Je rentre à la maison

Je rentre à la maison

(Драматическая пьеса)

В двух действиях.

Действующие лица:

Луиза – молодая девушка, южанка, человек, бегущий от города

Генри – сторонник рассудка, представитель своего времени

Женщина – обитатель города, возвращается на юг.

Действие первое. Картина первая

Комната с большими окнами. Ночь, но из-за большого количества освещения за стеклами от вывесок, фонарей, мигающих огоньков со всех сторон, светло, даже очень светло, будто бы день. Ночь только угадывается. Сама комната содержит в себе идеальный порядок, что делает ее еще более неживой, мертвенной – комната обставлена аскетично, без излишеств – диван, стол, два кресла – все складное, легкое на вид, никакой громоздкости. Громко тикают часы. Все аккуратно расставлено, нет никаких лишних предметов быта – никаких салфеточек, крючков и цветов в комнате нет – только сухая выжимка необходимого. На диване сидит девушка, облаченная в цветное платье из мягкой многослойной ткани, платье скрывает плечи и руки. У окна стоит мужчина, глядя на мерцающие огоньки…

Генри (отводя взгляд от окна в сторону Луизы). Я не понимаю тебя. Не понимаю.

Луиза (поднимает голову, вздыхает) В этом и беда, Генри: когда говоришь ты, я тебя не понимаю, когда говорю я – уже не понимаешь ты.

Генри (отворачивается от окна, теперь уже глядя на Луизу в упор). Нет, Луиза, объясни мне! Мы разумные люди, мы сумеем решить…(морщится) это.

Луиза. Нет, Генри, я так не думаю. Уже не думаю. (меняет положение на диване, теперь она сидит удобнее, чтобы видеть Генри). Генри, милый Генри, мы безумно разные!

Генри (с раздражением) Чушь! Все люди одинаковые. Это всё только блажь. Выдумка! Ты нравишься мне, мы подходим друг другу, и…

Луиза (со смешком) Ах, значит, подхо-одим? Нет, Генри! Подходили…может быть, но сейчас уже нет.

Генри (с еще большим раздражением) Сейчас уже нет! Уже нет! А что изменилось? Что? У тебя…(нерешительно, вдруг растеряв всякую решительность тона) кто-то есть?

Луиза (невозмутимо) нет, и быть не могло.

Генри. Ты больше не любишь меня, Луиза?

Луиза (поднимается с дивана легко и изящно, проходит немного по комнате, останавливаясь в отдалении от Генри, ближе к креслам, словно находя защиту в них). Генри, дай же мне сказать! Попробуй…услышать меня хоть раз.

Генри молчит, и Луиза принимает это за согласие.

Луиза. Мы с тобой…мы – выходцы из разных миров, и нам не ужиться. Я пыталась (смотрит в окно, где мерцают огоньки экранов), пыталась, слышишь? – примириться с этим твоим…аквариумом!

Генри (удивленно) с чем, прости?

Луиза (в исступлении) да! Да, да! С аквариумом! Весь твой мир – это как аквариум!

Генри (разводя руками, не находя слов) Луиза…

Луиза (срываясь на крик). Нет, Генри! Нет! Оглянись, оглянись же наконец!

Обводит рукою комнату, призывая Генри оглядеться. Генри покоряется движению ее руки, следует за нею взглядом, но решительно ничего не находит, смотрит на Луизу с немым вопрошанием.

Луиза (с горечью, опуская руку). Ты смотришь и не видишь, ты живешь, но не чувствуешь. Весь твой мир – все твое жилище, вся твоя судьба сложилась вокруг этого аквариума, вокруг этих стекол, вокруг этого дрессированного света!

В ярости, забывшись, она вдруг даже топает ногою.

Генри. Дрессированного света? Я тебя не понимаю.

Луиза. Да! Генри, взгляни в окно, взгляни внимательно – что же ты видишь?

Генри (оборачивается к стеклу, пожимает плечами). Улица, город…Луиза, я не хочу играть с тобой в угадайку…

Луиза. Ты видишь, что сейчас ночь? Нет! Этот свет…его слишком много в твоем городе, слишком много в твоем доме, слишком много…он искусственный, он мертвый, неживой.

Генри. Я не понимаю, ты что, хочешь шторы получше?

Луиза падает обессилено в кресло.

Луиза. Генри, дело не в шторах, не в жалюзи и ни в чем-то…таком! Дело в том, что я пришла из другого мира. Находясь здесь, я задыхаюсь и будто бы умираю. Мне кажется, что я схожу с ума, когда смотрю из окна, потому что не могу понять – день…ночь…всегда одинаково светло, одинаково!

Генри. У нас одинаковый мир, а…

Луиза. Мой мир другой. В нем столько дрессированного света, в нем нет столько паршивых новостей, в нем город не возвышается над лесом…

Генри (снова в раздражении) это называется, дорогая моя, цивилизацией! Это компьютеры, реклама, это то, что обеспечивает нам комфортную жизнь. Твои лавандовые поля, может быть, и пахнут хорошо, но от них…от них нет толку.

