейские, прежде чем разместиться на своих местах, изрядно покружили перед ней в хороводе. 

— Доченька, бедняжечка, водички тебе дать? Что ж ты, тяжёлая, на солнцепёке села? Так недолго и себя потерять! — сердобольная бабуля протянула ей ковш с тёплой водой. Баба жадно выпила всё, до капли. 

— Дракона увезли? — спросонок хрипло спросила она. 

— Да кто его знает! Я тут побираюсь, мне не до него. Мне всё равно, кого кажут — хоть змеюку, хоть чертяку — монетки бы давали.

— Матушка, я тебе монетку дам. Спроси служивых, будь добра, увезли ли змея? Или, может, тут порезали? — умоляла Баба, кляня свою слабость до сна. 

— Дался он тебе! Тебе не о драконе, о дитяте думать надо, — проворчала бабушка, но, увидев монетку, смягчила позицию и охотно пошла болтать с вояками. 

Баба впилась в неё глазами и старалась разглядеть отражение слов на старухином лице. Лицо не отражало! Видимо, бабушке и впрямь было совсем плевать на дракона, да и на всё остальное уже было плевать. По итогам разговора оба служивых протянули бабуле по монетке. Профессионал своего дела нигде возможности не упустит!

— Не, никто не приходил, никого не резали, никуда не возили. Лежит под тряпочкой, целёхонький. Вояки ничего не знают, когда-куда. Им велено стоять и не пущать никого, они и не пущают! 

Баба вручила бабушке серебряную монетку, та не постеснялась попросить вторую за развёрнутую информацию. Баба дала. За глоток воды даже две сверху дала. 

На площади танцоры, торгаши всех мастей, попрошайки, законники, туристы, кипятошники, дети на карусели, собаки, нищие — все снова были заняты своими делами и на клетку с драконом, похожую на укрытую канарейку, больше никто не обращал внимания. 

«Что делать? Что делать? Что делать?» — отстукивал Бабин пульс в висках будуновым похмельем. 

Ничего не происходит, не за что зацепиться, а время идёт! Нет ничего хуже, чем ничего. С кем бы посоветоваться, как быть теперь? Чего ещё ждать и делать ли что-то ещё? Где этот юридический дракон Юрий, может, сбежал уже? Знал бы, что делать, — нашёл бы возможность подсказать. Значит, сам сидит где-нибудь в неведении, глупый надменный драконишка. Лишь один известный ей персонаж знал бы, что делать, но он лежал «мёртвый» под тряпочкой, и спросить было совсем не у кого. Второй день неуклонно шаркал минутками в сторону вечера, к своему завершению.

«Что делать? Что делать? Что делать? Чтобы не свихнуться, надо что-то делать», — вспомнила Баба всеисцеляющее правило, которое вдалбливал ей когда-то в голову учитель по мастерству коньего лова. Что бы сделать такого нужного?

Измучив пустотой, озарение наконец накрыло её, сделав счастливой на целый час. Она купила здоровенную бутыль чистого кипятка у кипятошника с уверением, что в её положении чаю нельзя, а кипятка надо. Ещё и скидку себе выторговала конскую.

Как же хорошо быть беременной бабой! Любую дурь тебе прощают. Баба сидела на той своей лавке с лучшим обзором посреди площади, таскала из-за пазухи клоки травы и совала их в бутыль с кипятком. Патрульные законники не могли оставить такое действо без внимания, подошли.

— Что это вы посреди площади делаете, уважаемая, и что у вас за трава, есть ли лицензия на зелье?

— Я не на продажу бодяжу, себе, для личного употребления. Вы понюхайте, родимые! Совсем сладеньким не пахнет травка эта. Горечью отдаёт. Ну и пожуйте, пожуйте, чтоб убедиться! У меня к концу срока прям совсем с животом тяжесть. Вот наварю себе противного настоя для послабления, полегче станет, а то уж неделю никак не сподоблюсь…

Законник траву брать остерёгся, понюхал только и принялся забавно плеваться и корчиться. Повеселил её немножко, даже посмеялась. Отстали. Баба быстро управилась с заварным делом, дождалась, когда бутыль подостынет, и вместо опустевшего красного мешка тайком поместила её в полотенце на пузе. Беременность её была сохранна, но теперь ещё и булькала. Закончив упаковку брюха, Баба огляделась и заметила, что народу на площади становится больше и больше. С чего бы?

Пришло время того самого шоу, где дракону голову должны рубить, и зрители собирались согласно купленным билетам, невзирая на то, что дракон дохлый и на рекламные плакаты прикреплены перевязки с надписью: «ОТМЕНЯЕТСЯ». Скоро народу на площади стало так много, что вояки еле сдерживали толпу вдали от клетки. Люди упрямо чего-то ждали, спрашивали друг у друга, у кого какое место и сколько кто отдал за билет, не уходили.

Когда в одном месте вдруг собирается много людей, не вышло бы беды для сильных мира. Правители тут, как мы уже убедились, были умные: не прошло и часа ожидания, а на недостроенный эшафот вскарабкался глашатай с бумагами в руках. Ему подставили огромный рупор на палке, аккурат рядом с гильотиной. Он откашлялся, чем организовал абсолютную тишину.

— Внимание, внимание! От имени правящих и Самого Великого Правителя говорить сегодня буду! Имеющий уши да услышит, имеющий голову с мозгами да поймёт, кем бы он ни был. Правители страны желают всем нам добра, добра и ещё раз добра! Посему приказано было определить, отчего издох дракон, которому ещё бы жить да жить, по драконьим меркам. Издох нахально, без спросу, вместо того, чтоб отрубанием одной своей повинной в пожирании бабы головы нас с вами порадовать. Три дня, не покладая рук и не щадя живота своего, врачи его изучали. Сто пробирок перебили, сто бутылок спирта извели, сто книг умных прочли и вот что узнали: издох дракон от драконьего ящура.

Тут народ на площади заволновался, загалдел. Переживала молодёжь: «Что это вообще такое, ящур этот?» Ворчали старики: «Давным-давно драконы извели этот ящур у себя, не знала его земля наша. С чего бы вдруг?» Ворчали иные: «А что ж заразу с площади по сию пору не убрали?» Баба восхищалась: «Вот бы мне так брехать научиться!»

Глашатай дал всем всласть понудеть и продолжил:

— Как только стало известно, что это за зараза, я сразу к вам пришёл и всех предупреждаю! Драконы вроде давным-давно эту дрянь победили, но, видимо, что-то пошло не так! Пока убедимся, что она безопасна для людей, всем вам надо срочно купить паранджу, чтобы уберечься от распространения этой заразы, на всякий случай. Теперь вам всем паранджу придётся обязательно носить до нашего разрешения снять! Кто ослушается — штраф, потому что мы вас очень любим! И с сего дня вводим мы, на всякий случай, запретный вечерний час: с девяти вечера на улицу всё, ни-ни, не выходить! Иначе тоже штраф, потому что мы вас всех очень любим! По той же причине с драконами не дружим до времени, все договоры на работы драконов приостанавливаем. Кто их знает, чем они болеют? А чтобы со всем этим разобраться окончательно, дракона сегодня отвезём на свалку и завтра там сожжём торжественно, чтоб болесть выжечь на корню. Все обилеченные могут прийти и согласно купленным ранее на отрубание головы местам насладиться сжиганием дракона вместе с его болячкой. Но! Обязательно в парандже!

Что тут началось — уму непостижимо! Площадь ожила. Все, кто продавал склянки от кашля и нервов, срочно переклеивали этикетки, мол, это лекарство от ящура. Кипятошники кричалки переделали на: «Если чай мой будешь пить, ящур сможешь победить!», «Чай мой крепкий победит ящур, дурь и простатит!», «Лучше взвара в мире нет — он от ящура рецепт!»

Через пару минут вся площадь уже знала откуда-то, что два врача, которые брали пробы у дракона на ящур, умерли загадочным образом: просто легли и не встали больше. И что тряпка на клетке специальная «противоящурная», но близко к ней нельзя подходить, опасно, в щели заразу надуть может. Ещё через полчаса первая партия паранджи во всех киосках закончилась. Скоро подвезли вторую, в три раза дороже. Она тоже закончилась быстро, тогда привезли третью, в пять раз дороже. Баба сэкономила, себе успела из первой партии купить — беременным без очереди давали.

Надев паранджу, половина порядочных граждан полезла друг дружке в карманы, потому что «инкогнито» очень к таким проделкам стимулирует. Ещё половина стала лапать чужих баб и извиняться, мол, перепутал случайно, думал, своё добро щупаю. Ещё половина полезла драться к той половине, защищая и кошельки, и женщин, которых было теперь не узнать. А ещё образовалось много баб, бегающих по площади и на голос зазывающих своих мужиков, которые, якобы случайно, потерялись и растворились в дебрях пивняков и рюмочных исключительно с целью укрепления иммунитета.

Если бы Баба своей рукой не притравила Дракона, то и сама бы поверила, пожалуй, так всё это звучало убедительно и настолько налицо была нежная забота самых-самых о своём народе. Но одно она знала наверняка: выдумщики эти его сожгут. Значит, надо будить Сейла прямо сейчас, пока ещё не поздно. Будить и потом вместе с ним, живым, придумывать, что дальше с этим делать, ведь бабьего ума ей на это не хватает, а иного взять негде. И к тому же она так измоталась со всем своим геройством, что ей, немытой, нечёсаной, обруганной со всех сторон, сейчас очень нужно, чтобы кто-то назвал её Деликатесом, и ради этого сладкого имечка она готова и Дракона дохлого оживить! Была бы в сказке — превратилась в «невидиму зверушку» да прошмыгнула к нему, а тут не сказка — быль, в были думать надо! Думай-думай, голова, чтоб баба дурой не была.

Ничего лучше голова не придумала, как опять прямиком к клетке пойти, напролом. Не быстро, помаленьку, утиной беременной походкой, переваливаясь с ноги на ногу, словно дракон. Шла и шла, шла и шла, и уже совсем близко подошла, но двое служивых под локти её подхватили и оттащили в сторону.

— Куда лезешь, дурная? Ты указ слыхала? Больной он там, не положено! А тебе вдвойне не положено!

— Ой, мило́чки! Шла я из далёкого села Ухрень на бабожрущего дракона посмотреть. Две недели шла, все ноги истоптала, чуть три раза не родила дорогой, еле утишила ребёнка подождать, наружу не лезть. Пришла, а тут всё закрыто. Обидно как! Пустите змейку поглядеть, я вам монеток дам. Пожалуйста, милочки! Мне гадалка нагадала, что если не увижу эту змеюку, то счастья не видать нам с сыночком нерождённым, а нам оно очень надобно, счастьишко. Пожалуйста, милочки, — приговаривала Баба нараспев, бровки домиком на манер Сейла складывала и живот большой, красноречиво булькающий, для пущей убедительности нежно гладила.

Приятно оказалось и обычной мордатой бабой быть! И паранджа тебе вне очереди, и водичкой напоят, и чушь отборную за чистую монету примут! Отошли вояки в сторону, переговорили серьёзно. Вернулись.

— Нет! Такие монетки дорого могут нам стоить. Ты иди подобру, дурная баба, в свою Ухрень обратно. Тут дело серьёзное, — говорит один вояка, а сам ладошку ей протягивает.

Баба обрадовалась, монет ему туда насыпала, а второй пошёл вокруг клетки ходить, близко, будто бы с обходом, спотыкнулся, полетел кубарем, дёрнул полог, тот отодвинулся немного, и сквозь дыру стало видно распластанного по полу неживого Дракона.

— Видала змия? Вот! Будешь счастливой, как нагадали! — обнадёжил её довольный вояка. — Чё ж не рада? Теперь уходи скорее подобру-поздорову. У ящера — ящур, не шути давай!

Сказал и побежал второму помогать полог цеплять обратно, пока никто прореху не заметил. Осталась Баба опять одна и не рада: близок Дракон, а зельем не напоишь. Дальше — хуже. С площади всех разогнали, оцепили её всю. Карантинные предупреждения на каждом столбе развесили. Направо пойдёшь — штраф. Налево пойдёшь — штраф. Сиди, не рыпайся — не будет тебе штрафа.

Ночью печально смотрела Баба издали, как грузили Дракона большой лебёдкой на длинную повозку. Печально брела следом за ними на свалку — нигде близко к змию не подступиться. Охрана-оборона. Третья ночь шла, и ей даже уже и спать не хотелось и есть — ничего не хотелось, потому что, когда ничего не можешь сделать, сам становишься ничем, без желаний вовсе. И никаких драконов, ждущих на свалке, как с Юрием договаривались, Баба не обнаружила. Сбежали, подлецы.

С пригорка она смотрела, как Дракона уложили на огромный деревянный помост, который для большого костра соорудили, укрыли тряпкой. Под помостом гора хвороста навалена. Вокруг охрана такая, словно не дракон там лежит, а кусок золота, утыканный бриллиантами.

Баба не вынесла, забылась, уснула под каким-то кустом, вздрогнула от дурного сна, очнулась, снова скиталась там, при свалке, будто брошенная собака. Подходила к охранникам, просила пустить «змейку поглядеть» — те ни в какую. Попробовала мусор рыть, ход сделать, старалась впустую. Руки лишь изранила об острые края и, что ещё хуже, выронила бутыль из пуза. Бутыль грохнула о камень, разбилась, и драконья жизнь утекла водой в мусорную кучу. Баба её в пригоршню только успела набрать, смотрела, как она сквозь пальцы сочится, да слезами горючими её разбавляла.

Эх, Баба, Баба! Что ж ты так? Он тебя спас тогда из-под коня, а ты его не смогла. Помойные коты истошно орали, вторя её переживаниям. Ей бы тоже сейчас вот так поорать по-настоящему, в голос, чтобы душу криком этим стошнило и освободилась она от своего ничтожества, да не выходит — спёрло горло. Села Баба у обочины, голову руками обхватила и стала сидеть. Больше ей теперь спешить некуда. 

Под утро, в тот самый ранний заветный час, заслышала Баба знакомый свист тюнингованных подкрылками драконьих крыльев. Косяком прилетели: и лекарь с ними, и юрист, и банкир, и даже Гоша зачем-то (эка важна птица — таксист). Явились, не запылились! Баба кинулась было к ним прорваться, но кордон не пустил. Драконы вокруг помоста потоптались с лапы на лапу, хороводы поводили, мордами покрутили и улетели тем же косяком, а Сейл остался лежать под тряпкой. Бросили сородичи! Она им с земли руками махала, кулаки показывала, но драконы, они такие: вперёд смотрят, а вниз не смотрят, если кого не выискивают.

Баба так разозлилась, как в жизни не злилась никогда. И за что Сейл их нахваливал, драконов этих? Ведь они знают всё, знают, что ложь весь этот ящурный переполох! Такие же притворщики и лгуны, как люди! Гады летучие!

Сила злобы вдруг переполнила Бабу через край! Словно на пружинах, она вскочила и кинулась прочь из города воровать себе коня и скакать в Драконьи Горы, чтобы всё-всё им высказать, потому что больше ей здесь делать было нечего, а смотреть, как Сейла жечь будут, ей вовсе не хотелось.

Глава 10. Немного о математике

Самый Великий Правитель снова глядел в окно на опустевшую площадь. Стала она скучной, лишь мусорный ветер гонял обрывки бумаги, да собаки с котами, людских законов не признающие, без паранджи шныряли. Нет народа — и посмотреть-то не на что. Непонятно, кем правишь, кто твои питомцы?

— Не переборщили мы с карантином этим? Может, ослабим немного? Вон, как все всполошились, по щелям разлезлись дрожать, — спросил он так громко, чтобы за стеной слышно было.

— Ничего. Зато когда их выпустят, они уже и тому будут рады, что выпустили. Спасибо будут говорить спасителю своему. На этом знаете, сколько разного можно вывезти — о-го-го сколько! — ответил из-за стены вкрадчивый голос.

Колокол возвестил о прибытии посетителей. Самый Великий спешно прервал разговор.

— С донесением Главный генерал, — сообщил чей-то неестественный голос.

— Пусть зайдёт, — одобрил Великий и сел в кресло в снисходительную позу для приёма подчинённых, но, увидев полное скорби бледное осунувшееся лицо вошедшего, машинально встал.

Вояка стоял перед ним вытянувшись по струнке и молчал, не в силах начать разговор.

— Вы, уважаемый, молчать сюда пришли? Мне тут больше заняться нечем, как вашу тишину слушать? Говорите немедленно! — возмутился Самый.

— Разрешите доложить, Самый Великий Правитель! Вышло небольшое недоразумение… Вернее, вылетело… Скорее большое, чем небольшое, конечно…

— Недоразумение большое вылетело из мамы вашей, когда она вас рожала, — не сдержался Великий. — Чётко, по делу, в три слова изложите суть!

— Дракона дохлого украли, — изложил суть вояка на военный лающий манер, загибая пальцы, видимо, чтоб со счёту не сбиться, и щёлкнул каблуками в завершение.

— В смысле?

— Его там нет, где он должен быть.

— Да что вы несёте-то опять! Как со свалки, окружённой охраной, можно украсть дракона? Он не иголка, да и стогов поблизости не наблюдается! Как можно украсть дра-ко-на?

— Мы думаем, что он улетел, — пояснил генерал.

— То есть с широкого поля, полного людьми, улетел дохлый дракон, и никто этого не заметил, и вы теперь «думаете»?

— Не совсем так. Дело в том, что драконы получили разрешение взять пробы ящура у издохшего. Вы его сами подписали, это разрешение. Драконы прилетели в чётком соответствии с ним.

— Так. И?

— И улетели.

— При чём здесь дохлый дракон? — недоумевал Самый. — Они ж его в кармане не могли унести! Повторяю, он дра-кон, огромный ящер, если вы понимаете, о чём я говорю! Его между большим и указательным пальцем не спрячешь!

— Вот тут можно усомниться, потому что как-то дохлый дракон улетел, похоже, с ними.

— Дохлый? — уточнил Великий.

— Да, — ответил вояка.

— Улетел? — уточнил Великий.

— Да, — ответил вояка уверенно.

За стеной кто-то сдавленно смеялся, видимо, уткнувшись в подушку.

— Нет… Я многое могу понять, но как это вообще возможно? Разрешение на прилёт для обследования получили сколько драконов?

— Одиннадцать, — ответил военачальник.

— Прилетело сколько драконов?

— Одиннадцать.

— Улетело?

— В том-то и дело, что разрешение давали на прилёт, а на улёт не давали. Поэтому на прилёте мы их считали, а на улёте — нет, — отчитался вояка. — Но потом под тряпкой оказалось, как раз, сено. Тюки сена, выложенные на манер дракона.

— А откуда там сено взялось?

— Они его с собой притащили, — отчитывался вояка в той же строгой манере, стоя по стойке «смирно» и прищёлкивая каблуками после каждого ответа.

Самый посмотрел на него вопросительно, и тот добавил:

— В разрешении не было написано, что сено с собой нельзя. Они сказали: «Это наши стулья, мы на них сидеть будем», их и пропустили, — снова щёлкнул ответчик, ставя каблуками очередную точку.

— Драконы? На сене? Сидеть?

— Так точно! — и снова щелчок.

Смех за стеной превратился в истеричные всхлипы.

— Вы когда-нибудь видели дракона, сидящего на тюке сена? — уточнил Самый на всякий случай.

— Никак нет! — щёлкнул вояка.

— И как тогда вы это себе представляете?

— Никак не представляю. Нам представлять не положено, нам приказы исполнять положено и предписания. В предписании запрета сидеть драконам на сене не было, — почти выкрикнул докладчик.

Самый спрашивал его уже скорее не ради истины, а чтобы «нащёлкать» самому себе и советнику за стеной много-много подтверждений того, что власть пора брать в одни руки и разогнать этих идиотов по лагерям. Хотя такие бракоделы и лес попортить могут!

— Как вы только заметили, что там сено? В предписании же не было указания проверять?

— Заметил новобранец, когда коты на покрывало спать полезли. Драконы, даже дохлые, и коты — вещи несовместимые. У них антагонизм наблюдается.

— Это вы откуда знаете? — удивился правитель.

— Новобранец сказал! — щёлкнул вояка в ответ.

— А откуда вы знаете, что улетающих было двенадцать? Может, они его закопали где-то рядом?

— Это мне жена сказала. Детки считали, когда они улетали. Раз, два… двенадцать… Детки считать учатся и…

За стеной раздавались тихие стоны. Великий тяжело опустился в кресло, махнул вояке в сторону двери и, когда тот удалился, закрыл лицо руками, стянул маску правителя и освободил человечье измученное морщинистое лицо. Ему на миг захотелось, чтобы всё это закончилось здесь и сейчас, закончилось совсем, без продолжения. Но миг этот мигнул и отлетел. Когда к нему вышел заплаканный от смеха Пасечник, Самый Великий был снова в своей неприступной маске.

— Видимо, пора работать не с чинушами, а с детьми. Те хоть считают «на улёте»! — сказал серьёзно Самый Великий, а потом кому-то невидимому приказал громко: — Новобранца этого смекалистого, что котов приметил, найти и ко мне доставить! Пора ему, похоже, полком командовать!

***

Баба не хотела оборачиваться, но невольно притормозила украденного коня. Столб дыма, взметнувшийся позади неё над городом, она почуяла позвоночником. От такого не убежать. Остановилась, посмотрела долгим взглядом, прикрыв веки, чтобы не во все глаза, мысленно попрощалась с Сейлом и пришпорила коня снова в сторону гор. Злоба прошла, и она скакала туда даже не за правдой, не за обидой своей, а потому, что ей, мёртвой Бабе, совсем больше некуда было податься. Разве что скитаться в Драконьих Горах или пристроиться у драконов официанткой. Она жёсткая, старая, не сожрут её точно — теперь она это доподлинно знает. К гному неохота в гарем отправляться, не её это. Прибьёт ещё кого-нибудь и у гномов станет вне закона.

Недалеко от блокпоста её неожиданно окрикнул знакомый голос:

— Уважаемая, вам кого?

Гоша-таксист явно не признал Бабу, но она ничуть этим не огорчилась.

— А любого гада летучего, который слово своё держит, — ответила она дерзко.

— Ну, наконец-то! — обрадовался её голосу Гоша. — Я уж заждался.

— Кого? — удивилась Баба.

— Тебя. Кого ж ещё?

— А я должна была прийти?

— Конечно, — ответил Гоша, расплывшись улыбкой во всю желтозубую пасть.

— Почему вдруг? — недоумевала Баба.

— Потому что ты — Дракон, куда ж ты ещё денешься? Летать-то пока не умеешь, значит, прискачешь, — спокойно объяснил Гоша.

— А то, что Сейла сожгли… — начала было Баба с наездом, но Гоша не дал ей закончить.

— Ты как дракон ничего, а как баба, прости, конечно, глупая-преглупая! Разве можно сжечь того, у кого внутри огонь? Огнедышащего как можно сжечь?

Бабе стало вдруг так стыдно, непонятно отчего, что она покраснела.

— Да ладно, ты не обижайся! — ободрил Гоша. — Ты тем и хороша, что такая вот есть. Полетели уже, ждут тебя. Сейл слабый ещё, засыпает всё время, но, как проснётся, всё Деликатес требует.

Баба вскарабкалась в одиночное седло на драконьей спине и на сей раз крепко привязалась всеми ремнями, готовая к его хулиганскому полёту.

На одре нынче тесно

Глава 1. Узники обстоятельств

Сейл умирает. Именно это было написано на угрюмых мордах эскулапов, встретивших Бабу в Больничной долине. Она надеялась, что увидится с ним, выплюнет распирающую её сотню вопросов, разберётся, как дальше жить, а ей лишь издали показали еле дышащего дракона-тряпочку, распластанного на добротной соломенной подстилке где-то в пещерах на окраине Больничной долины, почти уже в горах. Показали, снова усадили её на Гошу и отправили вниз, в больничную администрацию. Он высадил её на полпути, дальше велел идти пешком.

— Дели, вам необходимо выбрать: лечиться здесь, в обычном отделении, где вы были раньше, рядом с душистыми полями, или в инфекционном, далеко, у самых гор, где Сейл. Только здесь, в долине, выходить из пещеры вам будет запрещено, а там — ящурный карантин.

— Лечиться? Зачем мне, здоровой бабе, лечиться? — удивилась Баба.

— У вас в глазах читается беспокойство. Много-много беспокойства. Это плохой симптом, его надо начинать лечить без промедления! — горячо уверяли эскулапы.

— Беспокойство моё от неотвеченных вопросов, и ле́чится оно не душистыми полями, а простыми ответами. Мне бы поговорить с Сейлом, и половина беспокойства этого из глаз сгинет. И, если желаете, я могу при осмотрах держать глаза закрытыми, чтоб чтение моих переживаний ваше врачебное сообщество по пустякам не беспокоило.

— В том-то и дело, что с Сейлом пока не удастся поговорить. Никак. Мало того, что нам пришлось влить в него тройную драконью дозу «Разбудина», чтоб он своими крыльями до Драконьих Гор домахал, ещё люди зачем-то опрыскали обе его пасти раствором с драконьим ящуром, и беднягу разнесло так, что смотреть страшно: волдырь на волдыре. Нам пришлось его опять усыпить, чтоб приходил в себя медленно, как полагается. Он и проснуться толком не может, а потому и бороться толком не может. Чтобы бороться с любой болячкой, желание жить нужно: оно лучшее лекарство, а Дракон спит и ничего не желает, даже жрать не хочет, не то, что жить!

— Значит, он умрёт?

Эскулапы встрепенулись от её резких слов, нервно забили хвостами, зашикали:

— Так нельзя говорить!

— Почему это? — удивилась Баба.

— Веру спугнёте!

— Вы себя в зеркале видели? Я сказала то, что на ваших мордах прочла, как вы в моих глазах беспокойство! — пояснила Баба. — Вы же сами не верите, что выживет! Чего врать-то?

— У нас зеркал нет. Зеркала здесь тоже под запретом. В стародавние времена один наш предок подарил людям зеркало. Как поняли люди, какой это плохой подарок, тут наше с ними противостояние и закрутилось. Обиделись на драконов за плохую науку. Но зеркал у людей уже не отнять: попались в зеркальную западню, вцепились в свои отражения и глядят на себя, ненаглядных, прихорашиваются без конца. Разучились видеть себя только в себе, да в воде, да в чужих глазах. Для них теперь то, что в отражении видят, важнее того, что есть. Мы сами в зеркала не смотримся — в воду смотримся.

— Так… Правду говорить нельзя, выходить из пещеры нельзя, в зеркало смотреться нельзя. Чего тут у вас ещё нельзя? — занервничала Баба.

— «В ночи не шуметь, днём не бузить, рыком не рычать, хвостом не стучать». Больничные правила, — заученно ответил эскулап.

— С этим я как справлюсь, по-вашему? Мне такие жёсткие ограничения, как хвостом не стучать, вряд ли по силам! — отшутилась Баба. — Выписаться под расписку можно?

— Это как? — удивились эскулапы.

— А просто. У нас, когда врачи велят лечиться, а пациент с ними не согласен, можно написать бумагу, что он отказывается от больничного лежания под свою ответственность. Подпись свою поставил и свободен.

— Такое «у нас» в вашем человечьем прошлом, а в вашем драконьем настоящем такое «у нас» не предусмотрено. Если врачи сюда забрали, то вылечить — долг врачей. Они на то и врачи, чтобы знать, как надо, а вы на то и пациент, чтобы их слушаться. Излечитесь — летите на все четыре стороны, а до той поры не вам решать. Никаких «подрасписок» у нас не предусмотрено, — с напором повторил эскулап.

— Опять, выходит, мне сбегать придётся, — раздумывала Баба вслух, чтобы убедить лекарей в необходимости гибкого подхода к людям.

Лекарей её слова встревожили не на шутку. Они принялись рассказывать Бабе, как ей тут будет хорошо и радостно, как её будут кормить-поить-опекать, то есть начали всячески рекламировать пациентке свою Больничную долину. Но больница всё же больница: режим, микстуры, процедуры будь добр принимать по расписанию. Бабе вовсе не хотелось лечить болезнь, которая по человечьим меркам и не болезнь вовсе, а обычное человеческое состояние — беспокойство, тем более сидеть из-за него в пещерном карантине.

— Почему мне-то гулять нельзя? Чем провинилась? Думаете, тоже ящуром заразилась? — уточнила она.

— А вдруг? Люди ящур людям не разносят и от него не мрут. Поболеют немного и вылечиваются. Дракона могут заразить, только если с ним от одного куска кусать будут: драконы, они по части ящура слабые.

— Тогда почему мне гулять нельзя?

— По указанию. Мы вам его открыть не можем, — ответили эскулапы.

— Ох, и церемонные же вы птицы! Ладно. Селите меня поближе к Сейлу, раз такое дело. Буду болящего своей верой в его живость заражать. Мне он живой очень нужен сейчас, так что буду тужиться изо всех сил, чтоб в него верить! — решила Баба.

— А не сбежите? — уточнили лекари.

— Зуб даю! Третий слева, снизу, — ответила Баба уверенно, зная, чей зуб имеет в виду на самом деле.

Драконы ей тут же поверили, до Гоши препроводили, а дальше уж на нём в инфекционное отделение. В её индивидуальной палате-пещере были все удобства: персональный термальный источник, дыра в стене для света и воздуха, мягкое сено и даже большой ночной горшок — творение рук человеческих.

Для начала пациентка примерилась к дыре в стене: пролезет ли, подойдёт ли отверстие для побега. Маловата дыра, не протиснуться. Да и за «окном» оказался обрыв, так что совсем не вариант для освобождения. Выглянула из завешенного шкурами входа в коридор. В тоннелях темень и никого. Где-то вдали голоса обсуждают назначения. Осмелела, пошла на ощупь бродить, выход искать. То и дело натыкалась на занавеси из шкур, прислушивалась, что за ними творится. Видимо, больничные палаты: сопят там и порыкивают. Тихонько отодвигала шкуры, подглядывала: в одной дрых Юрий-юрист; в другой — банкир Ден; в третьей — Гоша-таксист. Знакомые всё морды.

— Вы что тут делаете, уважаемая? — вдруг услышала она над собой тихий сердитый голос.

— Ищу кого-нибудь из лекарей, вопрос задать, — не растерялась Баба.

— У нас тихий час. Не тревожьте пациентов. Закончится — будете бродить, а пока спать надо, — ответил ей шёпотом совсем молоденький одноглавый эскулап. — Какие у вас вопросы?

Баба потребовала себе кружку, покрывало и лопухов, чем поставила лекаря в тупик: в стандартном наборе госпитализированного дракона такие аксессуары не предусмотрены. Но лекарь заказ принял и обещал разобраться.

— Как я узнаю, что тихий час закончился? — спросила Баба, когда он проводил её до палаты.

— Мы покричим, — ответил вежливо эскулап и удалился.

Баба вернулась в свою пещеру и покорно улеглась на душистое сено. Временно покорно. Раз после тихого часа можно бродить, то она найдёт выход и сбежит отсюда, не сегодня, так завтра! Скоро вдалеке прокричали: «Тихий час исчерпан!» На полдник ей подали ягоды и орехи, принесли стопку свежесорванных лопухов. Она слышала, что за шкурой ворчали: «Нанесло же нам дракона-человека. Наших-то кормить надо раз в неделю, а эту — почти как драконёнка, аж четыре раза на дню, да ещё кружки с тряпками ей подай!»

«Ничего, птички, скоро я избавлю вас от неудобного дракона-пациента. Не люблю казённые дома — мне воля нужна. Дайте только выход найти», — жуя ежевику думала Баба. По свету надо было успеть оглядеться по сторонам. Теперь к людям ей пути нет, но и в Драконьих Горах можно жить, она уже пробовала. Побродит по лесам, пока суть да дело, а через месяцок, когда всё станет ясно и карантин пройдёт, вернётся к драконам, попросит убежища и вид на жительство. Если тут посоветоваться не с кем, то думать приходится одной своей Бабьей головой. Сидеть в пещере сиднем ей невмоготу: от этого беспокойство не лечится, а лишь множится!

Поела, умылась тёплой солоноватой водой. Захотелось пить. Из термального-то источника воды не напиться — гадость солёная! Пошла по коридорам вроде как опять с вопросом «где воды чистой взять», а сама всё выход ищет, и таки нашла. Огромный ход наружу без вахтёров, без решёток и запоров — иди не хочу. Баба шаг на волю сделала, осмотрелась: небольшая площадка для приземления у самого входа, дальше кругом заросли ежевики и малины плотной стеной. Ух… Издерётся вся, когда бежать будет. И вдруг кто-то сзади затрубил таким громогласным басом, что земля содрогнулась:

— Бежать без крыльев сложно.

Она оглянулась и замерла от страха и восхищения. Перед ней был такой огромный драконище, каких она доселе не видала. Красавец — хоть картину с него пиши, и ни одной противной бородавки. Чешуя его переливалась от серебристой до иссиня-чёрной, мощные лапы чуть косолапили, длинные ухоженные когти чуть закручивались, а три головы, одинаково огромные, но с разным цветом глаз, ладно сидели на одинаково толстых шеях: значит, все главные и все равны. И говорили они по очереди: одно слово — рыжеглазая, другое — голубоглазая, третье — зеленоглазая. От таких речей голова кру́гом шла.

— Да я ищу, где бы холодной свежей воды напиться, — залебезила Баба.

— Так слушай, — не обращая внимания на её слова, продолжил трёхглавый. — Мы все здесь, в этих пещерах — одиннадцать друзей Сейла, которые летали его из беды вызволять, — сидим на карантине. Никто нас не удерживает, никто не караулит. А всё потому, что мы — Драконы. Драконов не клетки и запреты сдерживают, а разумение. Ящур этот много веков назад наши предки изжили. Драконий род его после знать не знал, пока «добрые» люди нам неожиданный «подарок» не сделали и Сейла не заразили. Если зараза случайно разойдётся по Драконьим Горам, то каждый пятый взрослый дракон умрёт, а драконят погибнет бессчётно. Поэтому все мы приняли решение тут закрыться вместе с несколькими молодыми интернами-эскулапами, которые нам помогут друг друга выхаживать, пока не переболеем.

— Как же? Без врачей? — удивилась Баба.

— Лекари наши — большая ценность. Их мало, и они нужны всем гражданам драконам. Лекарями рисковать нельзя. С нами старейший Эскулап, который тоже летал на выручку Сейла. Он нам говорит, что делать — мы делаем, как можем. Если передо́хнем, то мы одни. Эти пещеры камнями завалят, а все остальные драконы живы будут.

— Я тут видела и банкира вашего, и юрист тоже здесь… — недоумевала Баба.

— И я здесь, тоже не последняя фигура в Драконьих Горах, — подтвердили гордо три головы дракона. — Я Трес, дипломат.

«О, какая большая шишка! А говорит со мной уважительно, не то, что юрист!» — подумала Баба и решила получить по случаю пару нужных ей ответов.

— Вот только я в толк никак не возьму вашей мудрости. Зачем, зная про ящур, полетели вы за каким-то Драконом-продавцом такой представительной компанией? Отправили бы туда обычных драконов, транспортников или воинов, и дело с концом!

— Как же по-человечьи ты рассуждаешь, Баба-Дракон! Настоящие Драконы свои опасные затеи на чужие головы не перекладывают. Что поделать, если у Сейла настоящие друзья оказались на самом высшем уровне? Драконы своих не бросают! — ответил дипломат с достоинством.

— Понятно… А может, вы знаете, почему мне запрещено из пещеры выходить, хотя передать ящур я могу, только если от одного куска с драконом грызть буду? — раззадорилась спрашивать Баба.

— Это потому, что ты — мёртвая Баба. Не должны тебя тут видеть. Много вопросов предстоит нам теперь с людьми разрешить. Ты, Дели, — человек-дракон, контрабанда, потому мы тебя и скрываем.

— Странное дело! Вокруг вас сейчас болото, самим не захлебнуться бы, зачем ещё и меня держать, контрабандную и опасную? Выгнали бы и всё! — воскликнула Баба, услышав такой ответ.

— Драконы своих не бросают. Так что решай сама, Баба-Дракон, как тебе дальше быть. Держать тебя силой никто не будет. Захочешь бежать — беги, а чистая вода по стене течёт три драконьих шага налево от пещеры, — протрубил Трес и, закончив аудиенцию, удалился в глубь норы гордой утиной походкой.

Глава 2. Ищущие да обрящут

Самый Великий занемог не ко времени. Лежал в лёжку ни жив ни мёртв: ни пальцем шевельнуть, ни голову поднять. Бывало с ним такое временами. Врачи говорили, что эта хворь называется «Временный уход силы» и её лечить нечем, только перележать можно. И он перелёживал, но не в опочивальне на мягкой перине, а в рабочем кабинете, при полном параде на жёсткой кушетке. Никто не должен был знать об этой его хвори, чтоб сплетни не пошли, потому всем говорили, что Правитель размышлять изволят, а если кто со срочным донесением прибывал, собирал Самый Великий всю волю в кулак, перебирался в большое кресло и принимал посетителя, после чего падал на кушетку обессиленный и снова в лёжку лежал. Могли пройти так и день, и неделя, и более… Когда он встанет вдруг — не угадаешь, и никто не знал, что с ним на самом деле творится. Никто, кроме Пасечника, живущего у него в потайной комнате за тонкой перегородкой.

Пасечник в такие дни вслушивался в тяжёлые вздохи, скрип лежанки и терпеливо ждал, когда его позовут, даже к пчёлам не выходил. В своей маленькой каморке, на плане означенной как платяной шкаф Правителя, он был теперь нужнее и, словно верный пёс, выжидал пробуждения хозяина, навострив уши.

— Ой, не ко времени за мной слабость пришла! Совсем не ко времени, — простонал Самый, с трудом переворачиваясь с боку на бок.

Всё тело болело от лежания, и повернуться лишний раз было геройством. Он тихо позвал:

— Выйди ко мне.

Из тайной дверцы появился Пасечник в своей неизменной мятой рубахе и мягких туфлях. Он молча сел на стул рядом с болящим, у изголовья, чтобы лучше слышать тихие речи.

— Поставь меня на ноги какой-нибудь своей лечебной настойкой, ведь наверняка есть у тебя! — попросил Правитель.

— Ни к чему это, — коротко отозвался Пасечник.

— Как же ни к чему? Того и гляди, драконы налетят с претензиями, встречу с ними надо готовить, а я валяюсь тут бревном с глазами, — тихо стонал Правитель, чувствуя, что с каждым словом остатки сил покидают его тело.

Сказал и забылся, улетел в свои грёзы, глаза помутнели. Пасечник поразмыслил немного и на манер голоса Самого Великого громко приказал:

— Пусть мне подадут отчёт разведки, что в Драконьих Горах происходит. Письменный!

— Будет сделано! — ответил неестественный голос.

Правитель от этих криков даже не очнулся. Пасечник тихо скользнул в свою потайную дверь, в каморке улёгся на узкую кровать на манер Самого Великого, закрыл глаза и стал ждать, когда его снова позовут.

* * *

Пустой город напоминал картинку, в которой художник поленился рисовать людей, ограничившись лишь домами и деревьями: неживых рисовать проще. Изредка кто-то пробегал по улицам в парандже, стучал в дверь продуктовой лавки с надписью «Закрыто на карантин», оглядывался по сторонам и, убедившись, что слежки нет, исчезал в приоткрытой двери, из которой появлялся через пару минут с руками, полными снеди. Окна ресторанов, тоже закрытых по причине карантина, были плотно зашторены, но и там кипела тайная жизнь. В их приоткрытые задние двери проникали парами или группами, тоже убедившись, что слежки нет, и вываливались оттуда уже сытые и пьяные. Попрошайки же не теряли времени даром: отслеживали нарушителей, скрываясь в подворотнях. Как только те выходили из запретного заведения, нищие кидались им в ноги с требованием: «Дай монетку, а то донесу», — и получали откуп тут же и без пререканий. Драные коты, права и свободы которых карантином попраны не были, стали настоящими хозяевами города: нагло растягивались посреди мостовых без машин, гоняли собак, с удовольствием дрались на опустевших площадях и устраивали утренние торжественные оратории, уверенные в том, что в них некому швырнуть камнем. Гнал их только звон пожарных машин, которые дни напролёт носились по городу от одного дымного столба к другому. Горожане, сидящие теперь по домам безвылазно, доставляли тушилам своими играми с огнём много хлопот: то курят в постелях, то благовониями дымят, то свечи роняют — от скуки взаперти балу́ют. Погорельцев приходилось выселять во временные бараки целыми домами.

Информационные листовки каждый день сообщали горожанам, что всё идёт по плану, врачи внимательно изучают ящур, бояться не́чего, но пока нужно сидеть дома. «Ещё немного», без указания границ, потому что Самый Великий был занят «думами» и отдать приказ об отмене карантина было некому. Его подчинённые такую ответственность на себя брать не решались. Им зачем?

По улицам рыскал карантинный патруль: трое мужиков в чёрном, которые ныряли в подъезды, долбили в двери, сверяли численность сидельцев с заявленной, потом раскладывали по столу портреты и спрашивали, видели ли домочадцы таких людей. Уходили или так же втроём, или уводили кого-то с собой, не объясняя причин. Горожане обеспокоенно поглядывали в окна: не идут ли «чёрные люди».

Вечером, когда жара спадала, Большой человек собирал у себя в кабинете работников с отчётами. Без малейшего интереса выслушивал, сколько сгорели, сколько чем заболели, сколько есть просят, сколько мозг выносят, и оживлялся только тогда, когда переходили ответчики к поискам Бабы. Зная его предпочтения, работники исправно докладывали количество заключённых под стражу «похожих на портрет» баб и пересказывали сплетни о «похожих». Сообщений было так много, что Большой человек тонул в бабах, будто в водовороте. Когда казематы затрещали от переизбытка узниц по швам, Большой решился и, надев паранджу, чтобы скрыться от любопытных взглядов, сам пошёл посмотреть, как же умудрились его работники набрать в городе столько загорелых мышцатых баб-ловцов полвека от роду? Увиденное повергло его в уныние. В казематах мыкались бабы всех видов и мастей: от стройных молоденьких блондинок до древних косматых старух, скрюченных временем. Набитые в камеры, словно сельди в бочку, они выли на все голоса, тянули руки сквозь решётки, умоляя их отпустить и ноя, что ни в чём неповинны. Потоками их слёз полы можно было мыть. Сырость развели и тяжкий бабий дух, который и под паранджу пролезал. Большой человек терпел, выискивал среди них глазами портрет, похожий на похоронную рамку, изъятую из Бабиной семейной избы. Никого!

На очередной вечерней сходке Большой орал дурниной. Подчинённые привычно пригнули головы, стараясь уловить в потоке бесконечных эпитетов в их адрес поручения, которые нужно выполнить. Большой человек повелел всем пленённым бабам повозить по дёснам ватой, якобы проверяя на ящур для оправдания казематного удержания, и отпустить немедля! Всех так всех. К утру женские казематы опустели. Заодно с невинными по приказу сверху были отпущены все нарушительницы закона, приговорённые провести век за решёткой. Знала бы Баба, как освободила всех заключённых баб одной своей похоронной рамкой, скольким воровкам и отравительницам дала билет в новую жизнь! Но Баба не знала…

И Большой человек не знал, что со всем этим делать, и до ночи метался по своему кабинету, будто раненый зверь, отбивая шаги с такой силой, что аж набойки с сапог отлетели. Он не донёс Самому Великому весть, что Баба жива, сразу, как она объявилась, — побоялся. Думал, лучше найдёт её и приведёт в соответствие с документами: мёртвая она и есть мёртвая, а когда именно таковой стала — не суть важно. Так всем было бы лучше, зачем зря тревожить большое начальство по мелочам? Приметной бабе в толпе не затеряться! По всем городам и весям велел искать такую. Думал, плёвое дело засечь бабу-ловца. Не удержится, словит коня, и тут-то они её и спросят, мол, кто такая? Где лицензия на отлов? А у неё ни документов справных, ни защитников хитроумных, а значит, место её в казематах, до которых вполне можно и не доехать. Сгинет доро́гой — и не придётся доносить наверх о своей оплошности, за которую и должности лишиться недолго. Но такое плёвое поначалу дело превратилось из-за идиотов-исполнителей в целую историю! Хорошо, что Самый Великий большую думу думает, а то б донесли ему уже о бабьем засилье в казематах и спросил бы он строго с Большого человека.

Солнце давно село, небо обсыпали звёзды, Правительственный дом опустел, а Большой всё не унимался, словно бегая по кабинету взад-вперёд можно было случайно наткнуться на какую-нибудь умную мысль, которая его из неприятности вытащит. В дверь постучали. Нет, скорее, в дверь поскреблись. Так тихо просятся войти только Очень Маленькие люди.

— Кого там ещё нелёгкая несёт! — гаркнул приветственно Большой человек и сам разинул тяжёлую дверь со свистом, потому как рабочий день завершился и все привратники уже покинули свои придверные посты.

Перед ним стоял Очень Маленький чиновник, и, хоть ростом он был выше Большого на целую голову, скукожился так, что стал размером с червя.

— Чего тебе? — поразился наглости тревожить его в столь поздний час Большой человек.

От метаний он стал совсем бордовым, взмок, как взмыленный конь, и пах, пожалуй, так же. Мокрые редкие волосы облепили неровно скроенный череп. Сапоги с отвалившимися набойками он сбросил, чтоб не дырявить доски гвоздями, и стоял на казённом полу бо́сый, но в кителе по форме.

