...все случилось весной... Глава 3

Надоедливый стук проклятой сирени в окно, Рану, иногда, казалось, что она заляпана алым.И он тут же подрывался с места и шел оправдывать свои видения, до боли ужасным способом-измываясь над несчастным Санзу, который уже не расстягивает губы в кривой усмешке, не скалит ряд ровных зубов.

«собака ссутулая.забрал у меня Ринни, отплачивай»

Зубов то у него больше нет, все повыбивал Ран и теперь Харучие лишь расстягивает лопнувшие и дрожащие от мазков гематом губы, глаза его запали, превратившись в два бездонных и пустых океана, в пасмурную погоду, только ничего в них больше не бушует, не поднимает волны.Лишь смирение.

Бесящее смирение.

И Ран наотмашь бьет кулаком в ращепленную, на мелкие частицы, челюсть.Он, по началу, философствовал о жизни с Харучие, искусно причиняя боль, когда Хару не отвечал, т.к. галстук из его рта не вынимался, тогда Ран поворачивался к молчавшему Риндо, указывая на его друга, восклицал, с маниакальной улыбкой:

-Видишь, Ринни, он никуда не годится!..

А Рина пожирала жгучая злоба на Рана, он пытался встать, замахнуться, развязать веревку, кричал даже, проклиная, эхом его голос засел в стенах этого треклятого подвала.

-Что же ты кричишь, не давая спать, ведь тебе не убежать…

Ран влавствовал над Рином, упивался отчаянными попытками брата высвободится, его криками, его севшим голосом.Ненавидел и любил одновременно.Демоны сожрали его сердце и запили кровью, заставляя по венам струиться яд.

-Прекрати, Ран…

Первая просьба Риндо за прекрасный месяц пыток над его другом, но Ран не остановится.Уже не остановится.Кромсая и ломая изувеченное тело Хару, пачкая его «невинную» душу легкими мазками своего Небытия, своей Кармы-черной, как смоль, прогнившей, тонущей в Безумии.

-Поздно, анники…

Такое родное и такое чужое слово, которым братья в детстве друг друга называли.Забытое и утопающее под осколками несбывшихся надежд.Только они знали его, это было их слово.С болью Ран усмехается, смотря в такие дорогие ему, аквамариновые глаза, в которых бушует боль, какая то, даже, отрешенность.

«как будто вновь пытаешься быть холодным»

«будто снова хочешь меня оттолкнуть»

Что то цыганской иглой колит в груди и на миг сковывает дыхание до того, что перед глазами все начинает плыть, как в тумане, Ран не двигается с места, так и замерев рядом с стоящим, на коленях, братом.У него изорвана одежда, на шее покоятся иссине-фиолетовые гематомы, которые Рин получил, попав под горячую руку брата, когда тот был не в настроении.

-Скажи, ты хочешь моей любви.Что бы я показал ее тебе?

Алым за окном расползается закат, утопает в нежно-приторном киселе неба пылающее солнце, скрываясь, постепенно, за горизонтом, когда происходит их первая «любовь».Можно ли назвать любовью задушенное в агонии ненависти и жалости к себе, дыхание? Можно ли назвать любовью, по свойски расставленные на теле метки собственника, уродливыми мазками, расцветающие на бледно-фарфоровой коже Рина? Можно ли любить, когда в тебя вламываются, как вор в дом, сметая все на своем пути и забирая ценное, вырывая его из грудины с остатками алых нитей привязанности.

-Смотри, смотри же, милый, не убирай глаза… Смотри, какая его любовь!

Ран превосходствует, прижимая такое родное и чужое тело к себе, широко расчерчивая последнюю черную кляксу в жизни Риндо.Что то трещит и бьется хрусталем, застилая веки.Это…слезы? Больно, слишком больно и неприятно…

-Остановись, Ран…а-анники…

Риндо пытался воззвать к Совести Рана, включить его в окружающий мир, пробраться сквозь пелену Отчаяния и Безумия.Где то надрывно заходится Санзу, звенят скрежетом массивные цепи, кажется, он оторвет их вместе со стеной, ну или сломает себе и так сломанные руки.

-Просто слушай и ничего не говори…

Ран впивается в бледную кожу новым кусачим поцелуем, оставляя еще больше своих меток, как будто еще не понятно, что Риндо и так его.