Луиза (оторопело)…нет толку? Нет толку? Генри, как ты еще владеешь словами? От них нет толку! А от любви… есть ли толк? Неужели тебе мало того, что полем можно наслаждаться? Я выросла среди лавандовых полей, я бегала там…босая, собирая часть свой родины, вплетая ее в душу, а ты говоришь, что нет в этом толку?

Генри молчит, неловко переминаясь с ноги на ногу, осознает, что сказал все же лишнее.

Луиза. Я не верю! Генри, ты не был таким… ты любил мои поля. Ты любил лаванду! Разве нет?

Генри вздыхает, отходит от окна к креслу, осторожно опускается перед нею на колени, бережно берет ее за руку, некоторое время, молча, переплетает ее пальцы со своими, не то, пытаясь подобрать слова, не то успокоить, утешить ее.

Луиза (шепотом) Нет. Я не верю…

Генри (гладит ее по руке). Луиза, я не помню ни запаха лаванды, ни её формы. Я не отличу ее от другого цветка…

Луиза (в ярости вырывая руку) так ты лгал мне!

Генри (снова хватая ее руку и заключая в свои ладони) Луиза…да, лгал. Ты была нужна мне. Мне не нужна была лаванда или твои поля…или еще что-то там, нет. Мне нужна была ты и я готов был принять то, что тебе дорого. Ты сказала, что любишь свои поля и я…я сказал о том же.

Луиза (нерешительно глядя на Генри. Колеблется, не зная, вырвать ли руку или оставить в его ладонях). И всё же…эта была ложь?! Я понимаю – наверное…

Генри. Ты привыкнешь к моему городу, перестанешь замечать его. Я перестал.

Луиза (с усмешкой) я три года пытаюсь привыкнуть…

Генри. Ты перестанешь скучать по своим полям.

Луиза. Там, наверное, в этом году лаванды больше обычного — солнце было мягким…

Генри (слегка встряхивает Луизу). Луиза! Очнись, Луиза! Когда у нас будут дети, когда у нас будет семья…мы сможем дать детям лучшее образование города! Здесь много рабочих мест, здесь много возможностей! А что им делать среди твоих полей? Этот мир больше не принадлежит травам и цветочкам, это…

Луиза. Дрессированный свет!

Генри. Да, свет. Да, дрессированный, но он дает нам комфорт. И безопасность. И обеспечивает нас всем!

Луиза (в раздумьях) ты говоришь о детях? О наших детях?

Генри (слегка смущаясь) да… Луиза, мы прежде не говорили об этом, но…может быть, пришла пора? Мы знакомы уже давно, три года ты живешь у меня. Я думаю, что пришло время думать о будущем. То есть, о будущем нужно думать всегда, но за эти три года мы неплохо сжились и быт нас не разорвал, значит, семью мы сможем построить.

Луиза (неожиданно резко) я голодна. Давай поужинаем.

Луиза встаёт из кресла легко и изящно, генри неловко пытается отодвинуться, чтобы дать ей пройти, едва не теряет равновесие.

Луиза. Закрой шторы…я хочу зажечь свечи.

Картина вторая.

Небольшой стол в той же комнате вместо журнального столика. На столе Луиза расставляет тарелки, раскладывает приборы, бокалы. Генри разливает вино. Все происходит в молчании. Генри пытается коснуться иногда невзначай Луизы, но та отодвигается, словно бы случайно, давая ему больше места для деятельности. Разложив блюдо, расставив тарелки с овощами и салфетки, Луиза достает три свечи, прежде, чем зажечь их смотрит на Генри. Генри бросается к окну, на стекла со всех сторон опускаются жалюзи, но в комнате все равно еще слишком светло – свет дрессированных огоньков проникает через полоски жалюзи. Луиза зажигает три свечи, расставляет их в центре, немного подумав, гасит одну, оглядывается на окно и замершего у стекла Генри, кивает ему, приглашая за стол, и гасит еще одну свечу. На столе остается гореть еще одна свеча – в комнате чуть темнее, но все равно еще слишком светло.

Луиза (неуверенно) М…готово.

Генри (подходит к Луизе, отодвигает ей стул, помогая сесть) Спасибо (с нарочитой бодростью) выглядит аппетитно.

Луиза (со смешком недоверия). Именно что…выглядит.

Луиза без энтузиазма запускает вилку в блюдо, возит вилкой по тарелке, размазывая содержимое.

Генри (ест механически, очень сдержанно, размеренно). Хороший ужин.

Луиза (отставляет тарелку в сторону, отпивает вина). Пластик! У этих овощей нет вкуса…и запаха. Они выращены из пластика.

Генри. Это питательно. И полезно. В почве овощи могут принять в себя много вредных солей…

Луиза фыркает, отпивает ещё.

Генри. Ученые доказали, что в тепличных овощах и фруктах много полезных, настоящих витаминов, без всяких примесей.

Луиза молчит, крутит бокал в руке, разглядывая через него свечу. Генри закашливается, берет свой бокал с вином отпивает и лицо его вытягивается от ужаса.

Генри (резко осипнув). Это…что такое?

Луиза (невинно) ты о чем?

Генри тычет пальцем в бокал, глядя на него с нескрываемым испугом.