— Я подумал, что надо бы сразу сказать, не ждать… может, важно… может, нужно… Простите, — мямлил визитёр и пятился от двери, готовый улизнуть в любую секунду.

— Ну, уж нет! Посмел явиться — излагай! А я померяю, какой величины важность меня в ночи потревожила, — злобно приказал начальник.

— «Чёрный патруль» сказал, что одна украшательница сразу узнала на картинке свою клиентку, и баба больше не тёмная и загорелая, а… — протянул Большому чиновнику свиток с жирным заголовком «Показания» дрожащий человек.

Большой взял бумагу, попробовал прочесть, но то ли почерк был неразборчив, то ли глаза его отказывались верить написанному, и оттого буквы сливались, как в слове «шиншиллы», ничего не понял. Он раздражённо вернул бумагу визитёру, приказав:

— Читай!

— Я, Баба номер БО 3212…

— К сути! — рявкнул Большой, и голос чтеца задребезжал, пропустив цифры и прочие ненужные глупости:

—«… работаю на Пригородном базаре в балагане «Бабий Рай». С неделю тому назад пришла ко мне баба с вашей картинки и попросила о смене еёного бабьего имиджа. В соответствии с заявленной потребностью была перекрашена мной в рыжий цвет, выбелена кожей и облагорожена до миловидности. Носит она мешковатое платье, и никаких мускулов, как в вашем описании сказано, не видно: всё платьем этим прикрыто. Вроде обычная, телесно богатая баба. Волосы я ей тоже остригла, и стала она как все, без особых примет. Чаевых не оставила. Спасибо не сказала. Больше мне рассказать нечего!» — закончил, наконец, визитёр и отёр пот со лба.

Он силился разгадать, угодил ли начальнику размером важности своего донесения. Похвалит иль поругает? Но вместо этого Большой, не меняясь в лице, повторил несколько раз: «Баба как все, без особых примет». Потом вдруг запел неожиданно тонким срывающимся голосом:

— Ры-ы-жая-рыжая, рыжая-бесстыжая!

Очень Маленький человек впервые был на докладе у большого начальника и не знал, как таким положено себя вести. Может, все они поют в ответ на донесения? Но когда плечи чиновника затряслись то ли от плача, то ли от хохота, ночной докладчик всё же попятился к лестнице, там оступился, кубарем скатился вниз, быстро вскочил, что-то бормоча перекрестился и бросился наутёк, чтоб не услышать окликов, если таковые последуют. Большой человек, развернувшись на пятках, шатаясь, углубился в кабинет и вдруг затанцевал вприсядку, напевая: «Ры-ы-жая-рыжая, рыжая-бесстыжая, на других похожая, Баба рыжеро́жая!» Задохнулся, оперся о стену. Панель неожиданно открылась, явив ему бар, полный разного рода и наполнения бутылей. Он поклонился бару в пол, достал огромную бутыль, полную мутной водицы, с шумным чпоком открыл пробку и стал жадно лить жижу себе прямо в широко открытый рот. Мутная водичка лилась и в рот, и мимо, стекала по багровой шее на его форменный китель, источая винный смрад, и изрядно промочила его, пока Большой в изнеможении не опустил опустошённую на треть бутыль. Он оглядел кабинет помутневшими, будто та водица, глазами, словно видел его в первый раз, издал невнятное: «Как все!» и рухнул, где стоял. Упавшая рядом с ним бутыль продолжила извергать из себя мутную водицу уже на пол: буль, буль, буль.

Глава 3. Солнечные лучи

До вечера Баба не выходила из своей больничной палаты. Приняла тёплую ванну, побродила по пещере, прикладывалась полежать на душистое сено и всё вспоминала встречу с дипломатом. Уж больно хорош драконище! А говорит как — заслушаешься! Слова его: «У Сейла друзья на самом высшем уровне» не давали ей покоя. Кто они, друзья Сейла? Пятерых она знает: Гоша-таксист, Ден-банкир, Эскулап-лекарь, Юрий-юрист, Трес-дипломат. Кто ещё-то? Допустим, и Квадро-мастеровой, и Майна-строитель тут, или Шиа-повар. Всё равно недокомплект. Любопытство раздирало её узнать всех, кто тут на «высшем уровне» изолирован. Да и про ящур этот надо разведать получше. А ну как она и вправду заразилась? «Как лечиться-то в лесу в одиночку? Помрёшь ещё опять…» — беспокоилась она.

Баба решила в ту ночь не сбегать. Успеется. Тем более, раз ей сам Трес на это разрешение выдал. Теперь это и не побег будет вовсе — торжественное отбытие Бабы, принявшей решение отбыть, и перед уходом можно со всеми попрощаться по-людски. К заходу солнца в её пещеру доставили невесть откуда взявшееся лоскутное покрывало, металлическую кружку, сдобную булку на ужин и сменную рубаху, явно мужицкую, но чистую, почти новую. «Серьёзные звери — серьёзный подход к делу! Что бы ещё себе попросить? Может, алмазов каких? Ведь и их добудут!» — думала Баба.

Когда солнце село и в коридорах прокричали «День иссяк, отбой!», Баба взяла новую кружку с крепко приклёпанной большой ручкой и пошла к выходу наполнять её водой. Звёздное небо было так близко, что, казалось, рукой можно звезду от черноты отковырять. Небо было такое, как тогда, когда бежала она от Сейла к людям за своим «спасением». Светляки любили заросли вокруг пещеры даже больше, чем душистые поля в само́й Больничной долине, и вокруг выхода свет от них стеной стоял — хоть булавки собирай. И ручей, струящийся по стене, был освещён без ламп и свечей. Непростое это дело — наливать в кружку воду, сочащуюся по отполированным течением камням. Пришлось палец подставить, чтоб по нему направить струйку. Он тут же закоченел от ледяной воды аж до боли. «Надо бы палочку себе организовать для управления водой, с ней сподручнее будет», — подумала Баба и пошла к светящимся кустам. Тронула их рукой. Обросевшая малина посыпала мелкие брызги, и Баба не удержалась, поставила кружку на землю и принялась умываться прохладной росой. За спиной послышались тяжёлые шаги. Из пещеры величественно выплыл дипломат, волоча за собой увесистый хвост.

— С ясным вечером, Дракон! — приветствовал он её. — Рад, что ты решила остаться с нами! Купаешься?

— Роса тут хороша!

— Хороша! — подтвердил Дракон тремя головами хором.

В ночном свете он был ещё прекраснее, чем днём! Чешуя переливалась, блеском отражая и мерцание луны, и светляков, будто он не из плоти был сделан, а из перламутра, как дорогая коллекционная кукла. Вдруг он вытянул все три свои шеи вперёд и уронил головы на колючие кусты. Раздался громкий треск. Из зарослей с писком вылетели потревоженные птицы, а Дракон выдохнул всеми тремя головами громко и с таким удовольствием, что Бабе захотелось сделать так же. Жаль, длина шеи и тонкая кожа не позволяли! Дракон пролежал так несколько минут, потом притянул головы на место. Кусты стали быстро расправляться, словно гуттаперчевая губка, и скоро снова обратились в неприступную стену.

— Уважаемый Трес! Простите за замечание, но Вы нарушаете больничные правила. Помните: в ночи не шуметь, днём не бузить, рыком не рычать, хвостом не стучать, — напомнил будущий эскулап, стоящий позади них в ожидании, когда можно будет вклиниться с таким замечанием, не портя досточтимому Дракону удовольствие от водных процедур.

— Помню, — потупив все три головы ответил дипломат, отчего из царственного Дракона обратился вмиг в нашкодившего драконёнка. — Невмоготу. Сушит — страсть, а губами по водопаду не хочу елозить, заразу разносить. Так попил.

— Начинается, похоже, — вздохнул интерн. — Вы меня зовите, если что, я Вас питьём обеспечу. Теперь его много надобно будет!

— Лекарей всего двое — на всех болящих вам не разорваться. Пока могу сам, не хочу эскулапов привлекать. Скоро слягу, тогда и набегаетесь, — оправдывался Трес, пытаясь сторговать себе хоть немножко свободы.

— Тем более. Если Вы, уважаемый пациент, тут рухнете невзначай, то до палаты Вас, такую громадину, просто некому дотащить будет. Перекроете собой часть площадки приземления, ограничите доступ санавиации. Режим надо соблюдать, он для всех писан! — настаивал интерн.

— Я хотел, чтоб как лучше было, — виновато прорычал именитый Дракон всеми головами по очереди и побрёл в свою палату.

— Чем выше должность, тем больше времени тратишь на уговоры. Чтоб клизму такому поставить, полдня на лекции с объяснением медицинских показаний и последствий процедуры уходит! Сложные пациенты, — пожаловался Бабе интерн и ушёл наблюдать за дипломатом.

Утром её разбудил обход: интерн аккуратно тыкал Бабу мордой в плечо.

— Уважаемая Баба! По-о-дъё-ё-ё-м! Время обхода. Завтрак скоро! Вставайте, Дели, солнце взошло. Пора!

Баба пригрелась, угнездилась в сене, и просыпаться не хотелось. Она лениво потянулась и спросила:

— Вы меня чем вчера на ночь напоили так, что я не шелохнулась всю ночь, аж бока отлежала? Спала как убитая! Уменьшите дозу умиротворительного, а то я в спячку впаду, как тот Сейл. Жив он ещё?

— Теплится, — печально откликнулся дракон.

Эскулап прятал глаза. Видать, дела были и правда плохи.

— Если теплится, то отвечать надо: жив! Чтобы веру не спугнуть, — строго сказала Баба, памятуя, как собратья лекарей её за неверие бранили, и интерн поглядел на неё с большим уважением.

— Не болит нигде? Язык, нёбо не саднит? — уточнил он.

— Не-а, — ответила Баба, проверив указанные места языком.

— Пасть откройте, пожалуйста.

Баба покорно открыла рот. Интерн взял в лапу огромную лупу и принялся тщательно что-то изучать.

— Ага. Хо-ро-шо, очень хорошо! Чистенько! — закивал дракон. — Теперь лапы, будьте добры.

Баба задрала ноги. Эскулап смутился.

— Простите, я оговорился. Крылья, конечно, руки которые! Пальцы растопырьте как можете.

И снова взялся за лупу. Осматривал тщательно каждый палец, ладошки, потом удовлетворённо выдал:

— Внешних признаков пока нет. В других местах нигде не взволдыряли? — спросил он и, увидев отрицательный ответ, резюмировал: — Ящура пока не выявлено. Если где заболит, зачешется или пупырь появится — сразу сообщайте мне. Хорошо?

Баба кивнула.

— И вот ещё что. Постарайтесь по палатам пациентов не шататься. Чем меньше контактов, тем меньше вероятность заразиться. Драконы все переболеют, это точно. К людям зараза меньше липнет, если не будете болтаться зря и с драконами обниматься, может, и избежите, — предупредил её умудрённый юноша.

— А как им болеют? — спросила Баба.

— Волдыри будут зудеть, дышать будет плохо, гореть будете. Там, где расчешете, отметины останутся, но помереть не должны. В древних свитках указано, что люди мрут очень редко, только ослабленные. Драконы чаще.

— Вот странности. Драконы же — силища, на натуральной мясной диете сидят, не пьют, не курят, блинами не объедаются. Не должны ж чаще помирать! — удивилась Баба.

— Ящур селится в пастях и на перепонках между пальцами. У человека одна всего голова, пасточка м-а-а-а-аленькая, и перепонки меньше, чем у лягухи. У драконов с головами, как повезёт, от одной и больше, а вот перепонки — целые крылья! Что ящуру раздолье, то ящеру — беда. Обмечет всего, как Сейла сейчас. Он первый, бедняга, и в него дозу влили на десять драконов…

— И долго так мучиться?

— Гореть с неделю. Остальное — как повезёт. Вы лучше не суйтесь в палаты-то. Себе дороже, — ещё раз настойчиво сказал эскулап-интерн.

— А лечат как?

— Солнечным светом волдыри выжигают и живой водой моют. Иного лечения нет!

После завтрака по коридорам вдруг разнеслось многоголосое пение, от которого Баба встрепенулась и пошла на звуки как заворожённая:

Горы вы, горы вы, горы вы высокие.

Строем гордым стоят скалы одинокие,

Камнепады шумят, по просторам летят,

Потревожить драконов хотят.

Горы, горы мои, берегите наш сон!

Должен выспаться сытый дракон.

В здоровенной конференц-пещере расселись многоголовые пациенты. Некоторых она знала, другие были ей незнакомы… Они пели дружно, всеми головами, сколько бы их у дракона ни было, расслаивая песнь грузинским многоголосьем. Интерн, как и Баба, в хоре не участвовал: сидел поодаль и слушал, щуря от удовольствия глаза. Она вопросительно посмотрела на него: не нарушение ли это больничного режима?

— Все многоглавые драконы с абсолютным слухом рождаются. А одноглавым обычно медведь на ухо наступил. Головная дискриминация повсюду! — сказал он и продолжил наслаждаться пением.

«Да им не надо нигде работать! Тяжести таскать, строить… Зачем? Драконам можно только петь! Петь, петь и петь, и люди за это будут кидать рыжуху к их ногам», — изумилась Баба их чудесному пению. Словно на свадьбе по любви побывала, такое удовольствие ей напели. Аж подвывала им потихоньку. У Бабы-то одна голова, и ей, как истинному одноглавому дракону, тоже медведь на ухо наступил.

Три песни спели драконы и разбрелись по своим палатам. Баба же в растрёпанных чувствах принялась искать того самого, единственного, с которым ей так хотелось повидаться, но не нашла. Спросила. Ей подсказали, что лежит Сейл в отдельном ящурном боксе, от входа направо и вверх по тропинке.

Вспомнила место: её сюда Гоша привозил на минутку, когда только прибыла в Больничную долину. Вход в этот огромный зал не был завешен шкурами, всё напрогляд, а в сводах пещеры наделано множество дыр, в которые врывались солнечные лучи. Сейл снова лежал недвижимый, без сознания. В обе пасти вставлены враспор палки, чтоб не закрывались, и два интерна своими хвостами пытались выправить головы несчастного пациента так, чтобы солнечный свет из дыры попадал змею прямо в рот. «И правда, лучами солнца лечат! Как же сложно лекарям без рук управляться! Крыльями не поможешь толком, только две курьих лапы, морды да хвост», — подумала Баба. То, на что у неё ушла бы минута, драконы делали чуть не час. Пристроив головы и разложив крылья Сейла под солнечными лучами, вымотанные интерны пошли вниз с горы. Баба припряталась за камнем, чтоб не бранили, что бродит не там, где надо, а когда скрылись лекари, снова вышла на Дракона смотреть.

Теперь она понимала, почему в глазах эскулапов была такая печаль по нём: Сейл таял. Шеи отощали, брюхо ввалилось. Из пастей текла слюна, а крылья безжизненно валялись не меняя положения, делая грозного Дракона похожим на половую тряпку, забытую в углу. Но вдруг одна его голова качнулась и упала на бок, убрав пасть из потока солнечного света. Баба секунду помешкала и шагнула в глубь пещеры, словно в омут.

Вблизи картина ужасала ещё больше: обмётанные волдырями воспалённые пасти и перепонки на крыльях хорошо бы на пачках табака рисовать для отпугивания курильщиков, но носить на себе такое никто не должен. Сейл приоткрыл один глаз на той морде, что отвалилась от солнца, увидел Бабу и невнятно промычал распёртой пастью:

— Э-и, у-о-и!

Что Баба однозначно поняла как: «Дели, уходи!» и ответила резко:

— Отдыхай, мордатый! Я тебя ещё не спасла из-под ящура, как ты меня из-под коня спас. Один-один будет, когда ты бабочкой запорхаешь. Так что не смей помирать! Слышишь, тварина?! Не хочу всю жизнь виной за тебя мучиться!

Дракон закрыл глаз. Баба вышла из пещеры, набрала разных камней в подол, вошла обратно, ссыпала их у стены. Вернулась к змию, развернула его тяжёлую голову так, чтобы лучи струились точно в пасть, поправила другую голову и методично подпёрла обе камнями, чтоб больше не валились. Поправила и крылья, подставив лучам самые пострадавшие места, приговаривая бабкин наговор, который та над ней читала, когда девчонкой она сладким объедалась и от этого покрывалась зудящей коркой: «Уходи, парша, с моего малыша. Сгинь, провались, от дитяти отцепись. Сделает здоровым бабкино слово!»

— Дели, ну что за дурная баба! — послышался за спиной неуважительный окрик интерна. — Теперь вот точно заболеете!

— Я не баба, я — дракон. Драконы своих не бросают! — ответила она грозно.

— Великодушного прошу прощения, — осёкся молодой эскулап. — Был не прав, вспылил.

— То-то же! Вам, безруким, с этой болячкой не совладать! Так что готовьтесь и меня потом лечить! Пока могу — помогу. И сена мне сюда притащите, чтоб было где передохну́ть. Я тут подежурю.

Перечить такому грозному Дракону будущий эскулап более не посмел.

Глава 4. Болящие и ещё раз болящие

Как обычно, утром отворились тяжёлые двери кабинета, тихо вкатилась небольшая тележка с завтраком на одной полке и свитками писем и донесений на другой. Разгона механизму хватило, чтоб доехать почти до середины комнаты. Двери закрылись. Самый Великий с трудом приоткрыл веки.

Каждое утро он открывал глаза с надеждой, что силы вернулись: встанет и пойдёт как ни в чём не бывало. Но нет, немощь снова при нём. Он подвинул ногу на край кушетки. Ещё одно усилие, и нога упала на пол. Потом другая. Упёрся руками в лежанку, помогая себе сесть. Несколько метров, отделяющих его от тележки, превратились в его глазах в непаханое бескрайнее поле. По счастью, потайная дверь отворилась. Вошёл Пасечник.

— Доброе ли утро? — спросил он, хоть и сам уже видел ответ.

Правитель уныло помотал головой. Карие глаза его теперь не горели огнём, провалились куда-то вглубь и смотрели тоже в глубь него, не желая встречаться с миром вокруг. Черты заострились, словно у покойника, сделав кончик носа и надбровные дуги на его белом лице слишком чёткими, как у ваяния начинающего скульптора-неумёхи.

«Ещё нескоро», — подумал Пасечник, толкая тележку поближе к кушетке.

Он сел поодаль на свой любимый, самый простой, добротный деревянный стул. Уставился в пол, чтобы взглядом не смущать Правителя.

Самый медленно взял с блюда раковину с устрицей, мизинцем спихнул с неё дольку лимона, высосал слизняка и передёрнулся.

— Сколько раз говорил им не подавать на завтрак устриц! Кто только составляет эту идиотскую «особую диету» для правящих? — проворчал он, как древний затухающий старик. — Овсянки бы ложку, самой простой, на воде…

Вяло поднял крышки на плошках: чёрная икра, свежая земляника, зелёный сыр. Овсянки нет. Высосал ещё одну устрицу, снова передёрнулся, жадно попил воды.

— Мёду принести? — спросил Пасечник.

Правитель представил приторный вкус мёда и снова передёрнулся.

— Посмотри, есть ли там что-то, что мне нужно осилить? — попросил он, кивком указав на бумаги.

Пасечник пробежал глазами стопку развёрнутых свитков. Прошение, прошение, прошение — подождут. Статистика тоже подождёт. Отчёт разведчиков о том, что у драконов делается. А вот это уже интересно!

— Разведка докладывает, — сказал Пасечник, взглядом уточняя, заинтересуется ли Великий.

Правитель лёг обратно на кушетку, вытянулся без наслаждения, жестом попросил прочесть документ.

— Докладывает агент по кличке Официант: «Никого из важных драконов нет в горах. Поговаривают, что все они на карантине, пережидают ящур». Агент Мастеровой пишет то же. Агент Портной — то же. Выходит, переговоры с драконами начнутся не ранее, чем через три недели, а то и месяц прождут. Пока главные пересидят карантин…

— Хорошо, — выдохнул Правитель и прикрыл глаза. — Устал… Забери завтрак. Мне больше не осилить. Ночью, похоже, снова вернулся сюда прежний Правитель. Измучил меня топотом. Грохотал так, что всё во мне дрожало. Не хочет он, чтобы я правил, — хочет меня изжить и сам править, вот и забирает у меня все силы. Где это видано, чтоб государством привидение правило? — голос его затихал, пока не стал еле слышен. — Как бы его отвадить сюда ходить?

Пасечник знал, что каждый раз в моменты слабости мерещится Великому его предшественник, к уходу которого в иные миры нынешний правитель приложил руку. С тех пор Самый боится приближать к управлению страной умных, сильных и талантливых в одной персоне, чтоб не постигла его та же учесть. Главная мерка допуска в управляющие — лизоблюдство, даже если мозгов чиновнику кот наплакал. И именно необходимость решать все проблемы за своих узколобых подчинённых приводит Правителя к измождению, слабости такой, что не пошевелиться, а не надуманное привидение. Пасечник и сам слышал прошлым вечером громкий топот, от которого аж стены дрожали. Кто-то живой и реальный каблуками стучал, но не хотелось советнику открывать Великому правды: пусть хоть в слабости за этим и без того излишне расчётливым человеком гонятся призраки. Голос Правителя совсем затих. Он погрузился в себя и снова отбыл из действительности в забытьё.

Пасечник взял ракушку с устрицей. Выдавил на неё сок из лимонной дольки. Зажмурился, приложил раковину к губам и быстро заглотил пряного моллюска. Он позавтракал ещё до утренней зорьки, и теперь можно было отведать и заморской дряни. Причмокивал языком, пока морской привкус ещё держался. Потом с удовольствием съел пару ложек икры, высыпал в рот всю землянику из чашки. Тщательно вытер руки о салфетку и вернулся к свиткам.

«Дайте на прокормление неимущих…» — отложим. Подождут.

«Поступают жалобы на бесчинства «Чёрного патруля» — туда же. Подождут.

«По указанию Большого чиновника из-под ареста освобождены опасные преступницы» — интересно. Надо будет подслушать, что в коридорах про это говорят. Кто-то, видать, копает под Большого. Пока в сторонку этот свиток, отдельно от всех.

«Жаркие погоды воспалили осушённые торфяные болота. Потребна отправка дополнительных пожарных команд, чтоб избежать разрастания огня. Градоначальник тушил не даёт, говорит, им самим мало!» — надо повыше положить, а то, чего недоброго, раздымятся торфяники. Пчёлы этого страсть как не любят!

«Потребна казённая сумма на перенос коровника прочь от Правительственного дома по Вашему повелению» — приятная новость. Надо переложить бумагу наверх, чтоб Правитель первой подписал, когда осилит.

«Поправки к Закону о ваянии нагой натуры» — подождут.

«Правила поведения обнаглевших котов на городских улицах». Как там назвал законотворцев Правитель? Казнокрады-сомнамбулы? Интересно, сколько комиссий работали над этими произведениями крючкотворства? Надо оставить «нагую натуру» и «кошачьи правила» в папке «Важное», пусть Самый прочтёт и встряхнётся, когда вернётся в силу. Такие бумаженции его очень заводят своей ненужностью и беспросветной тупостью! Будет на кого Правителю праведный гнев излить!

«Новые нормы по возведению бараков для работников на лесопосадках». Любопытно, о чём там? «Одноместные комнаты с ванными удобствами… Пятиразовое питание… Тихий час». Быстро же подсуетились казнокрады-сомнамбулы! Один лишь день на лесопосадках пробыли, а на будущий случай курортные условия себе решили навести и в меню для ссыльных устриц указать не забыли! Чем им так нравится эта слизь? Порвать бумагу и выбросить! Будем считать, что свиток мыши сгрызли. Нехай на нарах полежат и баланду похлебают в случае чего, жирок сбросят.

«Объяснительная. Смекалистый новобранец, увидевший сено на месте мёртвого дракона, не смог явиться по причине обметания губ его непонятными волдырями. Ввиду ротовых неприятностей вместо речи мычит несуразно. По выздоровлении будет явлен немедленно».

От прочитанного Пасечника бросило в холодный пот, и он почувствовал, как устрица из его желудка просится обратно. Резко встал, подышал, уговорил моллюска остаться на месте. Ещё раз перечёл объяснительную.

Он зарёкся давать советы Великому и держал этот зарок много лет. Один раз отступил от правила — и вот тебе, пожалуйста! Ящур! У новобранца, судя по описанию, именно ящур! Никак Пасечник не мог предположить, что зараза сохранила свою силу за много веков в обычном кабинете без особого сбережения. Читал в научных свитках, будто для сохранения ящура нужны специальные условия, а те колбы, что в их закромах просто так стояли, — скорее напоминание о названиях болезней, сгинувших несколько веков назад. Предполагал, что в дохлом драконе найдут его соплеменники только следы мёртвой заразы. Выходит, наврали научные свитки, и драконы и этот любопытный мальчишка заразились настоящим драконьим ящуром! Как бы из-за этого войны и реальной эпидемии не случилось! Не к добру всё это! Ясно ведь, кого Правитель при таком раскладе крайним выставит — советчика. Если так случится, то лесопосадки с жёсткими нарами покажутся Пасечнику раем. И что делать теперь?

В голове пчеловода образовался гул, словно ничего там нет, пустота и ветер. Он принялся уговаривать себя расслабиться, отвлечься, придумать, какая бы «сказка» подошла к вот такой ситуации и гнев Правителя ути́шила. Но ни одна «сказка» не может прийти в голову, в которой ураганом носится одна лишь мысль: «Да вашу ж змеюку!» Он изорвал прочитанную объяснительную в мелкие клочки, но в урну их не бросил, а забрал с собой в каморку, куда поспешил скрыться немедля. Там огляделся, покидал в дорожный мешок свои жалкие пожитки, выставил на вид три банки лучшего мёда и уже хотел уйти, но замешкался. Сел за крошечный, похожий на туалетный, столик и стал строчить что-то на грубой жёлтой бумаге. Прервался. Перечёл. Порвал написанное. Взял другой свиток, исписал и снова порвал. На третьем варианте удовлетворился. Разложил свиток на столе, углы банками медовыми придавил и ушёл. Мимо вишнёвого сада, мимо своих ульев в город, а потом и за ворота, подальше от города. Только его и видели!

* * *

Большой человек очнулся посреди своего кабинета во множестве разных луж, сотворённых и бутылью, и им самим прошедшей ночью. Голова гудела, словно растревоженный палкой улей. Веки набухли, руки набухли — весь он набух и стал бесформенным шаром, при нажатии на который появлялись глубокие ямочки. И зачем он не добрался до дома, а принялся за бутыль прямо в кабинете? Сейчас бы жена отпоила его рассолом, положила на лоб мокрое полотенце, уложила на мягкую перину…

Босые грязные ноги тоже раздулись на манер весенних лягушек. Не приведи случай, вызовут его «на ковёр»! «Что же было-то вчера? Что-то же было, не я же сам, с ничего, вдруг целую бутыль выглушил? Да нет! Не мог всю-то бутыль. Столько и коня вусмерть свалит, а человеку, даже такому мощному, как мне, и подавно не справиться, — думал Большой. — Значит, кто-то в гости заходил. Кто? Ай, как гудит голова, не даёт вспомнить. Нет, однозначно! Нужна мокрая повязка на голову, ноги в тазик и потом чистая кровать, потянуться в ней и уснуть на белых простынях! И жена, самым первым делом нужна сейчас жена. Нет, не первым делом. Первым делом надо сказаться больным, чтобы никто не дёргал и к службе не привлекал. И наверх пусть сообщат: болен, не беспокоить!»

Он отполз подальше от своих ночных луж, стянул со стола перо и свиток. Принялся писать пляшущие буквы: «Уважаемая жена! Приключилось с товим мужем нещастья: вчерась в вечеру явился ко мне нехороший человек, опоил, притравил и так и бросил в кабинете помирать. Но не бойся родная! Выжыл я. Однака потребны мне срочно: чистые бельё и кастюм, тапки самые большие, тряпица для утирки. Так что собирайся и иди ко мне скорее, родная, сама, без подмены, и никому о проишествии не открой. Так же возми большую бадью воды, мыла и ветоши. Всё сие сложи в большой мешок и явися немедля, как смогёшь. За сим остаюсь муж твой, от рук злоумышленных пострадавший. И похмельный настой не забудь!»

С трудом встал, уселся за стол, сложил свиток неровным конвертом, запечатал личной печатью, доковылял до двери.

— Есть там кто? — спросил, не открывая.

— Есть, как положено! — ответил бравый голос.

— Я прихворал сильно, нетрудоспособен. Наверх и вниз нужно об том доложить и бумагу эту экспресс-доставкой супружнице моей передать. Не голубями, ногами человечьими, и чтоб одна здесь, другая — там! — приказал и в щель бумагу просунул. — И ко мне не входить, никому! Болею! В горячке вошедшего могу покалечить невзначай.

Пыжиться вспомнить причины такого его бедственного состояния было сейчас без толку. Хмельной пчелиный рой в голове гудел и об стенки черепушки бился, тщетно пытаясь пробить себе дыру наружу. Большой человек зафиксировал голову руками, чтоб случайно не качнулась, и так и просидел в дремоте бездвижный до прихода жены.

Супруга явилась быстро и во всеоружии: не в первый раз её благоверного «опаивают и травят» на работе «злоумышленники», но лакей у дверей кабинета отказался её пускать наотрез.

— Не велено! — верещал он, распластавшись перед дверьми. — Болеют оне! Никого не пускать!

— Да дай я, дурень, ему скажу только, что пришла! Звал он меня, видишь бумагу? Сам повелел мне прибыть, — убеждала жена.

— Сейчас охрану позову! Охрана! — завопил лакей.

Уж он-то хорошо знал, что если не велено пускать, то в первую очередь перед супружницей надо костьми ложиться. За закрытыми дверьми может происходить такое, что от неё, как ни от кого, скрывать надо!

— Кого там несёт? — крикнул не вставая с кресла Большой человек.

— Милый, я пришла! А меня охрана прочь тащит! — завопила жена, увлекаемая под руки местными стражами порядка.

— Стой немедля! — Большой человек не мог разинуть двери кабинета и заорал громко, представляя, что там теперь происходит. — Жену отпустить и в двери впустить! Я сказал!

На этом недоразумение разрешилось. Супруга проскользнула в кабинет и ахнула: такого «опоённого и отравленного» она ещё в жизни не видала! Битый час над супругом колдовала, полы скоблила, дух от луж его изводила, но мутная жижа из бутылки пробралась-таки в щели, впиталась в доски, и спиртной смрад в кабинете стоял, как на винодельне. Аж захмелела баба, румянцем пошла, любви захотела. А с мужиком её какая сейчас любовь? В чистом костюме, умытый, побритый, но одутловатый и жёлтый сидит сиднем, из пузырька похмельный настой потягивает. На отёкших ногах — тапки, в глазах — печаль, в телесах — слабость. Какой из похмельного мужика любовник? Никакой!

— Ты, суженый мой, домой-то сегодня собираешься, или опять «злоумышленники» намечаются? — поинтересовалась мужняя жена.

— Ой, не знаю. Дойти бы! — отвечал супруг неласково. — Выпивать уж точно не буду. Неделю, не меньше!

— Так ты не торопись. Отлежись тут как следует. В тапках-то по улицам не пойдёшь — засмеют такого Большого человека без красивой обувки. Как ноженьки твои натруженные в сапоги новые влезут, так и приходи. Я тебя дождусь, ты же знаешь! — говорит жена лисой.

В глазах её искорки: похоже, построила себе весёлые планы на вечер без мужа. Только ему не до того. Никак не может вспомнить, что ж вчера его до «половой» жизни довело? Вроде баба какая-то рыжая ему мерещится, а как сюда попала и чем это кончилось — хоть убей, не помнит! Может, опоила его и украла что-то ценное? Сил нет проверять, а супругу о таком не попросишь, в опасениях не признаешься. Жена мешок с одёжей и ветошью собрала и уже на выходе углядела мятый жёлтый свиток под столом.

— Бумагу-то выбросить тоже, или нужна?

Смотрит большой человек на свиток, а там надпись: «Показания». Вот тут-то всё ему и вспомнилось!

— Лакея мне позови, — велел жене и даже поблагодарить за труды забыл, так сразу стал занят.

Лакей, когда в кабинет вошёл, пятнами от смрадного духа покрылся. А на Большого чиновника глянув, не удержался, охнул в голос: не человек перед ним — луна желтолицая!

— Что вытаращился! Меня пчёлы в нашем саду покусали, непредвиденное опухание приключилось. Стала супружница мне раны прижигать самогоном да бутыль на пол и выронила, дурная баба. И нет, чтоб шкалик, — целую четверть разгрохала! Вот мучусь теперь вонью и тут приём посетителей вести не могу. Так что организуй мне комнату для важных бесед и позови туда работника, который вот эту бумагу принёс. И срочно! Одна нога здесь — другая там, и обе обратно!

Через полчаса Большой человек принимал в переговорной вчерашнего своего пугливого визитёра, на этот раз вместе с его трусливым начальником, который, зная крутой характер руководителя, ночью сам пойти побоялся, подчинённого послал. Дурные вести лучше ведь самому начальству не носить. Гонцов, как известно, вешают, а не тех, кто донесения пишет.

— Так что ваша украшательница? Взяли уже её под арест? — спросил Большой сурово.

— Да как же можно? Вы ж повелели всех арестанток подчистую высвободить! — отчитывался начальник длинного.

— Как всех? Я же велел: «Всех схваченных по делу о Бабе отпустить», — возмутился Большой человек.

— Так все там сидящие и были схвачены по делам о бабах. Мужиковых там не было, и тех, что сами пришли, добровольно, тоже не нашлось. Все под приказ и подошли, — оправдывался Маленький человек. — Мы всё точно так выполнили, как вы написали!

— Час от часу не легче! А своя голова у вас на плечах на что?

— Своя голова маленькому человеку на то и дана, чтоб своё скудоумие осознавать и поперёк большого ума не встревать. Ваша голова всех наших вместе толковей будет, и приказа её мы ослушаться никак не можем! — подхалимствовал Маленький.

— А украшательницу-то вы по какому такому приказу отпустили? Неужто неясно, что в бумаге этой сказала она про ту самую нужную нам Бабу, которую мы днём с огнём ищем? — бранился Большой, то и дело разбавляя приличную речь крепким словцом.

— Она, вроде, всё сказала, зачем её арестовывать? — осмелился вмешаться длинный, который вчера приходил.

— А затем, глупый ты человек, что она и половины правды вам не открыла! Так всё складно у неё да ладно выходит, только это ж баба, и чтоб от бабы толку добиться, из неё надо все соки выжать, до капли. Откуда пришла клиентка, с кем пришла, куда пошла, о чём болтала в процессе её украшения? Украшательницу арестовать и пытать, пока всю правду из неё не выдавите! — повелел Большой человек.

Глава 5. Баба милосердия

Весь день не отходила Баба от своего Дракона. Крутила его пасти к свету, крылья перекладывала. Умаялась: тяжёлая оказалась «тряпочка». Давным-давно, в другой жизни, жила-была баба. Были у бабы малые сыночки, и как начинали они ныть низким голосом, так знала она: заболел мало́й. Брала его на руки и с себя уж не спускала, грела своим теплом материнским, качала. Бывало, горит дитё, мокнет, и она от него насквозь, хоть выжимай. Поменяет рубаху — и опять качать, забирать у дитяти злую болесть. Дракона не покачаешь, великоват. Думала: «Есть ли у Сейла мама, где она сейчас? Драконы ведь долго живут…»

Эскулапы приходили, каждый раз уговаривали её вернуться в палату, просили образумиться. И каждый раз она им отказывала.

— Сами-то ведь понимаете, что всё, поздно мне от ящура бегать. Встретилась я с ним — ближе некуда. Зачем мне уходить? — спросила Баба у молодых лекарей.

— Мы, пока ещё не все разболелись, стараемся сами управляться и других драконов к уходу за пациентами не привлекать, — ответили они.

— Так ведь не управляетесь же, зачем себя обманываете?

— Ваша правда, Дракон Дели! С вашими руками много сподручнее! — признали интерны и больше её не гнали.

Принесли Бабе еды. Вместе змия вертели — одной бы ей не управиться. А когда солнце земле поклонилось, строго наказали пациентке идти процедуры принимать. Завели Бабу в красивый розовый грот, посреди которого источник горячущий бурлит, в него трава накрошена. Дух стоит пряный, в сон от него клонит. Велели в источнике сидеть, пока не скажут вылезать. Она не усидела — чуть не сварилась, красная сделалась как рак. Выбралась до времени.

— Это что за чудо-процедура такая — меня в котле кипящем варить? — спросила Баба у лекарей. — И так уже омолодили без спросу донельзя, теперь ещё подвариваете по рецепту Конька-Горбунка?

— Пробуем от ящура вас, Дели, уберечь. Хоть и малая надежда, но есть, что он к вам не прицепится, — отвечали эскулапы уважительно.

После ванны стала Баба варёная, размякла, но упрямо хотела обратно в бокс к болящему вернуться. Эскулапы её у выхода задержали, велели отправляться спать к себе в палату.

— Солнца нет, крутить Дракона не надо. Надо спать и вам, и ему.

На всякий случай проводили её до постели, и, зная её неуёмный нрав, один караулил рядом, пока не провалилась Баба в глубокий сон: сказки рассказывал про коней в яблоках, Серых Волков и Бессмертных Кощеев.

Наутро проснулась Баба рано, бодрая. Подумала: «И правда, хорошая ванна! Хоть и таскала вчера весь день драконьи головы, а сегодня как новенькая». Собралась скорее к Сейлу на дежурство. Доро́гой услышала, как в своей палате фальшиво напевает песню Гоша-таксист. Значит, поднялся и он. Заглянула на голос.

— Дели, мира и жизни тебе! — обрадовался ей Гоша.

— Мира и жизни, Гоша, большего не надо! Как ты?

— Да как? Хорошо! Я-то болеть особо не собираюсь. Молодой ещё. Так, вскочит пара прыщиков и отпустит, — сказал ей Гоша весело. — Я ж тут как в санатории. Никто не визжит, не пищит, не дерётся, жрать не просит — красота и благоденствие!

— Неужто не скучаешь по драконятам? — удивилась Баба.

— Немножко, разве что, — признался он. — По полётам очень скучаю. Мне бы бочку закрутить из-под облака! Запретили. Тебя отпустили привезти и то чуть не переругались все, пока согласовали. С тех пор сижу. Крылья стынут, в небо просятся!

— Чуток потерпи. Скоро ми́нет зараза и налетаешься. Ладно, побегу. Дела у меня, — заторопилась Баба.

— Назначения?

— Ага. Они самые! — приврала Баба, чтобы избежать долгих объяснений.

— Придёшь сегодня драконьи песни слушать? — спросил таксист.

— Вряд ли успею. Увидимся! Мира и жизни тебе!

— Мира и жизни! — откликнулся весёлый Дракон.

* * *

В ящурном боксе всё было, как и вчера, только па́сти болящего закрыты на ночь, надо снова распорки ставить и поскорее под солнце подставлять. Эскулапы лили на голову Сейла воду, чем Бабу изрядно удивили. Это ей надо голову всё время мыть, а дракону-то зачем? Пояснили, что они его так поят. Драконы так устроены, чтоб пить дождь и росу: по чешуйкам вода стекает прямо в пасть. Очень удобная придумка тех, кто драконов проектировал.

— Мы ж не коты, раздвоенным языком-то не полакаешь.

— Точно, — улыбнулась Баба, представив дракона, лакающего из блюдца.

Когда разинули Дракону пасти, Сейл открыл глаза на главной голове, и было в них столько мучения, что захотелось Бабе сказать ему: «Потерпи, милок, вылечит тебя солнышко!», но сказала она:

— Что смотришь? Терпи давай, чудище! Нечего было всякую дрянь в рот тянуть!

Ей показалось, что Сейл усмехнулся её словам, шеей дёрнул. Уже что-то! Лекари Бабу под лупой снова осмотрели, убедились, что целая, без волдырей, разрешили ей быть рядом с Сейлом и крутить его головы к солнцу весь день, приговаривая: «Уходи, парша, с моего малыша!» Вновь сварили её вечером в кипящем котле и спать под сказки уложили, а утром поднялась она в пещеру к больному Дракону. И снова лежал он недвижим, только будущие эскулапы вокруг него суетились с лупами. У неё сердце упало.

— Что? — кинулась она к ним.

— Рубцуется! — воскликнул будущий эскулап.

— Издох? — не поняла Баба.

— Рубцуется! — повторил интерн и носом указал на болячки на крыле.

— Это хорошо или плохо? — не понимала Баба.

— Это хорошо. Может, ещё и… — начал было лекарь, но осёкся.

— Договаривай, — велела ему Баба.

— Может, выживет, — сказал интерн тихо.

— Громче! — настаивала Баба. — И без «может»!

— Выживет, — сказал почти уверенно будущий лекарь.

— Ему сил не хватает. Сколько он уже не ел? Одной живой водой и жив! — подхватил второй.

— А давай его кровью попоим! Жевать-то он не может, языки и нёба разнесло, а на крови, глядишь, и окрепнет маленько, — предложил первый. — Надо главного Эскулапа спросить, верно ли думаю.

— Ой… Ну это вы, ребята, как-нибудь без меня организуйте… Я пока пойду концерт драконий лучше послушаю, — сказала Баба, которой даже представлять себе эту процедуру не хотелось.

* * *

В амфитеатре оказались сегодня всего два поющих, совершенно ей незнакомых дракона с пятью голосами на двоих и Гоша-таксист зрителем.

— А остальные-то где? — тихо спросила Баба, чтоб не мешать представлению.

— Да начало их ломать и крутить. Заходит ящур подлый, видать, понемногу. По палатам сидят, маются.

— Расскажи хоть, эти кто? Я их не знаю совсем, — спросила Баба.

— Накачанный трёхглавый — Майна-строитель.

— Про такого я слыхала. А второй?

— Второй, двуглавый — законник наш, Поль.

— Как законник? А как же юрист? — удивилась Баба.

— Юрист он юрист и есть. Консультант местный. Коммерсант, чтоб им крысы не видать. Юрист больше болтает, а этот — настоящий, всеми нашими законниками управляет, — с гордостью сказал Гоша. — Очень серьёзный Дракон, уважаемый!

— Мне говорили, что Драконы сами законы соблюдают, по уму и без принуждения. Выходит, неправда это? — вспомнила Баба слова Треса.

— Те, что здесь, разумеется, соблюдают. Здесь драконы самые сознательные, потому они все при власти и в особом почёте. А молодёжь, недоящеры, бывает, такого наворотят — чешуя дыбом! И людей опять же в Драконьих Горах полно, за ними глаз да глаз нужен, сама знаешь.

Баба загибала пальцы, считая известных ей теперь драконов. Гоша наблюдал за этим действом с любопытством.

— Вот везёт же вам, людям. Такое богатство у вас есть — руки с пальцами! И в носу поковырять, и почесать где — всё вам удобно! — воскликнул он с искренним восхищением.

— Вот везёт же вам, драконам. Такое богатство у вас есть — руки-крылья. Летать вы умеете, бочки крутить, — откликнулась Баба эхом.

Гоша довольно ощерился в ответ всеми бессчётными жёлтыми зубами.

— Ты зачем свои пальцы гнёшь? — спросил он наивно.

— Считаю я так, чтоб не сбиться, сколько я уже друзей Сейла тут знаю. Гоша-таксист, Трес-дипломат, Ден-банкир, Юрий-юрист, Майна-строитель, Поль-законник, Эскулап-лекарь. Четверых не хватает!

— Ещё Квадро-мастеровой. Его легко узнать: он трёхглавый и железом звенит, потому что у него в крыльях полно усиливающих пластин. Он мне вон какой тюнинг сделал, — сказал Гоша и гордо поднял крыло с несколькими хитрой формы управляющими подкрылками. — Истинный гений! Ещё Гаец-транспортник. Единственный тут четырёхглавый, чтоб следить во все четыре стороны за соблюдением правил воздушного движения. Вот с ним мы в контрах: штрафует меня нещадно за выкрутасы. Правила лётной безопасности блюдёт, как лекарь заздравную клятву. Никому спуску не даёт: ни своим, ни чужим. Ещё Ген-генерал, главный наш вояка. Он одноглавый. Его ни с кем не перепутать: говорит приказами, держится гордо и огроменный, как скала. И Фор-лесничий тут. Старый Дракон, двуглавый, одна голова у него слепая, другая глухая. Ведун. Ух, интересный! Всё знает, что съесть можно, чем лечиться, чем отравиться. На него даже птицы без страха садятся. Поговаривают, что он последние сто лет мяса не ест, только врут наверняка — какой дракон без мяса проживёт? Вроде, никого не забыл…

— Я думала, тут Шиа тоже…

— Не-е. Куда там! Шиа из его ресторана не вытащишь! Он на своей кулинарии помешанный. Да и с пятью головами не нагуляешься: сложно с ними управляться. Всё время как в детском саду живёшь, и никакой надежды, что повзрослеют! Он у нас эксклюзивный, пятиглавых мало. На особом счету.

— Ничего себе, сколько у Сейла друзей! И один лучше другого! — восхитилась Баба.

— Друзей у него куда больше! И поэты, и художники, и музыканты, и учителя, и циркачи, и тяжеловесы — да всех не перечесть. Он же продавец. Всех нас соединяет и знает куда отправить, когда, кому, что нужно. Выручать его полетели самые сильные. Ну и я примостился, по соседской дружбе, — поскромничал Гоша.

