Дерево по соседству 

(Александра Муравьева & Sluice)

Скалы начинали расступаться. У кромки горизонта, среди свинцовых облаков разлился огненный закат. Подобно вееру раскрылся Нил в своей долине. Пыль от сандалий тысяч странников, не долетая до плодородного Гесема, оседала в песках пустыни. Тьма надвигалась, и посреди немногочисленных олеандров – от порывов ветра песчинки катились по тенистым аллеям с фруктовыми садами. Вдали столб пыли усилился: кочует ли племя или же песчаная буря возникла из ниоткуда, чтобы уничтожить молодые колосья? Чьи колесницы там бегут: уж не манёвры ли устроил стратег? Быть может, кто-то из гостей проследовал в город?

От стремительных дуновений ветра белый драгоценный виссон затрепыхался: то было роскошное одеяние великого жреца Египта, фараона, ведущего беседу со своим визирем на холме, под небольшим плотным навесом:

— Не будь искусителя, Дерево познания добра и зла так или иначе бы подвергли нехорошему: оторвали бы ветку, часть коры, куст с листиками или плодами; но что, если бы плод был сорван с другого дерева: Дерева жизни, к которому доступ был прекращён сразу после грехопадения иудеев у себя в саду? К чему бы всё это привело? И стал бы человек бояться того, чего доселе не боялся – уязвимости в собственном несовершенстве?…

— Внемли мне, правитель! – молвил визирь после некоторого молчания. — По твоему лицу я вижу недовольство, обязан я тебя предупредить. Здесь всюду должен проходить путь наших предков! Но он не может пересекать землю священной столицы, Раамсеса, ведь эту территорию временно ты отдал под посевы Амелеху.

— Амелех… Мне не приличествует находиться с этим номархом за одним столом, – брезгливо отвернулся фараон. Высший сановник подошёл к нему ближе и осторожно сказал:

— Песчаная буря, что ты видишь, – это хананейские пастухи; они идут сюда, к нам, чтобы спасти нас от голода…

— Они идут сюда, чтобы снова просить хлеба, – ещё больше раздражался фараон; затем отрешённо произнёс, глядя на песчаную тучу: — Не казнить же мне своего хлебодара, дабы миновать голодное время.

— Как же?.. Ты уже казнил его. У нас, правитель, остался виночерпий – Нут.

— А с ним что, что с виночерпием?

— Он здравствует и наполняет чаши за твоё здоровье.

В тот день, когда фараон повесил на дереве своего главного распорядителя пшеницей, хлебодара, он страстно желал избежать грядущих неурожайных лет в своём городе. А повесил он несчастного только потому как одного его винил во всех бедах непогоды и наступившем мучительном голоде для всех горожан. Случись бы так, что Амелех, который служил главным номархом Египта и отвечал за хозяйственные дела, да еще и умел толковать сны, сказал бы, что грядёт большая засуха и виноградник весь погибнет, то тут же казнили бы виночерпия, чтобы умилостивить разгневанных богов. Таков был фараон и его всемогущий Египет…

Но виночерпий Нут в сложившейся ситуации обязан был присутствовать на встрече фараона с отцом Амелеха, который шёл из земли израильской по вынужденному приглашению. Потому казнить его не смели, да и не было на то повода. 

— Как скоро хананейские пастухи будут здесь? – спрашивал фараон своего визиря.

— Осталось ждать два или три часа; ослы их – уставшие, да и люди тоже.

Потому, как очертания навьюченных животных: верблюдов и мулов – за ними однообразные двухколёски с ярко расцвеченными корзинками и льняными мешками – стали вырисовываться в дымке, на встречу им вышел хозяйский распорядитель и приветственно вскинул скрещённые руки. В таком же жесте, кто-то из приближающейся делегации вскинул руки в ответ.

— Всё было бы по-другому, – продолжал наблюдать за пыльным шествием фараон, – если бы я в тот день, когда Амелех истолковал мне сон про неурожай, казнил виночерпия. – На отрешённом лице фараона не дрогнул ни один мускул. — Распорядись, чтобы накрыли стол; я сяду есть со всеми.

Со стороны пыльного каравана поспешил старик в разноцветных одеждах. Оставив мула, он приветственно обратился к устроителю:

— Амелех, мальчик мой, я рад тебя видеть. Ты просто не представляешь, как мы все рады тебя видеть.

Амелех изменился, окреп, был силён, правда, никогда не улыбался. С тех пор как завистливые братья, жестоко смеясь, кинули его в пустой ров, потом достали оттуда, разорвав на нём одежды, и продали разбойникам, – он возмужал. Все эти горести достались бедному мальчику лишь за то, что не по годам он был умён и способен к наукам. Через несколько лет разбойники передали молодого Амелеха фараону за серебро, и парень подвязался быть экономом в египетских землях. Со временем, своими силами и умением ладить с людьми он дорос до высокого звания номарха, сам распределял наделы, а при исхудавших запасах серебра, выдавал племенам зерно бесплатно. Пятую часть добытого неизменно следовало отдавать фараону – это закон.