Луиза. Ах, это… вино.

Генри. Оно…настоящее?

Луиза. Да, мне прислали его с моих лавандовых полей, из дома. Я, может быть, и могу смириться с жизнью в аквариуме, с дрессированным светом и с тем, что вся еда одинаково пластиковая и безвкусная, но смириться с тем, что самый благородный напиток, что вино стало пастеризованной дрянью выше моих сил!

Генри. Луиза, ты как ребенок! Настоящее вино вредно…ты знаешь, сколько в нем…

Луиза (заливаясь смехом, откидываясь на спинку стула). Генри…ох, Генри! Какая разница? Какая разница сколько в нем вредного, если оно мне нравится?

Генри (со смешанным чувством раздражения и непонимания) Ты – мать моих будущих детей. Я не хочу, чтобы мои дети росли в безопасном городе, но чтобы их здоровью угрожал их же родитель!

Луиза (резко отставляет бокал в сторону, вино выплескивается на белую пластиковую скатерть). Мать детей? Будущих детей? О которых я до сегодняшнего вечера даже не слышала. Ты не спросил меня о том, что я хочу, но уже решил, что я согласна?

Генри. Разве ты не хочешь детей?

Луиза. Этого я не говорила.

Генри. Может быть, ты не хочешь детей от меня? И у тебя все-таки кто-то есть?

Луиза (с холодной яростью) еще одно такое предположение и я заставлю тебя выпить всю бутылку настоящего вина! (вздыхает, немного помолчав). Ты говоришь о детях…я их хочу. Но ты говоришь об их мире… ты говоришь об их аквариуме.

Генри. Это не аквариум!

Луиза. Ты всегда на виду. Я всегда на виду. Это лучшие жалюзи, а сейчас будто бы все равно день. От свечей нет толка…

Генри (сердито). Потому что они опасны. Я уже нарушаю запрет…

Луиза (слегка повышая голос). Безопасность…ты говоришь о ней, как будто бы она от этого перестанет быть клеткой. Я еду на работу в автобусе. Где у каждого человека отдельная кабинка, которая открывается строго на заданной остановке, чтобы, не приведи боже, не вдохнуть запах улицы. Нет, Генри, послушай меня, наконец! Я работаю в офисе, у которого все окна до пола, в окна бьет свет, что днем, что утром, что ночью…и свет тот исходит не от солнца. Я иду домой по определенной дорожке, по которой идет сектор моего отдела, чтобы не пересечься с другим сектором. Я сажусь в тот же автобус, в ту же кабинку… Генри, да дай же мне договорить!

Генри, забывшись, снова делает глоток вина, осознает, с трудом проглатывает его, наливает в чистый стакан воду.

Луиза (вытирает салфеткой расплескавшееся вино, старается не смотреть на Генри). А потом…потом, Генри, я открываю три десятка электронных замков, дважды предъявляю электронный пропуск, прихожу в квартиру, которая стоит на сигнализации и переставляю датчик охраны на мирный режим. и как бы мы не закрывали наши окна жалюзи, мы все равно на виду у света, который, на минуту, даже не настоящий. Ты говоришь, что это безопасность? Ты, правда, так считаешь?

Генри. Число преступлений, благодаря всем этим мерам, сократилось! Теперь нам не грозит опасность ограбления…или убийства.

Луиза. А нам теперь и жизнь не грозит. Генри. Милый Генри, неужели ты хочешь, чтобы наши дети приходили домой на полчаса позже, потому что все эти замки нужно закрыть и открыть в определенном порядке? Неужели ты хочешь, чтобы они ходили по городу ровными рядами, по очерченным дорожкам, боясь сделать шаг в сторону, чтобы не получить штраф или санкцию?

Генри (осторожно берет руку Луизы, замечает, что рука ее тонко дрожит). Луиза, милая Луиза… почему у тебя так дрожит рука? Разве ты боишься?

Луиза (накрывает его ладонь свободной рукою). Да как здесь чего-то бояться, если каждый день твой прописан? Если за тобою следят и дрессированным светом и огоньками…

Генри. Послушай, милая, твои поля, может быть и хороши (замечает ироничную усмешку на лице Луизы, поправляется), ладно-ладно, без «может быть». Просто хороши. Но они опасны. Они не обрабатываются. Там растут дикие цветы. Мальчишки пьют колодезную воду! Прямо из колодца. Без кипячения! Без обеззараживания.

Луиза. А от этой воды несет йодом.

Генри. Но она безопасна. Она полностью стерилизована. Ею можно пользоваться без опаски. По улицам можно ходить в любое время суток. Можно не бояться того, что кто-то тебя собьет на пешеходном переходе или…попытается отобрать сумочку. Да, тебе все это не по нраву, я знаю, что ты на юге знала другую жизнь, но то – дикая жизнь.

Луиза не отвечает, продолжая сидеть, она составляет тарелки в одну, собирает приборы, салфетки, старается не смотреть на Генри.