— Ты волдыри свои на крыльях лекарям показывал? — вдруг сменила тему Баба, которая заметила красные бугры, когда Гоша ей тюнингованными подкрылками хвалился.

— Не-а. Они не от того. В полёте, видать, натёр, — ответил Гоша. — А если и ящур проклятущий, то я ж молодой, быстро переболею. Так, пара почесушек!

— Ты покажи — лекарям виднее. Я пойду, а то заболталась с тобой совсем! Уж и песни отпели. Всё, я на процедуры…

* * *

В боксе Сейла лекарей не было. Баба поправила Дракону пасти, переложила крылья. На перепонках действительно появилось много корочек, как у детей на сбитых коленках. «Рубцуются», — подумала Баба. На улице послышалась возня, тяжёлое дыхание и лепет лекарей: «Дойдите только, уважаемый, Вы тяжелы, нам не дотащить! Шажок, шажок, ещё шажок. Вот так. Передохнём немного и снова пошагаем». Баба выглянула из ящурной пещеры.

Будущие эскулапы сопровождали тяжёлого дипломата по направлению к ней. Он, похоже, уже плохо видел и плохо соображал, шатался. К ним присоединился Гоша. Он перелетел вперёд и, как маленький катерок ведёт огромный лайнер, указывал величественному Тресу направление: «На меня, на меня давай. Правее, левее, ещё левее. Поворачивай…»

Баба спряталась в глубине пещеры, чтоб не затоптали. Дракона довели почти до самого Сейла, и, когда скомандовали «Ложись!», дипломат рухнул как подкошенный. В сравнении с Сейлом это был, пожалуй, вполне себе здоровый дракон: пасти обметало немного, языки распухли, носы не дышали, но до Сейловых струпьев ему, к счастью, было далеко. При том чувствовал себя змий тоже очень плохо, стонал, ослаб и отказывался есть.

— Болезнь его развивается как написано, — говорили интерны. — Сейла люди в ящуре «искупали», потому ему так тяжко. Остальным будет попроще, их мы должны вытащить!

— А его мы обязаны вытащить, — поправляла их Баба.

«И откуда эти тонкоголосые малявки столько знают?» — думала она, восхищаясь образованностью и трудолюбием юных лекарей. Сменяя друг друга, будущие эскулапы всё время проводили рядом с пациентами. Чуть что — лупу в лапу и изучать. С помощью Бабы им стало сильно сподручнее. Конечно, с такими огромными драконами, как дипломат, ей одной было совсем не сладить: втроём-то еле управлялись, вертя его к свету, но «руки с пальцами» оказались в нужное время в нужном месте. Она ловко перекладывала опухшие раздвоенные языки — главный источник страдания драконов. Без лупы Баба всё видела вблизи, и от её зоркого взгляда не скрывалось ни одно пятнышко. Все на солнце выставляла — выжаривать.

— Второй пошёл, — сказал будущий лекарь с горечью в голосе, завершив обследование нового пациента бокса. — «Жара» начинается. Скоро тут станет тесно.

* * *

Через три дня в карантинной пещере лежали в лёжку уже пять взволдырявших ящуром драконов. Но главное — Сейл был жив. Он весь покрылся коркой, по-прежнему был очень слаб и не мог говорить, но он был жив! Даже бредить начал, когда ему распорки из пасти вынимали вечерами. Всё пытался себе полётную лицензию продлить и уверял кого-то, что это он же, просто голова у него одна осталась. Видать, в забытьи казалось, будто отрубили ему и вторую голову, бедолаге.

Однажды вечером припозднилась Баба, намаялась, прикорнула случайно рядом с Сейлом на его соломе. Вдруг слышит — шаги и шорох чешуи по камням. Входят оба интерна и несут в зубах что-то большущее, прикрытое пологом.

— Уважаемые драконы! — говорят тихохонько лекари. — Если кто вдруг не спит и в сознании, закройте глаза и не открывайте, пока не велим. Сейчас состоится процедура, крайне для вас неприятная, но для жизни необходимая. Благодарствуем за понимание!

Бабе и боязно, и любопытно — страсть! Что ещё за процедуру удумали? Перегородили драконы вход этим «нечто в коробе», плотно шкурами затянули, отчего в пещере стало почти темно, только звёздный свет в дыры и пробивается. Пошуршали, повозились, железным засовом лязгнули, и вдруг загорелись в темноте зелёно-жёлтые огни парами, заметались. Баба перепугалась ещё больше: никак чупакабру какую притащили? А только слышит вдруг: «Мяу, миу, мур-мур-мур!» Коты! Как пить дать коты! Снуют вокруг, шарахаются от драконов, один кот на неё прыгнул и, почуяв тепло человечье, прильнул — не отогнать. Баба позвала тихо: «Кис, кис, кис», и пошли к ней глаза круглые ластиться, об неё тереться да уркать. Видать, оголодали по ласке-то.

— Дели, никак и вы здесь? — спросил будущий эскулап в темноте.

— Здесь я. Уснула случайно, задержалась.

— Вы уж простите! Не хотели вас этой жути подвергать. Это мы санобработку котами делаем. Фу! Но без этого не обойтись. Крысы идут к своим любимым драконам, а допускать их нельзя никак, иначе растащат «одеялки» заразу по долине. Приходится их кошачьим духом отпугивать и этих противных хвостатых тварей привлекать для проверки, не пробралась ли какая шустрая, — оправдывались интерны.

Коты вокруг Бабы сгрудились, урчат трактором, да так, что своды трясутся.

— Не переживайте. Я баба котолюбивая, мне урчалки в радость, — успокаивает их Баба, а сама спинки гнутые гладит не нагладится.

— Фу, гадость невыносимая! Котятиной несёт, от урчания в дрожь бросает. Кончайте уже скорее с этим! — взмолились драконы те, что в сознании.

— Терпите, уважаемые! — увещевали лекари. — Это как лекарство!

Баба помогла по окончании процедуры убедить котов обратно в клеть залезть. Интерны уверили её, что в Больничной долине под котов отведён целый пещерный комплекс и пребывают они там в наилучших условиях. Разве что без кошек, чтоб не плодились.

— Это какие такие у мужиков могут быть без баб наилучшие условия? Тем более у котов? Живодёры вы чешуйчатые! — возмутилась Баба, но стала ежевечерне на процедуре кошачьей обработки с удовольствием присутствовать и помогала ещё пациентов на ночь соломой укрывать, чтоб не переохлаждались: без крыс-одеялок плохо драконам болезным.

Глава 6. Упорхнувшие бабочки

Тяжёлое настало в Драконьих Горах времечко. В карантине все, кто ещё мог двигаться, подключились к уходу за болящими. Больные драконы стонут на все голоса и головы, душу рвут. Лучше б песни пели! В боксе толчея: один раны к солнцу крутит, другой воду льёт, третий потерпеть уговаривает. Гоша переквалифицировался, стал транспортным драконом: на быстрых крыльях носится между пещерами, кому лекарство, кому еды, кому соломы свежей несёт. Интерн один тоже слёг с ящуром, заразился, но на замену ему тут же свеженький появился, такой же молодой. И слышно эхом по всей ящурной пещере из каждой пасти, которая ещё говорить может: «Уходи, парша, с нашего малыша. Сгинь, провались, от дракона отцепись. Сделает здоровым драконье слово!»

А как же граждане драконы? Остались ведь бедняги на полном самоуправлении в Драконьих Горах. Один Верховный Дракон у них и есть теперь, но его почти никто не видел, и где он, не знают. Он только на Высоких советах председательствует. Кто видел, как летает Верховный Дракон, говорят, что застит он крылами своими полнеба. Кто слышал, как говорит он, утверждают, что звучит он таким трубным гласом, от которого и птицы, и драконы с неба замертво валятся. Чтобы избежать подобных потрясений, слышать и видеть его могут только самые сильные главные, те, что нынче закрыты в Больничной долине. Закрыты потому, что решили люди уморить род драконий на корню, вытащили из схронов своих древнюю хворь — ящур, хотели над Драконьими Горами разбрызгать и всех драконов заразить. Но прознали о том главные Драконы, полетели к людям, бились с ними три дня и три ночи, отняли у них ящур и весь выпили до капли, чтобы следов его ни в одном из миров не осталось. Так сберегли своих граждан драконов от малых драконятушек до седых стариков и болеют сами за весь их драконий род. Вот как думают граждане драконы в Драконьих Горах, и потому ни один из них законов не нарушает, скорость не превышает и даже грибов волшебных не ест. Все исправно просят по утрам и вечерам: «Да пребудет с главными драконья Сила» и терпеливо ждут больничных новостей. Вот такие они, драконы эти.

Баба истаскалась, ни рук ни ног не чует, дням счёт потеряла. Все похожи как один: лови солнце, крути бо́шки, гладь котов — вот и день пролетел, и, засыпая, об одном лишь просишь: «Только бы день пришёл ясный, только бы солнце!» Стало ей не до ванн и капризов. Какие времена, такие и прихоти. Пропитание себе сама добывает: в зарослях птичьих гнёзд с яйцами и ягод полно, орехов ей подвезли в запас, тем и жива. От беспокойства своего излечилась на корню. Беспокойство — болезнь бездельников, работой лечится лучше, чем пилюлями.

Драконы свою помощницу опекают, как могут. Пальчики цепкие хвалят, под лупой каждый день рассматривают, просят себя беречь. За свою окончательно признали: стали при ней крепко выражаться, а это самый верный признак близости, когда с тобой можно слов не подбирать. Баба «солёные» словечки и сама любит. Беседы с такой приправой стали куда приятнее. Но почти все с ней на «Вы», с большим уважением. Гоша ей персональный трансфер между пещерами организовал. Только свистнет ему — а свистеть Баба умеет почище соловья — летит её «карета». Баба приноровилась без седла летать. Тому, кто на конях скачет, плёвое дело и на драконе удержаться. Это, конечно, полётом и не назвать: пара взмахов низёхонько, вдоль стеночки, но всё равно почётно иметь персонального водителя, особенно когда за день так набегаешься, что ног не чуешь.

Как-то утром пришла Баба в ящурный бокс, всех драконов проверила, чтоб солнце пастями «ели», подошла поближе к Сейлу. Малая голова его пока в себя не пришла, глаз не открывает, слюной каплет, а большая бредит опять: «Я тебе Бабу дёшево не продам! Она теперь не просто Баба, Дракон-Баба, и стоит оттого в сто раз дороже. Так что готовь большой кошель, а лучше слитки!»

Разозлилась Баба: «Вот же тварина хвостатая! Я ему «Сгинь, парша, с моего малыша», а он, подлюка, даже в бреду меня продаёт!» Развернулась и пошла прочь. Вдруг кто-то её сзади за подол ка-а-а-а-к хватанёт! Баба взвизгнула так, что в горах камнепад случился. Оглянулась: смотрит на неё довольная Драконья морда, губами болявыми ощерилась, глазом озорным блестит.

— Что ж ты так орёшь, режим нарушаешь? У меня вторая голова ещё в забытьи пребывать изволит, а ты разоралась!

— Змий ты! Чуть душа не отлетела! Я для него по свалкам да ночлежкам вшей кормила, прибаутки ему читала, морды его слюнявые крутила, а он, поглядите — кусаться! — завопила Баба, а у самой слёзы счастья на глазах.

Так бы и шлёпнула его по носу наглому, да нельзя пока. Сдержалась…

— Думаешь, я до анабиоза был гад, а проснулся прекрасным принцем? — спросил её Сейл, уверенно держа одну голову и собрав крылья.

И вдруг поднялся на лапах. Перед ней стоял Дракон. Ледащий, дрожащий, местами чешуя с него облезла, образовав отвратительные на вид проплешины с розовыми краями, весь в коросте, одна голова висит безжизненно… Перед ней стоял страшенный, немощный, но абсолютно живой дракон-доходяга!

— Да хотелось бы, чтоб принцем. Зря, что ль, я над тобой целыми днями колдовала? — стараясь радости своей огромной не открывать, говорила Баба.

— Если хотелось принца, то надо было меня поцеловать. Ты целовала? — спросил Сейл нахально.

— Фу! Представить себе противно! Гадкого, вонючего, шелудивого такого целовать! — засмеялась она в ответ.

— Вот! Поэтому-то ваши мужики в чудищ никчёмных со временем и превращаются. Мужику ласка нужна, а вы ему морду крутить горазды, а целовать забываете! Вот потому обратное превращение и совершается! — объяснил Сейл как будто серьёзно.

— Ты, принц, ложись давай, а то как бы не рухнул. Лапы-то слабые ещё совсем, — велела ему Баба строго на манер лекарей.

— И что ж, ни одного вопроса не задашь? — подколол её Сейл.

— Задам, дай время! — пообещала Баба.

Ушла она поскорей наружу, припряталась за камнем и плакала, чтоб никто не видел. Драконы ведь не плачут, от слёз драконьих земля выгорает.

* * *

Большие двери кабинета отворились с тихим скрипом. Слышно было, как катится по полу тележка. «Надо ввалить ответственным за то, что двери не опекают!» — подумал Самый Великий, отрыл глаза и сел на кушетке. Такая первая после пробуждения мысль может в голову прийти, только если…

Да, так и есть: он сидит, он голоден, он хочет кого-то выдрать, а значит — он излечился от своей хвори! Слабость отпустила его, как обычно, враз, словно её и не было. Правитель резко встал. Перед глазами поплыли чёрные круги, шатнуло так, что еле на ногах удержался. «Ничего, пройдёт!» — подумал он, подкатил тележку к креслу, сел на край и принялся жадно есть. Устрицы, ягоды, сыр забрасывал в рот, не разбирая, запивал то водой, то соком, то молоком. Вкусы мешались, но не вкуса хочет голодный — голодный хочет пищи!

Закончив трапезничать, почувствовал в животе тяжесть аж до рези. Подумал снова: «Ничего, пройдёт!» Пару раз в год приходила к нему эта слабость, и он привык от неё «просыпаться». Несколько дней всё тело будет в капризах, но, главное, оно будет теперь его слушаться, и голова будет работать!

Самое худшее, что может случиться с любым правителем, — это хворь. Можно держать всех вокруг в узде, быть самым сильным и умным, но когда болеешь — не до великих дел. Чтобы править, надо хотеть править, а когда болеешь — хочешь лежать и больше ничего, и не до правления тебе. Как раз момент такой слабости телесной уловил когда-то Правитель у своего предшественника, и через две недели хвори — заболел тот животными коликами, от которых крутило его жутко, — был Самый уже на его месте исполняющим обязанности. Только покажи окружающим слабину — тут как тут чёрны вороны, печень твою клюют! Судя по устрицам к завтраку, на сей раз никто под него подкопов подкопать не успел. Сколько же он пролежал слабым?

На столе высились внушительные стопки свитков. Самая большая, по обыкновению, то, что можно смело класть в долгий ящик; та, что поменьше — важно, но не срочно; самая крошечная — дела, не терпящие отлагательства. Так помогал ему обычно разбирать дела во время «слабости» Пасечник, определявший «вес» каждой бумаги безошибочно. Но в этот раз ждала Правителя и четвёртая стопка, скорее даже куча бумаг, наваленных рядом со столом на тумбочку. Что-то новенькое, раньше его тайный советник в четыре стопки бумаги не складывал…

— Зайди ко мне, — позвал Самый Великий вполголоса.

Из потайной двери никто не вышел.

«У пчёл своих, наверное», — подумал Правитель и позвонил в большой зычный колокольчик. Двери отворились при первом же ударе язычка о звуковое кольцо. Перед ним предстали два бравых мо́лодца, подтянутые, ладные, ко всему готовые.

— Почему дверь скрипит? — начал Правитель, чтобы сразу показать, что время «большой думы» у него завершилось и начинает он во всём порядок восстанавливать.

— Будет исправлено! — хором ответили мо́лодцы.

— Тележку заберите. Пасечника ко мне позовите. Совет Главных чиновников с докладом обстановки завра в полдень.

— Будет исполнено!

Вот и поговорили. Великий не хотел сам браться за бумаги, чтоб не зарываться в пустых вопросах. «Просыпаться» нужно быстро и только с самыми важными делами в обнимку. Стал ждать советника, подошёл по обыкновению к окну посмотреть на народ. Площадь была пуста, затянута пластами дыма, и раз ветер не гнал по ней обёртки и рекламные свитки, значит, пуста давно. Местами над городом высились столбы чёрного дыма. Неужели они всё ещё держат карантин? Струсили сами отменять? Какой же сегодня день? Сколько его не было? Где же этот любитель пчёл? Хотел уже снова звякнуть в колокольчик, поторопить, но в дверь постучали и сообщили:

— Пасечник!

— Пусть войдёт.

Вошёл загорелый дочерна невысокий ладный мужик. В одной руке он держал баночку мёда, другой нервно теребил шляпу пчеловода.

— Мира и жизни Вам, уважаемый Правитель! По вашему распоряжению прибыл немедля.

Правитель нахмурился, схватил колокольчик и принялся трясти его так неистово, что язычок сорвался и со звоном отлетел в стекло шкафа. Стекло разбилось, осколки с шумом посыпались на пол.

— Кто это? — гневно спросил Правитель у вбежавших молодцев, один из которых тут же кинулся собирать стёкла, а второй застыл, готовый к приказаниям.

— Пасечник, — ответил застывший.

— Я вижу, что не верблюд. Позовите ко мне придворного пасечника. Моего пасечника, — сказал он спокойно, отчеканивая каждую букву, чтобы больше разночтений не случилось.

— Дело в том, что пока придворный пасечник отлучился, меня поставили исполнять его обязанности. Я принёс Вам мёду на пробу, чтобы Вы могли убедиться, что… — затянул загорелый мужик.

Правитель метнул в него такой молниеносный взгляд, что новичок благоразумно оборвал неугодную речь, не договорив.

— Старый Пасечник отлучился. Дата прибытия неизвестна. Временно исполняющий обязанности пасечника прибыл по Вашему распоряжению, — отчитался молодец, который застыл.

Второй молодец, собирая зачем-то стёкла в ладони, поранился, полилась кровь, и он, не зная, как её унять, сложил осколки в одну пригоршню, а другую подставил снизу, сберегая пол от капель крови. Правитель опустил глаза долу, чтобы не видеть всего этого нелепого безобразия; потом, не поднимая их, тихо произнёс:

— Позовите уборщика. Поменяйте колокольчик. Идите.

По поводу пасечника распоряжений не было, поэтому загорелый мужик остался стоять в его кабинете. Правитель видел только его ноги в стоптанных наспех начищенных сапогах. Он повторил ещё тише:

— Идите.

Пасечник, не понимая происходящего и своей в этом вины, промямлил:

— Ну я, что ль, банку-то тогда оставлю… На пробу…

Правитель поднял на него жгучие карие глаза. Перепуганный пасечник поставил липкую баночку на стол рядом со стопкой свитков и быстро выбежал из кабинета. Правитель подошёл к столу, взял банку. На столешнице от неё остался круглый липкий след. Проверил банку на просвет, наклонил туда-сюда. Жидкий свежеоткачанный мёд был чист, прозрачен и играл пузырьками — всё как надо. Вдруг Самый Великий резко развернулся и с силой швырнул банку о стену. Она не разлетелась, хлюпнула, растрескалась, и осколки поплыли вниз по гладкой стене вместе с мёдом, словно жидкая смола.

«Что случилось у Пасечника? Бабушка умерла, хоронить уехал, наследство получать? Говорил же, что у него нет никого…» — подумал Самый Великий, нажал на панель двери в стене и отправился искать ответы в своём платяном шкафу.

Правитель никогда не бывал в каморке Пасечника. Она походила на монашескую келью с узким оконцем. Жёсткая кровать из сколоченных грубых досок была аккуратно застлана лоскутной холстиной. Маленький сундучок под окном. Грубый табурет у крошечного стола, больше похожего на туалетный столик, на котором, придавленный тремя баночками мёда, лежал жёлтый лист, исписанный ровным почерком.

Самый слышал, как в его кабинет вошли уборщики, гремели там осколками, тёрли стену и переговаривались:

— Лютует хозяин-то. Гляди-ка, всё перебил! Никогда с ним такого не было. Видать, думу тяжкую надумал.

— Не наше дело! Знай себе три да помалкивай, пока языка не лишили!

«Здесь и правда слышно всё, до каждого вздоха» — подумал Правитель и стал читать.

«Однажды мальчуган решил подшутить над мудрецом. Он поймал красивую бабочку, аккуратно зажал её в кулаке и, ощущая её трепетание в своей ладони, подошёл к мудрецу с вопросом:

— Скажи, мудрец, у меня в руке мёртвая или живая бабочка?»

Правитель раздражённо оторвался от свитка. «Зачем он оставил мне эту набившую оскомину притчу, известную даже школьнику?» — подумал он, но заставил себя продолжить чтение.

«Мудрец внимательно посмотрел на мальчика и спокойно сказал:

— Я не могу сейчас отвечать на твои вопросы. Я занят созерцанием. Это важное занятие, которое не стоит прерывать, но с удовольствием выслушаю тебя после вечерней зорьки.

Мальчуган согласился и стал ждать вечерней зари, зажав кулак. Скоро бабочка перестала трепетать. Он раскрыл ладонь и увидел, что она мертва. Мальчишка был настырным и, как солнце село, изловил вечернего мотылька, и снова пришёл к мудрецу с вопросом:

— Скажи, мудрец, у меня в руке мёртвый или живой мотылёк?

Мудрец кивнул ему, показывая готовность дать ответ на вопрос, закрыл глаза и, немного помолчав, промолвил:

— У тебя в руке нет ни бабочки, ни мотылька.

— Как же нет! Вот же он, — закричал обиженный мальчуган и разжал ладонь.

Мотылёк вспорхнул и улетел. Мальчик закричал в гневе:

— Но он был, был! И бабочка была, и мотылёк! Я их ловил, сам, и нёс тебе!

Учитель открыл глаза, улыбнулся и сказал:

— Ничто не приносит человеку так много боли, как вера в то, что всё в его руках».

Правитель перечёл свиток трижды. Сначала сложил его аккуратно и убрал в карман, потом достал и медленно разорвал. Поборол желание швырнуть в стену и эти три банки мёда. Обернулся в поисках места, куда выбросить обрывки. Сидя на табурете, он заметил, что под кроватью у Пасечника ровными рядами стоят баночки с мёдом. И под столом у Пасечника ровными рядами стоят баночки с мёдом. Он подошёл к сундуку, открыл его: сундук тоже был заполнен баночками с мёдом. Правитель словно наелся этого мёда глазами, во рту появился сладкий привкус. «Привкус нищеты», — презрительно подумал он и поспешил в свой огромный, уже пустой, кабинет.

«Упорхнувшая бабочка? Как зло ты надо мной посмеялся за мою к тебе доброту! Никаких больше заумных мудрецов-благотворителей! Нужным чиновникам обязательно платить щедро, с избытком. Так щедро, чтоб были должны, обязаны, не могли позволить себе просто встать и уйти, как этот предатель! Пусть лучше недоумки, чем хитромудрые! Бросил меня в болезни! Что ж, посмотрим, любитель сладкого, кто ты: бабочка или мотылёк?» — подумал Самый Великий, звякнул новым колокольчиком и рявкнул в открывающиеся двери:

— Пасеку сжечь! Сегодня же!

— Будет исполнено! — ответили ему, и двери затворились.

Глава 7. Горы плакали

Ночную грозу Баба не слышала, но, проснувшись утром, сразу поняла: дождь пролился. Воздух в её пещере стал прохладным и пах дождевыми червями. Рассвет красными лучами пробрался в её маленькое оконце. Рано ещё… Вылезать из-под покрывала не хотелось, но раз уж взялась быть «Бабой милосердия», то нечего ныть. У неё неплохо получалось: большинство драконов шли на поправку и их выписывали в обычные палаты-пещеры. Молодые интерны, которых было уже четверо, совсем оправились от ящура и работали в полную сиу. На удивление быстро отмаялся ящуром юрист, который в горячке распухшим языком умолял Бабу простить его прошлые выходки по отношению к ней, в бреду просил его не бросать, а как пришёл в себя, так сразу принялся зазнаваться и спорить головами друг с другом и с персоналом. За суетность был он выписан из бокса раньше времени и долечивал раны, выползая «загорать» на площадку перед пещерой самостоятельно: там его «прения» никому не мешали.

В ящурном боксе побывали почти все друзья Сейла. Не лучший повод для знакомства, но какой уж есть. Баба знала теперь не только каждого лично, но и, в некотором роде, даже внутреннее устройство друзей Сейла. Не видела Баба лежащими проныру-Гошу, отказывающегося болеть наотрез, и стариков Фора и Эскулапа, которые были изолированы где-то в верхних пещерах. Они не касались Сейла при проведении операции по его спасению, не помогали его тащить, лишь сопровождали действие на безопасном расстоянии силой самых мудрых в Драконьих Горах голов. В их возрасте ящур и смерть — одно слово. Драконы не хотели рисковать своей огромной ценностью, но без толковых подсказок им бы с заразой не справиться, поэтому были мудрейшие из мудрейших рядом, закупоренные в верхних гротах вместе с молодыми интернами запаса, которые при необходимости выходили из укрытия и пополняли ряды лекарей на передовой новыми силами.

Из всех болящих драконов большие опасения вызывал Сейл, одна из голов которого по-прежнему отказывалась приходить в себя, несла несусветный бред и шеей была слаба. Не держалась голова, словно у младенца. Её пришлось подвесить ему на здоровую шею, как больную руку людям на перевязи закрепляют. Но ещё большей неожиданностью оказалась встреча с ящуром силача-законника Поля. Мощный Дракон болел очень тяжело: обметало его хуже, чем Сейла, будто ему тоже по целой колбе ящура влили в каждую пасть. Был законник, как и юрист, амбидрако: обе его головы — самостоятельные личности, и страдал он от этого вдвойне. Они приходили в себя поочерёдно и каждый раз переживали, как чувствует себя вторая голова. В отличие от вздорящих голов юриста, головы законника, Пол и Поль, крепко дружили, а если и спорили, пока были здоровы, то вежливо, бережно, выказывая друг другу бесконечное уважение. Когда разболелись, то, едва придя в себя, одна голова справлялась: «Как чувствует себя мой дорогой Поль? Не сильно ли страдает? Хватает ли ему солнца?» и «Как дела у моего ненаглядного друга Пола? Могу ли чем-то помочь, чтобы облегчить его страдания?» Засыпая, головы просили передать проснувшейся другой голове пожелания выздоровления и их скорой встречи. Баба ни у одного дракона не видела таких дружных голов. Они очень скучали друг по другу, но встретиться никак не могли: видимо, сил больному Дракону хватало пока только на бодрствование одной головы. Позавчера одна из его голов, Пол, стала очень плоха: стонала слабо, язык начал темнеть, горло отекло. Не помогали ни солнечные лучи, ни живая вода, ни дурно пахнущие препараты, которыми молодые эскулапы принялись смазывать пасть. Вчера она не очнулась ни утром, ни днём, ни вечером. И самое ужасное: она больше не бредила, не сопела, не стонала — молчала и вовсе не подавала признаков жизни. Интерны её и тёрли хвостами, и давали ей нюхать перечную настойку, от которой драконы обычно смешно чихают, и поливали водой — ничего. Вторая голова, Поль, видя эти реанимационные процедуры, с ума сходила от переживаний! «Надо вставать и идти к ним. Вдруг очнулась голова-то?» — подумала Баба, потянулась, откинула покрывало, поднялась и решительным шагом отправилась на улицу.

Поляна перед пещерой была тщательно вымыта ночным ливнем, заросли вокруг примяты ветром, а маленькая струйка ручейка рядом с входом, после дождя превратившись в небольшой водопад, шумела и брызгалась. Баба остановилась полюбоваться на воду ненадолго. От влаги и прохлады её потрясывало, но эта красота мимолётна: скоро опять превратится водопад в хиленький ручеёк, ползущий по стеночке. Надо успеть наглядеться!

— Доброе утро, Дели! Мира и жизни вам! — окликнул её один из интернов.

— Мира и жизни, большего не надо, уважаемый будущий лекарь! — откликнулась Баба.

К стыду своему, она так и не научилась различать интернов по номерам, уж больно они походили друг на друга. Они не обижались, понимали. Дракон подошёл к ней поближе.

— Красиво! — сказала Баба.

— Дождь наплакал, — ответил он дежурно, словно не видел в воде красоты, и спросил: — Вы дрожите? Озноб?

— Да, прохладно после грозы, — успокоила она его и, чтобы заодно успокоить и себя, продолжила: — Сколько дней уже прошло с начала ящура?

— Больше полмесяца, — ответил дракон.

— Значит, я уже не заболею. Так ведь?

— Мы не знаем. Детали картины хвори людей нам неизвестны: мало записей, — честно признался интерн.

— Что-то я своего персонального водителя не вижу второй день… Гошу-проныру отправили куда-то по делам? — поинтересовалась Баба, видя, что дракон водопадом совсем не вдохновлён, а значит, вести с ним беседы о погоде-природе бесполезно — только по делу.

— Дели, пойдёмте, пожалуйста, со мной, — позвал молодой лекарь вместо ответа на её вопрос.

— Ну, пойдёмте. Что случилось-то? Сейл жив? — спросила она, почувствовав неладное.

— Да, Сейл жив. Пойдёмте, пожалуйста, — настойчиво повторил неразговорчивый интерн.

Они прошли мимо ящурного бокса вверх, на гору. Дракону было трудно подниматься по узенькой тропинке над обрывом, местами он перелетал с камня на камень и потом терпеливо ждал Бабу, которой карабкаться было всё сложнее. Ноги гудели от напруги, но она поспевала за ним как могла. Чем выше они поднимались, тем холоднее становилось. Баба уже клацала зубами.

— Долго ещё? — спросила она с надеждой.

— Почти пришли. Вон площадка, — ответил дракон, указывая направление головой. — Только вниз не смотрите!

Интерн взлетел, а ей пришлось карабкаться по почти отвесной скале, сбивая пальцы. На большой площадке перед наглухо затянутым шкурами входом в пещеру собрались все четверо интернов, работающих с болящими. Не успела Баба отдышаться, как один из них громко сказал:

— Мы все здесь.

— Дели с вами? — послышался голос откуда-то из глубины пещеры.

— Да, — ответила Баба. — Мира и жизни вам!

— Мира и жизни, большего не надо! — ответил ей хор из низких и высоких драконьих голосов.

Интерны склонились почтительно, как будто сквозь шкуры их могли видеть из пещеры мудрые Драконы. Баба тоже невольно наклонила голову.

— Хорошо. Прежде чем мы начнём обсуждение, я скажу пару слов, — сказал низкий голос. — Дели, я Эскулап, старейший из лекарей Драконьего Мира, и говорю тебе: никогда ещё не ступала в Больничную долину хилая нога человеческая. Прежде чем принять решение привезти тебя сюда, мы долго совещались, и я был против твоего прихода, считая тебя человеком. Драконы уверяли меня, что ты Дракон в человеческом теле. Я не верил. Сегодня я прошу тебя простить моё неверие. Ты — настоящий Дракон. Твои руки, твои слова, твоё умение бороться помогли нам победить эпидемию. Да, да, именно так! Ящур побеждён. Драконы идут на поправку, и я от лица всего Управляющего совета Драконьих Гор выражаю тебе наше восхищение твоей драконьей мощью. Прими нашу благодарность, Дракон Дели.

Баба не знала, что надо отвечать на такие речи. Она умела поворачивать драконьи морды к солнечным лучам, но говорить, как положено в Драконьих Горах, пока не научилась. Посмотрела на интернов с недоумением. Один из них шепнул ей: «Принимаю с почтением».

— Принимаю с почтением, — громко сказала Баба.

— Я Фор, старейший хранитель того, что растёт, течёт и движется, — сказал другой низкий хриплый голос, — не имел радости видеть тебя раньше, Дели. Но я вижу тебя сейчас в делах твоих и присоединяюсь к словам лекаря. Прими и мою благодарность, Дракон Дели.

— Принимаю с почтением, — ответила Баба на сей раз без подсказок.

— Теперь к делам медицинским. Докладывайте! — повелел голос Эскулапа.

— Наши проблемы на сегодня. Главная — Пол. Эта голова так и не выказала признаков жизни. Язык её посинел, глаза на свет не реагируют, при сжимании зрачок не восстанавливается. По медицинской шкале эта голова дракона мертва.

Баба от ужаса забыла и то, что стоит над высоким обрывом, и все сказанные ей слова благодарности. В пещере зазвучали приглушённые голоса. Мудрейшие держали совет. Интерны молчали и ждали их вердикта, склонив головы.

— Мы приняли решение, — ответил Эскулап. — Готовьте гильотину. Мёртвую голову нужно отсечь сегодня до полудня вместе с шеей, под корень. Обрубок прижечь.

Интерны подтвердили, что вердикт принят к исполнению.

— Ещё одна наша проблема: Гоша-таксист, который долгое время носил под металлическими подкрылками ящурные волдыри, не показывая их на свет. Сейчас оба крыла его воспалены и уже не от ящура. В раны попала и чёрная плесень, и драконья чума, и гниль. Волдырей ящура на других местах нет, но Дракон весь горит, без памяти. Ни взвары, ни плесень, ни человечий самогон, ни грибной настой не помогли. Изолировали его, как вы велели, прямо в палате. Сегодня краснота перекинулась с крыльев на бока и ползёт дальше по его телу.

И снова зазвучали глубоко в пещере совещательные голоса. На сей раз Эскулап ответил быстро:

— Мы приняли решение. Следом за головой Поля отсеките Гоше крылья. Обрубки прижечь.

— Нет! — закричала Баба, нарушая все драконьи приличия. — Гоша не сможет жить без полёта! Нельзя ему крылья рубить! Он на этих крыльях таскал на себе всё, что было лекарям и пациентам потребно! Ему благодарность должна быть больше, чем мне!

— Если Гоша будет жить, то Гоша сможет жить, Дели. Гоша — Дракон. У Драконов так, — ответил ей терпеливо Эскулап.

Баба умолкла, понимая, что лекарь прав, но не в силах смириться с его правотой.

— Наша третья проблема — ма́лая голова Сейла, — продолжил интерн. — Воспаление спало, а она в себя так и не приходит, бредит. Мы подвязали её на тряпицу, но она мешает Дракону восстанавливаться, висит лишним грузом и несёт не-пойми-что. Все известные методы пробуждения мы перепробовали — не помогают.

Баба, предвидя ответ Совета мудрых лекарей, залилась горючими слезами. Расчехлили драконы гильотину! Уж лучше б не благодарили вовсе, лишь бы не слышать всего этого! Мудрейшие, как назло, совещались долго, и она уже хотела было сбежать вниз, но интерны остановили. Наконец, зазвучал голос Эскулапа. Баба заткнула пальцами уши, чтобы его не слышать, но всё равно разобрала каждое слово.

— Мы приняли решение. Висящая в тряпице голова без сознания лучше, чем её отсутствие. Пусть пока повисит. Бред её слушайте, в бреду пациенты много нужного им для здоровья говорят. И Сейла переводите в обычную палату, довольно ему в боксе место занимать. Его ящур позади. Головная слабость — последствие ящура. Пройдёт. Ждём её возвращения. Сейла кормим усиленно.

— Благодарим мудрейших за вердикты, приступаем к исполнению! — ответили интерны хором.

— Дели, твои руки теперь очень понадобятся для перевязок. Поможешь? — спросил Эскулап из пещеры.

— Помогу, — угрюмо ответила Баба.

Хотя ответ про голову Сейла её неожиданно порадовал, но за Поля и Гошу она очень беспокоилась. Совет закончился; судя по тяжёлым шагам и шуршанию чешуи, драконы ушли глубоко в пещеру. Баба пыталась вспомнить, какой же интерн её привёл сюда, но отличить их по-прежнему не могла, поэтому обратилась ко всем четверым:

— Предупреждать же надо, уважаемые, куда ведёте! Я бы подготовилась, настроилась, покрывало тёплое припасла опять же… — сказала обиженно Баба.

— В курсе «Как ведут себя люди» говорится, что если человека предупредить об ожидающих его сложностях, то он испугается и постарается от них сбежать. Мы побоялись, что вы вообще не придёте, если скажем заранее, о чём пойдёт речь, — пояснил один из интернов.

— Так и есть. Человек постарается избежать трудностей. Мне кажется, если ёжика или дракона предупредить заранее, то и они постараются, — обиделась Баба.

— Предмета «Поведение ёжиков» нет в нашей программе, и за них мы отвечать не можем. А вот Дракон примет трудность и постарается её поскорее пройти. «Чем с большим числом трудностей справляешься, тем умнее становишься» — так драконы думают. У нас даже зачёт по трудностям есть, — серьёзно ответил ей интерн, недоумевая, по какой неизвестной логике драконы в голове Бабы вдруг очутились в одном ряду с ёжиками.

— Тогда расскажите мне, любители трудностей, как вы меня отсюда спускать собираетесь? — уточнила дрожащая Баба, глядя вниз, на почти отвесную стену, по которой она вскарабкалась.

— Какая тут есть трудность? — спросил другой интерн. — Надо идти той же дорогой, что пришли, и всё.

— Что говорится в «Поведении человека» о том, что люди вверх умеют лезть лучше, чем слезать? — уточнила Баба.

— Ничего не говорится, — признались будущие эскулапы.

— Или вы двоечники. Подумайте своими единственными головами! Я, когда вверх лезу, могу глазами видеть, за что мне цепляться и как удержаться. Вижу свой путь вперёд, говоря премудростями. А на пятках-то у меня глаз нет! Вот вам и трудность для зачёта, — пояснила Баба.

— Так вы развернитесь и спускайтесь головой вниз, — серьёзно предложил ей интерн, и поняла Баба, что её предыдущие восторги от их познаний связаны были исключительно с наличием чуть выше Пещеры Мудрости, в которую молодёжь гоняла за правильными ответами. Сами они пока глупы и зелены, словно неспелые ранетки.

— Я ж не ящерица вам! Не могу я вниз головой! У людей строение другое. Учите матчасть!

Видимо, за наличие рук и ног с пальчиками будущие лекари считали людей очень на ящериц похожими, и заявление Бабы стало для них откровением. Но интерны не растерялись, тут же организовали консилиум, на котором постановили: заявить внесение дополнений в программу обучения будущих эскулапов, изменив тему «Отличие людей от лягушек» на «Отличие людей от лягушек и ящериц»; для транспортировки Бабы вниз применить детские носилки для переноса травмированных драконят.

«А что, так можно было?» — подумала Баба, вспоминая свой утренний нелёгкий подъём, но решила не уподобляться юристу и прения по этому вопросу для экономии времени не открывать.

Самый шустрый из интернов быстрёхонько метнулся вниз и притащил большую грубую сеть, которая и оказалась носилками для драконят. Баба в ней устроилась будто в гамаке, и два интерна спустили её с горы словно рюмочку хрустальную. Страшновато и холодно было лететь в раскачивающейся авоське, да ещё всё время чудилось, что верёвки развяжутся и вывалится Баба прямо в пропасть. В зубах у Сейла было надёжнее. В корове было противнее. Про Гошино Драко-такси лучше не вспоминать. «Всё-таки немножко соображают, хвостатые недоэскулапы», — признала Баба, разглядывая сбитые о скалы пальцы, которые нужно было беречь для будущих перевязок.

Вытряхнули её у ящурной пещеры, и все пятеро: четыре интерна и дрожащая Баба — вошли туда не поднимая глаз. Баба думала, что они сейчас как-то аккуратненько Поля подготовят, а потом уж скажут ужасную новость, но Драконы прямолинейные, как колодезный журавель. Выстроились у входа в рядок, попросили всех, кто может, проснуться и очнуться и вывалили как есть вердикты Совета Мудрецов. И прибавили ещё:

— Нам боязно, мы никогда с большой гильотиной не работали, даже на практических занятиях, но постараемся сделать всё от нас зависящее.

Поль не издал ни звука, повернулся живой головой к умершей и стал смотреть на неё безотрывно, прощаясь с другом. Вдруг в пещере начала вспыхивать то тут, то там солома: Драконы плакали, и горела от их слёз земля.

Глава 8. Сила огня

Мешкать было нельзя. Сейл, которому гильотиной голову уже рубили, как знающий практик вызвался помочь в проведении процедуры. Баба спросила, может ли она на действе не присутствовать? Драконы посоветовались и постановили, что на самой операции руки им не понадобятся, но подготовить гильотину и проверить остроту лезвия сподручнее руками. Баба согласилась с условием, что её после подготовки сразу из операционной удалят, чтобы она рыданиями своими их сосредоточению не мешала.

— Спасибо, Дели. Мы знаем, что людям такое тяжело. Вы — настоящий Дракон! — сказали интерны, и все Драконы склонились почтительно, подтверждая их слова.

Операционная располагалась на другой стороне долины, но полёты напрямую для карантинных под запретом, чтоб заразой на территорию не накапать. Положили Бабу, завёрнутую в лоскутное покрывало, снова в авоську и понесли в обход, над горной цепью. Следом летели Сейл и Поль, оба с подвязанными к здоровым шеям бездвижными головами. Для них это был первый после выздоровления полёт, поэтому слабые ещё Драконы, к тому же не привыкшие летать с одной лишь головой, вынуждены были присаживаться и отдыхать по пути. Их на всякий случай сопровождал один интерн и самый здоровый из всех излечившихся, юрист, который уже «разлетался» и взял на себя обязанности Гоши по доставке грузов.

Интерны подлетели к оперблоку сзади, чтоб не заразить ненароком его основную часть, быстро разобрали заваленный камнями запасной выход. Спешили, скидывали валуны прямо в пропасть, отчего по всем Драконьим Горам разнёсся жуткий гул, заставив граждан драконов встрепенуться, где бы они ни были, и сказать: «Да пребудет с вами драконья Сила!» Слова эти нужно было огнём подпитать, так что все драконы принялись срочно собирать поленья и огненным своим дыханием зажигать огромные костры, чтобы добавить Драконьему Миру силу огня. Взметнулись в небо тысячи чёрных столбов дыма, и даже люди увидели, как почернело над Драконьими Горами небо.

Огромная, как на площади перед Правительственным домом, гильотина почти упиралась в потолок небольшой пещеры, в которую драконья лапа явно не ступала добрых пару десятилетий. Вся пещера вдоль и поперёк затянута была паутиной. Интерны вдруг начали громко ругаться: «Будь прокляты эти люди! Чтоб они котами подавились! Чтоб им всю жизнь чесаться и не мочь почесать!» Баба подумала, что-то не спорится, но, набрав в себя достаточно злости, интерны пыхнули в пещеру такими огненными струями, что вся паутина враз сгорела, а само помещение прошло нужную предоперационную дезинфекцию. Вот только Бабу они забыли предупредить, чтоб вышла. Лишилась она от их злости и бровей, и ресниц, и волос разом и приобрела несмываемый аромат палёной куры. Всю её рыжую «миловидность» враз стёрли. Хорошо, что мокрая от полётов над горами рубаха не вспыхнула, а лишь просохла. Баба не стала ругать их за бестолковость. Отрастут ресницы-то, а головы у драконов только в сказках отрастают!

Нож гильотины был покрыт рыжими пятнами ржавчины; верёвка, удерживающая его на высоте, обветшала от старости. Когда Баба проверяла пальцем остриё, нож сорвался и застрял на полпути. Хорошо руку успела отдёрнуть!

— Развалюха! — воскликнула Баба. — Нет ли другой, поновее?

— В основных операционных есть маленькие. Они в работе, исправные, но ими такой громадине как законник можно разве что палец раздробленный прооперировать. Голову — никак.

Интерны испугались, что с задачей не справятся, хотели было лететь обратно в карантин советоваться с мудрыми, но время не пускало: до полудня велено им было мёртвого Пола отсечь.

— Эх, молодёжь! Не сдали зачёт по трудностям, двойка вам и пересдача, — подбодрила их, как могла, Баба.

Баба-ловец дома, на Коньей Горке, всегда сама ножи точила, а уж с верёвками и подавно управлялась виртуозно. Профессия! Велела интернам свою авоську для переноски распустить на верёвки. Пошла наружу искать подходящий точильный камень. Когда вернулась, сетка была уже распутана. Подсадил Бабу интерн на своей могучей шее к верхушке гильотины, привязала она верёвку к ножу гордиевым узлом, подняли драконы лезвие вверх, а второй конец Баба на швартовый узел к прочному сталагмиту примотала. Подивились интерны Бабиной премудрости и ещё больше её зауважали, хоть больше уж и некуда. Встали друг против друга, головы склонили, соорудили из шей своих драконий помост. Взобралась на него Баба и стала острый нож камнем чистить и подтачивать. Как раз к прилёту Поля с Сейлом управилась.

Сейл про Бабин опалённый внешний вид ни одной шуточки не отпустил, побеспокоился только, не обожгли ли её стажёры. Полю велено было ждать снаружи, но он отказался. Пояснил, что должен знать, какая процедура его ждёт, и быть готовым к любой трудности. Драконы, они такие Драконы! А вот юрист вглубь не пошёл. Сказал, что гильотина — худший кошмар, который может ему привидеться как адвокату, и рыжая голова Юрия к нему не готова.

— Застрюёт нож-то, — сетовала Баба, — а должен лететь как по маслу. Как его разогнать — не знаю.

Сейл обошёл вокруг, примерился здоровой головой к месту отрубания и воскликнул:

— Лети́ть-опалить! А не та ли это гильотина, которой с меня голову рубили? Уж больно знакома! — спросил он у интернов.

Те в ответ развели крыльями.

— Криво она стоит, — изрёк пациент-законник. — Потому и «застрюёт». Надо отровнять. Эх, нам бы Майну сюда!

— Майна ещё не здоров, не долететь ему, — ответили интерны.

Баба не зря, выходит, на площади сидела, когда там гильотину строили. Видела, как мужики камень на верёвке вешали. Тогда не могла понять, зачем они так развлекаются, а тут дошло! Привязала небольшой камень к остатку верёвки, к гильотине подвесила, и стало видно, что и правда стои́т она набекрень. Драконы подсуетились, камни под одну сторону подложили, так и отровняли. Баба показала им, как за верёвку потянуть, чтоб нож сорвался, проверили пару раз: летит лезвие идеально, до́низу! Подняли нож снова на высоту, закрепила Баба верёвку швартовым, проверила опять остроту найденным загодя пером. От прикосновения разлетелось оно в пух. На всякий случай сызнова камнем по лезвию прошла и попросила её в карантин вернуть, чтоб развития событий не видеть, не слышать. Перед отлётом шёпотом спросила Сейла:

— А наркоз-то где?

— Шутишь? Даже грибов волшебных не дают! Дракон должен уметь терпеть, потому как наживую лучше заживает! — ответил он тоже шёпотом.

— Перед Гошиной операцией привезём вас, Дели, опять аппарат настраивать, — предупредили интерны.

— Пусть так, но тут я ждать не могу. Не по себе мне от вашей операционной, — настояла Баба, завернулась в покрывало и приготовилась к тому, чтоб юрист тащил её обратно в огромной, для крупного дракона предназначенной сетке.

Транспортник-юрист попробовал было её отговорить, чтоб ему туда-сюда лишний раз не мотаться, но Баба напомнила про обещание сделать его трёхглазым, и он тут же переменил своё мнение, сказав, что лишний полёт ему на таких условиях только в радость.

* * *

Водопад у входа в пещеру вновь обратился ручейком, ещё бурлящим, полноводным, но уже не таким привлекательным, как утренний. Палящее солнце показывало почти полдень. Баба никак не могла согреться, видать, промёрзла на медицинском Совете до костей. Хорошо бы сейчас полежать в горячей ванне, но нельзя: её разморит, она разомлеет, а ей ещё узлы на гильотине вязать. Несколько раз доходила она до Гошиной палаты и никак не могла решиться войти, возвращалась на улицу: на бегущую воду глядела, слёзы унимала. Как он мог так запустить самую большую свою ценность — крылья? Почему не показал вовремя раны лекарям? И она не наябедничала — не думала, что так может обернуться… Теперь вспомнила, как тяжело он летал в последнее время, как отощал, как сворачивался клубком перед ящурной пещерой, ожидая поручений. Все устали, и она думала, Гоша тоже просто устал. Когда вокруг война, нет времени вглядеться в глаза ближних. Всё несётся в едином вихре, и не до расспросов. Маленькая боль тонет в лавине большой. Упустили они Гошу, упустили!

Огромный Трес-дипломат тащил в пещеру три тюка свежей соломы, по одному в каждой пасти. Ящур не попортил его блестящей чешуи. Был он, как и прежде, величественно красив, разве что губы в болячках.

— Мира и жизни тебе, великий Дракон! — приветствовала его Дели.

— Мира и жизни, большего не надо! — откликнулся он всеми головами поочерёдно, аккуратно положив тюки на камни. — Вот, готовлю свежую кровать для Поля. Будем его выхаживать.

— И выходим непременно! — подтвердила Баба.

Мудрый Дракон увидел глубокую печаль в её глазах и сказал:

— Не печалься, Дели, не рви свою человечью душу, Дракон. Бывает и так, что светлый путь указывает солнечный зайчик, отражённый гильотиной.

Приняв его слова, Баба решилась, наконец, и пошла в палату к Гоше.

Непривычно было видеть улыбчивого проныру-таксиста обездвиженным. Он дышал как-то странно: грудь его вздымалась часто и коротко, но вздохов не было слышно. Быстрые крылья почернели, а по туловищу от них расползлись огромные бордовые пятна, проступающие сквозь чешую. Баба попробовала позвать его, сбрызнула живой водой, почитала над ним наговор — ничего не помогало. Ноги её дрожали от усталости, но она побежала что есть силы в ящурный бокс звать оставшегося тут на посту интерна. Увидев, что с Гошей происходит, он сорвался с места и быстро полетел наверх, к Пещере Мудрости. Баба осталась рядом с болящим одна и принялась наговаривать:

— Гоша, Гоша! Немножко тебе подождать, потерпеть чуть-чуть! Я приготовлю тебе гильотину так, чтобы всё прошло гладко-гладко. Вылечим мы тебя, а потом попросим Квадро смастерить тебе такие железные крылья, чтоб полетел ты быстрее пули! Станешь ты самым быстрым Драконом во всём Драконьем Мире. И попросим Гайца тебя не штрафовать, потому что станешь ты особенным Драконом на особом положении. Сложат про тебя легенды, гордиться тобой будут твои драконятушки и Хаша твоя, раскрасавица. Ты только дотерпи, дождись чуток, хоти жить. Ты ведь Дракон! Драконам так положено!

Интерн отодвинул шкуры в Гошину палату, затащил туда огромные бутыли с жижей разных цветов. Сказал:

— Вы, Дели, идите, пожалуйста, я теперь реанимацию делать буду. Лучше вам на это не глядеть!

Баба послушно побрела прочь из пещеры. Долго сидела она у ручья, дрожала, слабла. А когда вдали над горами показались чёрные точки, то безотрывно следила за их приближением. Вот уже стали различимы контуры драконов и огромная сетка, в которой тащили они своего собрата. Несли вчетвером: три интерна и юрист, придерживая сетку каждой головой. Сзади тяжело махал крыльями усталый Сейл. Он тащил в зубах замотанную в тряпицу отсечённую голову. Сетку приземлили аккуратно, и следом за ней рухнул с шумом на кусты Сейл со своей поклажей. Из ящурного бокса и из палат спешили утиной походкой на подмогу им все способные двигаться драконы.

— Быстро! Грузите Гошу! Поля потом занесёте в его палату. Он без сознания пока, но жив. Нам настойку травы-силы, чтоб продержаться, несите. Нам ещё второго оперировать!

— И побольше! — добавил вымотанный Юрий, который привык работать головой и от физической нагрузки страдал болью в каждой клеточке исхудавшего туловища.

— Где интерн номер семь? Скорее! Нам по свету нужно всё успеть, — торопили будущие эскулапы.

Интерн номер семь вышел из пещеры один, без Гоши. Он медленно поднял на собравшихся драконов жёлтые глаза и сказал:

— Мы всё, что надо, успеем по свету. И мы успели всё, что могли. Гоша взлетел так высоко, что нам его уже не догнать.

* * *

Запалили драконы два больших костра на горе, кинули в огонь какой-то порошок, окрасился дым от него в красный цвет. Все в Драконьих Горах узнали, что умерли сегодня два дракона, и опечалились. Стали граждане драконы войны требовать, ме́сти и справедливого наказания людям-убийцам.

Строчили разведчики людям донесения: «Быть беде. Умирают драконы от ящура. Злятся».

Но Больничная долина не место думать о войне. Замолчали драконы, ни слова, ни рыка от них не услыхать. Запеленали Гошу и голову Пола-законника в грубые холстины, положили в носилки-сетки, понесли над высокими горами на погребальный обряд и Бабу с собой прихватили в авоське, дрожащую, в покрывало завёрнутую, но несли её отдельно от процессии: чуть сбоку и позади. Долго летели молча, клином, и вдруг один из них затянул песню:

«Ночи лунные,

Цепь из гор кругом,

В диких тех горах

Умирал Дракон».

И остальные подхватили на лету:

«И, набравшись сил,

Чуя смертный час,

Другу-змию он

Отдавал наказ:

«Ты, чудовище,

Не попомни зла,

В жаркой пропасти

Схорони меня!

Схорони меня

Так, чтоб помнили,

Не гонять коня

Мне по полюшку.

Золото отдай

Драконятушкам,

Поклон передай

Старой матушке.

А жене младой

Ты скажи, друг мой,

Чтоб она меня

Не ждала домой.

Передай словцо

Ей прощальное:

Снимет пусть кольцо

Обручальное.

Пусть она по мне

Не кручинится,

В пропасть тёмную

Пусть не кинется».

Другу так сказал

И умолк Дракон,

Горы плакали

Селями по нём».

И, как допели, приземлились на краю огромного живого кратера, из которого струйки дыма ползли. Ядовитые испарения жгли Бабе глотку, а от жара кинуло в дрожь ещё больше. Она хотела подняться, встать рядом с Драконами, но ноги не слушались, подгибались.

— Лежи, Дели, делами своими ты стоишь рядом с Драконами в полный рост, — сказал ей дипломат Трес и повёл речь хором, всеми тремя своими головами. Дрожал голос великого Дракона, когда говорил он речь, и эхом отдавался в горах.

— Сила огня земного! Делаем мы тебе сегодня драгоценный подарок: отдаём двух наших лучших Драконов. Прими их! Пусть обратятся они в огонь и свет такой, каким были они на этой Земле! Пусть вернётся эта сила в Драконий род сторицей! Прощайте, друзья, и простите нас, что не смогли уберечь…

Несколько драконов понесли спелёнатых к самому жерлу, туда, где в трещинах колыхалась кипящая лава, и отпустили сети. И пока летели Гоша и Пол в своём последнем полёте, с силой били их друзья-Драконы крыльями по воздуху, словно птицы, которые не могут взлететь, отдавая им последний салют. А как достигли умершие своей цели, откликнулся огонь земной яркими ослепительными вспышками на их приход.

— Да прибудет роду Драконьему драконья Сила! — воскликнули Драконы и молча, ровным клином, отправились в обратный путь к своим болящим живым.

Глава 9. Одна голова

В кабинете Правителя стоял противный запах торфяной гари. Окна не открыть: полыхали сухие болота. Многие силы, военные и гражданские, пришлось стянуть на тушение лесных пожарищ, но продолжала застить небо серая дымовая завеса. Самый Великий работал и день и ночь. Прикорнёт часик — и снова за труды. Пришлось самому́ со всем разобраться, что в бумагах прописано и не прописано. Ещё неизвестно, чего больше…

 Как назло, каждое утро подавали ему мёд в вазочке на завтрак.

— С чего вдруг стали «это» мне носить? — спросил он у молодцев-прислужников.

— Так положено по протоколу, — ответили они.

— Раньше было не положено, а теперь?..

— Раньше у Вас пасека была, свой персональный поставщик имелся, а теперь как всем, — сказал мо́лодец и осёкся, понимая, что сморозил глупость.

— Чтоб больше я мёду у себя не видел! — повелел Правитель.

Он приказал выкинуть из каморки за стеной все банки, потом полностью освободить комнату Пасечника, потом велел замуровать дверцу, и всё равно мерещился Правителю повсюду медовый дух, смешанный с гарью. Словно вымазал всё вокруг проклятущим мёдом Пасечник. Преследовал Самого Великого сладковатый привкус нищеты. Когда палили пчельник, сожгли заодно и вишнёвый сад, и образовалось вокруг Правительственного дома сплошное погорелье, как будто начали уже драконы войну. «Проклятый Пасечник! Порушил такой хороший мир и сбежал, подлюка!» — думал Правитель. Новости отовсюду приходили неутешительные. Неспокоен народ и людской, и драконий.

Первым делом, очнувшись, отменил Правитель карантин. Вторым повелел разогнать котов, которые к воле привыкли, по ночам под окнами орали, работать мешали.

Так как лежал он слабым месяц, народ освобождению своему был уж не рад. Обнищал, озверел, изголодался. Продукты в лавках попортились, дома погорели, дышать от гари торфяной стало нечем. Бабы понесли, потому как мужики от неча делать не знали, куда себя приложить, и прилагали на то, что было под рукой. Брюхатые бабы дурные, многого просят и мужиков своих от этого тоже дурными делают. Больше стало дурных, а это не к добру!

Паранджа воров наплодила. Ошалели неузнанные, в раж вошли. Стали придумывать разные болячки, чтобы всех обратно в паранджу загнать и своей безнаказанности разгул дать. Толпы по улицам бродят, глупости кричат про новые хвори, от которых носы отваливаются и руки отпадают, предъявляют переболевших, тех, что раньше на паперти по калечности своей сидели, а нынче другую роль «надели» и народ не по делу тревожат. Их бы умиротворителями припугнуть, да пришлось всех вояк на тушение лесных пожаров отправить.

«Проклятый Пасечник! Кто тянул его за мозг придумать такое?» — думал Правитель с досадой.

Из хорошего, разве что, не стало видно на площадях и улицах города чёрного цвета. Перестали люди носить чёрное, совсем, и стал город цветным, ярким и неспокойным. Только «Чёрный патруль» в чёрном и остался. Его теперь отовсюду видно, ни с кем не перепутать. Заприметят его люди и убегают из квартир целыми семьями, по крышам да по подвалам скрываются. Патрульные постучат в одну дверь, в другую и уходят ни с чем. Перестали перед «Чёрным патрулём» открываться двери.

И в правящих верхах неспокойно. Поговаривают, что Большой чиновник в Великие метит. За спиной Правителя тайные дела ведёт, правды не докладывает, а у самого совещание за совещанием. Задумал что-то… И как Правителю сейчас без проклятого Пасечника, без прибауток его правду узнавать? Ходил тот по саду, по городу, по коридорам, был для всех своим, неприметным, слушал разговоры и приносил Великому то, до чего самому ему никак не дотянуться, — приносил Великому правду в своих сказочках. Решился Самый Великий на крайнюю меру: если твои помощники — идиоты, придётся обходиться без них и с народом говорить напрямую. Для начала велел позвать к себе того уборщика, что за стеной болтал лишнее, когда Великий мёд разбил.

— А давно ли ты, уборщик, в Правительственном доме работаешь? — спросил его Правитель, когда тот явился.

— Недавно, — ответил уборщик. — С полгода всего.

— А как ты попал к нам сюда, на такую хорошую должность?

— Матушка моя — подруга племянницы одного из ваших Главных людей, — честно признался уборщик. — Просто так ведь в этот дом не попасть!

— Вот как! И что ж ты думаешь про нас теперь, про тех, кто в этом доме?

— Мусорите много, много неаккуратных. У нас в селе так не принято. Если каждый начнёт под ноги бросать, проливать да за собой не прибирать, потонут селяне в своей грязи.

— А кто ж тут что проливает? — удивился Правитель.

— Да вон у Большого человека в кабинете по сию пору так спиртягой тащит, что аж гарь перебивает. Он на нас криком кричит, требует вонь вывести. А мы чем её выведем, если сроду не приучены полы самогоном мыть, а потому, как его дух из щелей вытаскивать, нам неведомо. Зазря только поруганию подвергаемся!..

Правитель усмехнулся на такие его простые речи. Слышно в них, что возомнил себя Большой человек Великим.

— А ещё что ты думаешь про нас, уборщик?

— А что мне про вас думать? Если б я, как все ваши, жил, так же сытно ел и так же мало работал, то, пожалуй, помер бы уже!

— Так с чего ж тут помирать, когда сытно ешь да мало работаешь?

— Да с жиру. От такой жизни сердце жиром затянется, как болотом, в трясине его завязнет и встанет. Чтобы сердце жиром не затянулось, надо ногами ходить, руками махать и головою смекать, — рассуждал уборщик. — Ваши-то мечутся по кабинетам, как тигры по клетке, только когда им соли под хвост насыплют. Свербит, не знают куда деваться, обо что почесаться.

— О какой такой соли ты говоришь? — спросил Правитель.

— Этого мне, извиняйте, знать не положено. Не по рангу, но, судя по тому, как мечутся, острой. С перцем смешанной…

Подумал Правитель: «Хорош мужик, таких бы набрать себе, прямых, жизнью пропитанных, да с ними не совладаешь. Уж больно дремуч да мудёр! Не как Пасечник, конечно, но всё же рассуждает многовато. Надо гнать его от греха из Правительственного дома!» И велел уборщика перевести в сельскую местность, которая ему ближе и дороже.

* * *

— Ведите ко мне торгаша вон из того лотка! — приказал Правитель молодцам и указал пальцем в сторону лавки, в которую каждый день очередь хвостом змеиным извивалась.

Не успел приказать, как через площадь шагал твёрдой поступью «Чёрный патруль», распугивая зевак. Толпа перед ним расступалась, будто лёд перед ледоколом, но очередь так просто не сдалась. В хорошую очередь без очереди не влезть, будь ты хоть в чёрном, хоть в белом, хоть в золотом. Она свои границы блюдёт почище пограничников. Налетели очередники на чёрных, принялись их колотить чем ни попадя и отогнали бы, да торгаш, завидев у дверей потасовку и чёрный цвет, струхнул и, бросив свой товар, кинулся бежать прочь через подворотню. Там-то его и «приняли». А когда до кабинета доставили, народ уже лавку его вычистил до крошки! Разошлась очередь. Правитель в окно за этим наблюдал и думал: «Как же мне всех идиотов поменять, которых я наплодил! Ничего толком исполнить не могут, даже привести гостя по-человечески! Проклятый Пасечник! Говорил же я, чтоб всех Главных на лесопосадки, а он: верни да верни! Предатель!»

— Хочу спросить тебя, торговец, чем таким ты торгуешь, что к тебе всё время такая очередь тянется? — спросил Самый Великий, когда представили ему торгаша в рваной рубахе и штанах без пояса, отчего приходилось тому держать их обеими руками, чтоб не упали.

— Да ничем особенным. Такая очередь теперь в каждую лавку тянется, где помимо мыла хоть что-то дельное продают! Не до жиру, быть бы живу. Такие времена нам устроили, что и пресному хлебу люди рады, — ответил хмуро торговец.

— А знаешь ли ты, с кем сейчас говоришь?

— Да какая мне разница? Все, кто в этом доме сидит, лишь за тем зовут, чтобы налог или взятку вымогать. Мне их теперь платить нечем, хоть шкуру с меня спустите! Один раз уже спустили карантином вашим, а второй раз шкуру не содрать, как ни старайся: она только у змей сменяемая, а людям одна на всю жисть выдаётся! — огрызнулся продавец.

— Шкура твоя мне ни к чему! Я — сам Великий Правитель и говорю с народом о том, как жизнь его облегчить.

— Потому ты меня велел силой притащить, рубаху на мне порвать и даже пояса меня лишить, чтоб народ тебе за праведное правление ремня не всыпал? — ответил торговец нагло, глядя Правителю прямо в глаза.

— Ты слова-то выбирай! Не на базаре! Я тебя по делу позвал, а что перегнули исполнители — бывает, — приструнил его Самый и крикнул в дверь: — Дайте гостю, чем штаны держать!

Двери открылись, вошёл молодец и подал торговцу длинную, как пояс, верёвку с узлами на концах.

— Вот то-то и оно, — усмехнулся торгаш. — Прихвостни твои у нас крепкие ремни забрали, а взамен верёвки нам выдали: хошь — подпоясайся, хошь — вешайся. Универсальный, так сказать, предмет.

«Проклятый Пасечник! Повсюду ты преследуешь меня со своими притчами да загадками! Даже простолюдины и те туда же!» — подумал Правитель. Ему хотелось прервать неприятный разговор, но сейчас победа в нём была на стороне торговца, а такой игры Самый Великий допустить не мог.

— Вот и скажи без чужих ушей, напрямую Правителю, что бы ты сам делал, чтобы поправить то, что злая напасть натворила. Я ж тебя для того к себе и позвал, чтобы без чужого сита слова твои ко мне дошли!

Продавец задумался. А ведь и правда, если перед ним Самый Великий (а мужик этот на портреты похож и говорит твёрдо, по-царски), а ну как он сейчас может сказать ему то самое, заветное, и его услышат, и полегчает народу…

— Слушай, коли так. Я человек прямой, скрывать мне нечего, от всех людей простых, незамудрённых тебе скажу. Для простоты на хлебобулочных изделиях пояснять буду, как я сам понимаю. «Злая напасть» (как ты её называешь), испортила самое главное: то, как думают люди и чего хотят. Вот возьмём, к примеру, меня. Жил я себе не тужил, но на печи не лежал: поручения работникам раздавал, считал, во все глаза глядел, ну и иногда по курортам кости грел. Было у меня пять магазинов, и все работали исправно, а значит, я исправно платил и мзду в казну положенную, и взятки всем твоим прихвостням бездонным. А как случился «северный лис» (как мы это называем), так люди за карманы схватились, булки сдобные есть перестали, на хлебушек перешли. Экономия у них… У нас булки сдобные все почерствели, мы их в мусор отрядили, понесли убыль. Те, кто булки нам продавал, тоже в прямой убыли, потому что товар брать теперь перестали, а значит, пекарню пришлось закрыть, работников распустить. Те, кто им муку поставлял, тоже амбары затворили, потому что не стали у них муку для булок покупать. Теперь зерно их мыши жрут, не нарадуются. Я свою выгоду на простом хлебушке посчитал и понял, что на таком доходе нечем мне работникам платить, выгнал их, сам встал за прилавок продавать, чтоб хоть с хлеба на квас перебиваться. А прихвостни твои осетрину на минтай не меняют и идут ко мне по-прежнему: мзду законную им давай и взятки давай, а не дашь — закрыть грозят. Где мне столько монет на это взять?

— Так и спроси их: где тебе взять? Пусть подумают! У них работа такая: делать так, чтобы было, где взять.

«Выходит, вот чего ты хочешь, правитель! Чтоб я твоих холуёв работать заставил, значит. Сам-то, видать, не справляешься!» — подумал мужик и продолжил:

— Так и спросил, я ж такой, сам видишь. Ответили они мне: «Если не хочешь в казематах оказаться, продай дом, скотину, магазины и нам заплати, а не то мы быстро найдём к тебе подход». Вот так они сказали…

— В этих словах есть резон. Чтобы государство содержать, нужны средства. Без податей не обойтись. Надо платить, — подтвердил Правитель.

— Понятное дело, куда ж без них! Одно содержание хоро́м ваших чего стоит! Как тут без податей? А знаешь, как оно во всей этой катавасии получается? Придёт пора, когда нечего мне станет продавать, чтобы и в казну, и в карманы их бездонные нести, и тогда один мне путь: вот этот! — сказал торговец и протянул Великому обеими руками верёвку, бросив держать штаны, от чего они упали, обнажив срам мужицкий прямо в кабинете Самого Великого Правителя.

— Ты сам на казематы напрашиваешься, нечего на других пенять! — молвил Правитель зло и крикнул: — Уведите его!

Всего-то и успел крикнуть ему мужик без штанов, пока его под руки вытаскивали:

— Подати снизь, воров разгони и возьми тех, кто о людях думает, а не только о своей родне! Один не осилишь! Только это тебе и поможет, а не то сама жизнь тебя прихлопнет большой мухобойкой, не разбирая, кто ты, бабочка или муха с зелёным пузом. В дыму-то не разглядеть!

Затих его голос в коридоре. Больше того торговца никто никогда не видел…

* * *

— Где тот вояка молодой смекалистый, которому я велел явиться чуть не месяц назад? Почему не был? — спросил Правитель у своих молодцев.

— Было донесение, что занемог он. Вам передавали!

— Так выясните, прошла ли немочь, и коль здоров, ко мне немедленно приведите! — повелел Правитель.

— Выясняли, как без этого. У него весь рот ещё в болячках, и сам он в парше́. Боязно, а ну как заразный, — ответствовал молодец.

— И что врачи говорят?

— То-то и дело, что не знают врачи. Неизвестная болесть у него. Как ожёгся, словно крапиву ел. Может, и ел, на спор, они ж шальные, новобранцы эти!

— Ну, если не знают, то не надо его ко мне. А если шальной — тем более. Отменяю приказ, — подтвердил Самый Великий.

«Видать, притравили паренька этого, когда прознали, что я его к себе зову. Значит, не хотят, чтобы люди со стороны тут появлялись, только сыновья «матушек подруг племянниц». Выходит, переворот готовят, хотят-таки власти меня лишить! Вот так-то, Пасечник, и без тебя разберусь! Сам!» — подумал Самый Великий и повелел:

— Позвать ко мне Большого чиновника! Сейчас же чтоб явился, без промедлений! Через пять минут жду его!

Большой человек прибежал через четыре минуты, аж запыхался. Минуту ещё держали его под дверью, чтобы порядок соблюсти. Он эту минуту в небо смотрел: то ли молился, то ли готовился к встрече «в верхах». Дождались, пока в песочных часах последняя песчинка упала, и открыли двери.

— Мира и жизни тебе, Самый Великий! — приветствовал Большой человек подобострастно, стараясь дрожь унять.

— Мне сказали, что в кабинете у тебя крепкий винный дух стоит. Это с чего бы? — спросил его Правитель.

Чего угодно ждал Большой человек, к сотне вопросов был готов, а к этому — нет. Выпалил первое, что на ум пришло:

— Я так от гари спасаюсь. Лучшее средство! Можно окна открытыми держать — любую иную вонь перебивает. Ноу-хау, так сказать. Вот даже запатентовать думал, да торфяники уже почти потушены. Скоро все окна откроем и по-старому заживём!

«Врёт как сивый мерин. Если в этом врёт, то во всём врёт. Выходит, правду говорят, что на моё место, подлец, метит!» — подумал Самый и продолжил:

— Это как мы по старому-то так быстро заживём? Говорят, очереди за хлебом стоят. Народ негодует, есть просит. Как бы нам с такими делами совсем «по-новому» не зажить! Того гляди, взбунтуется народ с голодухи. Или нет?

Сказал Правитель, а сам смотрит внимательно, как у Большого человека глазки туда-сюда бегают.

— Ну а что ж бунтовать, отчего ж хорошо не зажить? Всё вернулось — всё можно. Наголодались, пока сидели взаперти, хлеба захотели. Наедятся — спадут очереди, утихнет дурь. Это временно! — отвечает Большой.

— То есть, если слышу я правильно, у тебя всё под контролем?

— Несомненно! — подтвердил Большой человек.

— И ответишь потом, если что-то пойдёт не так?

— Непременно! — сказал и от страху рыщет глазками своими свинячьими по кабинету, лишь бы в глаза Правителю не глядеть.

«Местечко себе приглядывает. Перестановку уже делает, вражина! Точно на место моё метит!» — думает Правитель.

— Ничего мне больше сказать не хочешь?

— Да нет. Зачем Вас нашими мелочными заботами отвлекать? — говорит Большой человек, а сам думает: «Точно он всё знает: и про Бабу живую, и про взятки, и про полюбовниц моих».

— Ну хорошо, иди, — сказал Самый Великий, а сам думает: «Пора приказ об аресте готовить. Знать бы только, кто на моей стороне и есть ли на ней теперь, после долгой отлучки, кто-то вообще! А то как бы самому себе могилу невзначай не вырыть!»

Большой человек после аудиенции даже в свой кабинет не зашёл. По ближайшей лестнице спустился, руки в ноги и бегом, аж задохнулся. Купил в лавке на окраине города бабье платье побольше и исчез отовсюду. Только путники рассказывали, что видели в лесу полоумную бабу в шляпе, которая под деревьями копала, клад искала. Но путники соврут — недорого возьмут.

Глава 10. Сказочки и сказочники

«Зачем эти драконы уложили меня спать в лужу? Хорошо хоть в тёплую! Но я же не лягушка, чтоб в лужах жить. Не лягушка и не ящерица. Или уже ящерица? Как болит в груди… Это потому, что у меня крылья растут. Когда крылья растут, у ящериц всё время в груди болит, когда врастают крылья в самое нутро. Иначе как им держаться? Если к шкурке только прирастут, взлечу с сеткой, понесу дракона в лаву бросать, крылья и оторвутся, и рухну я вместе с сеткой в огненную реку…»

— Дели, Дели, надо попить! Дели! Откройте глаза!

Баба приоткрыла глаза. Перед ней колба. Пахнет плесенью.

«Э-э-э, нет! Врёшь, не возьмёшь! Хочешь ты мне в лужу чёрной плесени налить, чтобы я, как Гоша, летать перестала. Не выйдет! Нет у меня железных подкрылков. Я лягушка натуральная, и не разживётся во мне чёрная плесень!»

— Дели! Надо выпить! Это лекарство. Надо! — говорил кто-то чужой, раздвигал ей губы, пытался лить плесень в рот.

Баба плевалась, сжимала зубы, отворачивалась.

— Вот что мне с ней делать? — истерично взвизгивал молодой эскулап. — Третью колбу плесени она выплюнула! Не умею я людей лечить! С драконами намного проще: сказал, надо — значит, надо! Может, ты попробуешь? — обращался он к Сейлу, сидящему чуть поодаль.

— Нет. Мне с ней не сдюжить. Если эта баба что-то решила, пусть и без сознания, хоть ей кол на голове теши! — отвечал Сейл.

Переехал он из своей персональной палаты в палату к Бабе неделю тому. Как слегла Дели в день операций и погребения, так больше не вставала. Горела вся, еле дышала. Даже ящур к ней не смог подступиться: вылезла пара пузырьков и сгорела сразу в её жаре. Пылала жарче, чем дракон огнём! Лекари говорили, застудила она нутро, лечили её плесенью, а Бабе плесень не нравилась. Стали котами лечить, пустили к ней парочку поприличней. Те принялись по Бабе лазать, топтать её и греть. Одними котами да живой водой и держалась!

Как быть? Подошёл Сейл к её лежанке, согнал с неё котов, чтоб не мешались и не так противно было. Взял корявой лапой ковш на длинной ручке, полный тёплого отвара из целебных трав. Одна из голов по-прежнему подвязана к его здоровой шее, спит, мешает ему двигаться. Он пролил половину ковша на каменный пол пещеры, поднёс остатки к её губам.

— Деликатес! Давай-ка, попей. Это не плесень, это отвар. Тебе надо пить, много пить! — говорил Сейл.

Баба хотела пить, очень хотела пить. Начала глотать понемногу растрескавшимися губами. Поморщилась, застонала:

— Тёплая! Дай холодной! Воды простой дай! Пить хочу!

— Холодной нельзя. Будет тебе холодная, как поправишься. Пей, упрямая, пей! — уговаривал Сейл.

Она слушалась его, пила. Сейл показал лекарю глазами, чтобы тот дал лекарство, а сам убрал ковш с отваром. Лекарь быстро поднёс к её губам колбу с остатками лечебной плесени. Думали, не заметит подмены, но Баба, почуяв запах, снова отвернулась.

— Ну, нет! Я отказываюсь получать специализацию по людям! Такие неприспособленные для жизни существа! Как они вообще живут и правят на этой Земле? Дракону на голову воды полил — всё в пасть стекло, и напился дракон. Открыть бы ей пасть да залить лекарство. У этой пасточка махонькая, а не разжать зубов мелких, такая в них сила! Не справляюсь я с ней! А ещё подстилку надо менять срочно, промочила всю опять. Третий раз за ночь. Драконы хоть не потеют!

— Надо справиться, — злился на него Сейл. — Справляйся и не ной! Она даже болявая больше, чем ты, Дракон! Когда нас врачевала, поди, не ныла!

— Отнести бы её людям, что ль, пока, на время. У людей руки, им сподручнее, и своих лечить они лучше нас умеют, — пытаясь оправдать свою немощь, сказал юный лекарь.

— Сами вылечим! — огрызнулся Сейл, и вместе с этими словами вылетел из его пасти сноп искр.

Лекарь-недоучка понял, что дело серьёзное, и поспешил прочь из пещеры. Сейл смотрел на Бабу, шепчущую что-то в забытьи, и стал приговаривать: «Уходи, боле́сть, к Бабе не лезь! Сгинь, провались, от Дели отцепись! Сделает здоровым драконье слово!»

«Гоша, покажи волдыри лекарям! Я тебе говорю, упрямый ты Дракон. Иди сейчас же, покажи волдыри лекарям! Не покажешь? Так я пойду и всем расскажу, что волдыри ты под железками прячешь! А лучше сама отмою их. Возьму мочало да мыла кусок и буду тереть. Вот, отмываются как хорошо! И уже нет ничего. Только небо. Отмыла я тебе крылья, совсем, стали они чистыми, как небо. Небом стали твои крылья», — бредила Баба в забытьи.

В коридоре послышались тяжёлые шаги и шуршание огромного хвоста. В палату вошёл старейший Эскулап. Сейл посмотрел на него испуганно.

— Мира и жизни вам, Драконы! Не пугайся, мне к вам можно теперь. Мы сняли карантин и все пещеры после него огнём пропалили. С ящуром покончено! — успокоил старик Сейла.

— Она лекарства не принимает! Как я ей поднесу плесень, так морду воротит! — лепечет ему пришедший следом будущий лекарь.

— Не суетись! — рявкнул на него Эскулап. — Ты как дурной червь в больной ране — вместо того, чтобы рану чистить, вглубь вгрызаешься! О чём она бредит?

— То она лягушка, то она летает, то она хоронит Драконов… Не разберёшь! — отмечает интерн.

— Чего ж тут не разобрать-то? Всё об одном! Не слышишь сам-то? — спрашивает старик.

Молодой врач мотает головой.

— Она Гошу всё вылечить пытается. Волдыри его под подкрылками то велит врачам показать, то сама врачует. Вот только сейчас их мылом отмывала, — вмешался Сейл.

— А! Вон оно что! Дело ясное. Сколько учу вас: слушайте бред пациентов, в нём все ответы, а вы всё их лекарствами пичкаете! Эта Баба виной болеет похуже, чем простудой. Ученик, что пациентка любила делать?

— Да она всё металась от одного больного к другому, языки поправляла, морды вертела…

— Я спросил, не что она делала, а что она любила делать? Разумеешь разницу? Зови остальных интернов!

Все интерны не поместились в небольшой палате, остались толкаться в коридоре. Седой Эскулап повторил свой вопрос:

— Ученики, что любила делать наша пациентка?

Интерны погрузились в воспоминания, а Сейл подумал: «Хорошо, что я не его ученик. Я-то совсем не знаю, что любит Деликатес».

— Я видел однажды, как она сидела у горного ручья, когда дождь наполнил его и сделал полноводным. Она любовалась водой и говорила, что ручей прекрасен, — сказал один из интернов.

— Молодец, ты станешь хорошим терапевтом и сможешь лечить драконов и людей! — похвалил его учитель.

— Я видел, как ночами пациентка купалась в росе, собирая её с кустов. Но я знаю, что горячую воду в термальных источниках она не любила, — ответил другой интерн.

— Молодец и ты! Ты уже близок к тому, чтобы стать хорошим терапевтом, — похвалил и его учитель.

— Я знаю, что пациентка любит летать. Даже когда мы в сетке таскали её по горам, она кричала: «Вау!» — сказал третий интерн.

— Молодец и ты! Ты замечаешь важные моменты. Ты станешь хорошим лекарем! — одобрил учитель.

— А я ничего не знаю о ней, кроме того, что волдыри ящура были на ней и погасли в первый же день, дыхание у неё неглубокое, жар её держится ровно, не меняясь от утра до вечера, глаза её не воспалены, лапы её не поражены, но характер у неё прескверный! — печально сказал тот самый молодой лекарь, который никак не мог напоить Бабу раствором плесени.

— Молодец! Ты понимаешь в анатомии и симптомах как никто другой, не знаешь жалости и переживаний, но точно знаешь, что делать, и реже всех сомневаешься в своих силах. Ты станешь хорошим хирургом! — сказал ему Эскулап, чем поразил Сейла до кончика хвоста.

Продавец был уверен, что старик Эскулап выгонит неумёху-лекаря, а оказалось, он ещё какой умёха. Но старик ещё не закончил. Он обернулся к Сейлу и, как назло, задал ему тот самый вопрос, который Дракон так не хотел слышать:

— Что скажешь ты, Дракон, знающий пациентку лучше всех? Что она любит?

Сейл хотел было начать оправдываться, что он не врач и его этому не учили, но вдруг его осенило:

— Этот драконообразный человек больше всего на свете любит задавать вопросы. В ней их сейчас накопилось такое множество, что я основательно готовлюсь к моменту, когда она очнётся и начнёт их выплёскивать, как извергающийся вулкан лаву!

— Молодец! — похвалил его Эскулап с улыбкой. — В лекари я тебя не возьму, конечно, но продавец ты отменный!

Сейлу приятна была такая похвала уважаемого старейшины. Седой Эскулап приказал интернам принести ему бочонок с ледяной водой и губку из мха. Указание было исполнено немедленно.

— А ну-ка, сидите тихо и смотрите! Лечить буду, — приказал он.

Драконы замерли. Старик заговорил нараспев негромким низким голосом, ровно и без перерывов. Речь его струилась, словно песок в песочных часах:

«Мира и жизни тебе, Дели, хоть твои глаза закрыты и как будто отделяют тебя от мира. Ты не больна, Дели, ты просто позволила себе обратиться в глубь себя, и это хорошо. И, слыша мой голос, ты остаёшься теперь там, в своей глубине, путешествуя по миру, который больше земного и неземного — по твоему миру, где живут разные чувства, разные мысли, надежды, желания, разные частички тебя. Ты пришла задать вопросы и узнать важные ответы, и голос мой сопровождает тебя на этом пути. Нужно просто позволить себе окунуться в него и отдохнуть. Наверное, так бывает, когда пришёл откуда-то издалека к ручью, который течёт из огромного ледника и струйками спускается по скалам, перепрыгивая, разбрызгивая капельки воды, ударяясь о камни. Может быть, он родился на самой вершине горы, и мудрые горы указали ему путь к корням деревьев, которые он напоит чистой, прозрачной, ясной водой? Он видел мир с вершины горы, и теперь способен найти дорогу и сам стать проводником, который выведет ту мудрость, которая дремлет в глубине, наружу так же, как указавшие ему путь мудрые горы. Я не знаю, как это связано с твоими вопросами и как это связано с твоим путешествием, но твоя глубинная мудрость, конечно, знает об этом, знает и подсказывает тебе. Поэтому в отражении воды ты можешь увидеть чистое небо, бездонное в своей синеве и бесконечно прекрасное. И в небе этом ты можешь увидеть резвящегося в воздушных потоках Дракона, парящего в облаках. И, наверное, ты можешь услышать шум бегущего ручья, шум ветра, обнимающего горы, и вместе с ними тихий голос Дракона, который становится громче и громче и вот уже совсем различим. «Я теперь так счастлив! Я могу летать так высоко, как не летал никогда, — говорит голос. — Я свободен и лёгок, я быстр и могуч так, как не был раньше, потому что обрёл Великую Силу, которой я могу поделиться с миром и поделиться с тобой, мой добрый друг. Ты сопровождала меня на пути к этой Силе, ты сделала всё, что должна была сделать, и я хочу поделиться с тобой этой Силой, которой у меня в избытке! Когда-нибудь мы встретимся тут, в вышине, и я скажу тебе спасибо, мой друг, а пока вот тебе мой подарок!» Так говорит Дракон, взлетая выше и выше и обращаясь в маленькую тучку, полную чистой дождевой воды. И он проливает эту воду на землю, наполняя ею ручей, который становится бурным и весёлым, превращаясь в маленький водопад. Наверное, он шумит уже как горная река, убеждая тебя в свободе и силе Дракона, которой он способен теперь делиться, наполняя ею других. Ты опускаешь руки в ручей, чувствуя его прохладу, умываешь лицо, принимая свободу Дракона и его подарок, и, чувствуя, как сила Дракона наполнила твоё тело, сделав тебя готовой к ответу на множество вопросов, медленно просыпаешься сильной».

Произнося последние фразы, он обтёр мокрой губкой сначала руки, а потом лицо Бабы. Когда лекарь закончил, пациентка открыла глаза и тут же спросила:

— Какой сегодня день?

— Среда, Дели, сегодня среда, — улыбаясь, ответил Эскулап.

— Сколько я лежала? У меня был ящур? — продолжила Баба.

— Ты лежала две недели. Ты простыла и застудила нутро, а ящуром ты переболела очень легко, — терпеливо ответил Эскулап.

— Почему рядом со мной коты? Вы ведь терпеть их не можете!

— А ты крыс терпеть не можешь, но терпишь. Драконы терпимы к недостаткам и привычкам других Драконов, — ответил Эскулап.

— Почему тогда так мокро? Мне обязательно лежать на мокром сене? И зачем здесь так много драконов? И почему они все застыли и молчат? — спрашивала Баба.

Эскулап повернулся к оцепеневшим ученикам, набрал в пасть воды и брызнул на них и Сейла, сказав громко:

— Очнитесь, сони! Вулкан начал извергаться, и я не в силах с этим справиться в одиночку!

Разбуженные драконы удивлённо переглядывались, перешёптывались и никак не могли понять, каким же волшебством учитель разбудил Дели.

— Дели, давай ненадолго отложим вопросы. Сейчас необходимо принять лекарство, — сказал Экскулап и выдал Бабе колбу с раствором плесени.

— Фу, гадость, — поморщилась Дели, взяв её дрожащей рукой.

— Полностью согласен! Даже Драконов эта вонь пробивает. И чтобы избавить тебя от необходимости её глотать, я предлагаю решиться на процедуру, которая быстро излечит от хвори.

— На какую процедуру? — уточнила Баба, которая уже знала, что от Драконов можно разных сюрпризов ожидать, и доверять им на слово не хотела.

— Мы всего лишь запечём тебя в бревне. Не пугайся. Это обычная процедура для излечения людей, мы её не сами придумали, а подсмотрели в бывшем твоём людском мире. В огромном бревне мы выточим ложе, положим тебя туда, укутаем мхами, опилками и целебными травами и запечём на костре, — пояснил седой лекарь.

— Звучит «не очень»! Долго печься?

— Прилично! Пока не пропечёшься… Зато всё время процедуры ты сможешь посвятить вопросам, на которые сопровождающие её драконы будут с удовольствием отвечать, — сказал он и, обратившись к Сейлу, добавил: — Правда ведь, уважаемый Сейл?

— Правда, — ответил продавец с тяжёлым вздохом. — Только дайте мне успокоительного, чтобы меня не разорвало во время «ответственной» процедуры на много маленьких злобных дракончиков.

— Обойдёшься! — усмехнулся в ответ седой лекарь. — А то уснёшь ещё ненароком. Нечего от моих обещаний отлынивать!

Юным интернам велено было палить костёр, готовить бревно и собирать учеников из долины на практические занятия по излечению застуженного нутра человека. Нечасто ведь такое в Драконьих Горах увидеть можно!

* * *

К вечеру этого дня пропечённая Баба уже знала, что больше никто из драконов в место Силы не отправился, все целы. Карантин ящурный отменили, всех драконов, кроме неё, Сейла и Поля, выписали по домам, пещеры от заразы обработали. Поль тоже рвётся домой — дел много накопилось, но его эскулапы не отпускают. Он потихоньку от лекарей здесь работает, а они как бы делают вид, что этого не замечают. Хаша с драконятами пристроена, у них всё хорошо. Вторая голова Сейла иногда просыпается и даже есть понемногу начала. У людей творится чёрт-те что: леса горят, народ бузит, в Драконьи Горы перебежчики рвутся толпами — хоть границы закрывай! Драконий народ возмущён случившимся и требует наказать людей, чтоб неповадно было. За неё заявка на получение гражданства Драконьего Мира подана, но это всего лишь формальность.

Больше Баба не «горела» и в забытьё не впадала.

Дёготь и Мёд

Глава 1. И снова метаморфозы

На миграционном пункте перед Драконьими Горами образовалась очередь. Никогда у драконов такого ещё не случалось, чтоб вид на жительство стал в таком дефиците. Люди хитрили: дабы вспять не развернули, обходили человеческий блокпост тайными тропами и оказывались прямо перед мордами экспертов по допуску к работе на территории Драконьих Гор. Большинство людей по специальностям своим для трудоустройства тут были никак непригодны: пекари да лекари, портные да постовые, контролёры да гастролёры, не говоря уж про пахарей, косарей, поваров, директоров и тем более чиновников. Люди упрашивали взять их хоть землекопами, хоть уборщиками, хоть помощниками в кузню, но всем им приходилось отказывать. Ни к чему драконам так много рук, а благотворить не в драконьих правилах.

Как и раньше, каждая кандидатура переселенца рассматривалась отдельно, с пристрастием, потому что не место людям в Драконьих Горах. Несут они с собой свои человечьи слабости: хотения запрещённые и любовь к раздорам, которые Драконьему Миру вовсе ни к чему. Мороки с ними много. Получив отказ, вместо того, чтобы повернуть назад, люди упрямо пёрли в драконьи поселения и обивали пороги ресторанов, магазинов и кузниц, прося работы хоть за еду и без патента. Законники с ног сбились, выдворяя упрямцев с драконьей территории. Пришлось драконам помогать людям организовать поселение на человеческой стороне, временно снабжать их продовольствием и придумывать байки, будто, если кто к драконам без бумаг суётся, тех драконы ловят и с аппетитом жрут на завтрак, чтоб припугнуть особо резвых.