Генри (все также мягко). Луиза, большой город – большие возможности. Большие возможности – большое развитие. А дальше – власть, триумф, слава – все, что угодно! В этом городе нет эмигрантов, нет преступников…здесь нечего опасаться. Без пропуска человека даже не выпустят из дома и не впустят в него. Луиза, это не просто город – это безопасный мир, идеальный мир. Здесь все можно есть, потому что нет риска подхватить болезнь. Здесь можно дышать спокойно – всюду фильтрация…

Луиза. Такая сильная, что я даже не помню запаха пыли.

Генри (обрадовано). Вот видишь! Здесь просто рай!

Луиза. Пластиковый рай. Воздух, который не воздух. Вода, пахнущая йодом. Овощи и фрукты, от которых нет вкуса, словно жуешь пакет… здесь нет запахов, нет толкучки. Зато есть дорожки, за границы которых нельзя переступать, чертов дрессированный свет, от которого ничего не спасает…и три десятка замков!

Генри. К слову, скоро нам раздадут по ключу от нового замка…

Луиза (с мрачной веселостью) что, от еще одного?

Генри (не заметив иронии). Да, ты представляешь, теперь будет еще один световой отсек проверки безопасности перед лифтом.

Луиза. Надо же! На этот раз от кого? От бродячих псов и кошек? Ах, нет, их же поубивали. От бродяг? Нет, их же выслали прочь! От вирусов? Нет, на нас же обрушивается облако дезинфекции при входе в подъезд… от кого защищаемся на этот раз?

Генри. Световой отсек защищает нас от недостатка витаминов. Он будет, как понял, сканировать организм на предмет того, чему его не хватает, и эта информация будет поступать в Отдел Доставки Питания.

Луиза. Нам всем не хватает солнца. И ветра. И пыли. И дождя…и земли.

Генри. Не говори глупостей… за все есть цена, у меня же нет желания гореть на солнце…или пачкаться в пыли…ох!

Неожиданно хватается за голову. Луиза с тревогой бросается к нему, едва не перевернув стул.

Луиза. Что с тобою? Что? Что?

Генри. Странное чувство…кажется, я болен. Это…туман. Отойди, заболеешь.

Луиза (с досадой, поднимаясь) тьфу ты! Это просто хмель, Генри!

Генри (неловко поднимается, хватаясь за стол) таблетки…мне нужны таблетки.

Генри идет в сторону дивана, вытаскивает откуда-то из-за его спинки внушительных размеров аптечку, расформированную по строгим отсекам, начинает рыться в ней. Луиза собирает оставшуюся посуду, с сожалением оглядывается на окно и гасит свечу.

Картина третья.

Луиза сгружает посуду в белый ящик, закрывает его, засыпает порошком, ящик приходит в движение и начинает жужжать – тихо, но ощутимо. Покачиваясь, проходит Генри, садится за стол, наливает себе стакан воды, залпом осушает его. Луиза не оборачивается на него, вместо этого прикладываясь к своему бокалу с вином.

Генри. Я хочу, чтобы никакого вина больше не было в этом доме. Это отрава.

Луиза не реагирует, отпивает еще.

Генри (повышая голос) И…никаких свечей! Это пожароопасно. Я не буду больше отключать датчики, чтобы рисковать…так.

Луиза нервно дергает плечом, но не оборачивается.

Генри (всё больше впадая в раж) И вообще…почему еще закрыты жалюзи?

Генри встает из-за стола, подходит к окну, раскрывает жалюзи – мертвенный и дрессированный свет в полную силу заполняет комнату. Луиза только поводит плечами. Словно бы пытаясь сбросить с них что-то тяжелое, но не реагирует по-прежнему, глядя на белый жужжащий ящик с посудой и держа в оцепенелых руках бокал с вином. Генри стоит, насупившись, у открытого от жалюзи окна.

Генри. Скажешь что-нибудь?

Луиза (слегка повернув голову). Этот дрессированный свет омертвляет твое лицо, ты знаешь об этом?

Генри (замирая) Что?

Луиза (теперь уже оборачиваясь полностью) Генри. Ты походишь на мертвеца. Ты знаешь об этом? Все вы в этом городе походите на мертвецов…без света, под пленкой, в пластиковом аду!

Генри. Это и твой город тоже!

Лиза пожимает плечами.

Луиза. Разве? Я три года пытаюсь с ним сжиться. И три года я трачу свою жизнь впустую. Какой смысл жизнь искать, если потом от этой жизни прятаться? Стоять на коленях, найдя эту самую жизнь?

Генри. Мы не дикие люди! Мы не варвары! Мы ци-ви-ли-за-ци-я. Мы не можем позволить себе то, что позволено было раньше. Это раньше, от безысходности, не могли питаться верно…и…

Луиза. Это время не для меня.

Генри. Чушь, Луиза. Ты же здесь! Ты со мною этим вечером, ты жива. Ты в реальности.

Луиза (повернувшись, отставляя бокал на жужжащий ящик с посудой, и даже не заметив, что бокал падает, разливая вино по всей поверхности белой крышки). Каждый вечер, Генри, в течение трех лет, я иду тебе навстречу, потому что люблю тебя. Но сегодня я иду навстречу тебе в последний раз. Это, если хочешь…наш последний вечер.

Картина четвертая.