* * *

Пасечник шёл долго, пешим ходом, лесами да болотами, к людям не выходя. О том, что его будут разыскивать, вопрос не стоял: его точно будут разыскивать, как только Самый Великий очнётся. И тогда ни один человек даже следа его пятки в правильном направлении не должен помнить! Выйдя из города, пошёл он в сторону Холодных стран, прямо противоположную Драконьим Горам. «Засветился» по дороге на базарах в нескольких деревнях, поругался с продавцами и селянами, чтоб надолго запомнили скандального проходимца в лицо, а потом нырнул в леса и направился теперь уже в Драконьи Горы, но дальним кругом, обходя селения. Укрыться у драконов — самый лучший выход, потому что там его будут разыскивать в последнюю очередь. Решат, что струхнёт сунуться туда, где из-за него большая беда приключилась. К тому же он всех агентов, работающих в Драконьих Горах, знает наперечёт, а они его — нет. Искать будут пчеловода, значит, надо заявляться кем-то другим, тем более что мёд сам по себе драконам совсем не интересен: они до сладкого не охочи, им бы мяса.

Пасечник терпеть не мог солнца. От прямых лучей его тонкая белая кожа воспалялась и шла буграми, но после побега он каждый день загорал, намеренно меняя свой облик. И к тому же занимался ещё одним своим нелюбимым делом: отжимался и приседал, набирая мышцы. Нужно было измениться до неузнаваемости, поэтому он мужественно страдал от солнечного зуда и боли в руках и ногах, растил бороду и усы. Питался орехами и диким мёдом, голодал, но к людям больше ни разу не вышел до самых гор.

Ближе к Драконьим Горам заметил Пасечник, что дороги в этом направлении стали тесными: едут по ним обозы, аж с целыми семьями. Пришлось скрываться от каждого конного и пешего за камнями и деревьями. Повозки проезжали сначала вверх, а потом катились вниз. Выходит, их встречают и разворачивают. Так и есть: на перевале, ещё до блокпоста, на человеческой территории заметил Пасечник драконий кордон. Там проверяли документы и отправляли незваных гостей обратно. Значит, надо идти горами. Пусть дольше, но наверняка. Дня три потеряет, но ему-то торопиться некуда! Пошёл горами…

Через неделю к драконьей миграционной службе подходил высокий загорелый лысый атлет. Он уверенно встал в хвост небольшой очереди, ведущей в миграционную пещеру, был улыбчив, вежлив и с удовольствием слушал рассказы тех, кто прискакал сюда прямо из города, о творящемся в столице беспределе. Поговаривали, что Самый Великий перестал думу думать, принялся посетителей принимать. Да ещё как принимать: шлёт за тем, кто ему на глаза попался, «Чёрный патруль», хватают они человека ни за что ни про что, мордуют, силой тащат в Правительственный дом, и никто оттуда не возвращается. Выгнал он даже своего любимого Пасечника и пчельник его в гневе спалил. Кто говорит, что сгинул пчеловод в казематах; кто брешет, что сошёл он с ума и шатается по лесам вокруг города, людей пугает; кто уверяет, что убил его Правитель своими руками прямо в кабинете за банку испорченного мёда, метнув ему эту банку аккурат в голову. Поговаривают ещё в народе, что невинно убиенным стал и сожжённый на городской свалке дракон. Баба, им якобы сожранная, живёхонька, в народе бродит и всем говорит, что постигнет людей кара за неправый суд и поругание над оговорённым змием и что драконы войну за это готовят.

С такими шутками и прибаутками достоял Пасечник почти до своей очереди, как подъехала конка, со всех сторон ларцами и сундуками увешанная. В конке — баба в чепце, страшная, бородатая и на кого-то очень похожая. Так и не вспомнил Пасечник эту бабу, позвали его на аудиенцию.

Миграционная пещера обставлена была примерно и аккуратно. Сверху в помещении огромные дыры: солнце с потолка льётся, обеспечивает освещённость рабочего процесса. Перегородки, выстроенные из камней в человечий рост, разделяют большой зал на соты. В сотах люди-писари и невзрачные мелкие одинаковые дракончики свитки читают, постановления строчат, а большие двуглавые драконы расхаживают по коридорам между ними, важно с лапы на лапу переваливаясь, хвостами по полу шурша, крылья за спиной скрестив, и указывают, что писать, на что внимание обращать. Головы их над перегородками видны из любого места, как в кукольном театре.

Пасечника проводили в дальнюю соту, спросили имя, сверили его номер исподний с теми, кто в розыске, — нет его среди таких. Выдали свиток заявления на рабочий патент, посадили заполнять. Следующей за ним почему-то баба бородатая вошла, хотя ей бы ещё стоять и стоять. Запёрлась прямо с сундуком.

— Уважаемая Баба, мира и жизни Вам! У нас с вещами не положено, сдайте в пещеру хранения пока, — сказал ей мягко один из мелких невзрачных драконов тоненьким птичьим голосочком.

— Как же я сдам, если эта вещь — мой кошелёк? Я, уважаемый, пришла не на работу проситься. Мне жизнь в Драконьем Мире неинтересна — мне нужны транзитные документы и транспорт драконий, который меня в Тёплые страны к Синему морю доставит! И в кошельке этом на оплату услуги золота с избытком!

По голосу и наглым речам вспомнил Пасечник эту «бабу» — Большой человек это, а никакая не баба с бородой! «Эвон, как его Правитель нахлобучил, что он в таком постыдном виде перед людьми и драконами явился!» — подумал Пасечник. Сидит пчеловод, вроде как анкету заполняет, а сам уши навострил, слушает.

— А где у Вас, уважаемая, отметка о разрешении на выезд с человечьей территории? — интересуется у бородатой бабы ответственный за трансферы мелкий дракон.

— Ах, охальники! Забыли печатку поставить! И как мне быть? Не отправите ж вы меня обратно на пост человечий? Драконы ж не бюрократы!

— Не бюрократы. Но в такой, как сейчас, неразберихе приходится порядок держать строго. Ждите вечерней депеши от людей с подачей всех зарегистрированных для трансфера пассажиров и утром приходите. Передохнуть можно в гостинице местной. Я распоряжусь, чтоб Вас вселили за счёт заведения, — отвечает вежливый маленький дракон.

— Ой, мило́чки мои! Да как же так! У меня там, у Синего моря, любимая бабушка помирает! Я так спешу к ней успеть хоть попрощаться, обнять, пока теплится. Каждая минута промедления смерти подобна в прямом смысле слова! Я потому к вам такая страшенная неприбранная заявилась, что летела сюда на быстрых скакунах, даже в зеркало на выходе не глянулась. Давайте вот как поступим: вы мне дракона транспортного выдадите, и я на нём полечу, как будто с человечьей стороны. Словно я ни ваш, ни людской посты не проходила. Я за экспресс-доставку втройне заплачу! — верещит бородатая «баба».

— Оплата у нас по прейскуранту, нам лишнего не надо. Раньше можно было бы и так сделать, улететь с людской стороны, да наложили люди запрет на использование драконьей транспортной силы до особого их приказа. Так что, увы, неподходящий это теперь вариант, — объясняет дракон.

— Вот на это у меня ответ есть. Держите! — говорит бородатая и протягивает ему свиток аж с семью печатями. — Люди-то бабушек своих любят, поэтому персональное разрешение мне выдали на пользование транспортным драконом в виде исключения.

Двуглавый Дракон бумагу с печатями взял, ушёл в дальнюю соту. Там сначала две его головы друг с дружкой вопрос обсудили, потом ещё двоих драконов в помощь призвали и уже на шесть голов кумекали.

Вернулся Дракон, передал «бабе» свиток и сказал:

— Бумагу Вашу мы проверили. Всё сходится, печати верные и даже лишние есть. Бабушек мы тоже очень любим, так что вот Вам направление в транспортную компанию. Багаж с конями пока сдайте на хранение и летите на Драко-такси, оформляйте транспортировку, не теряя времени! Доброго Вам пути, мира и жизни!

«Вот дурачьё! — думал Большой человек. — Я готов был им сундук золота отдать, чтоб пропустили, а они ни копейки не взяли. Глупые эти драконы, потому-то и выходит, что они на нас работают, а не мы на них!»

— Чуден всё же род человечий. Каких только особей там не бывает! — сказал большой Дракон своему коллеге через стену, когда бородатая толстуха удалилась.

— Так они чёрт-те что жрут, чёрт-те что пьют, чёрт-те что курят. Ты погоди, скоро от них не то что бабы с бородами — мужики с копытами потянутся! — ответил коллега.

«Вот хитрец, — думал Пасечник. — Драконам до вашего чиновничьего змеючества далеко!» Заполнил, наконец, анкету. Пришла его очередь хитрить.

— Мира и жизни Вам, уважаемый! — приветствовал визитёра хиленький дракон, занося лупу над заявлением. Потом он быстро пробежал текст глазами, передал писарю для фиксации и пометок и продолжил: — Поведайте короте́нько, какая напасть привела к нам человека с такой странной профессией: соусник!

— Мира и жизни, большего не надо! — откликнулся Пасечник так же вежливо и заговорил, как Кот Баюн, сладким голосом: — Правы Вы, уважаемый! Именно напасть, иначе бы ни за что не стал я уходить с насиженного места, где пользовалась моя необычная профессия «соусник» больши́м спросом и признанием, что позволяло мне жить безбедно и в почёте. Дело в том, что умею я варить такие соусы, которые делают вкус блюд незабываемым и утончённым, а это для гурманов представляет большой интерес. И особых высот добился я в мясном деле. Отведать мяса в ресторан, где я кудесничал, ехали аж за сто вёрст! Даже в Правительственном доме был я принят и признан. Нежданно-негаданно настали иные времена, когда людям стало не до соусов: им бы хлеба кусок. Чахну без дела, прозябаю, ведь для хорошего мастера главное — видеть удовольствие в глазах тех, кто кусочек мяса под особым соусом пробует. Поэтому и пришёл в Драконьи Горы, надеясь тут найти истинных ценителей, которым я мог бы отдать такой свой необычный талант!

Большой Дракон, при беседе присутствовавший, сглотнул слюну обеими своими головами и уточнил:

— То есть, Вы повар?

— Нет-нет, ни в коем случае! Своё искусство я с поварским не мешаю! Я варю лишь соусы и поясняю, как и в какое время этот соус подать или в маринад добавить. Тонкости соусной науки требуют, чтобы я отдавался им всецело и безраздельно. Я именно соусник.

— Хоть я и не слыхивал о такой специальности, но говорите Вы так уверенно и вкусно, что передам я Ваше дело местным рестораторам для рассмотрения потребности в таком специалисте. Ждите ответа завтра, и вот Вам бумага на заселение в нашу гостиницу. Завтра Вас позовут, чтобы сообщить решение.

— Премного благодарен! — сказал Пасечник и отправился заселяться.

Глава 2. Под сладким соусом

Утром проснулся Пасечник в пещерной гостинице раньше нужного. Разбудили его крики и матерщина. Выглянул в окно. Там два мощных транспортных дракона грузились ларями и сундуками, а «баба» с бородой расселась неподалёку на большом валуне, откуда на них орала и подгоняла:

— Не крути! Аккуратнее, безрукий, антиквариат здесь! Да приделывай ты как следует! Отпадёт в дороге — с тебя спрос! Куда попёр? Оставь на месте, это потом, в последнюю очередь, тупоголовый! Сажай меня бережней!

«Был ты как мужик дерьмо, а бабой стал ещё дерьмовее», — подумал Пасечник.

Когда закончили погрузку, дракон-инспектор проверил закрепление, хорошо ли бородатая ремнями привязалась, документы ещё раз посмотрел и махнул лапой взлёт. Драконы начали подъём под вопли: «Осторожно, не дрова везёшь! Лети ровнее! И так, чтоб я второго с поклажей видел! Не тряси! Выше-е-е! Ниже-е-е!» Когда противный голос растаял в небе, одна голова инспектора тихо сказала второй:

— Был бы я человеком, ей-ей, перекрестил бы их! Если мальчикам хватит терпения её до пункта назначения довезти, каждого номинирую на почётную премию «Терпение года».

— А если не довезут, то сделаем вид, что всё это небыль и недоразумение! — сказала вторая голова и аккуратно припрятала документы об отправке в дальний карман сумы, висевшей у дракона на шее. — Может, поспорим? Я за то, что сбросят.

— Я за то, что довезут! — подхватила идею первая голова. — Что ставишь?

— Если проиграю, то неделю всё самое вкусное ты будешь есть. А если ты проиграешь, то я ем, а ты только смотришь! Идёт?

— Идёт! — подтвердила первая, и головы стукнулись лбами, чтоб закрепить спор.

* * *

Как и обещали в миграционной службе, за Пасечником «пришли» и сопроводили его в большой ресторан под вывеской «У Шиа». Хозяин ресторана, крупный забавный дракон с пятью головами в огромном клеёнчатом переднике, встретил соискателя на заднем дворе. Был он не слишком приветлив, посмотрел с подозрением, склонив свою самую большую центральную голову чуть набок.

— Мира и жизни тебе, мужик! Сказали мне, что владеешь ты каким-то особым поварским искусством. Я Шиа, мой ресторан самый лучший в Драконьем Мире, и, чтобы он оставался таковым, на меня работают только самые лучшие. Лучший ли ты? — спросила главная голова.

Маленькие головы дракона молча сверлили гостя глазами и переглядывались. Сомнений в том, какая из голов будет принимать решение, не было, и Пасечник направил всё своё обаяние на центральную крупную голову.

— Мира и жизни Вам, владелец лучшего ресторана Шиа! Я Соусник, умею готовить особые соусы и маринады, — ответил Пасечник.

— На словах все готовить горазды, а в деле проверишь, не готовят — варят! Мне варуны́ ни к чему. Так что не буду с тобой долго говорить. Иди и покажи, что умеешь, — сказал Дракон и кивнул большой головой в сторону чёрного хода, а маленькие головки принялись шушукаться и хихикать.

Ресторан его был не в пещере, рукотворный. Хотя в Драконьем Мире вернее будет сказать «лапотворный». Соорудили его из огромных валунов, отгородив ими сводчатые залы. Высокие окна пропускали сюда и свет, и ветер; вместо столов лежали огромные плоские камни, вместо стульев — сенные подстилки. Кухня была устроена по-драконьи масштабно: огромные чаны, тесаки, взамен разделочных топориков — ледорубы, взамен отбивочных молоточков — огромные кувалды. Сковороды разных размеров, и самая маленькая — в метр диаметром. По стенам развешены привычные косы лука, чеснока, сушёный перец и пучки трав. Множество бочек у стены наполнены были разной жижей, не всегда приятно пахнущей. Три огромных плиты с металлическими конфорками, явно человеческого производства, тлели огнём, который можно было убавить, подобрав конфорку с дырой поменьше. По полу разгуливали две вальяжные крысы. Шиа прикрикнул на них:

— Анфиса, Раиса, прочь из-под ног, а то задавлю невзначай!

Крысы послушно скрылись в дыре в стене и уже оттуда с любопытством наблюдали за происходящим.

Разделочные камни тоже были велики и располагались довольно низко от пола. Пасечник примерился, выбрал себе самый высокий из них, высотой почти со стол.

— Могу я вот здесь кудесничать? — спросил он вежливо и, увидев одобрение Шиа, прибавил: — Тогда дайте мне пресного отварного мяса, чтоб аппетит перебить, и бумагу. Буду писать нужные мне ингредиенты.

Шиа началом был доволен. Раз про то, что до готовки повару надо мясом насытиться, знает, значит, можно его испытать и продукты на него перевести: знако́м с поварским делом.

— Какое свежее мясо есть у вас в наличии? — уточнил кандидат в повара.

— Сейчас никакого. Мясо, оно тогда свежее, когда его только поймали. Гости мои ходят вечерами, поэтому мясо привозят, как солнце клониться начинает, — ответил хозяин.

— А какое мясо могут сейчас привезти, чтобы мог я сделать для него маринад и предъявить вам своё мастерство?

— Ей, Мальчиш! Лети-ка на скотный двор. Пусть забьют и доставят мне срочно вот такую тушу… Э-м-м-м, — запнулся Шиа, смерил претендента в повара глазами главной головы, решая, какую задачку ему дать, и изрёк: — Коня! Тушу коня, но чтоб не молодой, не старый и не пуганый! Вот такую тушу пусть мне принесут!

— Потрошёную или как есть? — спросил подоспевший на зов хозяина молоденький дракон-поварёнок.

— Как есть. Сегодня потроха тоже в дело пойдут! — сказал Шиа важно. — И мяса поварского подайте гостю.

— Ни с чем?

— Ни с чем, как мне подаёте, — пояснила главная голова Шиа, а остальные его головы снова принялись перешёптываться и хихикать.

— Хватит сплетничать! — цыкнула на них главная голова и обратилась к соискателю: — Резчики тебе нужны будут, или сам?

— На первый раз сам. Но с меня только маринад. Мясо не я жарю! — предупредил Пасечник.

— У нас к огню людей не принято допускать. Готовлю я сам, — гордо сказал Шиа.

— Очень хорошо! А есть ли у вас мёд? — спросил Пасечник.

— Есть немного, полбочки всего. Он у нас не в цене, — ответил хозяин и засомневался в успехе предприятия.

— Пока не в цене. Будет в цене! Если всего полбочки, то на полбочки соуса и будем делать. Катите сюда эту бочку!

Дали претенденту бумагу и карандаш. Крупными буквами написал он всё, что ему потребуется, кроме мёда. Были там чеснок, кориандр и имбирь, апельсиновая цедра, и травы, и перцы разные. Всё нашлось у драконов, даже уксус и масло из тыквенных семечек ему исправно предоставили. В помощниках у Шиа оказалось немало людей. Суетились, бегали, достали из подпола чан с варёным мясом, от которого Пасечник отрезал себе лишь сотую часть и ту всю съесть не смог. Насытился и принялся за ещё одно нелюбимое дело: строгать, крошить, мешать, вымачивать.

До того, как встретился с Самым Великим, когда тот ещё не был Самым Великим, а был ещё Большим чиновником, работал Пасечник в ресторане поварёнком и на пасеке подрабатывал, если на кухне работы мало было. К готовке его не допускали — не было таланта, а вот соусы он наловчился варить вкусные, но только им никто особого веса не придавал. Компании у них в заведении собирались пьяные, буйные, а когда льют в себя литрами горячительное, еда уже не еда, а закусь… К ней какой соус ни подай, любой «зайдёт». Приехал как-то в их селение с ревизией нынешний Правитель, а тогда ещё не правитель. Неделю у них столовался, и очень ему понравился мёд, что на завтрак подавали. Пожелал он себе пчеловода забрать за мастерство, а хозяин исхитрился и, чтоб своего пчеловода не лишиться, сказал, будто молодой поварёнок и есть тот пчеловод, у которого такой чудесный мёд зреет. Позвал поварёнка-пасечника будущий Правитель и повелел собираться, мол, забирает его с собой за медовое умение, а то у них при Правительственном доме вакансия образовалась, а без мёда плохо. Поварёнок возьми да и скажи правду: тот мёд, что тут подают, оттого такой прозрачный да янтарный, что его подогревают для красоты. Такой красивый жиденький медок пчеловоды мёртвым кличут, потому как краса в нём есть, а вся польза от жара померла. Не мёд это, а янтарная жижа, глазам услада — языку сладость и только. Думал, оставит чиновник его в покое за такую правду, уж больно боязно было в Правительственный дом-то ехать, а тот ещё крепче вцепился и увёз правдивого юношу с собой. Пока ехали, спросил его чиновник:

— Как не побоялся ты мне правду сказать? Мог бы поплатиться за свои слова!

— Почему ж не побоялся? Ещё как побоялся! Дрожал и говорил. А врал бы, так тоже дрожал. То, что я сказал, хуже для моего хозяина, но лучше для вас. Когда оказываешься между сильными, всегда надо сильнейшего выбирать.

Понравились чиновнику его слова, разговорились и проговорили всю дорогу напролёт.

Пасечник с детства был странным. Сирота он. Взял его к себе повар младенцем, хотел из него подмогу вырастить, да оказался мальчонка диким: с пацанами не играл, даже обруч не гонял и не купался, а сидел целыми днями в читальном доме и читал всё, что под руку ему попадалось. Пробовал повар его, как полагается, драть, чтоб к жизни пробудить и от глупых ненужных книг отвадить, а он от розог ещё больше дичал. Пробовал повар ему втулить, что книжки только тому читать можно, кому бабушка мешок золота в наследство оставила, и не знает он, на что время своё убить, а тем, кто сам по себе, особливо, если сирота, всю жизнь пахать на кусок хлеба с солью. И снова слова его словно вода в песок ушли. Оставил мальчонку как есть, рукой махнул. А когда вырос сиротка в юношу, тоже каждую свободную минуту в читальню бежал, хоть и перечёл все свитки и книги по многу раз. А уж в Правительственном доме, как допустили его к местной библиотеке, так и вовсе с головой в книгах пропал. Учёностью своей поражал он каждого, хотя ни дипломов, ни корочек об образовании не имел, и собеседником поэтому был отменным: необычно думал, интересно с такими. Но вбитая в детстве поварская наука в нём тоже глубоко сидела. Раньше она впрок не пошла, а теперь настало её время.

Пока Пасечник-соусник полбочки соуса навёл, семь потов с него сошло, семь раз ножи ему точили, потому что семь дел в одни его руки прибежало: резал, тёр, сыпал, грел, парил, лил да мешал. Хотел Шиа рецепт подглядеть, да не смог уловить даже всеми пятью головами. Когда закончил Пасечник, попробовал соус, удовлетворился и велел конину в нём замочить на четыре часа. Сам вышел на двор, рухнул на солому как подкошенный и уснул. Проснулся аккурат, когда время жарить подошло.

Шиа нюхал соус с сомнением: похоже, будет мясо сладким да гадким. А когда жарить принялся, дух такой по кухне пошёл, что все го́ловы кругом. Смотрел Пасечник и диву давался, как шеф четырьмя малыми головами со сковородами ловко управляется. А главная голова за всеми присматривает, чтоб не халтурили и от работы не отлынивали. Как сготовили первую партию, разложил повар мясо на разделочных столах, отрезал по небольшому, по драконьим меркам, шматку. Сначала пробу снял Пасечник, кивнул. Потом попробовала главная голова хозяина, глаза закатила, велела остальным головам пробовать. Те тоже довольны, ещё просят. Дал хозяин по кусочку и Мальчишу, и Дракону-официанту, и Дракону-сторожу. Все добавки попросили. Но Шиа осторожный, рисковать не стал: а вдруг в животе от этого маринада буря поднимется? Обжираться никому не позволил. В тот вечер блюдо новое в меню не заявил, а когда собрались гости, нажарил им мясо по их заказу и как комплимент от шеф-повара к их куску приложил по маленькому, в новом соусе. Драконы новому вкусу обрадовались и потребовали каждому такой же большой шмат сделать. Шиа обещал их просьбу в другой раз исполнить.

На следующий день позвал хозяин Шиа к себе Соусника и сказал ему:

— Убедил, умеешь. Беру тебя в работники! Дам тебе в подручные резчиков. Только знай: если кто у меня халтурит, ворует или секреты мои выбалтывает, то окажется поданным тотчас драконам на ужин! Не шути!

Соусник шутить не собирался и напомнил, что при таком раскладе мёда надо бы в запас припасти.

Глава 3. Куколки

Когда Самому Великому доложили о побеге Большого человека, уверился он, что спугнул покушение. Только далеко ли оно сбежало, и отпустило ли руки свои жирные с его горла? «Нет! Тот, кто захотел большой власти, так запросто от неё не отступится! Будет карабкаться на её свет до последней силы, и нет другого способа остановить его на этом пути, кроме как остановить навеки», — думал Правитель.

Повелел он выточить двенадцать разных деревянных кукол по числу людского Малого совета, состоящего из самых приближённых к нему чиновников. И тринадцатую, долговязую фигурку Пасечника, отдельно. Поползли по Правительственному дому слухи, что Самый Великий, похоже, окончательно умом тронулся, в куколки играть принялся. Испугались казнокрады, что сгинут от немилости, как все те, кто в кабинете Самого недавно побывал. Не успел ещё Правитель куклам имена раздать, а ещё пять Главных чиновников уж попытались сбежать из города. Только не вышло: ждали их и у городских ворот и у проломов в стенах, переловили и всех тотчас в казематы «с почётом» препроводили.

Раздал Правитель куклам имена, расставил их по столу. Тех, что в казематах уже, в ящик стола убрал. «Предатели! Я ж вас насытил и пересытил! У каждого по резиденции с горгульями, у каждого по казне, у каждого по пять полюбовниц и по острову. Дети все пристроены, родственники все сыты. Даже подруги племянниц и те довольны! Так вы мне отплатили? Заговор учинили? Вот и лежите теперь рядком в ящике, там вам и место!»

Фигурки Пасечника и Большого человека, что сбежали, на тумбу переместил, подальше от прочих, как бы за границу. Выходит, осталось у него шесть кукол под рукой: дубоголовый Генерал, Главный по Культуре, Главный по Наукам, главный по Международным отношениям, Главный по Наказаниям и Главный по Ремёслам. Большой чиновник, который над ними всеми начальником был, по донесениям агентов, сбежал в сторону Драконьих Гор. Там его никто не видел, значит прячется где-то. Попытались улизнуть и были пойманы Главный по Цифрам, Главный Казначей, Главный по Здоровью, Главный Законник и Главный по Торговле. То есть все, кто близко к деньгам и острым вопросам был, кинулись бежать. «Значит, эти беглецы тоже в сговоре, хотели меня сместить. Оставшиеся при власти Главные чиновники все нужные государственные дела явно не потянут, да и тоже предателями могут оказаться, только ещё и наглыми предателями, уверенными, что я их не разгадаю. Что же делать? Совет собирать теперь не из кого. Спросить совета теперь не у кого. Проклятый Пасечник! Лучше б я тебя вовсе не знал!» — подумал Правитель и велел позвать к себе всех замов и замов замов, которые напрямую под началом Большого человека трудились.

Явились замы быстро, бегом бежали. Стал с ними Правитель беседовать, а они в курсе всех дел: знают, что, где, когда делается и по какой причине. Говорить, разве что, красиво не умеют и кланяются неумело. Но и с этими опасно дело иметь. Вдруг они с предателями заодно? Принялся Самый Великий их с пристрастием расспрашивать.

— Скажи мне, Маленький человек, а какими делами тебя более всего начальник твой, Большой человек, в последнее время нагружал?

Дрожащий от страха и благоговения Маленький человек, который самолично у Великого на приёме доселе не бывал и никак не мог понять, почему они уже десять минут отчитываются, а Правитель ещё криком не орёт и ногами не сучит, ответил:

— Не пускать толпы буйные на площадь, чтоб перед глазами Правителя не мелькали, — это раз. Обеспечить бесперебойное снабжение провизией и увеселениями Правительственного дома — это два. Искать Бабу, не сожранную Драконом, — это три. Вот три главных наших задачи.

— Да уж… Главнее дел не придумать! И как продвигаются поиски несожранной Бабы? — спросил Самый Великий, не желая показывать своего незнания.

— С тех пор, как узнали, что ей облик на рыжий миловидный поменяли, только хуже стало. На всех рыжих миловидных казематов не напасёшься! А украшательницу так неаккуратно пытали, что она призналась во всём, чём можно, даже в том, что она и есть Царица Небесная, и засим отлетела на небо с помощью верёвки, которую из своего же платья соорудила и на оконной решётке закрепила. Вот эти расстарались! — сказал Маленький человек гневно и указал на Очень Маленького человека, который трясся так, что зубы стучали, сопровождая речь начальника строгим ритмом.

— Да что ж вы все трясётесь, как псы под осенним дождём? — возмутился Правитель.

Очень Маленький человек, ещё когда кукол на столе Правителя увидел, уверился в слухах о его сумасшествии и с жизнью распрощался. Похоже, терять было уже нечего, и он заскулил:

— Говорят, будто те, кто к Вам в кабинет заходят, больше не возвращаются.

— Что ж я ем их, что ли, всех подряд? — удивился Правитель. — Не возвращаются тунеядцы, казнокрады и разбойники — те, кто против власти мысли чёрные в голове носит. Вы чёрные мысли в голове носите? — спросил он строго.

— Нет! Мы работаем в поте лица, чтобы у Правителя ненужных беспокойств не было! — ответил Маленький человек, стремясь поскорее выслужиться.

— Так теперь сам Правитель будет вам сообщать, какие беспокойства ему нужны, а какие нет! С тебя мне каждодневный отчёт о происшествиях в стране поутру. Знаешь, как делать?

— Знаю. Я его и писал всегда, — ответил Маленький гордо.

— Только не привирай больше в отчётах! Всё мне надо знать: сколько людей бузят, сколько голодают, сколько меня любят сейчас! И покажи мне нормы по снабжению Правительственного дома провизией и увеселениями, срочно! Устрицы убрать вместе с мёдом и трюфелями, — обратился Правитель к Маленькому. — А с тебя мне — всё дело Бабы, которую дракон не жрал, от самого начала, для изучения, — сказал Очень Маленькому и прибавил: — И сам с бумагами явись. Спрашивать буду!

Вышли из дверей Маленький и Очень Маленький человек и аж обнялись от радости. Живые! Побежали поручения исполнять.

Правитель взял с тумбы тринадцатую долговязую куклу, Пасечника, попробовал ей голову оторвать, но не смог: крепко сидит, руку тоже не осилил. Швырнул её на пол, велел позвать к себе Главного по Наказаниям.

— Не вижу я в твоих отчётах данных, подали ли Пасечника в розыск по всем мирам? Почему отмалчиваетесь об исполнении приказа?

— Дело в том, Великий, что этого Пасечника Вы сами в Правительственный дом привели и не велели регистрировать. Нет у нас его номера, чтоб в розыск подать! — ответил Главный по Наказаниям.

— Так это я поначалу, пока приглядывались к нему месяцок, не велел регистрировать. Потом-то надо было! По прежнему месту его пребывания возьмите номер!

— Пробовали по прежнему месту. Там он тоже не регистрированный. Мать его, проходя мимо того селения, родами стала разрешаться и померла ненароком. Он родился ни жив ни мёртв, думали, тоже преставится. Повар местный его к себе взял с условием, что попробует недоноска выходить, но чтоб без всяких обязательств. Потому его и там не зарегистрировали.

— То есть у нас, в Правительственном доме, работал человек без номера? — негодовал Правитель.

— Да нет. Банщики говорят, был у него под мышкой исподний номер. Наблюдали его, когда парили, веником охаживали. Только цифр, конечно, никто не упомнит. Самого его видели после выхода из города идущим в сторону Холодных стран.

Отправил Главного по Наказаниям Правитель тотчас в казематы, а куклу его переложил в ящик стола. «Ещё один предатель! Глупые объяснения лишь может придумывать! Покрывает мятежника-беглеца!» — негодовал он. Вызвал его зама, Маленького человека по Наказаниям, и ему лично повелел разыскивать долговязого Пасечника по всем странам, приметы его по всем столбам развесить, как особо опасного преступника. Докладывать о достижениях приказал в любое время дня и ночи не откладывая.

* * *

Обживался Пасечник на новом месте. Предоставили ему пещеру персональную, побольше бывшей каморки в платяном шкафу. Снабдили его бумагой о праве на работу, дали ему полную волю в соусном деле, только знай ингредиенты заказывай да производством маринадов руководи. Познакомился он с местными людьми. Рассказали они ему, как рядом с драконами жить. Тому, кто в чиновничьем змеином клубке выжил, в Драконьем Мире словно в раю. С драконами проще: по ним сразу угадаешь, когда злится, а когда доволен. Талант актёрствовать да притворяться драконам не дан, потому что из злого дракона искра́ летит, а у доброго морды смешные блаженные. Смотрит Пасечник на того самого Официанта-разведчика, донесения которого своими глазами читал, и от удовольствия аж тепло по телу разливается. Вот он, у агента под самым носом, руку протяни — прикоснёшься, а неузнанный!

Скупили для ресторана Шиа весь мёд в Драконьих Горах. Надо бы у людей запасы пополнить, да закрыты с ними любые торговые отношения. Только если контрабандой мёд везти, но Шиа не позволяет больше закон нарушать. Так строго не позволяет, что предупредил: если кто будет с людьми тёмные дела вести — сожрёт лично, на месте, сырьём и без приправ. Главная голова сказала, а оставшиеся четыре покивали и облизнулись в подтверждение. Спросил хозяин у новоиспечённого Соусника, есть ли у него другие маринады, не медовые. Он ответил честно, что есть, но вкуса такого восторженного от них не будет. Приготовил пару других соусов на пробу: Федот, да не тот! Придумал тогда хитрый Шиа у себя пасеку завести, раз такое дело. Пасечник виду не показывает, что сам он в пчелином деле силён, значит надо подходящего для медового дела работника искать. Проверили списки всех людей, которые на работу в Драконьи Горы просились, нет ли среди них пчеловодов. Как назло, ни одной особи с такой профессией! Пчеловоды людям нужны во все времена: мёд ведь и лакомство, и еда, и медовуха, и лекарство испокон веков, а в тяжкие дни, как теперь, ещё более востребован. Да поговаривают, что перебили пчеловодов за что-то в людской стране и стали они повсюду в дефиците. Нашли в списках лишь одного юнца, который будто бы был в числе прочих своих умений помощником пасечника. Привели его к Шиа, тот поговорил с соискателем серьёзно и выдал вердикт:

— Балбес и раздолбай! Сколько профессий сменил — ни в одной не держится. Кузнечик-попрыгун, не пришей дракону хвост.

— А есть ли в его умениях знание грамоты? Читать сможет? — спросил Пасечник.

— Есть, — ответил Шиа, через лупу глядя на заявку непутёвого мальчишки. — Только что толку? У драконов в библиотеке навряд ли есть что-нибудь на тему пчеловодства. Нам оно ни к чему.

— И лекари ваши мёдом не пользуются? — уточнил хитрый Пасечник.

— Этого я не знаю. Я не лекарь. Я — шеф-повар, — ответил Шиа.

— Тогда отвезите меня в драконий Книжный дом. Буду искать и, если что путное найду, то подумаем, как дальше быть.

Его, конечно, отвезли, как просил. Просидел он в книжной пещере всю ночь и, на драконье удивление, нашёл там длинный, хорошо сохранившийся свиток про то, как бортничать и диких пчёл в домашних обращать, с описанием и ульев из стволов дерева, и даже болезней пчелиных. Чего только не хранится в драконьих кладовых! Пасечник оттёр с пальцев чернильные пятна и сказал брать мальчишку в работники: пусть по теории мёд добывает. Шиа согласился.

Появился у них теперь недопчеловод-недобортник. Молодой, длинный, нескладный, вихрастый и, как Шиа правильно сразу разглядел, такой разгильдяй, каких свет не видывал. Лишь отвернись — уже спит-сопит хоть на тёплом камне, хоть на соломе, хоть на земле. А проснётся, так песни орёт фальшиво, драконий абсолютный слух тревожит. Местные его Емелей прозвали за сказочную способность к лени и любовь к вокалу. Шиа пригрозил его сожрать, а тому как с гуся вода: головой кивает согласно и снова за своё. Хозяин позвал Пасечника и предложил ему взять над разгильдяем шефство и руководить его режимом дня. Пасечник наотрез отказался: «Я по соусам специалист, а по людям — нет. В людей никогда не знаешь, какой ингредиент добавить, чтоб дельное нечто получилось».

Хотел было Шиа уволить паренька, да взялись за его воспитание мужики — работники ресторана. Собрались и выдрали недотёпу как следует, чтоб не тунеядствовал. Им чаевые за вкусное мясо ой как нужны, потому у них прямой интерес к реализации медового проекта развился. Таким методом управления персоналом Емеля на удивление проникся. Начал исправно каждый день в лес ходить, и носить оттуда мёд, и выпиленные прямо со стволами ду́пла пчелиные на поляне расставлять. Вернётся покусанный, перекошенный, уляжется на солому во дворе и горланит. Но это уж все терпели: если кто хорошо работает, то мелкие недостатки ему прощаются. Только по вечерам ему запретили петь, чтоб гостей не пугал.

Пошло соусное дело в рост.

Глава 4. Без цепи на цепи

Живут Баба и дракон Сейл в Больничной долине на всём готовом. Вроде как излечились оба: Баба опять телесами обрастать стала, у Дракона вторая голова очнулась и шею держит. Слабовата ещё, конечно: он повязку с шеи не снимает и, когда устанет болящая, туда её спать-отдыхать укладывает, но это ведь уже не болезнь, а так — небольшое недоразумение. А не выписывают их из карантина и, более того, выходить из него запрещают даже в Больничную долину. Сейлу летать запретили, Бабе сбегать запретили, потому что орудуют в Драконьих Горах людские шпионы, разыскивают их.

Поль-законник тоже долечивался с ними в карантине, через него и новости узнавали:

— Следят за твоей норой, Сейл. Повадился Официант на твоей взлётной площадке у озера грибы собирать. Вынюхивает, высматривает, донесения свои строчит.

— Грибы-то уж, того гляди, отойдут. Тогда уж можно будет домой? — расстраивался Сейл, которому страсть как надоело жить под присмотром да соломой укрываться, хотелось вернуться в своё родное убежище, под одеялко из любимых крыс.

— Грибы отойдут — за ягодой шпион пойдёт. Нельзя вам высовываться. Для людей вы мертвецы: мёртвый Дракон и мёртвая Баба.

— Да неужто про нас не знают? В карантине-то вон сколько драконов было! И умудрённые, и зелёные ученики. У людей так: что знают трое, то знают все! — удивлялась Баба.

— Драконы не люди. Нам болтать незачем. Никто, кроме нас, не знает, что вы здесь. Точно не знает. А люди рыщут-ищут. У Шиа новый Соусник появился. Готовит как бог и говорит как бог, но точно знаем — шпион. Видать, прислали его на подмогу Официанту или на замену.

— Может, нет? Откуда знаете? — любопытствует Баба.

— А оттуда, что рассказал этот Соусник сказочку, в каком у людей его медовый соус почёте был. Наврал с три горы: неизвестны нам селения человечьи с такими талантами, иначе давно б к себе его переманили. Сам говорит речи ладные да складные, такие только в «верхах» вести умеют. И как раз у Самого Великого Правителя его личный Пасечник недавно пропал, а в розыск его, как бы случайно, не заявили. Правда, был тот Пасечник холёный, как кот, и белокожий, как принц, но это мужику легче исправить, чем тебе внешность поменять. Даже так, как теперь, — ответил Поль уверенно, смерив Бабу змеиным взором. — Тем более, что и тот и этот лысые и длинные. Этого не поправить: до смерти конституция телесная выдана. Ну и при мёде, опять же.

Баба только стала обрастать своими волосами после того, как её в операционной опалили, но драконы женской красоты не понимают. Она для них что лысая, что рыжая — урод кожаный лягушачьей породы. Кроме драконов, никто её тут не видел, зеркал у них, известное дело, не водится, а отражение в воде — «так себе» зеркало, поэтому и позабыла она про свой опалённый внешний вид. А законник всё видит, потому как для него внешний вид не украшение, а особая примета.

— Зачем вы тогда его, подлюку, на работу взяли? Прогнали бы взашей! Или вообще съели! — возмутилась Баба.

Сейл и Поль переглянулись и засмеялись. Впервые со времён похорон улыбнулся законник. Тосковала его живая голова по доброму другу своему Полу. Это как у людей: если парой сойдутся не разлей вода, то когда одного не станет, другому и жизнь не в радость. Но у Дракона-законника дел ныне невпроворот: иммиграция пёрла, шпионы изо всех миров лезли, драконы на людей злились. Работать надо было за троих, даже если ты нежданно-негаданно один остался. Он и работал, и работал, и работал без продыху. У эскулапов выбил себе убеждением право на труд и в карантин только спать исправно возвращался. Утром обход, проверка заживления, промывка живой водой — и летел Поль в Драконьи Горы дела вершить на зависть «мёртвым» затворникам поневоле.

— Если этого прогоним — другого пришлют. Мы их всех наперечёт знаем, шпионов этих: Официант, Мастеровой да Портной. Соусник вот теперь, похоже, добавился, но этот уже агент самого высшего уровня. Под счёт у нас все их депеши. Лучше пусть будут агенты известные, чем новых информаторов отлавливать. Так что сидите, не высовывайтесь! — велел Поль строго и снова улетел по драконьим делам.

Сидят Баба с Драконом по своим палатам пещерным. Скучища! Ждут Поля каждый вечер. Он прилетит усталый, вымотанный, еле хвост волочит, но их жалеет: и обстановку докладывает, и случаи интересные с работы несёт. Кого обокрали, кого обхитрили, кого укусили, кого опалили, а кого и жизни лишили. Столько они теперь знают про коварных людей и хитромудрых драконов — хоть детективы пиши. Только не их это дело. Тоска… Они оба из тех, кто сам живёт, как в детективе, а их без цепи на цепь посадили.

Сейл от скуки птиц в зарослях ловит. Извёл почти всех. Долбанёт хвостом по кустам, птички взлетят, заверещат, а он их пастями хватает, будто собака мух. Потом все морды в пуху. Баба ягод собирает столько, что съесть ей невмоготу, впрок сушит. Иногда сойдутся Баба с Драконом, повспоминают свои похождения у людей, карантин, но всегда до печали договорятся и расходятся. В дождливые дни строят из палочек колодцы. Баба нарвала свитки ровными кусками, нацарапала картинки — карты сварганила, научила Сейла в «дурака» играть на троих, когда вторая его голова в силах. Только Дракон жухает и подглядывает всё время себе в карты. Баба злится, но как продавца хитрить отвадишь?

— Ты обещал мне рассказать, как первой головы лишился. Помнишь? — напомнила как-то Баба Дракону.

— Помню. Неохота сейчас, — ответил Сейл нехотя.

— А когда ж ещё, как не сейчас? Сидим сиднем, ворон считаем. Я скоро жиром заплыву так, что для моей перевозки не Драко-такси, а пару транспортных драконов снаряжать придётся!

— Знаю, что сидим. Не хочу сейчас.

Если Дракон чего не хочет, его не спихнуть — это Баба уже твёрдо усвоила.

— Тогда расскажи, что сам хочешь. У тебя приключений-то полно! — просила Баба.

— Ну, хорошо, тогда слушай! У попа была собака, он её любил, — начал Сейл размеренно, с чувством, словно сказку. — Она съела кусок мяса, он её убил. И в землю закопал, и надпись написал, что: «У попа была собака, он её любил…»

— Паразит хвостатый! Чтоб тебе всю жисть горы от снега чистить, как той собаке! — выругалась Баба, которая уши развесила для интересной истории.

Принялась колотить Дракона по плоскому носу здоровой головы ладонью так, что раздавались громкие шлепки. Сейлу такое обращение понравилось, он сощурил глаза и давай порыкивать от приязни.

— Лучше пузико почеши, — сказал Дракон и развалился в пыли кверху брюхом.

— Я почешу, если ты мне расскажешь, что драконы головной дискриминацией называют и почему так на это обижаются.

— Торговка! Торговка и есть! Хочешь, чтоб всё по-твоему было? Ты не баба-ловец — ты баба-продавец! — поддел её Сейл.

— С продавцом поведёшься, от продавца и наберёшься! Так что, чесать ли пузо? Только если опять про собаку затянешь, получишь, так и знай! – предупредила Баба, памятуя его зловредный характер.

— Чеши уж и слушай. У нас в силе деление ремёсел по количеству голов. Вот хочет, например, дракон стать врачом, а нельзя, потому что у него больше, чем одна голова. Или наоборот: хочет работать представителем в миграционной службе, а нельзя, потому что там нужны непременно две головы, причём амбидрако, чтоб обе думали и ответственность несли. Хочет грузовым драконом заделаться, а нужны там три головы, не более и не менее, чтоб, когда на дальние расстояния летит, одна дремала, а две рулили. И так повсюду: таксисты — одноглавые, юристы — больше, чем одна голова, чтоб истина в споре рождалась, всякие механики-каменщики-плотники — больше, чем одна голова, пожарные — три и более головы. И часто выходит, что была у дракона в детстве мечта стать кем-то, кем он стать не мог из-за головной дискриминации, вот и болтают о ней драконы.

— А сам ты кем в детстве стать хотел?

— Я? — удивился Сейл её вопросу и вдруг заулыбался, ощерился, стал вспоминать. — Я хотел клоуном цирковым стать! Многим из нас не повезло в непростое время родиться: извергались большие вулканы, закрыли небо пеплом, холодно стало. Мама яйца отложила и сгинула неизвестно где. Кладку, по счастью, тёплым пеплом укрыло. Драконов в ту пору много погибло, как и людей: начали болеть, мор пошёл во всех мирах, драконят вообще всех выкосило. Верховный Правитель, понимая, что эдак и вымереть драконьему роду недолго, отправил спасателей в горах рыскать, искать кладки сохранившиеся. Много в ту пору яиц свезли в большую пещеру. Отогрели, высидели, вырастили, выкормили, выучили. «Так себе» было времечко: без солнца расти плохо. Были мы тощие, вечно голодные и злые. Дрались, плевались, ругались грязно. Я заделался в Доме драконёнка клоуном, всех веселил, когда настроение было, и мечтал, как буду на арене под ярким солнышком выступать.

— Зачем солнце тем, у кого внутри огонь? — удивилась Баба.

— Откуда он возьмётся, этот огонь, внутри холоднокровной зверюги, по-твоему? Вас учат ли тому, что сила не берётся ниоткуда и не уходит в никуда? Слышала о таком?

— Не-а… Ты ж сам говорил: «Разозлюсь и пыхну». Раз вы были злые, значит огня этого в вас было полно? — не понимала Баба.

— Не так. Чтобы огнём пыхнуть, мы злостью в себе огонь будим, и тогда он наружу вырывается. Но надо, чтобы он теплился глубоко внутри нас, чтоб было, что будить. Поэтому драконы все чешуйчатые: под солнцем летаем, чешуёй его пламя себе в огненную железу собираем и потом пыхаем, — пояснил Сейл. — Чешуя — сила!

— Какие-то вы, драконы, неправильные! У людей вот, например, чтоб расплакаться, не надо под дождём бегать и воду в себе копить. Как обидит кто, возьмётся вода из ниоткуда и потечёт по щекам. И не просто вода, а солёная! Так что если ваш огонь ниоткуда не берётся, то наши слёзы этому правилу неподвластны, — ответила Баба, довольная обнаруженной в его учёности «дырой».

— Так и драконы, бывает, плачут, ты ж видела!

— Тем более! Значит, и у вас волшебная вода есть, которая ниоткуда берётся! — утверждала Баба и нос задирала.

Сейл серьёзно вопросом озадачился и расстроился, что Баба его, словно ящерку, за пояс заткнула. Как так-то? Его драконья учёность говорит: ничего не берётся из ничего и не уходит в никуда. Решил попросить древнего Эскулапа отсутствие места для накопления воды пояснить. Эскулап, по счастью, скоро к ним с проверкой прилетел. Осмотрел пациентов, со слабой головой Сейла особо долго повозился: капли ей капал, разговоры с ней вёл. Сейл заодно спросил его про слёзы «из ниоткуда».

— Ой, надо вас к делу пристраивать, а то, я погляжу, вы за философские проблемы взялись. Не к добру это, когда продавцы и ловцы разбираются, откуда слёзы берутся. Зови Дели, буду вас анатомии учить.

Баба пришла перепуганная. Что такое, что не так? Седой эскулап им обоим пальцами в морды потыкал, показал, где у них железа со слезами расположена. И прописал им трудотерапию: Сейлу солому для подстилок утаптывать, Бабе эти самые подстилки потом вязать-мастерить. Хоть и пыльная работёнка, а какое-никакое дело. Но им скучно всё равно. То Баба Дракона цепляет, то Дракон Бабу.

— Ты мне рассказывал, что вы без солнца росли. Выходит, вы не огнедышащие были, — продолжала расспросы Баба.

— Без солнца любой огонь для подзарядки подойдёт, хотя до солнца земному огню далеко. Пока росли в Доме драконёнка, у нас в каминах всегда огонь полыхал, на извержения смотреть нас водили. Напитывали, как могли. Только мы огнём этим друг в друга плевались и тратили его не по делу. За драконятами глаз да глаз нужен!

— А из кладки твоей мамы ещё кто-то вылупился? Братья-сёстры есть у тебя?

— Это же не инкубатор! Там яйца не метили, кто из какой пещеры, не учитывали. Яиц мало живых оказывалось. Я думал, бывало, об этом, но трёхглавых драконят полно было. Не разобрать, кто твой брат. Да и у драконов семейственность не в чести́. Все драконы друг другу братья, — засмеялся Сейл её человечьим мыслям.

— Выходит, ты тоже сирота, — сказала Баба задумчиво.

— Почему это «тоже»?

— Как и я, — ответила Баба печально.

— Это с чего ж ты сирота при живых-то папке с мамкой? Или я чего не знаю и померли родители твои?

— Они-то живые, а вот я мёртвая. У мёртвых не бывает мамок с папками, — пояснила Баба.

— Не переживай! Ты ж теперь Дракон, значит, и тебе все драконы — братья, — утешил её Сейл.

— Братья, как авось небосю! И моя «головная дискриминация» добавляется ещё и к человечьей. Не пойму я, к чему такого хилого Дракона, как я, в вашем мире приложить можно? Не всю же жизнь мне подстилки эти проклятущие набивать!

— Хорошо, что у тебя огневой железы-то нет. Так злят тебя эти подстилки, что сейчас бы и сгорели от снопа искр из твоей пасти. Прикуси пламя, Дракон! — смеялся над ней Сейл.

— Тебе смешно… Дракон может свою головную дискриминацию и поправить, а мне свою, человеческую, никак! Поэтому я в Драконьих Горах навеки «никто», — надулась Баба.

— Это как — поправить? — удивился Сейл, не понимая, о чём она речь ведёт.

— Если двуглавый дракон одну голову уберёт, то сможет стать врачом или таксистом, потому что у него останется одна голова. Ты вот был трёхглавый, а теперь двуглавый, чуть одноглавым не стал. А мне из человека ни во что не обратиться, — обиженно сказала Баба.

— Это ж надо, как ты опять завернула! Ни один Дракон в нашем мире таких мыслей себе не допускает! Вон, погляди на Поля, как он страдает, бедняга! И из законников его за потерю головы никто не попросит. Чего удумала! — возмутился Сейл.

— Ну, так то Поль! И у него головы обе о-го-го какие личности были — одной оставшейся на троих хватит! А если она второстепенная, её ж не так жалко, — размышляла Баба.

Тут вторая голова Сейла, которая понимала, что она неглавная и по паспорту, и по сути, очень этой позицией возмутилась, глазами заблестела и заговорила, что с ней случалось крайне редко.

— Очешуеть какие вы, люди, жестокие и злобные существа! Вы не понимаете, что значит цельность Дракона, и мыслите, что отрубить ему какую-нибудь «второстепенную» голову — плёвое дело. Одной больше, одной меньше!

— Да я ж чисто гипотетически! — стала оправдываться Баба, видя причинённую её словами большую обиду.

— «Чисто гипотетически»! — передразнила её ехидно вторая голова. — Я ему, думаешь, для мебели? Если надо что кислое сожрать, кто жрёт? Я жру! Если надо что долго читать, кто читает? Я читаю! Если надо коня в зубах рядом с Бабой дурной некультяпистой, из-за которой в двух мирах теперь всё перемешалось, тащить, кто тащит? Я тащу! И таких порученных мне дел у нас полно! То, что я болтать не люблю и на вопросы твои дурацкие отвечать, ещё не значит, что меня можно отрубить! Думаешь, я не помню, как ты в клетке на площади ещё уговаривала, чтоб Дракон смирился, голову (меня) ему бы откромсали, и жил бы потом Сейл в зоопарке, детишек веселил! Я всё помню! — закончила она уже с искрами и визгами.

Вспылила голова. Видать, давно у неё накипело. Бабе совестно стало за такое непонимание, и хоть могла она в свою защиту представить пару аргументов, как и этой голове лучи солнечные в пасть направляла, когда ящур был, но не стала, а сказала честно, по-драконьи:

— Прости меня, дуру глупую! Я не знала, что так, теперь буду знать.

Вторая голова Дракона извинения не приняла, надулась и перестала говорить. Бабе хотелось спросить у Сейла, не женская ли она у него, но это было бы слишком. Главная голова Дракона пояснила:

— Вот смотри, Дели. Бываешь ты мудрой и размеренной, как Дракон. Бываешь ты глупой и су́етной, как рыба. Но если бы от тебя отсекли глупость за ненужностью, не стала бы ты бабой-ловцом-драконом. Может, была бы примерная, удобная, мела бы избу, варила кашу, растила детей, но это была бы уже не ты, а совсем другая баба. Так и Дракон. Какие бы ни были у него головы, только со всеми: обидчивыми, глупыми, злобными, болтливыми, главными и второстепенными — он целый дракон. Поль вон до сих пор летает зигзагами, равновесие ловит. Дракон в равновесии вместе со всем, что в нём есть.

— Спасибо! Я поняла, — искренне поблагодарила Баба. — Только вот твоё «равновесие», кажется, на меня обиделось так, что бойкот объявило.

— Ничего, помиритесь. Хорошо, что всё теперь высказано! Теперь она злобу выплюнула и на поправку пойдёт окончательно, — уверил Сейл.

Глава 5. Советами не замучают

Вечером Поль сообщил, что завтра собирается Малый драконий совет, и, раз на нём должны присутствовать и Дели, и Сейл, пройдёт он прямо в амфитеатре карантинных пещер. Особых приготовлений, как ожидала Баба, помня суету людей перед приездом большого начальства, не последовало. Она для приличия прибрала свою палату: вдруг кто в гости заглянет. К заходу солнца на следующий день небо заслонили черные крылья прибывающих. Прилетели все важные Драконы, кто был в ящурном карантине, и не только. Они чинно расселись в амфитеатре. Председательствовал дипломат, рядом с ним сел неизвестный Дели маленький серый щупленький одноголовый дракон, каких в Драконьих Горах были сотни, похожих, словно близнецы. Драконы называли таких «хиликами»: то ли порода у них такая, то ли прозвище за внешний вид. Баба их за Драконов вовсе не считала — так, приживалки пресмыкающиеся. Видеть такого среди величественных настоящих драконов было странно.

«Наверное, секретарь, — подумала Дели. — Лишь бы и он неболтливым оказался, про нас с Сейлом не растрепал». Она рада была видеть всех своих бывших пациентов полными сил и пышущими энергией в прямом смысле слова. Обсуждая людей в кулуарах перед началом мероприятия, драконы так распыхались огнём, что нагнали жару в зал и стало тепло, почти как в бане.

— Мира и жизни вам, многоуважаемые Драконы, — начал Трес, по обыкновению, поочерёдно всеми головами, и драконы почтительно умолкли, прервав начатые беседы на полуслове.

— Мира и жизни, большего не надо! — хором отозвались головы всех присутствующих драконов.

— И именно вопрос Мира станет сегодня главным на нашей встрече. Дополнительные вопросы: ситуация с иммиграцией, запрос уважаемого Дракона Сейлера на получение полётного разрешения и запрос многоуважаемого Дракона Деликатес на получение гражданства Драконьего Мира. Начнём с главного — с Мира. Ситуация складывается непростая. Все вы знаете, что сделали люди на самом деле. Граждане драконы немного фольклорно искажают случившееся, но сути это не меняет: люди достали хранящуюся у них в закромах страшную инфекцию и заразили драконов. Нам удалось сдержать её высокой ценой! Двоих лучших Драконов болезнь унесла! Да пребудет с ними драконья Сила, где бы они ни были!

Все Драконы, включая секретаря, встали и долго молчали, почтив память Гоши и Пола, а потом замахали крыльями, как тогда на погребении, да так мощно, что потоком воздуха снесли Бабу со ступени в проход. Сейл тут же укрыл её одним крылом, чтобы слабое тело не протащило ветром ещё и по каменному полу. Когда аплодисменты стихли, она тихонько вернулась на своё место.

— Драконы негодуют, — продолжил дипломат. — Мы ежегодно сталкиваемся с несправедливыми обвинениями и казнями наших сородичей. Люди считают, что драконы должны приносить им «в жертву» не менее одной драконьей головы в год. Часто они оговаривают наших собратьев несправедливо, но с этим мы мирились. Теперь же они замахнулись на жизнь всего драконьего рода!

Драконы при этих словах зашумели, выражая негодование и согласие с позицией говорящего: «Совсем краёв не видят! Обнаглели! Почуяли свою безнаказанность!» Дипломат продолжил:

— Сейчас я излагаю вам позицию большинства граждан драконов на сегодня: они считают, что мы должны проучить людей. Проще говоря, граждане драконы хотят войны!

И снова зал взорвался возгласами, но на сей раз уже разными: «Людей надо проучить! Довольно терпеть! Война — это зло!»

— Сегодня Малый совет примет решение по этому вопросу. Первым слово передаём генералу Гену. Мы слушаем Вас, генерал.

Огромный генерал величественно вышел в центр и, не поднимаясь на трибуну, коротко сказал:

— Все наши боевые единицы готовы. Гражданское население готово к мобилизации. В случае войны силой мы превзойдём людей, но понесём значимые потери из-за их дальнобойных орудий. Я знаю, как вести действия, если война начнётся. Мы к ней готовы!

— Есть ли вопросы к уважаемому генералу? — уточнил председательствующий.

— Может быть, стоит и людей с видом на жительство в Драконьем Мире пустить в дело в случае войны? Если они хотят стать полноправными гражданами, то должны воевать на нашей стороне! — спросил юрист.

— Детали я буду обсуждать, если начнётся война. По вопросу привлечения людей к боевым действиям на нашей стороне вы знаете мою позицию. Она неизменна: слабым тонкокожим существам без брони-чешуи нечего делать на бранном поле. Но ещё раз повторюсь: это моя личная позиция, и она не предмет сегодняшнего обсуждения, — сказал генерал и величественно удалился на своё место.

— Приглашаю выразить позицию по финансам. Ден, уважаемый, Вам слово!

— Уважаемые Драконы! Золота у нас хватит и на то, чтобы воевать самим, если бюджет страны тратить, и на то, чтобы привлечь боевых слонов или даже шершней-убийц, если частные инвесторы подключатся. Но… Есть меткое выражение у людей: «Коту под хвост». Моё мнение: любая война — это финансы «коту под хвост». Империалистических притязаний мы не имеем, Драконьи Горы, которыми мы владеем, заселены и освоены менее чем на десятую их часть, и нам есть, где плодиться и множиться. Стратегические точки у нас под контролем, отвоёвывать новые смысла нет, поэтому направлять финансовые потоки «под хвост» столь нелюбимым нами «котам» считаю нецелесообразным.

— Благодарю за выражение позиции, схожей с дипломатической, уважаемый банкир. Есть ли вопросы по финансам? — уточнил Трес.

— На внутренние нужды нам хватит, если будем воевать? — уточнил Сейл.

— Хватит, но аппетиты придётся поунять. Сами посидим на военном режиме, без стейков в меду, если вы понимаете, о чём я, — ответил Ден.

— А как же внутренние бизнес-потоки? На что жить будут те, кто «поунял аппетиты»? — снова подключился юрист.

— Это не совсем мой вопрос, но я готов рассказать тем, кто рождён в мирное время и войны не видел, что война меняет всё. Жизнь при мире и при войне — это две разные жизни. Так что не только финансы, но и все привычные развлечения, обжорство и приятные мелочи существования в мире пойдут туда же, «коту под хвост».

— Благодарю за расширенный ответ, Ден. Напоминаю, что вопросы задаём только по существу темы докладчика. Приглашаю к докладу о материально-техническом обеспечении военных действий механика Квадро.

Квадро сменил Дена в центре зала. Его головы договорились о том, какая будет докладывать, и начала правая:

— Технически мы оснащены хуже людей, это точно. У меня есть множество интересных инженерных наработок, но они направлены на улучшение условий жизни в мирное время.

— Если будет поставлена задача, я переключусь на войну, и мы быстро создадим невиданные доселе машины и механизмы. Плюс такого оперативного подхода в том, что люди не успеют их, по обыкновению, «спереть и передрать» и будут неприятно удивлены, — добавила вторая голова.

— Но мне бы крайне не хотелось заниматься такими «котуподхвостными» разработками, — закончила третья.

— Есть ли у членов Совета вопросы к Квадро? — спросил дипломат.

— Сделаны ли выводы из гибели Гоши-таксиста? Внесены ли изменения в конструкцию подкрылков, чтобы избежать повторения воспаления крыльев, и будут ли модернизированы на основании этого печального опыта подкрылки, уже вмонтированные другим драконам? — спросил седой Эскулап и, услышав в зале ворчание, что вопрос задан вне темы, добавил: — Если будет война, наши крылья станут в ней основным преимуществом. Крылья должны быть здоровы!

— Спасибо за вопрос, уважаемый Эскулап, он очень верный сейчас, — ответил Квадро уверенно. — Дело в том, что это чистая правда! Подкрылки, которыми мы дополняем драконьи крылья, не предназначены для столь высокой нагрузки, какой подверг свои крылья Гоша, да пребудет с ним Сила, где бы он ни был! Решение у нас есть давно: подкрылки транспортных драконов снабжены дополнительными прокладками, которые уберегают крылья от травмирования. Сейчас ведётся такая модернизация крыльев всех таксистов. Далее мы планировали перейти к модернизации боевых драконов. При необходимости мы можем ускориться, благо, нахлынувший поток человечьих мигрантов с ловкими руками позволяет нам открывать новые кузни техобслуживания.

И вдруг высоким, визгливым, почти птичьим голосом заговорил щупленький одноглавый дракон из президиума:

— Этот вопрос мы планировали рассмотреть на Большом совете, но он первостепенно важен, и я рад, что он поднят раньше. У нас не будет прений по этому вопросу: определите необходимый объем финансирования и проведите модернизацию подкрылков у всех воинов и военнообязанных гражданских драконов немедленно. Независимо от решения о войне, обороноспособность Драконьего Мира должна быть на высоте! Рассмотрите дополнительно: возможно, какие-то ещё улучшения стоит сразу провести, раз мы затеваем такое техническое обслуживание. На расчёты и рассмотрение деталей у вас неделя. Через неделю утверждаем на Техническом совете. Через неделю и один день проект должен быть запущен в работу. Через месяц, одну неделю и один день проект должен быть завершён. Исключение могут составить только транспортные драконы, которые в это время не будут присутствовать на нашей территории. Благодарю. Продолжайте.

И тут Баба поняла, что это и есть тот самый Верховный Дракон, который «так велик, что при полёте полнеба крылами закрывает», и чей голос «звучит трубным гласом». Она вопросительно взглянула на Сейла. Тот вопрос понял и кивнул обеими головами. Совет продолжался.

— Приглашаю выразить позицию по врачеванию. Уважаемый Эскулап, мы все внимание!

Эскулап вышел медленно, не торопясь. Шуршание его хвоста эхом отражалось от сводов пещеры и завораживало Бабу.

— Я буду краток. Как и во все времена, лекари против войны. Против любой войны, какой бы она ни была: захватническая, во имя возмездия или освободительная. Особенно война с людьми. Если они позволили себе разбудить древний ящур, что они могут ещё натворить? Вы скажете, что я боюсь людей? Да! Я боюсь людей! Мне сложно жить в одном мире с теми, кто способен влить такую заразу в пасть дракона, подвергая опасности жизни нескольких народов. Им повезло ещё, что ящур не мутировал и не начал «косить» самих людей. Я не понимаю такого нелепого образа мыслей — я думаю иначе, и поэтому стал лекарем. Какое бы решение ни было принято, мы, лекари, выполняя данную нами клятву, будем бороться за жизнь каждого дракона от малого драконёнка до седого старика до последней нашей силы. Я против того, чтобы драконы отправлялись в место Наивысшей Силы слишком рано. Я против войны!

Сказал и пошёл на своё место, не дожидаясь вопросов.

— Благодарю Вас, уважаемый Эскулап, за важное мнение. По итогам услышанного ставлю на голосование важный вопрос: кто из Драконов за то, чтобы начать с людьми войну как справедливое возмездие за их деяние? Если таковые есть, откликнитесь, — спросил дипломат громко.

Ни один Дракон не подал голоса и даже не шевельнулся, чтобы не быть неправильно понятым: замерли как вкопанные и моргать перестали. Увидев такое решение, Верховный Дракон удовлетворённо кивнул и сказал:

— Итак. Драконы были, есть и будут миролюбивым народом, который никогда не начинает войну сам и стремится как можно быстрее завершить любую войну, в которую их втянули. «Мира и жизни» говорим мы не для красного словца. Но пока это решение, однозначное и неизменное, останется в этих стенах. Мы должны не наказать людей — мы должны сделать так, чтобы Тёплая Страна Людей больше никогда не могла позволить себе поступать с драконами подобным образом. Все мы знаем, что у них есть ежегодный план по отрубанию драконьих голов. Мы сделаем так, что этого плана не будет. Мы сделаем так, чтобы люди никогда не повторили злодеяния: все опасные болезни в их закромах будут уничтожены раз и навсегда. Мы сделаем так, чтобы люди уважали право Драконов на суверенитет и уважали драконий народ. Я знаю, что дипломаты уже готовят предложения по нашим дальнейшим действиям. Это вопрос следующего совещания. Думайте все! Но думайте, не как наказать, а как вразумить! Я закончил.

Ни криков «браво!», ни махания крыльями, создающего бурные овации, которых ожидала Баба, не последовало. Сказал, сел, продолжили:

— Слушаем Поля по вопросу работы миграционной службы, — сказал Трес.

Поль впервые стоял на трибуне с одной головой, и видно было, что ему немного не по себе. И вот тут Драконы встали и замахали крыльями, приветствуя и поддерживая его. Баба успела проскользнуть к выходу, где переждала овации, избежав очередного валяния по полу. «Не поймёшь их, драконов этих, когда они «хлопают», а когда просто кивают. Непредсказуемые птички, надо привыкать», — думала она.

— Поток человеческих мигрантов растёт с каждым днём. Это закономерное развитие ситуации в неблагополучной стране, какой стал мир людей: их народ вынужден спасаться от нищеты и беспредела. Чтобы предотвратить бесконтрольную миграцию, уже сделано следующее: мы привлекли дополнительных специалистов для приёма заявлений, выставили дополнительные кордоны в горах, а люди, желающие перемещения, разбили поселение у подножия Драконьих Гор. Но часть из них всё же нелегально проникает на нашу территорию. Это приводит к росту людской преступности. Нам пришлось увеличить штат законников, патрулирующих Драконьи Горы. Сегодня я прошу поддержки Совета по двум вопросам. Первый: как вы считаете, насколько мы можем увеличить численность людей на нашей территории? До этого момента мы ограничивали её цифрой в сто человек. После начала усиленной миграции у нас живут и трудятся сто пятьдесят. И второй вопрос: какие дополнительные меры, с вашей точки зрения, должны принять законники, чтобы граждане Драконьих Гор, кем бы они ни были, чувствовали себя в безопасности? Я прошу уважаемый Совет взять на обдумывание заданных мною вопросов одну неделю. Благодарю, уважаемые Драконы!

— Я согласен с вопросами, поднятыми Полем, и сроком, заявленным им. Да поможет нам мудрость Драконов в поисках нужного решения! — сказал Верховный Дракон.

Баба никак не могла привыкнуть к такому ведению высокого собрания. Когда у них в деревне собирали Совет сельчан, то это было мероприятие на полдня, с руганью, потасовками и непременной пьянкой после. Зачем иначе собираться, если никому потом не стыдно и вспомнить нечего? Драконы же словно боялись сказать лишнее слово. Когда до совещания они кляли людей на чём свет стоит, она уверена была, что сегодня начнётся война. Когда назвали вопросы на сегодня, она уверена была, что проведёт здесь всю ночь. Ещё и солнце за гору не скрылось, а обсуждение уже закончилось и начиналось самое для Бабы интересное — их с Сейлом вопросы. Дракон ей ничего не сказал про получение разрешения на полёты. «Вредный летучий гад! Мне, значит, сидеть сиднем, а ему захотелось летать!» — злилась она.

— Переходим к запросу уважаемого Дракона Сейлера на получение полётного разрешения. Сейл, слушаем Вас!

Сейл вышел к трибуне и начал говорить не менее достойно, чем все ранее выступавшие Драконы. Баба его таким важным раньше не видела.

— Уважаемые Драконы! Я понимаю, что нам с Деликатесом в сложившейся международной обстановке положено быть «мертвецами». Мы строго подчиняемся решению об изоляции. От роли практика я перешёл к роли эксперта, и переговоры по торговому направлению, которое я курирую, мне помогает организовывать Поль, за что ему огромное спасибо. Но при таком ведении дел возникает значимая проблема личного характера: у меня слабеют крылья. Мы обсуждали эту проблему с лекарями, мне назначили упражнения по биению крыльями по воздуху, но полёта они не заменяют. Летательный навык для дракона очень важен, и я прошу разрешения на полёты над неосвоенными территориями для тренировки крыльев. Я закончил.

— Уважаемые Драконы! Есть ли у вас предложения и замечания по этому вопросу, который был заранее направлен вам для подготовки?

— Есть! — уверенно ответил Квадро. — И предложение, и решение есть, и мы уже готовы привезти его для примерки.

— Говорите с места. Всем хорошо Вас видно и слышно, — разрешил Трес.

— Сейл слишком заметный дракон, потому что у него единственного в Драконьих Горах две головы и шея от отрубленной третьей. Такого дракона видно издалека. Поэтому я лично, без помощников, чтобы избежать утечки информации, готовлю для него протез третьей головы. Когда Сейл его наденет, то с земли он будет неотличим от самого обычного трёхглавого дракона.

— Прекрасно! Тогда неделю тестируем в Больничной долине и на следующем Совете утверждаем. Вопросы есть? — уточнил председательствующий.

— Есть! — ответила Дели.

— Уважаемая Дели! Выходите к нам, чтобы Драконы могли Вас хорошо видеть и слышать, тем более что ваш личный вопрос следующий, — пригласил Трес.

Ей было страшновато идти в самый центр. Баба терпеть не могла общественные мероприятия, а если приходилось что-то говорить на людях, покрывалась бордовыми пятнами и путала слова. Оказавшись рядом с Верховным Драконом под множеством пронзительных взглядов, она ненадолго лишилась дара речи, но собралась с духом и стала говорить:

— Раз Сейл будет обычным трёхглавым драконом, можно ли примостить к протезу головы ещё и маленькую сидушку, чтобы я могла на нём хоть иногда летать? Сил нет сидеть сиднем! Крыльев у меня нет, конечно, и слабнуть потому, вроде как, нечему, но от неволи этой пещерной слабну я вся, в комплексе.

— Нахалка, — шепнула ей обиженная голова Сейла.

— Мы рассмотрим такую техническую возможность, — ответил Квадро.

— А мы рассмотрим такую возможность в принципе, и через неделю будет решение, — дополнил дипломат. — А пока приступаем к рассмотрению последнего на сегодня вопроса: получение гражданства Драконьего Мира многоуважаемым Драконом Деликатес. Так как многоуважаемого Дракона Дели сдувает от наших аплодисментов, прошу, приветствуя нового Дракона, ограничиться вставанием. Слово предоставляется Верховному Дракону.

Дели была благодарна Тресу за внимательность и заботу. Валяться из-за оваций посреди большого зала на виду у всех Драконов ей совсем не хотелось.

— По совокупности событий и проявлений Дракона явных и скрытых решено. Первое: Дракон Деликатес становится полноправным гражданином Драконьего Мира со всеми правами и обязанностями, которые прилагаются к этому решению, немедленно, без испытательного срока. Второе: мы предлагаем Дракону Деликатес войти в Малый совет совещательным и консультативным голосом без права голосования. У Вас, Дели, есть неделя, чтобы обдумать это предложение и выучить клятву Дракона Совета, которую Вы дадите в случае его принятия. Я приветствую нового гражданина Драконьих Гор!

Все Драконы встали и приветствовали Бабу, салютуя хвостами вверх, но без взмахов крыльями. Баба поклонилась и коротко поблагодарила за честь.

Совет был завершён. Драконы вышли из зала и один за другим улетели без фуршетов, мордобоев и лишних разговоров. Завтра их всех ожидала работа. Много работы, чтобы принятые решения исполнить.

Глава 6. Оседлать Дракона

Сейл обиделся не на шутку, и на этот раз уже обеими головами. Баба знала, когда он сопит и на неё не смотрит, значит, надулся. Дракон шёл в палату впереди неё и завернул к себе, даже не попрощавшись. Так бывало, когда она своими вопросами и подколками доводила змия «до огнемёта», как он говорил. Чтобы избежать очередного опаления его злобой, в таких случаях она обычно оставляла его побыть в одиночестве и помедитировать. Но сегодня произошло слишком много разного, о чём ей нужно было узнать немедленно. Когда кончик хвоста Сейла исчез за шкурами, закрывающими вход в его берлогу, Баба смело распахнула их и вошла следом.

Сейл посмотрел на неё зло центральной головой, но ничего не сказал. Вторая голова сморщила ехидную рожу и обнажила острые зубы, но тоже молча. И Баба немного постояла молча, потом бесцеремонно выдрала пук соломы из его подстилки, соорудила из него небольшой пуф и нахально уселась, показывая, что уходить не намерена. Пауза затянулась.

— Ты, наверное, уже уходишь? — начал Сейл.

— Ты не пожелал мне ни доброй ночи, ни мира, ни жизни, — сказала Баба.

— Это позволяет без спроса заходить в пещеру Дракона? — спросил Сейл зло.

— Ты не сказал мне, что получаешь полётное разрешение, — бросила в ответ Баба.

— Это повод без согласования делать из меня ездового дракона? — рыкнул Сейл, выплюнув сноп искр.

— Не вижу причин для злости. Мы были на Совете. Совет как раз для вопросов и ответов. Ты преспокойно мог отказать и не плеваться в меня сейчас огнём, — нарочито спокойно ответила Баба, гася искры на соломе пальцем.

— То есть, ты хотела, чтобы я при всём Совете послал тебя шершней пасти́? Выставить меня бездушной змеёй? — рычал Сейл.

— Не сожги свою подстилку, тем более, что ты вовсе не бездушная змея, и это подтвердилось на Совете. Спасибо, что согласился меня покатать, — нахально поблагодарила Баба.

— Не боишься, что сброшу? — не менее нахально ответила главная голова Сейла, а вторая его голова поджала губы, став, и правда, похожей на змеиную головку.

— Не-а. Если ты меня до сих пор не прибил, то теперь уж не боюсь. Ну, правда, Сейл, что ты дуешься? Я ж умом тронусь от зависти, если ты будешь летать над горами, а мне останутся набивные подстилки. Так нечестно!

— Дели, ты иногда не понимаешь, что несёшь, настолько, что творишь ужасные вещи! — ответил Сейл более миролюбиво. — У Дракона, уважаемый недоящер, есть позиционирование! Если ты обратила внимание, то среди Драконов Совета нет ни одного ездового дракона. Это твёрдая позиция: нельзя на Дракона Совета седло надевать и ездить на нём верхом! — сказал Сейл почти так же важно и правильно, как говорил на Совете.

— А как же Гоша? — удивилась Баба.

— Гоша не был Драконом Совета. Он был моим соседом и хорошим другом и потому угодил в эту историю, — печально сказал Сейл.

— А юрист? — не унималась Баба.

— Юрий тебя таскал в сетке.

— И в корове, — добавила Баба.

— И в корове. Но не на себе верхом! Я тебя тоже за шкирку таскал. Уважаемых Драконов нельзя седлать! — разъяснял ей Сейл.

— Да не хочу я седлать тебя! Мне всё равно, как летать, хоть в авоське, но летать! — приврала Баба, которая, конечно же, мечтала рассекать носом облака, как на Гоше, но раз нельзя верхом, то готова была как угодно, лишь бы не в корове. — Скажем Квадро, он придумает способ меня к тебе пристроить, чтоб не верхом.

— Тогда худей, — поддел её дракон ехидно. — Такая туша мне не по силам!

— Мне до лошадки ещё далеко, конечно, но раз ты так охилел, готова облегчить твою ношу: перейду на одни ягоды и буду мотать круги по площадке перед пещерой день напролёт. Обещаю! Мир? — предложила Баба.

— Мир, — согласился Дракон.

Но Баба явно не собиралась уходить, сидела себе в готовности продолжить бомбардировку вопросами, соломинку теребила.

— Дели, я вижу, что тебя вопросами раздирает на части. Я устал. Совет — большая работа, силу жрёт. Мы запоминаем каждое сказанное слово, — попробовал «слиться» Сейл.

— Не проще ли записывать?

— Не проще. То, что мы на Совете говорим, принадлежит только нашим ушам. То, что будет записано, может стать достоянием всех по оплошности или злонамерению. Если ты согласишься быть Драконом Совета, тебе предстоит к этому привыкнуть, — устало ответил Дракон, понимая, что настырная Баба не отвяжется.

Баба открыла было рот, чтобы выпустить из него следующий вопрос, но Сейл перебил:

— Три вопроса, Дели! Ещё три вопроса, на которые я сегодня дам тебе ответы, и ни одним больше. Думай внимательно, о чём спрашивать прямо сейчас, а что отложить на потом…

Баба не задумываясь задала первый вопрос, который сейчас терзал её больше других:

— Хорошо! Тогда мой первый вопрос такой: расскажи про Верховного Дракона. Как им становятся и почему «хилик»? Если, конечно, про Верховного Дракона можно так говорить…

— Я могу ответить тебе на этот вопрос, только если ты приняла твёрдое решение стать Драконом Совета и готова принести клятву Дракона Совета, — предупредил Сейл.

Баба замешкалась. Сейл позволил ей всего три вопроса. Спрашивать сейчас о клятве и работе в Совете — потерять два из них, самой читать — время уйдёт, а желание узнать про Верховного жгло её похуже драконьего гнева!

— Я приняла такое решение. Отвечай на вопрос!

Сейл неодобрительно покачал головами, поцикал укоризненно (особенно скептично малой головой), но стал отвечать, как договаривались:

— Хорошо. Раз твёрдо решила, слушай. Я даже приму эти два вопроса за один по большой доброте. Верховный Дракон может умереть, отказаться от власти или быть лишён этого звания Малым советом, если его мнение категорически разойдётся с мнением Драконьего народа. Но такого за время ведения летописей Драконьего Мира ещё не случалось. Обычно мрут нечаянно или на покой сами уходят, по старости. Стать Верховным Правителем может только тот, кого выбрали, у кого нет драконят и кто готов отречься от отца, матери, семьи и друзей. По сути, Верховный Дракон — совершенный отшельник, и семья его — весь Драконий Мир. Мало кто хочет себе такой участи, то есть очередь за этой должностью не стоит, — пояснил Сейл и, пристальным взглядом обеих голов убедившись, что Баба поняла, продолжил: — Хилики — это название драконьего подвида, и нет в нём ничего обидного. Не раз уже они занимали пост Верховного Дракона. Они — переходная стадия от ящерицы к дракону, и хиликов примерно столько же в Драконьих Горах, сколько самих драконов. Как бы два народа, живущие вместе. Хилики все похожи как две капли воды. Они не меняются с возрастом, не толстеют, не худеют, не меняют цвет, ходят все одинаково, говорят все одинаково и совершенно не стремятся выделяться. Обычные драконы живут лет триста. Хилики живут и по четыреста, и по пятьсот лет, и они чрезвычайно умны. У них особенная голова, которая умеет хранить в себе множество знаний, поэтому хилики — учителя и учёные. Они начинают скучать, если долго засиживаются на одном месте, поэтому становятся медбратьями, подмастерьями, уборщиками, клерками, почтальонами — перемежают для разнообразия. Они не чураются любой работы, не делят её на более и менее престижную, несмотря на всю свою учёность. За жизнь они успевают сменить не одну профессию. Единственное их ограничение в выборе — физическая слабость — с лихвой компенсируется их умом и неимоверной быстротой полёта. Носятся по небу они стрелой, быстрее птиц.

— Ох, — изумилась Баба. — Я думала, они у драконов на побегушках, пресмыкаются, такие они с виду неказистые! Щелбаном такого зашибить можно!

— Во-о-от, — затянул Дракон. — Драконы пресмыкаться не умеют — это у людей любимое занятие, нам оно не подходит. А хиликам реально всё равно, что о них думают. Поэтому на границе, например, работают по-настоящему именно хилики, а двуглавые драконы — всего лишь представители. То есть, создают важный пугающий вид, для острастки, чтоб люди понимали, что идут на территорию, где их могут сожрать. Хилики страха своим обличием не внушают. Непонятно? Тогда слушай дальше, да внимательно! По сто раз повторять не буду, — грозно напомнил Сейл. — Нынешний Верховный Правитель занимает свою должность более трёхсот лет. Он повидал больше, чем любой из Драконов Совета. С ним драконий род пережил две ужасных войны, извержение, закрывшее небо, холод, мор и голод. У него, как и всех прочих членов Совета, нет ставки «за верховенство». Никто из нас не сидит на шее своего народа: зарабатываем на пропитание сами, и он тоже. Три дня в неделю он где-то работает, неузнанным, конечно, на полставочки. Мы не знаем, где, только догадываемся. Во время карантина наверняка был в Больничной долине медбратом. Сейчас служит у Поля в миграционной службе или у Квадро в техниках. Всегда так: он работает там, где нынче особенно горячо, на проблему снизу глядит. И, кстати, обрати внимание: ты станешь членом Совета тоже на добровольных началах.

— Да поняла я! Как вот только мне здесь выживать, среди драконов-то? — буркнула Баба.

— Это вопрос? — уточнил Сейл.

— Не-не-не! — спохватилась она. — Так, думы вслух. Второй вопрос такой: почему тогда Драконий Совет состоит не из умных хиликов, а из вас, обычных драконов?

— Хороший вопрос, мне нравится! Нужный вопрос! — похвалил Сейл. — Дело в том, что у хиликов нет огня. То есть, они не огнедышащие, совсем. А всё потому, что огонь на переживаниях, чувствах и эмоциях зреет. У хиликов нет эмоций. Они самые «правильные» во всех мирах и даже не ругаются — не умеют и не понимают, откуда ругань берётся. Так хладнокровны ещё разве что Боевые Шершни, и как раз в налаживании отношений с ними хилики на высоте. Там всё коротко и по делу: мы к вам не лезем, вы к нам не лезете. Кто сунется, тот будет убит. Вот такая у нас с шершнями-убийцами «тонкая» дипломатия. Хилики не понимают, каково это: любить теряя голову, злиться по мелочам, пару дней бездельничать, валяясь в пыли, или нажраться волшебных грибов до больной головы. У них нет выходных. Хилики не понимают, что делать, если не работаешь и не учишься, кроме как спать. У них практически нет «недостатков», которые нужны, чтобы жить в большом мире, уживаясь с драконами, у которых этих «недостатков» полно, а уж тем более с людьми, строение которых основано на желаниях и слабостях. Поэтому для управления Драконьим Миром хиликов надо «разбавлять» один к пятнадцати, а то и жиже. В Большом совете они есть, конечно, наукой заведуют. В Малом совете Верховный один управляется и, кстати, легко может заменить любого из нас, если кто из строя выйдет. Я готов к третьему вопросу.

Баба перебирала вопросы, которые роились в её голове, словно кусучие августовские мухи. Как же раньше было просто: сказал тятька мужиков искать — нашла, отвёз тятька учиться коньей ловле — выучилась, скачет конь — лови, горит изба — входи. Не она выбирала, как ей жить: шла туда, куда её вели. Нынче, когда всё самой приходилось решать, гудела её голова и кругом шла. Выбрала вопрос, наконец:

— Как же так у вас получается? Ведь уважаемая твоя вторая голова права: я — причина того, что качнулись аж два мира! С меня начались большие беды. Меня бы наказать или даже сожрать за такое, а я теперь Дракон, да и ещё и Дракон Совета? Нестыковочка в мудрости получается…

— Или я причина, потому что тебя притащил. Или Верховный Дракон — причина, потому что раньше не приструнил людей. Причин можно найти много, Дели. В том, что происходит сейчас в наших мирах, есть «заслуга» каждого, молчащего или кричащего. Кто виноват на самом деле, мудрые Драконы знают! — ответил Сейл напыщенно, как говорил на Совете.

— Кто же? — спросила Баба, купившись на его высокопарный тон.

— Дохлая лошадь! Всему виной — дохлая лошадь, которую мы с удовольствием сожрали, и набить ей морду теперь не представляется возможным. Вопросы кончились! — сказал Дракон уже привычным ей вредным голосом, и они рассмеялись.

— Интересно, что если я после всего услышанного решу не вступать в Совет… — как бы не задавая вопроса, а размышляя сама с собой, сказала Баба.

— Я тебя убью, — равнодушно зевнув ответил Сейл. — Доброй ночи тебе, Дракон Совета!

Вторая его голова приподнялась и, кивнув, ехидно улыбнулась. Баба поняла, что сейчас Сейл не шутит. Когда она вошла в свою палату, на камне рядом с подстилкой её ждали два свитка: короткий, с клятвой, и длинный, с Правилами жизни Дракона Совета.

Глава 7. Правильные пчёлы

«Я — величайший пройдоха!» — думал Соусник, сплетничая с разведчиком Официантом. Беседы с ним доставляли беглецу исключительное удовольствие из-за привкуса опасности и небывалого его превосходства над этим несведущим агентом. Раньше бывший Пасечник испытывал похожее чувство, когда людской Правитель принимал его сказки как данность и действовал по предложенному им плану. В такие моменты, ощущая свою причастность к тайному управлению множеством людей, Пасечник шёл в город, бродил в толпе, слушал, что говорят, как обсуждают новый налог, указ или назначение. Никогда — ни когда люди хвалили нововведение, называя Правителя умнейшим и мудрейшим, ни когда ругали, браня Правителя непроходимым тупицей — не хотелось Пасечнику раскрыть перед ними свою роль в происходящем. Он не желал управлять, он желал наслаждаться результатами «разворошения улья» своим неузнанным могуществом.

Когда в юности обучали его поварскому делу, посетители часто гневались за недосол и пересол: затрещины и тумаки были его чаевыми. Если пережаривал мясо, били по морда́м прям жёстким, словно подмётка, куском, компот безвкусный на голову выливали. Повар стоял и смотрел, как его ученика лупят, одобрительно кивал головой, благодарил гостей за добрую науку, а поварёнок-недотёпа ковылял после к пчёлам, которые во сто крат добрее злых людей.

Было у них на пасеке сто ульев, а значит почти десять мильонов пчёл, ему подвластных. И всё, что нужно сделать, чтобы они исправно трудились, — забрать мёд. Достал рамку, поставил им пустую — пчёлы сами её наполнят, без особых указаний. Не ворчат, не роятся неделю с криками: «Как он посмел забрать наш мёд?», а радуются пустой рамке, потому что для пчелы нет большей радости, чем трудиться, и человек, забирая мёд, дарит пчеле её радость — труд.

Пчела в поисках мёда не знает преград. Она летит в любой огород, садится на любой цветок. Ни один человек не издаёт запретов пчёлам летать над его участком. Заборы, границы на картах, запреты на бумаге — всё не для пчёл. Их хорошо размещать недалече от людей, лесов и лугов, и тогда будут трудяги добывать мёд весь сезон. Начнут с орешника и подснежников, потом деревья зацветут, и скоро уж можно к людям на крыжовник слетать. Дальше облепит поля и луга жёлтыми солнышками одуванов, а как они отойдут, тут уж и смородину, и акацию, и вишню, и сливу пчёлы опекают. За ними яблоня, рябина, потом луговые цветы и, наконец, гречиха да липа. И каждый цветок ждёт свою пчелу, для неё старается, цветом и запахом её манит: лети ко мне, трудолюбивая, я тебе подарок приготовил, нектар твой любимый! И она рада трудиться.

С людьми всё иначе. Пасечник знал главную истину: радость не в монетах, не в дворцах, не в чинах — радость в труде. В труде, которому ты отдаёшь свою жизнь. Каждый день трудиться — это единственное, что нужно человеку. Только делать нужно непременно то, что тебя радует. Самое важное в жизни человека — найти, что тебя радует, и делать это каждый день! Сколько за это платят, какие почести раздают, сколько мзды забирают, тогда неважно, потому что у тебя есть счастье большее, чем вознаграждение, — счастье быть! Люди не понимают своего счастья, бегут по ложному следу за тем, что кажется им счастьем, топчут медоносные цветы, гоняясь за прекрасной порхающей бабочкой, а когда изловят её, наконец, видят, что крылья её обтрепались, узор осыпался: не так уж хороша, как им казалось, эта добыча. Пойманная бабочка быстро умирает и перестаёт приносить радость. Люди насаживают её на булавку, добавляют в свою коллекцию и принимаются ловить другую, чтобы поймать ещё одно разочарование. Люди глупее пчёл…

Правитель, забравший когда-то Пасечника в Правительственный дом, тоже был пчелой. Трудолюбивой, не знающей отдыха в добыче своего «мёда» пчелой. Вот только мёд эта пчела собирала очень странный — власть. Не было у этого мёда ни вкуса, ни запаха, ни целебной силы, и к тому же был этот мёд таким текучим, что перелить его в банки и так сохранить не представлялось возможным: утёк бы и из банок. Обычная пчела собирает мёд себе для пропитания. Самый Великий же собирал власть, которая требовала её саму бесконечно подпитывать, испаряясь, засахариваясь, прокисая, то есть, убывая без конца. Это был самый плохой из известных Пасечнику мёд, и советник своими сказками не раз пытался намекнуть на это Правителю. Но Самый Великий в его притчах видел то, что позволяла ему видеть власть, которая завладела Правителем без остатка. Самый Великий не был уже человеком — он был властью, которая поселилась в человеке, сделав его своей марионеткой. Он служил ей слепо и безропотно, не задумываясь более ни о чём.

Размышления Пасечника прервал освободившийся от дел Официант. Проверив сервировку столов, он с наслаждением развалился рядом с Соусником на сеновале. Пока гости не пожаловали, не грех и передохнуть чуток. Неподалёку спал сном ребёнка покусанный пчёлами Емеля. Вихры его взмокли, щёки горели, а губы то и дело озарялись наивной детской ещё улыбкой.

— Лепота! Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не пело! Тишина-а-а-а! — сказал Официант, широко раскинув руки и подставляя выбритые щёки ласковым закатным лучам. — Только бы не поломало нам всё войной, хотя, я думаю, войны не будет. Драконы обижаются на людей, а не злятся. Огнём не плюются — искры летят, и то немного. Поленятся воевать. Драконы ленивые!

— Не знаю. Я ж тут на новеньких. Тебе виднее, — отозвался Соусник, притворно показывая, как умудрён и недосягаем для него Официант. — Чаевыми-то драконы щедры ли?

— Да всё щедрее людей! Даже когда трезвые, — с удовольствием наставлял новичка Официант.

— А если что не так сделаешь? Не боишься ли, что сожрут? 