Генри нерешительно делает к ней несколько шагов, Луиза скрещивает руки на груди, как бы ограждая себя от него. Генри отступает к окну, опирается на него, словно бы боясь потерять последнюю свою опору.

Генри (изменившимся голосом)…ка-ак?

Луиза. Перестань, это должно было случиться!

Генри. Нет…нет, я не верю! Я же…мы. Три года, Луиза! Три года!

Луиза (хриплым от волнения голосом). Мне тоже больно это осознавать, Генри, но сегодня ты заговорил о детях. Я не хочу, чтобы они жили так, как живешь ты. Как мы жили.

Генри. Это безопасно! Скоро все города будут такими!

Луиза (повышая голос, опуская руки) это безумство! Самое настоящее безумство! Пока будет хоть один уголок на земле, свободный от этого…от этого…

Луиза задыхается, не в силах унять возмущение или выразить его. Генри решительно подходит к ней, хватает за локоть, тащит к окну, Луиза пытается упираться, но Генри почти толкает ее к стеклу, Луиза успевает затормозить, выставив руку вперед.

Генри. Что ты видишь? Что ты, черт тебя дери, видишь?

Луиза (со слезами в голосе) Пустоту!

Генри (дыша тяжело, нервно, обходит ее кругом, тычет пальцем в окно). Это будущее! Оно уже здесь! У каждого времени свои правила и свой порядок. У будущего он будет идеальным.

Луиза (тихо) И что? Кроме порядка не будет ничего. Из порядка не рождается чувство. Из порядка не выходит любовь или ненависть…

Генри. Зато из него не выходит война! Не выходит смерть! Не выходит…

Луиза (отходя от окна боком) У нас с тобой не выходит, Генри…у нас.

Генри. Я был к тебе терпелив, Луиза! Я..уступал тебе.

Луиза (останавливается, с усмешкой глядя на него). Да-а?

Генри. Я позволял тебе жить мечтами.

Луиза. Это моя воля, а не твоя!

Генри (делает шаг к ней). Я позволял тебе свечи…

Луиза (вторит) от которых проку нет.

Генри. Я, в конце концов, нашел для тебя самые плотные жалюзи…

Луиза. Которые все равно пропускает эту дрессированную смерть.

Генри ударяет кулаком по столу. Стол тоненько дребезжит. Луиза отступает еще на два шага от стола, глядя со страхом. Впервые, глядя со страхом.

Генри (свистящим шепотом). Три года. Три…чертовых…года…

Луиза. Генри, прошу тебя, успокойся, мы говорили нормально, давай…

Генри хватает какую-то солонку стола и кидает ее рядом с Луизой. Она визжит, отскакивает, закрывая голову руками. Генри замирает, осознав, что натворил.

Луиза (отнимая руки от головы). Теперь тебе стало легче?

Конец первого действия.

Действие второе. Картина первая.

Та же комната. Та же обстановка. Генри сидит в кресле, обхватив голову руками. Луиза мирно и спокойно стоит у окна, глядя в комнату, прикрыв наполовину стекло жалюзи.

Луиза. Гнев – это нормальное состояние. Можно защитить человека от бездомных, от бродячих собак, но не защитить человека от него же. В гневе люди убивали. В гневе люди теряли себя. И так будет!

Генри (с беззащитной злостью). Тебе бы хотелось этого? Быть правой, несмотря ни на что? В Центре ведутся разработки по контроля агрессии человека. Наши дети будут жить в обществе, где уже нет злости в людях.

Луиза (проходит, садится в кресло). И даже злости не будет в будущем…в таком близком будущем. Так что останется? Ни-че-го. Нет опасности. Нет воды…той, что настоящая, нет фруктов – все пластик, нет даже полей в городах. И гнева нет. Так что останется? Дрессированный свет?

Генри. Луиза, три года…три года… я хотел, чтобы ты была матерью моих детей. Три года я хотел, чтобы ты была моей женой. Ты не похожа на других, ты совсем-совсем другая. (с яростью отнимает руки от головы). И ты… извела меня. Тебе не нравятся жалюзи, вода, фрукты…ты цепляешься до цвета неба и света. Ты невыносима. Ты дикарка! Я пытаюсь дать тебе цивилизацию, блага, а ты уходишь…все дальше и дальше. Я работаю, каждый день на благо своей семьи, но я не могу построить, если ты все рушишь.

Замирает ненадолго, пытаясь собраться с мыслями.

Генри. Неужели ты меня не любишь, Луиза? Неужели это все…конец? Финальная точка?

Луиза. Похоже, что так. Я потратила не только твои три года, но и свои тоже, не забывай об этом. Я пыталась полюбить твой мир, но он все равно не принимает меня. Эти ровные дорожки, этот запах йода…эти безвкусные овощи и десятки замков… Генри, я не такая. Я дикарка. Я дикарка, что танцевала все детство босой, по земле…я пила из колодцев с мальчишками. Я резала руки льняными веревками, я собирала лепестки лаванды, я пропитала ею всю душу…

Генри (перемещается в кресле, чтобы быть ближе к Луизе, садится на самый край). Луиза…ну пойми же, Луиза! Все твои поля – иллюзия! Вся твоя лаванда – это то, что уже не имеет значения. Она не приносит денег! Она…если ты любишь запах лаванды, черт с ней…давай поставим ароматизатор? Ты не заметишь разницы.

Луиза (смеясь) Генри-Генри, на той лаванде дожди моей родины, на ней пыль моих ветров и жар моего юга, сок моей земли! Ты не различаешь химию и настоящий живо стебелек. Ты не видишь разницы…так?

Генри. Нет никакой разницы. Есть только твоя блажь. Есть только твое детство. Ты не желаешь расстаться со своим миром, и тянешь его…безумная, безумная и…мне тошно!

Генри решительно поднимается, идет к жужжащему белому ящику с посудой, достает чистый стакан, наливает себе воды, пьет маленькими глотками. Луиза смотрит на него, но ничего не говорит. Генри допивает стакан, но не решается обернуться. Луиза легко выпархивает из кресла…

Картина вторая.

Луиза легко выпархивает из кресла, приподнимается на цыпочках, прикрыв глаза, начинает покачиваться в так какой-то слышимой только ей музыке, понемногу начинает пританцовывать.

Луиза (напевает негромко, голос ее дрожит, чуть срывается, напевает непрофессионально, совсем путаясь в нотах, не выдерживая их). Боишься ты/ Забыть черты,
Молишь, чтобы не пришла…

Генри, с легкой брезгливостью на лице, поворачивается.

Луиза (напевая уже громче, пританцовывая все решительнее). Моя страна/ Тебе чужа,/
Ее ты не узнаешь…

Генри. Ты что творишь?

Луиза (еще громче). Во сне придет/ И позовет/Наяву не угадаешь…

Генри (подходя к ней с робостью). Луиза? Луиза, прекрати этот цирк! Прекрати немед…

Луиза (сбрасывая туфли в едином порыве). Босая дочь/И в день, и в ночь/По землям всё идет!

Генри (с ужасом, пытаясь поймать Луизу за руку, но она выворачивается, смеется) Ветер душит и зовет…

Луиза путается вдруг в своем платье, падает на пол, но не перестает смеяться. Генри протягивает ей руку, но она делает вид, что не замечает, встает сама.

Генри (с укоризной). Вот видишь, что бывает, если наплевать на правила безопасного поведения в доме?

Луиза (разом вдруг посерьезнев) и оно стоит всех ран и синяков!

Луиза отталкивает генри в грудь, идет к жужжащему белому ящику с посудой, выпивает еще бокал вина залпом. Дышит тяжело, облокачивается на ящик с посудой, руки ее разъезжаются по вину…

Луиза. Я пойду спать, Генри. Ночь уже…здесь этого не понять, но ночь.

Генри (теряясь) Но мы не договорили…Луиза, я…нам нужно.

Луиза. Я иду спать.

Генри. Хорошо, мы вернемся к этому позже, но…

Луиза (прерывает). Я сегодня сплю одна. Мне надоело…я не хочу…этот аквариум не располагает к любви.

Скрывается в глубине комнаты, оставляя Генри одного. Генри в ярости ударяет ладонью по столу, чем-то режется, ругаясь сквозь зубы, лезет куда-то за спинку дивана, достает аптечку, перевязывает руку.

Картина третья.

Та же комната. Генри один. Дрессированный свет заливает комнату.

Генри (глядя в окно, шепотом). Безумная… она безумная! Я сделал для нее все. Я привел ее в свой дом, обезопасил его, живи – рожай детей, работай и радуйся. Что ей нужно? Что ей ещё нужно? Куда она хочет уйти? Куда она рвется? Говорит о последнем вечере, смеется, пьет настоящее вино…сумасшедшая, безумная, ненормальная! Не представляет, что будущее идет за нею по всему миру!

Генри в раздражении принимается бродить по комнате.

Генри. Сколько можно терпеть ее розовые…лавандовые мечты? Она может лазить с этой дикостью, как равная ей… она может танцевать среди полей, лугов и черт знает еще чего. Но что ей с этого? Неужели это сделает ее счастливой?

Замирает напротив окна.

Генри (не веря самому себе) неужели она готова обменять сытую стабильную жизнь на то, что уже давно не имеет значения? Я мечтал вырваться из той деревни, где родился. Я мечтал! Мечтал!

Генри оглядывается по сторонам, находит стакан на столе, наливает воду, делает глоток.

Генри. Тьфу. Правда – дрянь. Но она полезна. Лекарства противны, но ведь нужны! Ученые говорят, что эта вода очищает от токсинов… ее невозможно пить, но она полезная.

Не допив, Генри отставляет стакан, делает два неровных шага.

Генри. Время, в котором мы живем…мир, где бы скоро будем… куда ей бежать?

Оглядывается затравленно, ища чьей-то поддержки, но взгляд его натыкается только на мертвенный свет, бьющий холодной и равнодушно со всех сторон.

Генри. Я люблю ее. Я люблю ее. Дикую, непокорную, непослушную, нелогичную! – люблю! Я смирюсь с ее иллюзиями. Она подходит мне, она…подходит. Все ее поля и солнце – этого уже давно нет. Лаванда…кому она к черту нужна? Луиза, Луиза…

Садится в кресло, тяжело обхватывая голову руками, принимается мерно покачиваться взад-вперед.