— Не боюсь! Я тут уж больше десяти лет. Ни разу такого не было, пугают только. Даже не побили драконы ни разу. Я и проливал на них воду, и ронял их еду. Дракону что? Поднимет шмат с пола и в пасть. Ржёт ещё, какой я с руками безрукий. Смеяться не бить, пусть хоть обхохочутся, обжоры! Хочешь, покажу тебе их?

— Кого? — удивился Пасечник, зная, что гости начнут прибывать, как солнце склонится.

— Пойдём, увидишь. Только т-с-с-с-с, — повлёк его в ресторан Официант.

Они прошли сквозь кухню, мимо пустых залов со свежевзбитыми подстилками, вышли из ресторана и оказались перед завешенным шкурами входом в пещеру.

— Только т-с-с-с-с! — напомнил Официант и нырнул под шкуры.

Пасечник осторожно последовал за ним. Они вошли в огромную природную пещеру. Темень не давала разглядеть детали, зато очень хорошо слышно было сопение, ворчание, рычание и бурление в животах. Кое-где свет пробивался в расщелины тонкими лучиками, озаряя вздымающиеся могучие спины ящеров. Пасечнику стало не по себе от такой плотности драконов. Спящими они казались ещё страшнее: блестящие дышащие скалы.

— Всё ли благополучно у уважаемых драконов? Не нужно ли вам чего, дорогие гости? — негромко спросил Официант.

Ответа не последовало. Все драконы спали. Визитёры юркнули обратно под шкуры на вечерний свет.

— Переваривают, — пояснил Официант. — Они ж, как нажрутся, взлететь-то не могут, потому к ужину обязательно прилагается отсыпание. Пару деньков подрыхнут и улетят. У нас таких «отсыпальниц» аж три пещеры. Эти вчера нажрались, вон из той, — он указал на нору чуть поодаль, — вечерком уже разлетятся, а третья, ещё выше — пустая, готовится сегодняшних гостей принимать. Скажи, щекочет нервишки такое зрелище? Пойдёшь со мной во вторую пещеру проведать тех, кто уже почти отлежался? Там уж многие не спят, болтают.

— Благодарю за науку, но, пожалуй, нет. На сегодня с меня хватит, — искренне ответил поражённый зрелищем Пасечник.

— И я не пойду. Я свою норму по проверке гостей на сегодня уж выполнил. Это я так, тебе показать… Пойдём лучше дальше валяться, — предложил Официант, и они пошли.

* * *

Дела у ресторана Шиа с появлением Соусника шли более чем хорошо: клиенты были записаны на ужины аж на месяц вперёд. Пасечник как-то поинтересовался, почему при таком обилии желающих не откроет хозяин уличную веранду? Шеф-повар отказался расширяться категорически, объяснив, что у него всего пять голов, жарить больше, чем сейчас, никак не успеет. Подручного жарщика брать нельзя, потому как у него не фастфуд, а высокая кухня, где каждый клиент получает не просто вкусный шмат мяса, а блюдо, приправленное кусочком его поварской силы. «Мясо без силы — жрачка на ветер. Чем за таким по ресторанам шляться, проще самому изловить скотину да у себя в камине и запечь», — так сказал Дракон. Пасечник легко понял и принял такую позицию: повар Шиа был правильной пчелой!

Трудился Соусник много. Каждый день, без выходных. Вставал с рассветом и вместе с семью приставленными к нему подручными они кудесничали над новым соусом, но ни один из помощников не знал всего рецепта и не могли они все всемером его воспроизвести: Соусник скрытничал и часть ингредиентов строгал сам. Только он знал, какую приправу парить, какую варить, какую сыпать сухой. Делиться своей неповторимостью Соусник ни с кем не собирался. Когда заканчивали с очередным маринадом, наступала его свобода и он бродил по окрестным полям и лесам или пропадал в драконьей библиотеке, полной не виданных им у людей свитков мудрости. Такая жизнь нравилась ему, и тут было поуютней, чем в Правительственном доме, потому что появилось у него своё собственное время, которое никто не мог прервать криком: «Выйди ко мне!»

Мёда им хватало, и даже в запасе было немного: блюда на меду стали до́роги, и драконы позволяли их себе не каждую неделю. Но однажды вечером не услышали служители ресторана песен Емели. Ночью тоже не вернулся паренёк, а утром нашли его лежащим прямо на пасеке. Мальчишку кто-то ледорубом зарубил с особой жестокостью. Били много раз, чтоб наверняка. Остались они снова без добытчика мёда. Драконий Мир изумился: что за изувер завёлся, мальчишек ледорубом рубить? Конкуренты-рестораторы, они драконы: Дракон точно на такое не способен и приказа такого не отдаст! Поль-законник весь мозг вывихнул, думая, кто и зачем такое мог устроить.

Через несколько дней шеф-повар Шиа позвал Соусника на улицу переговорить.

— Понимаю я, что мёд нам нужен, но теперь уж научен, не хочу с улицы пчеловода брать. Столько мы с ним намаялись, пока к делу приспособили! Если уж учить кого по теории, так лучше из своих. Ты уже со всеми тут знаком. Как думаешь, кого на должность пасечника поставить? Место ответственное, потребен надёжный человек! Кого порекомендуешь?

— Моя рекомендация однозначная: делаем Официанта пасечником. Он точно справится! — ответил Соусник без раздумий.

Глава 8. Вопросов больше, чем ответов

Самый Великий Правитель много работал: бумаги разбирал, указы писал, в помыслах подчинённых копался. Горела ночами в его кабинете зелёная лампа… Мо́лодцы теперь дежурили у его дверей денно и нощно, потому как в любое время мог приказать Правитель явиться к нему любому, кого ему лицезреть приспичит. Все служащие Правительственного дома спали не раздеваясь, чтоб не предстать перед Самым Великим в ночной рубахе и, хуже того, в ней же потом в казематах не оказаться. Если вызывали кого, то брал он с собой припасённый узелок с кружкой, бельём да сухарями. Каждый третий домой с такого вызова не возвращался. Не зря, выходит, освобождал казематы Большой человек! Тесно в них стало так, что пришлось под камеры и часть Правительственного дома перестроить. Сами люди без помощи драконов тяжести таскали, камни да прутья. Умаялись, но через неделю половина Правительственного дома в решётки оделась.

Работать напрямую с исполнителями оказалось Правителю много сложнее, чем с их большими начальниками. Вместо того, чтобы послушно брать под козырёк и потом пускать пыль в глаза о выполнении поручений, мелкие сошки, понимая, что с них теперь весь спрос, и слыша вопли из зарешёченных окон, упирались, указывали на недочёты и невозможность исполнить назначенное. Самый Великий отдал было им приказ изъять зерно, гниющее по амбарам, и накормить народ досыта. Они ответили, что по закону нет у них таких прав, а если им их и дадут, то владельцы амбаров скорее пожгут зерно, чем отдадут его бесплатно. Правитель пробовал им приказать разогнать с улиц провокаторов, пугающих народ ужасными болезнями, карантином и всякими глупостями. Исполнители уверили, что на каждого убранного по два новых появляется. Горлопанить многие охочи.

Трудно было править, непонятно, кому доверять. Пробовальщики прямо при Правителе ели понемногу его пищу, причём те кусочки, на которые он им указывал. Потом оставлял их Правитель при себе на час и, лишь убедившись, что все они живы-здоровы, ел сам. На стороне Самого стояли крепко только погода и страх, который видел Правитель в любых человеческих глазах, куда направлял пристальный взор. Дождливые тучи налетели и за неделю загасили пылающие болота лучше любых пожарных. Дышать стало легче, окна можно держать нараспашку, но дома людям наскучило, и они вытекли из своих квартирок, заполонив площади и скверы. Безработные толпы собирались то тут, то там слушать очередного брехуна. Докладчики карабкались на лавки или постаменты памятников и свысока вещали порой такой бред, что толпа бросала бредоносца и перетекала к следующему источнику просветления, коих расплодилось по такому случаю великое множество. Было из кого выбирать.

Вопросов у Самого Великого пока ещё было больше, чем ответов, но вот что он знал наверняка: потребна ему правда про всех и вся. Для её добычи нужно срочно организовать тайный сыск, которым он будет руководить лично. Минуя начальников, он переговорил со всеми «Чёрными патрулями» сам, глаза в глаза.

— Для чего ты работаешь дознавателем? — спрашивал Правитель.

— Чтоб стране служить, правду искать, — отвечал вояка, и сразу получал красный крест на своём личном деле, и шёл дальше работать в «Чёрном патруле».

— Чтоб порядок наводить и приказы исполнять — отвечал другой, и тоже получал красный крест в личном деле, и тоже возвращался к работе в «Чёрном патруле».

— Оттого что нравится мне видеть в глазах людских боязливый трепет, — отвечал третий, и с таким Правитель продолжал разговор, потому что не лжецы и лизоболюды ему теперь нужны, а настоящие «Волки», неподкупные, верные и жадные до людского страха.

Тех, кто выдерживал его взгляд, кто не лебезил и не заискивал, кто правильно понимал, зачем нужно следить за людьми и как нужно следить, зачем нужно делать диверсии и как их делать, кто не признавал авторитетов, кроме одного вожака, — их брал в команду «Волков» Самый Великий. Разве что проверял ещё в личном деле, не замечен ли претендент во мздоимстве и большом аппетите к бабам, чтоб его с пути не сманили. Получилось отобрать всего десяток подходящих: злых и до дела жадных больше, чем до денег. Одел их Самый Великий в серое, а в командиры им назначил самого, по его мнению, смекалистого и резвого «Волка».

Первым заданием Правитель повелел тайным агентам стоять среди уличных сборищ и за говорящими записывать. По-прежнему болтали и про невиданные хвори, и про ящур, несомый людям ветром с Драконьих Гор, но добавились и речи про драконов, которые на кострах куют себе железные крылья для войны с людьми. Мол, оттого и стоит над Драконьими Горами часто чёрный дым столбом. А ещё рассказывали про Пасечника, которого выгнал Правитель. Будто в отместку подпалил пчеловод болота и закрыл их дымом небо, за что Правитель выжег его пасеку вместе с садами вокруг Правительственного дома.

«Хорошо! Добавим им поводов для беспокойства!» — подумал Правитель и повелел своим «Волкам» спалить пару хлебных амбаров, отравить пару колодцев и, переодевшись разбойниками, напасть на пару продовольственных обозов, идущих в город. Когда всё было исполнено, на площади голосили уже о жадных амбарщиках, которые назло зерно жгут, чтоб людям не досталось, о заражённой воде и головорезах, что завелись в лесах, а значит, теперь голод уж неминуем.

«Хорошо! — думал Самый Великий. — Когда людям страшно, им нужен Правитель, который скажет: «Не бойтесь, я со всем справлюсь!» Как миленькие в ножки мне поклонятся!»

Всё указывало Правителю на то, что пришла пора менять устройство «коровника» коренным образом. Но чтобы что-то дельное получить в будущем, надо видеть насквозь не только настоящее, но и прошлое, которое до этого настоящего довело. Причины знать нужно. В первую очередь разобраться с коварным беглецом, Большим человеком, бывшей правой рукой Самого, который явно намеренно довёл народ до кипения, чтобы объявить Великого Правителя плохим правителем и захватить власть. Но никак не мог взять в толк Самый Великий, для чего нужна была эта рыжая баба, за которой Большой так неистово гонялся.

Правитель вчитывался в донесения, протоколы дознаний и пыточных мероприятий, заметки свидетелей и в огромном мутном потоке выискивал крохотные золотые песчинки, из которых должна была сложиться истина. Когда ему принесли женскую куклу бабы-ловца, он всё не знал, куда её пристроить. Жива ли эта Баба теперь, и если жива, то где нашла приют? Скрывается в Стране Людей, сбежала в дальние миры с Большим или сама по себе? Почему, почему Большой ради этой особы все казематы забивал, всех законников на уши ставил и ночевал на работе? Что она такое, Баба эта?

«Итак. Заявилась Баба с номером, как у той, что дракон сожрал. Причём её семье к тому времени уже выплатили все страховки, значит, уверены были, что всё как по маслу прошло. По бумагам Баба схоронена, и тризна по ней совершена. Но вдруг объявилась живой. Глупые чинуши её упустили, а Большой человек сразу в розыск объявил. Она прознала об этом и ну менять облик. Пошла, ясное дело, к украшательнице. Та, скорее всего, её до того не знала, иначе не стала бы болтать об этом при расспросах «Чёрного патруля». В показаниях «без нажима» указано, что сама баба-ловец на процедуру украшательства пришла, своим умом. Когда пытать начали, сказала украшательница, что рыжий толстый мужик бабу привёл. Потом, что рыжий двуглавый дракон её привёл. Потом, что сам рыжий — нечистый, на копытах и при рогах, привёл ей Бабу эту перекрасить в такой же, как у него, цвет. Потом, что решила она преобразить бабу сама, ведь есть украшательница Царица Небесная и пришло ей видение, что надо взять на рынке одну бабу и сделать из неё другую бабу, явив миру чудо рукотворное, солнцу подобное. В каком месте сошла с ума украшательница эта? Да, похоже, сразу, как пытки начали, потому что она, не видя зла, сначала им, идиотам, правду рассказала, а как начали пытать, тут же головой и тронулась. Нет, чтобы ласково с ней пообщаться, калач сдобный ей посулить, о деталях расспросить, а потом уж к пристрастию приступать! Рано до чертей допытали!

Что ещё есть про рыжих баб в донесениях интересного? Да ничего особо, кроме, разве что, случая, когда верхом на коне неслась рыжая бабища в сторону Драконьих Гор очертя голову и пуганула встречный обоз с медовухой, от чего кони рванулись и телега на бок завалилась. Соседние поселения после два дня пили-гуляли, духов лесных благодарили, а пострадавший хозяин обоза, на бабу злой, заявил её в розыск, чтоб ущерб предъявить, и описал налётчицу детально. Простые рыжие бабы на конях опрометью не скачут. Она это была! Выходит, поняла, что её фокус со сменой имиджа не удался, и кинулась бежать от преследований Большого человека, пока не поздно.

Похоже, так было дело: Большой человек, чтоб годовой план по отрубанию драконьих голов выполнить, подкупил бабу-ловца, чтоб та разыграла, будто дракон её сожрал. То ли он, подлец, её обманул, то ли она больше откупа захотела, а стала его пугать, мол, не дашь сколько надо — всем скажу, что жива. Большой человек из-за жадности и глупости её увещеваниям не внял: не думал, что она такой отчаянной окажется. Потому что дурак набитый: с бабами-ловцами только полные дураки и связываются! Это тебе не обычная мужняя жена, это — странная женщина! Не лезь, дурак, под руку той, которая любит коней тормозить! Пропадёшь! А как заявилась Баба нагло, перепугался и стал за ней гоняться, чтоб реально прибить, но не смог. То есть баба такая была, баба такая жива, и, похоже, не в нашей уже стране», — думал Правитель. Он поставил женскую куклу поверх стопки бумаг на тумбу, где место бежавшим из страны, под бок к Большому чиновнику. Деревяшка равновесия не удержала и полетела на пол. Самый Великий нагнулся её поднять. Глядит, а она аккурат рядом с фигуркой брошенного им в сердцах Пасечника на полу примостилась. Поднял он обе фигурки, на тумбу пристроил рядом с куклой Большого чиновника. Ай, да троица! Толстый, длинный да баба! Смотрит Правитель на тех, кто сбежал и его распоряжениям стал недоступен, думает… И тут попросился к нему Маленький человек по Наказаниям со срочным донесением из Драконьих Гор.

— Вы говорили, чтоб я к Вам в любое время дня и ночи по этому вопросу шёл, вот я и пришёл! Донесение от разведки. Не знаю, можно ли ему верить? — сказал Маленький чиновник.

— Верить в наше время нельзя никому, даже самому себе. Мне — можно, — ответил Правитель и взял бумагу с донесением агента Официанта: «Драконы ведут глобальную модернизацию подкрылков. Негодуют и требуют людей проучить за их злые деяния. Вчера в лесу ледорубом зарублен долговязый пасечник. Совсем».

«Ну что, знаешь теперь, кто бабочка, а кто мотылёк, букашка? — обрадовался Правитель, представив себе распластанного на траве предателя; визитёра отпустил, посмотрел снова на тумбу, и вдруг стало ему всё-всё ясно как светлый день. — Пасечник! Вот кто затеял покушение на власть! У Большого человека в голове уложены три извилины и те параллельные, непересекающиеся. Сам бы он ни за что не догадался бабу-ловца нанять, чтоб подстроить преступление дракона. Пасечник! Умный, изворотливый подлец Пасечник! Вот кто претендовал по-настоящему на место правителя, хотел рассорить меня с Драконьим Миром ящуром и привести народ в бедственное положение карантином! Выходит, «тихоня»-Пасечник своими сказочками охмурял не только меня самого, но и глупцов-подчинённых! Научил их казнокрадствовать, научил, как Великому Правителю мёд в уши лить и в неведении держать, а всё для того, чтобы восстал народ против своего правителя и Пасечник на моё место вскарабкался, букашка! Власти возжелал, бессребреником прикидывался! Вот почему он велел тогда идиотов-управляющих не менять и на лесопосадки не отправлять! Подкупил их уже или запугал. Хотел с ними вместе дела вершить! И попёр Пасечник Бабу эту взбалмошную искать в самое опасное для себя место, в Драконьи Горы, неспроста. Хотел её уговорить стать с ним заодно, идти баламутить народ, убеждать его в слабости и подлости Правителя, который велел казнить невинного дракона, и хотел затеять войну с драконами, ящуром их разозлив. Народ сейчас раскалённый: ему лишь соломинку подпали — вспыхнет весь стог! Хотел Пасечник, да не успел Пасечник! Потому что есть на свете Самый Великий Правитель, который умнее сотни таких Пасечников! Прощай, букашка Пасечник, и мира праху твоему не пожелаю!»

Самый Великий Правитель взял свиток, перо и начал писать уверенно:

«Декрет о Диктатуре справедливости».

Глава 9. Жизнь Дракона Совета

— Сейлик, дракошечка, ну помоги, пожа-а-а-луйста! Ты ведь самый лучший Дракон на свете! Самый справедливый, самый мудрый… — ныла Баба, которая две вещи на свете ненавидела больше, чем драконы котов: чтение и бюрократию.

— Скажи ещё «самый добрый, самый честный», чтоб я от смеха на пол завалился и лапами по воздуху сучил. Драконы до лести не охочи, — ответил ей Сейл, что явно показывало, что Баба цели своей достигла и надо чуток ещё поднажать, чтоб дело закончилось в её пользу.

— А вот упадёшь на спину-то неудобно, кто тебе перевернуться поможет? Деликатес поможет. А кто тебе пузико почешет? Деликатес почешет, если ты ей почитаешь да растолкуешь эти ваши занудные правила!

— Неделю почешет, каждый денёчек, пока не скажет дракошечка «хватит», — передразнил её Сейл.

— У-у-у, змеюка подколодная, чего захотел! Неделю! Пальцы у меня отвалятся целую неделю-то чесать. Я и так по твоей прихоти на диете сижу и бегом себя извожу! Мужья меня так не терзали, как ты!

— Твои мужья Драконами не были. Хочешь летать — терпи! А у нас, помимо кодексов и клятв, есть ещё неписаные правила. Змеюками драконов ругать не полагается. За это навеки на тебя дракон обидится. Непрощённая ругань.

— Так вы ж вроде… Как сказать-то, чтоб не обидеть… Из их породы? Я тебя и раньше змием бранила, и ты не обижался. Чего теперь-то? — удивилась Баба.

— Змий и змея — как небо и земля. Потому как змий огнедышащий, думающий и говорящий, а змея — тварь бездумная, бессловесная и ядовитая. Фу! Поэтому такую ругань здесь забудь, — пояснил Сейл.

— Ты уж не обижайся. Я не знала! А как ещё браниться нельзя?

— Нельзя говорить: чтоб в тебе огонь угас, чтоб тебя Сила покинула, чтоб твои драконята передохли, чтоб род твой сгинул. У нас таким не шутят. Сами драконы, понятное дело, такого не скажут, а людей часто за злословие депортируют.

— Ой! Пока я разберусь со всеми вашими правилами, состарюсь и помру! — воскликнула Баба.

— Привыкнешь. Так согласна пузо неделю чесать? — напомнил Сейл.

Пальцы у Бабы были крепкие и ловкие. Драконы шибко страдали от подчешуйных паразитов, тёрлись о камни аж до расчёсов. Баба же разгоняла драконьих вшей нежно и бережно, по-женски, и знала драконью слабость до её пальчиков. Хочешь дракона «обезвредить» — нос ему почеши, и дракон весь твой, а уж пузо тем более!

— Согласна! Что с тобой, змием, поделаешь! Мне в одиночку эти «Правила жизни» никак не осилить!

— Ты хоть пыталась? — усомнился Дракон.

— Пыталась немножко. А что толку? У вас всё кратко, без пояснений. У меня на каждую строчку по пять вопросов!

Услышав такие речи, подумал Дракон, что с неделей чесания прогадал: надо было месяц выторговывать. Но что поделаешь — уговор есть уговор. Взял лупу в лапу. Начали разбирать правила из большого свитка.

— «Однажды став Драконом Драконьего совета, становишься им до конца своих времён. Даже потеряв право голоса или присутствия на Совете, Дракон продолжает подчиняться Правилам Совета до конца своего времени», — прочёл Сейл. — Это хоть понятно?

— Не совсем. Про «на всю жизнь» понятно, а что значит «даже потеряв право», непонятно!

— Как всё запущено-то! — вздохнул Дракон. — Проштрафишься, выгонят тебя из Совета, но правила ты обязана будешь соблюдать и явиться по первому зову тоже будешь обязана. Уяснила?

— Ага, — подтвердила Баба и показала готовность продвигаться дальше.

— «Каждый Дракон Малого совета семьёю своею признаёт всех драконов Драконьего Мира и ставит свою Большую Семью выше жены и детей, отца и матери и любых иных родственников и друзей».

— Ты же говорил, что только Верховный Дракон отрекается от всего и живёт как отшельник?

— Правду говорил. Где тут написано «Дракон Совета отрекается»? Всё у нас есть, при наличии, но думаем мы в первую очередь обо всём роде драконьем, а потом уже о своих близких, — пояснил Дракон.

— Да не-е-е-т! — затянула Баба. — Так же быть не может! Близкие же близко, а весь драконий род не пойми кто и где. Как так себя переиначить, чтобы «Отечество» стало дороже отца с матерью?

— Тебя это почему беспокоит? Ты ж сама говорила, что теперь сирота? — возмутился Дракон.

— Ну-у, чисто гипотетически…

— Давай-ка ты учись, Дракон, коротко и по делу, без своих «гипотетически», а то мы за неделю список не осилим. Нахваталась от эскулапов умных слов… Только то, что непосредственно тебя касается! — велел Сейл и, увидев её согласие, продолжил: — «Дракон Совета всегда смотрит на мир, ища в нём улучшения для жизни всех драконов, и живёт для того, чтобы жизнь Драконьего Мира стала лучше». Это, я думаю, понятно.

— Эм-м-м… — затянула Баба. — Можно примерчик? Один… Масенький…

Сейл тяжело вздохнул, и вдруг подключилась вторая голова, ранее объявившая Бабе бойкот и с тех пор общавшаяся с ней исключительно строя противные рожи и показывая язык:

— Как ты стала камни драконам под морды подкладывать, когда процедуры солнечные делала. Теперь подпорку камнями внесли в стандарты лечения солнцем. Или как ты наговор делала «на здоровье», или как научила головы Шиа колодец из палочек собирать. Так что ты уже так думаешь, и нечего на этом вопросе застревать.

Главная голова Сейла улыбнулась, а Баба искренне поблагодарила вредную голову. Выходит, не такая уж она и вредная. Продолжили.

— «Дракон Совета обязан явиться на назначенный Совет в должное время, где бы он ни был», — прочёл Сейл и вопросительно посмотрел на Бабу.

— Вот с этим я вообще не понимаю, как быть. Во-первых, как вы узнаёте, когда назначен Совет? Во-вторых, как я без крыльев на него прилечу?

— Голос в голове скажет тебе, когда Совет. И научишься пользоваться драконьим транспортом, например, Драко-такси, — пояснил Дракон.

— Голос в голове? Я, вроде, в этой области совершенно здорова и «голоса» не слышу. У меня об этом даже справка с печатью есть! А если у меня на такси монет не будет, если обнищаю, как сейчас?

— Про голос: услышишь. Про такси: покажешь отметку Дракона Особой Важности, и тебя любой дракон с лицензией куда надо доставит хоть в седле, хоть в зубах. Но злоупотреблять этим нельзя, только в экстренных случаях.

— Начинается! Это кто это посмеет мне голосом в голову залезть? — возмутилась Баба и пожалела, что вчера по любопытству своему согласилась стать Драконом Совета, не читая правил.

— Кому надо, тот посмеет. Не переживай. Драконы без особой нужды по чужим головам не гуляют. Это дело непростое, так что никто в мыслях твоих глупых копаться не собирается.

— Врёшь ведь? — не поверила Баба.

— Даже если вру, тебе теперь поздняк метаться. Сама согласилась, так что правила эти ты уже приняла, — напомнил Дракон.

— Да… Дура я, дура… — озадачилась Баба. — И что за особая драконья отметка?

Сел показал ей спрятанный под лапой знак, образованный методом выдёргивания чешуи.

— Нормально так! Если мне такого размера знак делать, то на всю спину получится. И чешуи у меня нет, чтоб такой организовать! — сомневалась Баба.

— Про размеры не знаю. И тут не просто чешуйки выдраны. Это место прижгли, чтоб чешуя больше не росла. И тебе выжжем, — «успокоил» Сейл.

— Ты так спокойно говоришь «выжжем», как будто это воды испить! — обиделась Баба.

И тут настала пора вступить второй, ехидной голове Сейла:

— А когда ты говорила про «лишние» драконьи головы, которые отрубать можно, ничего? Нормально было? Самой-то вон страшно кружок с загогулинами поставить! Недоящерка бесчешуйная!

— Э-э-й! Кожа-чешуя! Брейк! — вмешалась главная голова Сейла. — Вы сейчас так сцепитесь, что водой придётся разливать, а мы лишь на четвёртом пункте! По делу базарим, без дела не базарим! Слушаем пятый пункт!

Вторая голова Сейла покорно умолкла, но всё же скорчила вредную рожу и показала Бабе раздвоенный язык. Баба с трудом поборола жгучее желание ответить ей тем же. Сейл это просёк и велел второй голове самой читать свиток вслух, чтоб от безделья дурью не маялась. Продолжили.

— «Быть Драконом Малого совета Драконов может только мужская драконья особь», — прочла малая голова Сейла.

Баба ничего не сказала, а лишь развела руками, победоносно глядя на главную голову.

— Ну и что? Только мужская драконья особь. Про людей тут ничего не говорится ввиду того, что ранее с нами такой неприятности, как человек в Совете, не приключалось. Мы не бюрократы, к крючкам не привязываемся. Тебе можно, раз Верховный так решил, — не растерялся Дракон.

Баба его ответом не удовлетворилась. Вскипела в ней праведная обида за весь бабий род, какого бы племени он ни был.

— И что же это? У вас, «справедливых Драконов», дискриминация не только головная, но и по половому признаку получается? — возмущённо воскликнула она.

— Да, Дели. У нас полная дискриминация по половому признаку. Тотальная! Самочек у нас рождается мало, ты знаешь, поэтому вылупиться у нас самкой — это как в человечьем мире родиться королевой! Если ещё в кладке замечают яйцо с самкой, то за ним уход организуют, как за августейшим яичком. Мы обеспечиваем неусыпный взгляд на такое яичко: три дракона дежурят рядом с ним, проверяя температуру и гоняя даже мошек от будущей величественной дамы! А уж как вылупится — особое врачевание, особое воспитание, особое кормление, особое отношение. Всё, что захочет! Самочка выбирает себе самцов, от которых отложит яичко, из сотни претендентов. Если она возжелает, то рядом с ней будет и прислуга, и личный лекарь, и нянька для её драконят. А если самочка возжелает работать, что может быть лишь от скуки, потому как вылупиться самкой подразумевает у нас такое пособие на всю жизнь, что мне его при всех моих талантах продавца себе не добыть… Так вот, если возжелают оне поработать, то только на самых щадящих условиях и без принуждения. Дракониху нельзя обязать являться по времени, думать о чём-то, о чём ей не хочется, и тем более угрожать ей неминуемой смертью, как угрожает неминуемой гибелью любое нарушение правил Драконом Совета. Вот такая у нас дискриминация, Дели.

Баба в этот момент серьёзно пожалела, что она не самка дракона, и ей «неминуемая гибель» угрожает, как обычному драконьему мужику.

— Что-то по Хаше я всего этого не заметила. Обычная мама, в обычной пещере… — вспомнила она.

— Я ж тебе говорил, что наша Хаша — не совсем обычная дракониха. Есть такие самки, которые хотят быть свободными от опеки. И этого им тоже запретить нельзя. Хаша, когда у неё появилось яичко самочки, имела наглость об этом своевременно не сообщить! Ей даже это простили! — воскликнул Сейл так гневно, словно говорил о чём-то ужасающем.

— Ничего себе преступление… Не сообщила, окаянная! Интересно, как она теперь? — печально сказала Баба.

— Она теперь договорилась, что будет женой Поля. Ему сейчас очень плохо, одна голова скучает до меланхолии, стихи писать начала, что Дракону на его посту никак непозволительно. Хаша предложила пожить с ним женой, чтобы как следует «делать» ему единственную оставшуюся голову, разгоняя печали, высидеть ему драконёнка и назвать его Полом. Хаша, она такая!

— Как же так? Траур и всё такое… — удивилась Баба.

— Что важнее: траур или вытащить несчастного Поля из его тоски? Хаша — дракониха и думает, как драконы.

— И Поль согласился взять её с семерыми-то драконятами?

— Да хоть с пятнадцатью! У нас чужих драконят не бывает. У Хаши от Гоши только последние два, остальные от других драконов. Это нормально, когда самка переходит жить от одного дракона к другому. У нас не так, чтобы «в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас». Побыли вместе, пока «огонь горит», получился драконёнок от этого огня — хорошо. Остались друзьями. Бывает, конечно, что долго вместе живут, сердцами срастаются, но это совсем необязательно.

— Если самка может выбрать себе любого дракона, самого «крутого» из сотни, почему Хаша обычного молоденького Гошу-таксиста выбрала, с которым жила в самой обычной пещере?

— Потому, Дели, что на счастье выбирают не «крутых», а тех, кто любить умеет, особенно драконят любить. Любовь для дракона — тяжёлое испытание. Мы одиночки, нам для общества и своих голов хватает. А Гоша умел любить, ещё как умел! Ну, и ещё потому, что нагадала ведунья Гоше, будто не видать ему и четверти драконьего века, и Хаша его вне очереди в мужья взяла, чтоб успел продо́лжиться. Хаша особенная, и она не прогадала: у Гоши самочка получилась. Он самое ценное, что мог, Драконьему Миру оставил. Другой дракон и за триста лет такого не сможет!

Баба опечалилась. Вспомнила, как Гоша драконят хвостом хлопал, как дочку целовал. Чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, спросила Сейла:

— А ты тоже в очереди к драконихам записан?

— Это моё личное драконье пространство. Не лезь! — сказал Дракон обиженно, но его вторая голова в то же время сказала гордо:

— И не к одной — к девяти. Ждём очереди!

Бабе стало от её ответа почему-то не по себе. Не понравился ей ответ второй головы.

— Да, и вот ещё что. Это всё ведь про драконов. У хиликов проблем с самками не наблюдается, и отличить самку от самца почти невозможно — они все одинаковые. Хотя по некоторым признакам, могу тебя уверить, ты, Дели, не единственная самка в Драконьем Совете, — сказал Сейл.

— Верховный… — начала было Баба, но Дракон приложил хвост к губам, показывая, что этого вслух произносить не стоит.

— Давайте-ка на сегодня сворачивать читальню. Дальше будет проще, успеем за неделю. Звёзды на небе меркнут, с рассветом Квадро прилетит на примерку новой моей головы. Надо поспать хоть немного, — сказал Сейл зевая, и Баба с ним охотно согласилась, потому что поводов для размышлений ей сегодня и так начитали с избытком.

Глава 10. Зубрить и разуметь

— Подъём, лежебоки! Солнце уж вылезло из-за горы. Пора дела делать! — раздался зычный голос Квадро в тоннелях.

Баба проснулась как в дыму. Она ночью попробовала свитки читать, клятву зубрить в лунном свете, но тщетно: глаза закрылись и уснули. Так и спала, укрытая Правилами жизни Дракона Совета, которые сверху ещё и коты придавили. Когда под котами спишь, вылезать из кровати тем более лениво, но, раз Квадро прибыл, надо.

Встретились втроём на площадке перед пещерой.

— Чем вас тут морят, в санатории вашей? Словно ночью вас черти запрягали! — воскликнул Квадро, полный сил и энергии в отличие от сонных хозяев.

— Переводим на человечий Правила жизни Дракона, — пояснил Сейл, зевая на обе головы.

— А-а-а, тогда понятное дело! Но только у меня на вас отпущены даже не часы – минуты. Забот невпроворот. Так что проснитесь сейчас. С примеркой покончим, и потом досыпать отправитесь, — сказал он, распаковывая из сетки что-то, завёрнутое в тряпицу.

Баба вздрогнула, вспомнив отрезанную голову Пола, и аж проснулась с перепугу окончательно. Квадро действительно достал каучуковую голову дракона с длинной шеей-чулком. Была она сделана грубовато, топорно, но если смотреть издали, то наверняка сошла бы за обычную драконью голову.

— Вот! Видали, какая красота! Из каучука, а внутри каркас, чтоб ветром её не носило. Моё творение! — гордо сказал Квадро. — Осталось решить проблемы с её одеванием, её закреплением и её сниманием. И этим мы сейчас и займёмся.

— Тут всё просто, если я буду рядом… — начала Баба, но договорить ей не дали.

— Моя конструкция должна быть рабочей без приложения рук человечьих. Совет будет изучать, как Сейл справляется с ней сам. Так что давай, Дракон, бери голову в зубы, да не за каучук, а за вот эти встроенные ремни. Зубами тебе её касаться нельзя — раздерёшь вмиг. Усёк?

— Усёк… Дальше, — сказал Сейл невнятно, подняв новую шею за торчащие из неё ремни обеими головами.

— Клади перед собой. Нажимай на шею лапой, чтоб воздух из неё вышел. Та-а-ак. А теперь натягивай на обрубок шеи! — командовал Квадро.

Не получилось… Каучук слипся и обрубленную шею Сейла в себя не пускал, как Дракон ни старался.

— Понятно. Конструкция требует доработки. Я вмонтирую сюда жёсткое кольцо, чтоб сподручней было надевать. Только мерку сниму с тебя, какого размера делать-то, — не унывал Квадро.

— Давайте я помогу по первому разу надеть, чтобы проверить уж всё разом, — предложила Баба расстроенному Сейлу.

— Верно говоришь, Дракон! — обрадовался Квадро.

С помощью Бабьих рук шею разлепили и с надеванием справились. Сейл сам смог прикрепить новую голову затяжными ремнями. Держалась она крепко. «Трёхглавый» Сейл с такой мольбой посмотрел на Квадро, что тот разрешил:

 — Взлетай, давай! Для теста можно! Но невысоко, над кустами. Не светись особо!

Сейл тут же рванул с места, взлетел. В полёте его болтало, как пьяного, он с трудом сделал большой круг над кустами малины и с таким же трудом приземлился.

— Что не так-то? Сидит, вроде, как влитая! — удивился Квадро.

— С ней всё так. Со мной не так… Меня после отрубания головы так же мотало по-перво́й: я ж привык летать «на троих», а когда остались две головы, никак не мог равновесие уловить. А теперь тело чует третью голову, а её нет! Вот и мотает меня, как кота после валерьянки. Наловчусь! — успокоил Сейл.

— Смотри! Если по конструктиву что не так, говори! Не мнёт, не трёт, не тянет?

— Квадро, я летаю! Какие мне сейчас «мнёт» и «трёт»? Я летаю-ю-ю-ю! — прокричал Сейл и снова сделал круг над малиной, на сей раз много увереннее.

— Хорошо. Тогда ко второму вопросу: как возить Дели? — спросил Квадро.

— Точно не в седле, это мы уже обсудили, — вклинилась Баба, заглаживая свои вчерашние огрехи.

— Надо придумать как-то, чтоб и не верхом, и не «в корове», и подозрений не вызвать, — озвучил заказ Сейл.

— В зубах, в лапах или подвесом? — уточнил Квадро.

— В зубах неудобно, в лапах я не могу — сводит их от таскания. Я даже коней ношу в зубах. Но в зубах тоже тяжко, и ей неудобно: болтает и укачивает, — ответил Сейл.

— Сделаю, как у транспортных драконов, на ремнях подвес на шею. Приземляясь, будешь заранее снимать его лапами и ставить наземь, а потом уж сам садиться. Соорудим, Дели, тебе «посылку». Будешь в этой «посылке» летать.

— Аэродинамика пострадает, — вздохнул Сейл. — Ты уж постарайся «посылку» поменьше сделать. Дама обещала всхуднуть до бандерольки!

— Хорошо. Сделаю «бандерольку» обтекаемой. Дели, будь добра лечь на пузо. Мерки с тебя снимать буду, — велел Квадро.

— Я что ж, лёжа на пузе летать-то буду? — удивилась Баба.

— А как ещё? Мордой вниз, чтоб всё видно было! — сказал Квадро. — Ты у меня такая первая, но уверен, тебе понравится!

— Главное, чтобы мне понравилось! — добавил Сейл.

Когда с примерками и конструированием было покончено, Квадро аккуратно завернул третью голову Сейла в тряпицу, убрал её в авоську и полетел свои инженерные дела вершить.

* * *

Всю неделю понемногу разбирали Баба с Драконом постулаты Драконьих правил. От назначенной работы по производству больничных подстилок их никто не освобождал, поэтому по свету трудились, а как солнце клонилось к горам, брались за премудрости.

— Можно мне будет клятву по свитку прочесть? — ныла Баба, не желая зубрить присягу наизусть.

— Нет, Дели. Ты должна знать её назубок, на всю жизнь! Если тебя спьяну в ночи разбудят, ты должна её выпалить без единой запинки! Надо учить! — уверял Сейл.

— Ну… Хоть бы стихами тогда написали! Слова-то какие замудрённые, — стонала Баба.

Читала вслух теперь всё время вторая голова Дракона, Баба спрашивала, первая голова отвечала на вопросы. Как-то, улучив момент, когда слабоватая ещё вторая голова Сейла спала, Баба спросила первую шёпотом:

— Сейл, слушай, может, для простоты дадим твоей второй голове имя? А то я говорю всегда с тобой, обращаясь к этой, главной голове. А вторая, и правда, как с боку припёка получается. Потому и обижается. Сдаётся мне, судя по вредности её, что она у тебя тоже личность. Почему только ей паспорт персональный не дали?

— А потому, что личность не во вредности, а в ответственности меряют! Любая из голов при получении паспорта имеет право заявить свою личность. Мои заявлять не стали. Эта, когда третьей головы не стало, вынуждена была взять на себя кучу мелких обязанностей отрубленной: нюхать, налоги платить, за домом следить и прочий сор жизни. От того повреднела она сильно, но это не повод ей имя давать, а то возомнит себя пупом земли ещё больше, — ответил Сейл серьёзно.

— Как знаешь. Мне так кажется, если ей имя дать, то она, наоборот, будет гордиться и станет покладистее. Можно не имя, хотя бы прозвище.

— Я подумаю, потом, — ответил Сейл и напомнил: — У нас, кажется, поважнее теперь вопросы имеются.

Он бессовестно разбудил свою вторую голову и велел ей приниматься за чтение Правил. Голова вздохнула, зевнула, метнула на Бабу гневный взгляд и принялась читать:

— «Дракон Совета запоминает без искажений и хранит решения всех Советов в каждой способной к запоминанию голове. Фиксировать происходящее на Совете знаками на твёрдых носителях запрещено».

— Моя единственная голова на такое не способна. Я клятву-то который день не могу вызубрить! — беспокоилась Баба.

— Потому и написано «способной к запоминанию». Что выросло, то выросло! — успокоил её Сейл.

— «Дракон Совета самостоятельно обеспечивает своё выживание. Работа в Совете Драконов не подразумевает дополнительных выплат, пособий, пенсий». Это ты знаешь, — прокомментировала безымянная голова и продолжила: — «Дракон Совета курирует отдельное направление, заявленное им и утверждённое Советом, в котором он развивается как эксперт, но не ограничивается этим направлением».

— Определишься со временем, сейчас не к спеху. Всё понятно? — попытался отделаться от вопросов Сейл, но не вышло.

— Не очень. Вот смотрю я на Юрия и не пойму, какое направление он курирует? Законность-то вся на Поле-законнике. Юрист вам тогда зачем?

— Юрий курирует очень важное направление — каверзность. Крутясь во всех окружающих нас мирах, он изучает склонность народов устраивать подвохи, плести интриги, совершать скрытые коварные преступные действия. Без такого понимания и в Драконьем Мире, и в дипломатии никак! Так что твоему нелюбимому Юрию очень даже есть чем заняться.

«Дракон Совета от принятия Клятвы и до конца своих времён учится бытию так, чтобы быть способным делать жизнь в Драконьем Мире лучше», — продолжила вторая голова.

— Есть какая-то специальная школа для этого? — уточнила Баба.

— Конечно! — подтвердил Сейл. — «Школа жизни» называется. Дипломы выдаёт в виде шрамов и затрещин, и ты её вечный студент. За то Драконом и стала.

— «Дракон Совета самостоятельно выполняет рискованные и опасные решения, не подвергая риску граждан драконов». Этот ты тоже проходила уже. «Дракон Малого совета носит на себе отметку “Особого Дракона”, которой помечены все Драконы Большого совета». Это тебе уже объясняли. «Дракон Совета принимает решения только тогда, когда тихо внутри него, не клокочет огонь его, холоден разум его. Дракон в огне временит с принятием решения до достижения необходимого условия справедливости — хладного спокойствия». Это ты понимаешь… — комментировала безымянная голова.

— Стоп, — прервал Сейл. — Вот тут я сам хочу пояснить. У тебя внутренний огонь, который весь мир застит, не клокочет, Дели. Зато внутри тебя дует ветер. Не огонь, а ветер тебе надо уметь унимать, чтобы решения принимать.

— Это как? — удивилась Баба, которая обрадовалась было, что её этот пункт не касается.

— А так, когда ты мне сказала, что «готова стать Драконом Совета», ещё не прочтя этих Правил. Сейчас ведь жалеешь, я знаю, но тогда в тебе дул сильный ветер, который помешал принять верное решение. Ветром дурь надуло.

— И как мне его ловить и гасить? — недоумевала Баба. — Ваш огонь-то хоть видно, и он горячий. А ветер… Как его поймать?

— Я не знаю. У меня ж ветра нет. Но придётся тебе учиться, чтоб впросак не попасть, — ответил Сейл, и безымянная его голова не упустила возможности подразнить Бабу раздвоенным языком, но Бабу это не остановило.

— Большой совет — это что?

— Это открытый большой сбор, где присутствуют больше сотни драконов с отметками «Особой Важности». Верховный Дракон там присутствует скрыто. У Большого совета отдельные правила.

— Не-е-ет! — застонала Баба. — Я этого всего не сдюжу!

— Не болтай лишнего — не кличь никудышного! Сболтнула, что Дракон Совета, теперь учись с этим быть. Продолжаем, — подгонял Сейл, желавший поскорее отделаться.

— «Драконы знают всех прочих Драконов Малого совета по именам и направлениям. При необходимости решения вопросов, не требующих созыва Совета, Драконы назначают встречи друг с другом, обеспечивая их полную тайну», — прочла вторая голова.

— То есть, не для всех вопросов надо Совет собирать. Можно и междусобойчиком решить, как сейчас делают, чтобы всем подкрылки поменять, — пояснил Сейл.

— «Дракон Совета при наличии способности к разговору без речи не применяет такой способности во время Совета и без необходимости. Необходимость применения такой особенности Дракон определяет самостоятельно», — огласила его вторая голова следующий пункт.

— И многие умеют? — спросила Баба.

— Больше половины точно. У меня отрубленная голова тоже умела. Но мы не особо этим пользуемся. Со своими бы мыслями управиться, не то, что в чужих копаться! — ответил Сейл. — Ну что, движемся к завершению!

«Дракон Совета хранит в тайне своё членство в Малом совете Драконов, а также любые слова и решения Совета Драконов. Разглашение их недопустимо ни в твёрдом уме, ни в бреду, ни в безумии», — прочла безымянная голова.

— Вот этого я вообще не понимаю! — возмутилась Баба. — Как себя можно в бреду контролировать?

— А это надо вместе с последним пунктом читать, чтоб понятно стало, — сказал Сейл, и малая голова прочла:

— «За неисполнение Правил жизни Дракона Совета Дракон несёт ответственность окончанием своих времён. Закончивший так Дракон лишается права соединиться с Силой. Тело его съедают звери, кости его гниют на дне глубокого колодца, не касаясь чистого огня».

— Понятно теперь? — уточнил Дракон.

— Ещё больше стало непонятно, — призналась Баба.