Генри. Какой смысл…ты ищешь смысл. Смысл в том, чтобы жить. Смысл в том, чтобы кто-то не принялся решать за тебя, когда тебе умирать. Центр дает возможность жить… он дает безопасность. он контролирует все, что приносит раннюю смерть.

Перестает раскачиваться, замирает, но так и не отнимает рук от головы.

Генри. Луиза… если бы я рос с тобою, если бы ты научила меня однажды видеть так, как видишь ты! – может быть, мы ушли бы с тобою вместе к твои треклятым полям, но этого не случилось, и ты не желаешь смириться с реальностью, а только изводишь и изводишь… я готов смириться с тобою, с твоей тягой к древности, к опасности, но мои дети… наши дети!

Некоторое время он сидит, обхватив голову руками так плотно, что свет не проникает ему в лицо. Темнота, переживания и хмель действуют ему на пользу и усыпляют его. Генри засыпает прямо в кресле.

Картина четвертая.

Генри просыпается все в той же комнате, жалюзи закрыты максимально плотно, на столе горит свеча – одна-единственная, она горит тускловатым светом…впервые за все время в комнате действительно царит странный полумрак. Генри растерянно хватается за голову, ощупывает почему-то свое лицо, с удивлением обнаруживает, что спал в кресле и только тогда замечает закрытые жалюзи, горящую свечу и…сложенный вдвое лист бумаги. Со сдавленным стоном Генри тянется к листу бумаги, разворачивает его и принимается читать вслух.

Генри (читает, прищуриваясь). «Милый Генри, Je rentre à la maison!» (прерывается, оглядывается) что за черт? Луиза!

Ему никто не отвечает. Нервно облизнув губы, генри возвращается к письму.

Генри (читает дальше, лист дрожит в его руках, причудливо танцует пламя свечи на стене). «Нет, я дальше не иду с тобою. Я иду домой. Мне хорошо среди полей, мне хорошо на моей земле, мне хорошо там, где тебе всегда будет плохо. Это не значит, что я не любила тебя – любила и люблю, но…так нужно, понимаешь? Три года…»

Генри в ярости отбрасывает письмо, поднимается из кресла, шатаясь, кричит.

Генри. Луиза! Луиза! Где ты, Луиза? Черт возьми, это уже не смешно!

Генри уходит куда-то вглубь комнаты, слышно, как он выворачивает вещи, распахиваются шкафы и дверцы, выдвигаются полки.

Генри. Луиза! Чёрт! Черт, черт!

Картина пятая.

Странный узкий вокзал, расчерченный по строгим линиям, по дорожкам и платформам. Люди идут мимо размеренно, на определенном расстоянии друг от друга, никто ни на кого не смотрит, кроме Луизы, которая облачена теперь в нежно-фиолетовое, легкое платье в пол, не имеющее многослойности. Луиза оглядывается по сторонам, смотрит то на небо. То на прохожих, пару раз чуть-чуть не налетает на того или иного гражданина. Ее чемодан на колесиках, она везет ее за собою легко.

Луиза (полушепотом) …три года, милый Генри, я потратила на твой искусственный город. Три года, я каждый вечер, не жалея ни себя, ни своей души шла к тебе навстречу. Три года я делала вид, что могу смириться со всем: со светом, от которого холодно, с водой, от которой только сильнее жажда, и с едой, от которой воротит. Три года, милый мой Генри, я делала вид, что мне не всё равно! Три года… я пыталась забыть лавандовые поля… кажется, мне сюда.

Луиза останавливается на отмеченном прямоугольном участке, быстро пробегает пластиковый билет в руках взглядом.

Луиза. Платформа «М», время пребывания в пути два часа. Поезд ожидается через тридцать семь минут, тридцать шесть… так вот. Три года, Генри, я пыталась забыть мои лавандовые поля. Я знаю, тебе всё это дико и непонятно, ты пытался потратить на мой мир свое время, но не смог проникнуться…и я не смогла. Тридцать одна минута сорок семь секунд. Интересно. Что будет, если поезд опоздает?

Рядом с Луизой то в одной точке, то в другой группируются люди, все, как один, утыкаясь в электронные билеты. Луиза с нетерпением оглядывается, смотрит поверх их голов. Граждане одеты в серые и коричневые брюки, юбки, костюмы. Они имеют какой-то пепельно-серый вид лиц, прячут взгляды…

Луиза. Я казалась тебе смешной, Генри, но вчера был последний вечер, когда я была смешной. Я иду… иду от будущего. Я иду домой. Двадцать семь минут… наверное, ты уже прочел мою записку. Я всегда была труслива! Мне хватило храбрости сбежать, но не хватило храбрости взглянуть на тебя.

К Луизе на безопасном расстоянии становится одна из женщин, таких же безликих, облаченных в бесформенный серый костюм с пепельным лицом. Луиза бросает на нее невнимательный взгляд, Женщина замечает его.

Женщина (сверяясь со своим билетом) Через двадцать три минуты отсюда едут на юг?

Луиза (с легкой полуулыбкой). Да, на юг.

Женщина (бесцветным голосом), спасибо.

Женщина утыкается в свой пластиковый билет, наблюдая за течением времени на карточке.

Луиза (нерешительно переступая с ноги на ногу) Э…простите?

Женщина (с удивлением поднимает голову) Вы мне?

Луиза(робко) да…я вам. Вы…откуда?

Женщина (ровно и холодно) Я с юга.

Снова опускает голову к билету.

Луиза (еще более нерешительно) Я тоже с юга!

Женщина не реагирует.

Луиза. Может быть, мы с вами земляки?

Женщина (поднимает на нее равнодушный взор) Может быть.

Луиза. Я возвращаюсь домой.

Женщина не реагирует, снова опускает голову, Луиза перемещается обратно в центр своего прямоугольника.

Луиза (еще тише). Какая холодность! Южное солнце согреет ее взгляд и слова. Юг излечит…он всегда лечит. Так странно – я три года жила в Городе, три года я жила с Генри, вела быт, вела семью, дом и что же? Маленький чемодан вещей – вот и все, что осталось у меня от трех лет. Три года под маленькой пластиковой крышкой хранят несколько моих тряпок. Вот и все. Пластик…девять минут…

Луиза слегка ежится, хоть ветра нет и холода тоже.

Луиза. Ничего…скоро-скоро. Генри. Может быть ты, однажды, найдешь меня? Ты же знаешь, как меня искать. Я знаю – ты найдешь, если захочешь. Я иду домой, потому что не могу быть в твоем доме. У меня есть свой. Он отличается от твоего. Генри, я жуткая трусиха. Такая жуткая трусиха!

Луиза (тихонько напевает себе под нос, также немузыкально, со слезами). Я молюсь, чтоб ты забыл, /Это пепел, этот дым. /Я молюсь, чтоб ты оставил/Этот мир, которым правил.

Женщина неуверенно оборачивается на нее, смотрит широко распахнутыми глазами, неуверенно опускает руку с билетом, смотрит внимательно и губы ее трогает едва заметная улыбка.
Луиза (не замечая реакции Женщины)Не плачь, мой ангел, и живи,/В пыли, в молитве и любви./Я молюсь, чтоб ты забыл/Этот свет и этот дым…

Женщина (совершенно другим, изменившимся голосом, в котором слышна заинтересованность). Я знаю эту песню! Ее пели во времена моего детства.

Женщина сама передвигается ближе к Луизе. Что-то происходит с ее безликостью, лицо вдруг расцветает многими эмоциями и красками, словно бы сходит сон.

Женщина. Какое у вас купе? О, так мы с вами соседи! Я возвращаюсь домой, к себе…может быть мы с вами земляки? Знаете, я четыре года провела в этом городе и первый раз слышу эту песню. Ох, отправление-то уже через полминуты! Погодите, я сейчас только пиджак сниму – жара стоит невозможная!

Женщина снимает серый пиджак и видна, наконец, ее яркая, желтого цвета, блузка. Продолжая болтать без устали, Женщина подходит к Луизе. Слышен приближающийся свист поезда.

Картина шестая.

Комната. Полностью истерзанное состояние помещения. Жалюзи наполовину сорванные, обои отстают от стены, все как-то разбросанно, разодрано, порядка больше нет. Всё пребывает в страшном разорении и хаосе. На полу сидит Генри, рядом с ним валяется бутылка вина опустошенная. Генри читает записку Луизы. Листок уже замаслен, перепачкан, где-то даже надорван, Генри читает вслух.

Генри (лист дрожит в его руках) «Генри, я жуткая трусиха. Такая жуткая трусиха. Мне не хватило духу сказать тебе, как сильно я тебя люблю… я люблю, Генри, люблю! Но я возвращаюсь домой, Я иду домой. Я иду к своим полям и к своей земле. Прости, что ты потратил на меня три года.

Генри плачет, но продолжает читать сквозь слезы.

Генри. Прости за все. Я иду домой. Я иду в свое прошлое. Я молюсь, чтоб ты забыл/Пепел и паденье крыл. Не плачь, мой ангел, поздно/Только ночь… осколки…звёзды. Je rentre à la maison, Генри. Будь счастлив.

Генри сминает записку в руке, берет стоящую рядом с ним горящую свечу, поджигает уголок листа, лист загорается, падает на какое-то испачканное блюдо, горит, сминается и чернеет, обращается в пепел и дым.

Срабатывает сигнализация, в комнате начинается вой сигнализации, мигают датчики – дым идет все выше и выше. В комнате становится невыносимо светло – так, что больно глазам, но Генри даже не трогается с места, пока в его двери стучат, решительно и надрывно барабанят автоматической дробью пальцев.

Генри (откидывая голову назад) Лаванда пахнет свободой…и горечью.

Генри ищет опустошенную бутылку вина, прикладывает ее к губам, подбирая языком последний глоток, слышен грохот распахиваемой двери и искусственный свет обращается тьмой. В этой темноте слышен безжизненный механический голос.

Голос. Обнаружен очаг возгорания. Обнаружена опасность. Опасность…

Конец пьесы.