— Хорошо. Примерчик, как ты любишь. Если Дракон из ума выжил, то чтоб он не болтал лишнего, нам позволено любым способом прервать выбалтывание тайн, — пояснил Сейл.

— А если болеет, бредит?

— Надо учиться надзирать и за своим бредом!

— За бредом, за ветром! Голоса в голове! Как я со всем этим управлюсь? — переживала Баба.

— Если б мы в тебя не верили, Драконом бы ты не стала. Сможешь. И про голоса не гоняй. К человеку дракон может только на миг заглянуть, предупредить о чём-то. Если задержится в человечьей голове дольше — всё, не станет дракона.

— Почему не станет? — удивилась Баба.

— У вас в голове ветер. Если ваш ветер встретится с нашим огнём, то или задует его, и тогда умрёт дракон немедля, или раздует его, и сойдёт дракон с ума. Мы думаем иначе, чем люди: ровно, постепенно, мысль за мыслью. У вас в головах такая каша, что я удивляюсь, почему головы ваши не размером с луну! Так что насчёт голосов не беспокойся. Остальному научишься. Вроде мы всё закончили, — сказал Сейл.

— А как же правила поведения на Совете? Хвостом стучать да салютовать, крыльями бить и прочее? — возмутилась Баба.

— Это мелочи. Придумаем замены, а от аплодисментов драконьих ищи укромное место, чтоб не сдувало. По сути остались вопросы?

— Разве что один, — сказала Баба. — Почему же ничего нет про «блюсти моральный облик, не воровать, взятки не брать, власть не превышать»?

— Потому что мы об этом не думаем, значит писать об этом ни к чему, — ответил Дракон.

Глава 11. Когда дело ясное

«Пора! Когда дело ясное, мешкать нечего! Вокруг предатели и смута. Надо срочно брать власть в свои руки», — решился Самый Великий и вызвал к себе дубоголового Генерала.

— Что твоя армия? Чем нынче заняты? — спросил он строго.

— Едят, пьют, подшиваются, маршируют. То есть, сохраняют полную боеготовность, как положено! — отчитался Генерал и пятками щёлкнул.

— А нет ли среди них разговоров каких? Про войну? Про Правителя? — выяснял Самый Великий.

— Когда жалование и кормёжка ещё есть, разговоров никак нет! Когда хлеб плох да без мяса, разговоры, так точно, есть! У солдата любовь к Родине и Правителю сильно от пропитания зависима!

— Иди к ним. Скажи, будут им и мясо, и хлеб, и сахар. Пусть меня одного слушают и более ничьим приказам не подчиняются, тогда сыты будут!

— Есть! — гаркнул Генерал.

— Сегодня в ночь всю армию так распредели, чтоб у каждого городского дома по три стояли, у сельского по одному, а у каждого амбара по пять. Всех задействуй! И утихомирщиков, и прочих, кто на ином важном посту не занят, — всех в дело. За колодцами следите, чтоб воду никто не травил. За границами следите, чтоб из страны никто не бежал. Вдоль дорог патрулируйте, чтоб разбойникам спуску не было. Завтра к вечеру мне нужны два пойманных отравителя воды, два пойманных поджигателя амбаров и три пойманных разбойника. Семь — число хорошее, хватит для начала. Всех в город привезти и в казематы отдельно от других заточить. От-дель-но! И чтоб было их столько, сколько я повелел. Ни одним больше, ни одним меньше! Да берите попокладистей, пугливых.

— Есть! — снова гаркнул Генерал и пошёл приказ выполнять.

Вызвал тогда к себе Правитель своих верных «Волков» и повелел им следить за Генералом, оставшимися Главными и Маленькими людьми и отбирать среди простолюдинов себе в команду «волчат», с такими же, как у «Волков», горящими глазами.

— Мало нас пока, да ничего. Страх нам поможет со всеми управиться. Вот листовка. Должна быть завтра такая у каждой семьи и у каждого воина в руках. На площадях чтоб её с каждого возвышения кричали. На всё про всё одна ночь у вас. Справишься? — спросил он у Главного Волка.

— Осилю! — сказал Волк и глазами сверкнул.

Всю ночь горела в окне Самого Великого Правителя зелёная лампа, а наутро загорлопанили на площади глашатаи:

«Внимание, внимание! От имени Самого Великого Правителя говорить сегодня буду. Имеющий уши да услышит, имеющий голову с мозгами да поймёт, кем бы он ни был! Правитель страны желает всем нам добра, добра и ещё раз добра!

Случилось страшное: в стране нашей выявлен преступный сговор с целью свержения истинной власти, обнищания народа и повержения его в голод и войну. Зачинщик беды, преступный Пасечник, пойман и казнён. Все чиновники, замешанные в заговоре, отправлены за решётку, так что их уж бояться нечего.

Для быстрой поправки дел в стране отныне вводится Диктатура справедливости. Так как самым справедливым в стране является Самый Великий Правитель, то он и будет единолично эту справедливость вершить, потому что желает Народу только добра и любит вас.

Поэтому от сего дня:

Скрывать зерно по амбарам, портить и жечь его запрещено! Все амбары будут сочтены, и об их дальнейшей судьбе последует отдельное решение.

Скрывать капиталы запрещено! Все капиталы будут сочтены, и об их дальнейшей судьбе последует отдельное решение.

Шляться по улицам толпами и выкрикивать глупости запрещено! Все праздно шатающиеся будут задержаны, и об их дальнейшей судьбе последует отдельное решение.

Сбегать из страны запрещено! Все сбегающие будут задержаны, и об их дальнейшей судьбе последует отдельное решение.

Тунеядствовать запрещено! Все безработные будут выловлены и отправлены на служение во благо страны.

Шиковать и пировать запрещено! Пока хлеба не хватает, посидим с затянутыми поясами. У кого есть монеты на пир, пусть отдаёт их в казну, другим на хлеб.

Так как казематы не резиновые, то всех, кто заподозрен будет в отравлении пищи, воды, разбойничьем промысле или посягательстве на власть, лишают жизни на месте.

Всем сидеть тихо, работать во благо страны на износ и ждать дальнейших разъяснений!

Теперь порядок нужен, чтоб были вы сытыми и живыми. Это и есть справедливость, потому что Правитель любит вас!»

Много мыслей разных в головах услышавших промелькнуло, особенно в тех, что с мозгами. Пошли волны охов, ахов да сомнений. Люди в сером меж зевак сновали, слушали да брали на карандаш. Но как появились следующим утром на Главной площади семеро: два поджигателя, два отравителя и три разбойника, ровненько в рядок повешенные, чтоб ветром их красиво качало, — так художники срисовали с них картинки и отправили по городам и весям. Все, кто злой умысел имел лишнего говорить и делать, тотчас присмирели, языки поджали, по кухням попрятались.

Опустели улицы. Настал в городе порядок да покой — загляденье! Вскоре обозы хлебные подтянулись, пекарни заработали вовсю, хлеба на всех напекли вдоволь. Насытились люди и постарались забыть крики тех, кого на Главной площади вешали, что ничего они не палили, не отравляли и никого не грабили. Врали, небось!

* * *

Тёмной ночью далеко в горах, среди безжизненной гряды кипящих вулканов, куда ни человеку не дойти, ни птице не долететь, в заброшенной пещере думали думу два дракона и один хилик. Неспешной была их беседа. Большим думам спешка помеха. Разбирали человечий «Декрет о справедливости», прибавляли к нему то, что сами знали и видели, и старались драконы, как могли, огнём не воспламеняться, но сложно было им кипение унять.

— Сказано в депеше: «Вчера в лесу ледорубом зарублен долговязый пасечник. Совсем». Ни слова о том, кто зарубил и почему зарубил, нет, — говорил Поль-законник.

— Сказано в «Декрете о справедливости»: «Зачинщик беды, преступный Пасечник, пойман и казнён. Все чиновники, замешанные в заговоре, отправлены за решётку», — добавлял Трес-дипломат.

— Все их разведчики пишут депеши, что готовят драконы войну, дорабатывают подкрылки. А наших бывших людей-агентов всех по казематам разместили. Нет от них больше депеш. Драконов всех с территории людей выдворили. Остался только Тивал, цирковой артист, да цирк теперь у людей не в чести. Никто не смеётся, даже дети. Чтоб народ улыбок лишить, раз в неделю вывешивают на Главной площади семерых, по числу дней в неделю — вот и всё у них теперь развлечение, — говорит Поль и жаром дышит.

— Огонь в тебе, Поль. Гаси его. Мы подождём, — говорит хилик.

И замолкают драконы, пока не вернутся к ним холодные головы и не вернётся в пещеру прохлада.

— Пасечник! Вот кто меня беспокоит. Враг он Самого Великого Правителя или хитрый ход его, чтобы всё поменять? И зачем он у нас здесь, в Драконьих Горах, разместился? Нет у меня ответа, — говорит Трес-дипломат. — То ли это великая мудрость людская, то ли такая же великая глупость — не понять мне. Зачем было мальчонку невинного ледорубом рубить?

— Огонь в тебе, Трес. Гаси его. Мы подождём, — говорит и ему хилик.

Замолкают драконы. Ждут прохлады.

— Что с мигрантами? Остановился ли поток беженцев после запрета сбегать? — спрашивает хилик у законника.

— Только хуже стало. Большое уж поселение людское у подножия горы, того гляди, на целый город потянет. Их армия близко к нам: дороги перекрыли, так люди пробираются лесами. Растёт их поселение. После указов ринулись все снова к нам: в ноги валятся, умоляют их принять, мол, всех их за предательство перевешают по площадям по семеро. Те, что на блокпосте службу несли, тоже уж запросились, — отвечает Поль спокойно, уняв огонь.

— Много вопросов. Время не на нашей стороне. Делай, Трес, запрос на срочную встречу с Тёплой Страной Людей в верхах. Вопросы от нас: «Ситуация с мигрантами. Блокада транзитных полётов. Остановка торговых отношений». Будем войну отгонять и свои интересы продвигать, пока можно, — сказал хилик. — Малый совет проведём после этой встречи.

* * *

— Ой, что у наших делается! Листовку будешь читать? «Декрет о справедливости»? — спросил бывший Официант у Соусника, вернувшись вечером с пасеки.

Был он теперь значимый человек, медовод, на побегушках не бегал, полотенце через руку не перекидывал, и платил ему хозяин Шиа вдвое от того, что получал он ранее вместе с чаевыми. Счастье агенту привалило такое, аж жениться понарошку задумал. Выбрал себе бабёнку ладную из судомоек, и та уж была не прочь. Вот только не радовали его неспокойные вести. Война всё порушит! Лучше, чтоб всё без изменений.

Он мальчонку убиенного тогда за вихры потянул, проверил, не накладные ли? Нет, его во́лос, не парик. Да и молод слишком. Про того ли Пасечника пишут в «Декрете»? Сколько пасечников, говорят, с той стороны гор извели — не счесть! Может, и про какого другого. Опасно у людей нынче пчеловодом быть. У драконов не так ли опасно? Кто пацана жизни лишил, агент Портной или агент Мастеровой? Не сознаю́тся, гады, лыбятся оба в ответ! А вдруг как вместо плана по драконьим головам выставили теперь на родине план по убою пасечников?

— А откуда у тебя бумага эта? — спросил Соусник.

— На блокпосте нашим всем раздают. Хочешь — мою читай, хочешь — свою возьми, — равнодушно откликнулся бывший Официант.

Когда читал Соусник, не смог волнения скрыть, пятнами пошёл. И понятно: любой нормальный человек от такого пятнами пойдёт.

— Что же со всеми нами теперь будет? — воскликнул бывший Пасечник.

— Поживём — увидим! — отозвался бывший Официант.

* * *

Совет Драконы перенесли на три дня. Снова ждать. С тех пор, как Поля совсем выписали, сидят Баба и Дракон от мира отрезанные, словно на необитаемом острове. Квадро прилетал с очередной примеркой, привёз листовку с «Декретом о справедливости», Баба прочла и затосковала. Такой хороший людской мир был: вкусно ели, громко гуляли, а сейчас «сиди тихо, чтоб быть сытым и живым». Как там сыночки её беспутные да тятька с мамкой? Как амбары их полные и капиталы их обретённые? В такое время плохо и амбар, и капитал иметь. Опасно!

Как назло, небо затянуло тучами и посыпал на камни въедливый мелкий дождь, добавил тоски. Баба лежала в своей палате и слушала стук стекающих из дыры в стене капель. Кап, кап, кап… Так капала вода, сбегая с крыши в её хате на Коньей Горке. Только лежала она там не на соломенной подстилке, а на простыне в своей жёсткой кровати, и на столе её стояла крынка молока. В такие ночи она вставала, зажигала свечу и садилась за огромный стол посреди комнаты, смотрела на огонь и пила молоко. Как давно не пила она молока!

«Тятя-тятя! Что ж вы наделали со мной! Лучше б в младенчестве запороли до смерти! Велели вы мне стать ловцом коней, а вышла у меня вон какая карьера! От бабы-ловца до непонятного существа без роду, без племени. Не человек, не баба, не дракон, не дракониха. «Не мышонок, не лягушка, а неведома зверюшка», недоящерица, и за каждый неверный шаг той зверушки, внутри которой ветер, вот уж сколько времени смерть полагается. Может, проще не идти вовсе на Совет, а сбежать прям сейчас? — думала Баба. — Как я буду клятву принимать, где берусь служить чужому мне народу, неизвестному, нелюбимому? А если война? Буду я воевать против людей? Против сынов моих непутёвых? Нет, не хочу! Лучше в лесах диких скитаться, отшельничать, чем такое! Я этим драконам и так всё, что могла, отдала. Не просила я их меня Драконом делать! Снасильничали… Я баба-ловец, а никакой не Дракон!»

Собрала Баба свои нехитрые пожитки в узелок. Припасённые сушёные ягоды ей теперь в самый раз, пока по голым горам будет спускаться. Заставил Сейл её фигуру держать, а она заодно и силу набрала. Надолго хватит! Управится, не вперво́й. Вышла из пещеры, умылась водой студёной из ручья и начала спускаться по скользким от воды камням, которые давно для цели побега приметила. Всего и идти-то до расщелины вниз, потом вдоль неё прочь из Больничной долины, потом известным ей путём, держа цель на горную вершину, а там, у людей, в леса, скитаться…

— Ты же знаешь, что я должен тебя убить, если теперь откажешься, — окликнул её сзади голос.

В темени различала она лишь силуэт с двумя головами и четыре жёлтых глаза, которые в темноте жутко отливали краснотой.

«Принесла ж тебя нелёгкая!» — подумала Баба.

«Куда ж тебя нелёгкая несёт?» — подумал Дракон.

— Наверное, так проще будет. Всем, — откликнулась Баба. — Я не могу быть никем. Я не умею летать, не могу салютовать хвостом, читать мысли, нести яйца. У меня кожа на ветру, а не чешуя под солнцем. Я не дракон, не хочу служить чужому народу! Убей!

— Я тоже не хочу быть никем, — вдруг сказала ей безымянная голова Дракона. — Но я есть. Если ты сейчас сбежишь, то бросишь и свой народ, и драконий народ. Ты одна из первопричин, с тебя начались перемены в больших мирах. Если ты сбежишь, то ты и не человек — ты трусливый кот, который нагадил в оба мира и дёру. Если ты сейчас сбежишь, то Сейлу тоже не жить. Если он тебя убьёт за побег… — она осеклась и замолчала.

— Если он меня убьёт за побег, то будет сто раз прав, потому что…

Баба не договорила. Получив хвостом затрещину, она рухнула как подкошенная.

Глава 12. Политическая

— Что думаешь? — спросил Самый Великий Правитель людей у Главного по Международным отношениям, когда тот прочёл сообщение от Драконов с предложением срочной встречи в верхах по трём вопросам: «Ситуация с мигрантами. Блокада транзитных полётов. Остановка торговых отношений».

Этого Главного Правитель совсем не хотел пленять и менять, потому что дипломатия — наука тонкая, и сам он был к такой науке не приучен. Кому что можно сказать? На какой вопрос отвечать, а от какого уйти? Что можно писать в официальной бумаге, а что говорить только словами и лучше на ушко? Когда и для чего ручку или листок уронить? Почему ботинком по столу стучать не стоит? Всё это «кружево» для Главного по Международным отношениям было годами отточенным ремеслом, а для Самого Великого — чёрным ящиком непонятной конструкции. Он привык кромсать и продавливать.

— Думаю, что Драконы хитрые и умные. На разведку едут, чтобы понять, что у Вас, Самый Великий, в планах, — ответил Главный уверенно.

— А не объявят ли войну?

— Не объявят пока, — ответил дипломат.

— Пока? Это сколько, «пока»? — уточнил Правитель.

— Неизвестно. В донесениях пишут, что армию они готовят. Драконы не любят войны.

Дипломат смотрел на Самого Великого и пытался разгадать, хочет ли тот сам войны. Если да, то надо говорить одно. В «Декрете» его про войну написано, значит, хочет. А если вдруг не хочет, говорить надо другое. Но дипломат не спешил спрашивать напрямую. Слишком странно вёл себя Правитель в последнее время. С ним даже не посоветовался, когда Диктатуру свою вводил. Это же беспокойство для всего внешнего мира — пересмотр всех договоров и договорённостей! Правитель взял и рубанул сплеча, бездумно, хотя на самом деле не было никакого заговора и никто его свергать не собирался: всем и так недурно воровалось. Работать у такого взбалмошного Правителя себе дороже. Во всём этом сумасбродстве интересовал дипломата один лишь вопрос: как ему поскорее оказаться на давно припасённом островке, где его ледорубом не достать? Семью свою он, по счастью и предчувствию, отправил в Тёплые страны на отдых ещё месяц назад. Они уже домой ехали, но он успел развернуть их обратно, когда всё у людей не в ту сторону закрутилось. Если казематы растут, словно грибы после дождя, лучше быть от них подальше.

— Есть ли способ нам узнать поточнее? — спросил Правитель. — А то от информаторов наших все депеши как под копирку. Их Драконы к правде на сто вёрст не подпускают.

— Только стандартные способы: пообщаться с другими странами-соседями, узнать их мнение на этот счёт. Меня в Холодные страны зовут с неофициальным визитом. Расспросить хотят, что у нас тут на самом деле происходит и как им дальше с нами уживаться. Можно между делом узнать, не стучатся ли к ним Драконы с предложением коалиции против нас. Драконы одни точно не полезут, будут друзей искать: им руки нужны, чтобы хорошо воевать. И если хотят войны, то в первую очередь соседей наших пригласят к сотрудничеству, чтобы в кольцо нас взять, — объяснил дипломат.

— Да. Верный способ, верные мысли, — раздумывал вслух Правитель. — Так что ты предлагаешь?

— Назначаем встречу с Драконами через четыре дня. Я как раз туда-обратно к соседям успею обернуться. Пошепчемся с ними и будем уж понимать, в каком ключе дальше с Драконами разговор строить! — ответил бодро дипломат.

— А не сбежишь ли? — прищурился с недоверием Правитель.

— Понимаю ваши опасения, Самый Великий. Если так, то давайте другого человека пошлём. Уровень пониже будет, но всё равно знаний нам добавит, — тут же парировал дипломат, предъявляя свою якобы покорность.

— Э-э, нет! Нечего с себя ответственность перекладывать! На это я уж довольно насмотрелся. На всякий случай поедешь ты не один, под присмотром. Так надёжнее и всем спокойнее!

Вечером того же дня выехали в сторону Холодных стран Главный по Международным отношениям вместе с одним из верных Правителю серых «Волков», а уже на следующий день получил Самый донесение, что после пересечения границы дипломат заболел животом, пошёл исправлять эту неприятность в глубь холодного леса и сгинул там бесследно. Кинулся было «Волк» его искать, да куда там — тайга. Медведи бродят, и настоящие волки четвероногие воют.

«Выходит, и этот сбежал, подлюка! Вокруг одни предатели! Подлый Пасечник! Мёртвый Пасечник! Слышишь ты меня там, в небесах? Будь ты проклят!» — подумал Самый Великий и сел писать ответ Драконам на их запрос:

«Встреча по заявленным вами вопросам согласована на ближайшую пятницу. Статус встречи: неформальная. Место встречи: нейтральная полоса. Уровень встречи: Верховные Правители Стран».

* * *

— В своём письме я заявил встречу в верхах. Встречу с Верховным Правителем Драконов! — воскликнул Самый Великий, увидев, как к нему приближается огромный трёхглавый Трес-дипломат, который и раньше прилетал на переговоры с людскими дипломатами.

— Мира и жизни Вам, Самый Великий Правитель Тёплой Страны Людей! Я и есть Верховный Правитель Мира Драконов по международным вопросам. У нас в стране коллегиальное правление, — ответил спокойно Трес, подходя на приличествующее обстановке расстояние.

— Я знаю, что у вас есть иной Верховный Правитель, и хочу вести переговоры с персоной своего уровня! — настаивал Самый Великий.

— Мира и жизни Вам, Самый Великий Правитель Тёплой Страны Людей! Возможно, Вы говорите о Верховном Драконе по внутренним или общим вопросам. Но эта персона при ведении международных дел ниже меня в табеле о рангах Драконьего Мира, — сказал Трес, аккуратно указывая человеку, что тот позабыл поздороваться так, как приличествует во всех мирах.

Они встретились на нейтральной полосе — вспаханной земле перед низкими холмами, отделяющими Страну Людей и Cтрану Заходящего Солнца. Самый Великий специально выбрал место, где дракону будет неловко. Тресу пришлось лететь сюда долго, и он устал. Лапы тяжеловесного Дракона проваливались, вязли в мягкой земле, но величественный трёхглавый змей держался с достоинством. Перед ним был не дипломат, а обычный человек, пусть и видящий себя великим правителем. «Если человек выбрал для встречи такое неудобное дракону место, то позиции людей очень слабы», — заключил про себя дипломат. По поводу Верховного Правителя Драконов Трес говорил абсолютную правду. В Драконьем Мире в международных вопросах роль дипломата была более значимой, чем у Верховного Дракона. Это позволяло Верховному Дракону не появляться никогда и нигде, кроме Малого совета Драконов.

— Я не знаком с вашими рангами, но знаю, что есть другой Верховный Дракон, — в третий раз сказал Самый Великий человек.

— Мира и жизни Вам, Самый Великий Правитель Тёплой Страны Людей! Понимая, что большие перемены в вашей стране требуют быстро разобраться в разных вопросах, в числе прочих необходимых документов я привёз Вам список официальных представителей Драконов, — в третий раз приветствовал Самого Великого Трес, вновь напоминая правила приличия.

Он передал Правителю людей стопку документов. Сверху лежал список, в котором Трес-дипломат значился Верховным Драконом по международным отношениям.

«Ну что ж! Вот ты передо мной и оправдываешься, змеюка! Каково тебе вязнуть в земле и пачкать свой хвост? То-то! И вы узнаете, кто самый-самый Великий Правитель!»

— Мира и жизни, Верховный Дракон, — сказал, наконец, Самый Великий человек, убедившись документально, что персона для переговоров подходящая.

«Хорошее начало, — подумал Трес. — Первое согласие я получил. Пусть дальнейший «улов» будет столь же удачен».

— Мира и жизни, большего не надо! — продолжил Дракон. — Мы в своём письме передавали три вопроса, которые сегодня хотим обсудить: «Ситуация с мигрантами. Блокада транзитных полётов. Остановка торговых отношений». Будут ли у Вас дополнения к повестке?

— Да. Я хочу добавить вопрос по аннексии Драконами части территории людей, — сказал Самый Великий.

— Что ж. Давайте тогда начнём с Вашего вопроса, так как он звучит наиболее остро из всех, — ответил Дракон. — Уточните, пожалуйста, суть претензии.

— На территории людей, в предгорье Драконьих Гор, образовано новое человеческое поселение. Несмотря на запрет Драконам летать над нашей территорией, Драконы в этом поселении — частые гости, а все его жители считают себя гражданами Драконьего Мира. Таким образом, я рассматриваю это поселение насильственно присоединённым к территории Драконьего Мира, — заученно выпалил Правитель Людей, надеясь своим неожиданным нападением выбить и без того вязкую почву из-под драконьих лап.

— Именно этот вопрос мы хотели поднять первым, назвав его «Ситуация с мигрантами». Я рад, что мы придерживаемся единодушия в расстановке приоритетов. Такая миграция бывает, когда народ в стране ещё не привык к нововведениям. Граждане не любят изменений — это аксиома государственного управления. Драконы — закрытый, своеобычный народ. У нас есть жёсткие квоты по численности людей на нашей территории, которые мы не намерены увеличивать. Увеличение числа людских запросов на переселение в Драконий Мир привело к перегрузке нашей миграционной службы. Мы оказались не готовы к поведению людей, пробирающихся на нашу территорию в обход кордонов. Таких «переселенцев» мы выдворяем и оставляем у подножия гор с человеческой стороны. Этим вызвано нарушение границы, установленной по горным вершинам в соответствии с нашими с вами договорённостями. На указанную Вами территорию Драконы не претендуют, равно как и на граждан Страны Людей, её населяющих. Надеюсь, сегодня мы найдём решение проблемы миграции и прекратим поток просящихся.

— Я уже издал указы, запрещающие людям сбегать из страны, и направил армию поддерживать их исполнение. Думаю, это избавит Драконов от беспокойства, — ответил Самый Великий, недовольный таким поворотом.

«Видимо, козырей в колоде этого увязшего в грязи дракона припасено немало», — подумал Самый.

— По нашим данным, с момента издания указов численность ожидающих переселения возросла на сотни голов. Люди пробираются тайными тропами, минуя армейские посты, — сказал Трес и, увидев затруднения Самого с ответом, тут же добавил: — Я предлагаю рассмотреть следующие два вопроса. Возможно, они в совокупности помогут нам с решением. Временный запрет торговых отношений и временная блокировка пролёта драконов над территорией Страны Людей затягиваются. Нам необходимо понимать срок действия этих ограничений, чтобы спланировать поддержку наших граждан, которые в связи с ними остались без заработка. Особенно пострадали строители и грузовые драконы, множество из которых работали на людей на основании заключённых нами ранее договоров о взаимном сотрудничестве стран, которые в соответствии с международным правом действительны ещё десять лет, а приостановка их действия влечёт наложение санкций и выплату значительной компенсации пострадавшей стороне, — сказал Трес.

— Вы знаете, что у нас возникли непредвиденные обстоятельства, коренным образом повлиявшие на экономическое положение в стране. В том числе, пожары и карантин, — снова заученно ответил Самый Великий.

— Мне жаль, что наши страны так пострадали от карантина, — коротко ответил Трес.

«Как много эта змеюка может сказать одной короткой фразой! Надо непременно завести себе такого же змия в человечьем обличии», — подумал Самый Великий и ответил:

— Я не открою транзитные полёты над страной и торговые отношения! Принести в страну драконью заразу сейчас недопустимо.

Правитель людей предполагал, что дракон после этой фразы возмутится, начнёт упрекать его в убийстве неповинного дракона и заражении своих собратьев ящуром, но хитрый драконий дипломат ни глазом в ответ не моргнул, ни огнём не пыхнул. Был спокоен и невозмутим, словно скала.

— Мы полностью разделяем тревогу по поводу распространения заразы и будем настаивать на соглашении об упразднении хранилищ побеждённой заразы в наших мирах во избежание её утечки. До какого времени транзитные полёты и торговые отношения будут закрыты? — спросил Трес.

«Вот же ж упрямый аспид! Не отцепляется! И про хранилище как ловко ввернул. Торгуется. Придётся согласиться!» — подумал Великий.

— Я не вижу в ближайшем обозримом будущем сроков разрешения этой ситуации. Всю работу, которую раньше выполняли драконы, теперь будут выполнять люди. По поводу хранилищ согласен с Вашей позицией.

— Я правильно понимаю, что Вы говорите о расторжении ранее подписанных договоров о воздушном пространстве и торговых отношениях? — уточнил Трес.

— Я говорю о заморозке этих договоров до момента улучшения ситуации в Стране Людей и надеюсь, что Драконы поймут и примут такое решение, не вводя санкции против страны-соседа, попавшей в кризисную ситуацию, когда я лично вынужден принять полное и безраздельное управление страной, — сурово сказал Великий Правитель Людей.

— Мы надеемся, что прямое управление позволит Вам значительно оптимизировать управленческие расходы и сократить утративший в этой ситуации значимость Департамент по борьбе с Драконьим Беспределом, выставлявший ранее план по отрубанию голов драконам. В свою очередь, это позволит нам рассмотреть возможность занять выжидательную позицию и согласиться с временной заморозкой договоров, — ответил Трес.

«Что ж… Если они готовы вместо денег взять «упразднением» — пусть. Драконов я к себе не пущу. Нечего летать и разведывать, что у нас происходит! А в безработицу своим места для трудоустройства нужнее. Многим людям теперь предстоит таскать камни на себе!»

— За ненадобностью Департамент по борьбе с Драконьим Беспределом действительно будет упразднён, — подтвердил Самый Великий. — У нас сейчас другие цели. И так как защита страны от возможных инфекций и предотвращение панического бегства непонимающих людей для нас сейчас первостепенная задача, я прошу Драконов помочь и нам, и себе: завалить камнями все дороги, ведущие в Драконий Мир. Также я предлагаю подписать договор, по которому наши страны будут воздерживаться от нападения друг на друга и соблюдать нейтралитет в случае, если одна из них станет вдруг объектом военных действий третьей стороны.

— Я услышал Ваши предложения. Нам необходимо время на их обсуждение, не более недели. Надеюсь, наша следующая встреча будет уже официальной, с целью закрепления договорённостей, которые всех нас устроят. Также хотелось бы увидеть список официальных представителей, с которыми мы сможем вести обсуждение деталей, — ответил Трес учтиво.

— Пока все вопросы обсуждаются только со мной! Мира и жизни Вам, уважаемый Дракон, — неискренне пожелал Правитель людей, а сам подумал: «Чтоб ты сдох, змеюка, и на место твоё встал кто послабее да поглупее»!

— Мира и жизни, большего не надо, уважаемый Правитель Тёплой Страны Людей, — ответил дипломат, а сам подумал: «Если я издохну, то на место моё найдётся тот, кто будет сильнее и умнее меня, глупый злой человек. Бедный твой народ!»

Глава 13. Мира и жизни

— Как же она так неловко упала? — услышала Баба вопрос молодого эскулапа.

Голова её трещала неимоверно. Судя по знакомому запаху и урчащим под боком котам, она лежала на подстилке в своей палате. Живая, но глаза на всякий случай открывать не стала. Прислушивалась, разведывала обстановку.

— Поскользнулась на мокрых камнях. Всему виной дождь и ветер, — ответил голос Сейла. — Будет ли здорова?

— По всему — будет. Ушиблась просто. Слабые люди на голову! Я бы им всем на бошки кастрюли надел с дырками для глаз. Черепушки хрупкие, шейки тоненькие! С такой головой просто жить опасно, не то, что по камням прыгать! — воскликнул лекарь.

— Слабые на голову — это точно! — подтвердил Сейл.

Кто-то поменял на её лбу мокрую повязку. Слышно было шуршание хвоста удаляющегося дракона. Стало прохладно и тихо.

«Хоть бы и этот узурпатор двуглавый убрался! Драконья вошь! Всю голову отбил!» — подумала Баба и стала подсматривать сквозь ресницы. Сейл сидел невдалеке и строил колодец из палочек. Баба хотела притвориться и дальше спящей, пока он не уйдёт, но колодец был ещё мал, а палочек для постройки припасено много. Так долго прикидываться ей не хотелось.

— Чтоб тебе хвост отдавили! — сказала Баба тихо.

— И тебе телесного благоденствия, Дели, — спокойно изрёк Сейл, не отрываясь от своего занятия. — В дополнение к миру и жизни, — прибавил он.

— Ты, наверное, уже уходишь? — спросила Баба.

— Ты не пожелала мне мира и жизни, — ответил Дракон.

— Это даёт право без спроса восседать в чужой палате? — спросила Баба зло.

— Ты не сказала мне, что собираешься сбежать, — спокойно продолжил Сейл.

— Это повод бить по голове? — огрызнулась Баба.

— Не вижу причин для злости. Умереть никогда не поздно, главное — не умереть слишком рано, — назидательно сказал Дракон, словно обучал жизни драконёнка.

— То есть ты хотел, чтобы я пришла к тебе согласовывать свой побег? — злилась Баба.

— Чтобы пришла поговорить, прежде чем дать волю ветру нести тебя невесть куда очертя голову. Спасибо, что согласилась немного подождать, — нахально поблагодарил Дракон.

— С каких пор обморок называют согласием? Или у драконов и это принято?

— В тебе ещё очень много ветра, Дели. Ты говоришь, что не знаешь, кто ты теперь? Теперь ты и человек, и баба-ловец, и Дракон. Всё вместе. Это сложно принять, имея лишь одну слабенькую голову, в которой места должно хватить всем. Сходи на Совет и после прими решение. Если потом ты решишь умереть, то я обещаю тебе в этом помочь. Это я умею хорошо, — сказал Сейл угрюмо и так же серьёзно, как он говорил на Совете.

— Ты выбил из моей головы заученную клятву! — продолжила Баба, немного смягчившись.

— У тебя есть ещё два дня, чтобы её вспомнить. Мы поможем тебе в этом. Чтобы ветром из дыры тебя не продувало, я посижу здесь, а мои головы будут спать по очереди, — заверил её Дракон.

— Да шёл бы ты шершней пасти! — огрызнулась Баба, понимая, что спуску ей не будет.

* * *

— Мира и жизни вам, многоуважаемые Драконы, — начал Малый совет Трес, когда все драконы, баба и хилик снова собрались в амфитеатре карантинных пещер.

— Мира и жизни, большего не надо! — хором отозвались головы всех присутствующих.

— И именно вопрос Мира остаётся на повестке дня главным. Дополнительные вопросы на сегодня: запрос уважаемого Дракона Сейлера на получение полётного разрешения и решение многоуважаемого Дракона Деликатес о вступлении в Совет. Начнём с простого. Полётная комиссия утвердила разрешение на совместные полёты Сейла и Дели в предложенной Квадро экипировке. Тестовые вылеты будут проводиться над горами окрест Больничной долины. Через две недели при положительном результате тестирования вопрос о расширении территории полётов будет рассмотрен уже в частном порядке, без участия Совета. Мы благодарим Квадро за инженерный талант и умение его реализовать.

Трес ненадолго прервался, дав Драконам отдать должное таланту Квадро. Баба на этот раз была умнее и села поодаль от всех, чтобы взмахи восторженных крыльев на пол не сносили. За её спиной располагался только Сейл, который, как обещал, не сводил с неё глаз все эти дни.

— Вторым вопросом рассмотрим решение Дракона Деликатес о вступлении в Малый совет Драконов. Положительный ответ позволит уважаемому Дракону присутствовать при обсуждении последующих вопросов Мира. Дели, согласны ли Вы стать Драконом Малого совета?

— Да, я согласна стать Драконом Малого совета, — ответила Баба уверенно, памятуя об обещании Сейла избавить её от этой роли по первому требованию и, конечно же, о своём умении сбегать.

— Мы рады Вашему решению. Переходим к третьему и самому главному вопросу, которому мы и посвятим сегодня наш Малый совет…

— А как же клятва? — спросила шёпотом удивлённая Баба, обернувшись к Сейлу, от чего её отбитая шея болезненно заныла.

— Клятва — это церемония. Церемонии позже — сначала дела, — пояснил Дракон тихо.

— С последней нашей встречи ситуация в Мире людей изменилась, раскрылась, но по-прежнему остаётся не до конца понятной. Все вы ознакомились с «Декретом о справедливости», последними указами и распоряжениями, которые однозначно говорят о том, что в Тёплой Стране Людей изменён способ правления страной — установлена диктатура. Произошла смена власти, и единственным властвующим стал Самый Великий Правитель. Смена власти сопроводилась вводом жёстких ограничений и режима чрезвычайного положения. Я уже провёл предварительные переговоры с Самым Великим Правителем людей. Результат этих переговоров и будет положен в основу Совета сегодня. Нет возражений по сути сказанного? — спросил Трес и внимательно оглядел собравшихся тремя головами, каждая из которых убеждалась в согласии трети зала по секторам.

Когда голова дипломата посмотрела Бабе в глаза, у неё внутри похолодело. «Этот наверняка не сходит с ума, копаясь в чужих головах. Насквозь видит», — подумала она и стала про себя напевать глупую песенку, чтобы не выставить свои мысли о побеге напоказ.

— Хорошо. Тогда я напомню, чего мы захотели на предыдущем Совете: мы захотели избежать войны, уничтожения людьми всех опасных болезней в их закромах, отмены постановки людьми планов по ежегодному отрубанию драконьих голов и, главное, мы захотели сделать так, чтобы люди уважали право драконов на суверенитет и уважали Драконий народ. Некоторых договорённостей мы уже достигли: с Правителем людей будет заключён мирный договор о ненападении, он упразднит Департамент по борьбе с Драконьим Беспределом и планы по отрубанию драконьих голов, он готов уничтожить закрома с заразой. Но не спешите радоваться, уважаемые Драконы! Плата за это будет такова: торговые отношения с людьми временно прекращены. Чтобы занять людской народ, все виды работ, ранее выполняемых драконами, в том числе строительные и транспортные работы, люди будут выполнять своими силами. Транзитные полёты над Страной Людей также останутся под запретом, и нам придётся облетать их территорию при полётах в другие страны. И третье, пожалуй, самое тяжёлое для нас всех: Правитель людей хочет, чтобы мы завалили все проходы на территорию Драконьих Гор со стороны Тёплой Страны Людей, остановив физическую возможность людской миграции. Все эти решения Самый Великий Правитель хочет провести бессрочно и без применения к людям означенных в договорах санкций за нарушение ранее подписанных соглашений. Давайте помолчим и подумаем над сказанным, уважаемые Драконы!

Баба никогда раньше не знала политики. Её волновало лишь, что было ей разрешено и чего нельзя делать, чтоб не наказали. Разрешений этих для жизни хватало и ладно. Не читала газет и не ведала, кто такой этот Самый Великий Правитель и как он управляет их страной. Портреты его видела: «так себе», маленький, невзрачный, только глаза острые. Вроде он был, он и остался, но гайки зачем-то закрутил. «Видать, пуганули мужика сильно, раз он такое наворотил, — думала Баба. — Как они там у себя «в верхах» это всё обсуждают? Наверно, как в «дурака» играют: твоего валета бью своим тузом — а вот тебе тогда козырной туз и две шестёрки не погоны».

— Прежде чем прозвучат вопросы, я хотел бы взять слово, — сказал Верховный Дракон, когда помолчали достаточно. — Я благодарен уважаемому Тресу за особую точность в подаче информации. Если раньше мы говорили: «Люди решили так или иначе», то отныне мы говорим: «Правитель людей решил». Это меняет весь подход к нашим отношениям с Тёплой Страной Людей. Не народ у них теперь решает, а диктатор, и от такого метода правления ничего хорошего ждать не стоит. Теперь ваши вопросы, уважаемые Драконы. Без примеси огня и строго по делу. Главное — собрать весь список вопросов, которые необходимо разрешить при оглашённом выше развитии событий.

— Как они поступят с теми, кто уже сейчас работает в Мире Драконов? Отзовут? Оставят? И если оставят, то нужно разрешение Драконам на вывоз людей на их территорию методом перелёта при необходимости. Выходы-то завалим. И что будет с нашими Драконами, которые остались на территории людей с постоянным правом проживания, с циркачом Тивалом, например? — начал Поль-законник.

— При полной блокаде проходов возникнут два вопроса: придётся доставлять почту голубями, а значит, надо запретить драконам их жрать и людям — их стрелять. И как тогда коням доскакать до долины Вольных Коней? — спросил слепой головой Фор-лесничий.

— Люди хранят у меня свои капиталы. Кое-что наше есть и у людей в их сберегательных конторах. Что будет с капиталами? — спросил Ден-банкир.

— Куда трудоустроить драконов-строителей? — спросил Майна-строитель.

— Как убедиться, что вся зараза людьми уничтожена? — спросил Эскулап-лекарь.

— Делать ли мне по-прежнему подкрылки или ещё что? — спросил Квадро-механик.

— Надо пересмотреть все договоры, заключённые с Тёплой Страной Людей, — сказал Юрий-юрист.

— Надо согласовать со всеми странами увеличение сроков доставки грузов и новые транзитные пути теперь уже окончательно, — указал Гаец-транспортник.

— Надо переключить торговые потоки на другие страны или наладить внутреннее производство того, что мы покупали у людей, — сказал Сейл-продавец.

— Как будем получать разведданные, если всех наших людских агентов убрали? И главное: готовимся ли мы к войне или подписанный мир будет крепок? — спросил Ген-генерал.

— Спасибо за мудрые вопросы, уважаемые Драконы. У нас с вами есть неделя на то, чтобы все их тщательно проработать и выйти на окончательное подписание новых соглашений с Правителем Тёплой Страны Людей, — поставил точку Трес.

— Я отвечу сразу на последний вопрос, самый важный из всех, — взял слово Верховный хилик. — Не раз уже случалась в истории миров такая беда. Именно беда, уважаемые Драконы. Власть в Тёплой Стране Людей, увы, не в руках Великого Правителя, не в руках Человека, который заботится о благе своего народа. Власть в руках больного человека, который захвачен властной хворью, известной миру спокон веков. Властная хворь правителя до добра ни один мир ещё не довела. Развитие событий известно: сейчас он запугает свой народ, заморит тяжким трудом, вычистит всех, кто позволяет себе думать и говорить. Потом наклепает оружия. Потом убедит людей, что они самые великие во всех мирах, и отправит добывать ему ещё власти. Всё, о чём мы сейчас с ним договоримся, написано будет травинкой по пыли. Судя по тому, как он подошёл к организации нашей с ним неформальной встречи, никакой речи об уважении права Драконов на суверенитет и тем более уважении Драконьего Народа не идёт. Пока он нас ещё боится и поэтому играет в дипломатические поддавки. Властная хворь крепко вцепилась, жрёт и пожрёт его! Скоро болезнь разрастётся, он представит себя Правителем Всего Мира, «сотрёт» договорённости со всеми странами и отправится их покорять. Поэтому на вопрос: «Будет ли война?» я отвечаю утвердительно: «Да. Война будет. И к ней нужно серьёзно готовиться».

— Есть ли дополнения и замечания после сказанного Верховным Драконом? — спросил Трес.

Драконы молчали. Баба покрутила больной головой в надежде увидеть желающего задать терзающий её саму вопрос, но таковых не нашлось. Драконы нахмурились и задышали жаром от слов Верховного. Пришлось ей самой решиться, набрать побольше воздуху в грудь и спросить:

— Есть вопрос. Если властная хворь — это болезнь, можно ли её вылечить? Правитель людей ведь не был таким много лет. Может, микстура какая есть или затрещина?

Все драконы обернулись к ней, и от этого Бабе стало жутко не по себе. Хотя… Может, сожрут прямо сейчас за глупость, и дело с концом? Вдруг Драконы встали как по команде, и хилик встал, и Сейл поднялся за её спиной. Все они раскинули крылья, но махать ими не стали.

— Очень хороший вопрос, Дракон Дели! Мы благодарим Вас за самый лучший сегодня вопрос! — воскликнул хилик. — Я прошу Вас возглавить поиск истины в этом вопросе. И всех Драконов Совета прошу помогать Дели в поиске ответа на вопрос: можно ли вылечить человека от властной хвори? Если ответ будет найден, нам удастся избежать войны! Возьмёшься ли ты за эту непростую задачу, Дракон Дели?

Баба никак не могла взять в толк, чем такой простой «мамкин» вопрос их так восхитил? Если есть хворь, её надо лечить. Вскочил прыщ — жги самогоном, обсыпала парша — купай в траве, напала простуда — пои медовым отваром… Не помогает — ищи другой способ, пока не излечишь! Это любая баба знает. Властную хворь простым отваром вряд ли осилить можно, но перебором стоит попробовать…

— Я бы взялась, да не знаю, как мне до болящего дотянуться. Удалённо такая хворь вряд ли лечится! Надо с хворым рядом быть, — честно призналась Баба.

— А в этом Вам все наши головы в помощь! — заверил хилик.

— Что ж… Тогда берусь! — ответила Баба.

Когда с вопросами было покончено и розданы все задания, Бабу позвали принести клятву Дракона Малого совета. Она вышла в центр зала и без всяких колебаний и без единой запинки провещала:

«Клянусь своим временем в подлунном мире исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую клятву!

Жить по Правилам жизни Дракона Совета!

Служить своей большой семье — гражданам Драконьего Мира! Воздержаться от причинения служением своим всякого вреда и несправедливости! Растить и множить знания и умения свои во благо Драконьего Мира! Уважать Драконов Совета как самоё себя! Принимать решения без клокотания во мне огня, когда головы мои холодны и справедливость моя свободна от переживаний! Сохранять тайну Совета Драконов, как свою жизнь!

Все деяния свои направлять на пользу Драконьего Мира отринув всё намеренное, несправедливое и пагубное!

За нерушимое выполнение этой клятвы да пребудет со мной Великая Сила! Нарушивший её да лишится своих времён и будет отлучён от Силы во веки вечные!»

И добавила:

— Во имя всех миров!

МахОша, июль 2021

Еще почитать:

Часть 3. Новое место — История человека и волка

Торчьё — Part пятый. Свежесть

Карантин. Медитация.

Невероятные Друзья Оимиеля — Невероятные Друзья Оимиеля №9