— Я рад тебя видеть, отец. – произнёс Амелех спокойно и уверенно. В тайне он был счастлив называть своего настоящего отца именно так. — Пройдем скорее в мой шатёр.

— Прошу, не называй меня так, – вздрогнул пожилой человек в разноцветных одеждах. — Я ведь и вправду люблю тебя как своего родного сына, которого отобрала у меня злая судьба. Много лет назад это было. 

Старику и сыновьям омыли ноги; пригласили к столу. Амелех не отходил ни на шаг от своего отца, а тот и не ведал, что с плотью от плоти общается он.

— А что же случилось с твоим сыном? – спросил его Амелех. 

— Его растерзал степной волк; окровавленные одежды его принесли мои сыновья, когда вернулись с охоты. С тех пор я горюю о нём; а ты так похож на него…

В шатёр внесли прохладительные напитки и восточные сладости. Никто из присутствующих мужей не узнал в великом номархе младшего своего брата, поэтому тут же приступили они к трапезе и радовались, пили лимонный сок и пиво, вели непринуждённые беседы. Когда разговоры стихли, Амелех, проникнувшись к братьям, начал расспрашивать их, как так получилось, что младший братец их был жестоко растерзан зверем. Все братья, и глазом не моргнув, как на духу поведали историю о том, что несчастный случай произошёл неожиданно и не по их вине. О том же, что в далёком детстве продали его в рабство, разорвав на нём одежды, – не упомянули ни слова.

Всё то время, что Амелех находился на чужбине, хоть и фараон держал его у себя свободным, каждый день он думал о своих братьях и об отце, мечтал хотя бы взглянуть им в глаза.

Выслушав короткий и лживый рассказ своих братьев, Амелех отошёл от вечери, затем остановился и, не сдержавшись, заговорил со всеми:

— Известно ли вам чувство обиды? 

В ответ на это братья лишь молча переглянулись меж собой в непонимании, к чему устроитель завёл такую речь. 

— Добрый я по-вашему или обидчивый? – Ещё больше смутились братья словам Амелеха.

— Ты – добрый, – робко ответил Иуда, который когда-то и столкнул его в ров, когда тот был маленький. 

— По-твоему, Иуда, – подошёл к нему Амелех и положил ему на плечо свою руку с перстнем, – я добрый, потому что не обидчивый.

— Хороший ты человек, Амелех. А обида – нехорошее чувство, – молвил Рувим, старший из братьев. — Как же связаны сии слова?

— Оказывается, связаны, – обратился к нему Амелех. — Ведь почему же я заговорил о чувстве обиды, если я хороший? Не обида ли разъедает изнутри? Не худо ли сердцу, если вовремя не остановиться?

— Тот, кто умеет прощать, – наделён великой силой и его невозможно сломить, – заговорил Симеон, средний из братьев, который почувствовал какой-то подвох в речах Амелеха. — Плохо тому, кто держит обиду в себе.

— За что мне держать на вас? – обратился к братьям Амелех.

— Тебе – не за чем. Мы доверяем тебе потому что ты добр и трезво оцениваешь ситуацию, – сказал один из братьев.

Не ответил ничего Амелех, лишь молча и пронзительно остался смотреть на сородичей.

Симеон же, почувствовав силу своих слов, продолжил говорить, искренне в них веря:

— Ты – лидер и веришь в людей, Амелех. Ты – личность и умеешь решать проблемы без войн и междоусобиц, сохраняя стрелы в колчане, а меч на бедре. Допустим, есть люди, которые ненавидят тебя и отравляют каждый день твоей жизни; или же этот человек – убийца, или некто ещё столь же ужасный в своих поступках. Кто-то из обиды захочет мстить негодяям. И обиженным завладеет столь же убивающее чувство, что и обида – гнев. Но станет ли ему лучше, если он отомстит? Человек этот станет таким же, как тот, кто причинил ему вред. Или же он осознает, как ужасно он поступил своим мстительным поступком и серьёзно заболеет; не важно, морально или физически. Но ты не такой, по тебе видно это. Ты бы смог простить и обсудить всё с глазу на глаз. – Когда Симеон это говорил, он не надеялся, что всё сказанное им может касаться любого в шатре, не только Амелеха – брата его. — И ещё: простить обиду, это не означает начать снова или каждый день мирно общаться со своим обидчиком. Это значит высказаться или же мысленно отпустить проблему и перестать накручивать. А кому-то, в зависимости от ситуации, даже предложить помощь.

— Вот я вам её и предлагаю, – сказал Амелех, встав между Иудой и Симеоном, удерживая их за плечи. — Хлеб, который вы будете получать от меня, поможет прокормить не только вас, но и ваш мелкий и крупный скот; а на землях Раамсеса вы будете иметь свои хозяйства.

— Мы не знаем, как выразить свою благодарность, спасибо, добрый человек! За что-то ты так хорошо обходишься с нами. Но… ты предлагаешь нам остаться, Амелех? – забеспокоился Рувим. — У нас дома остались жёны и дети, как же с ними? Они на всё посмотрят превратно: не поймут, почему мы к ним не вернулись, – проклянут наших отцов.

В наступившей секундной тишине лишь зловеще завывал ветер, терзая шатёр своими отчаянными порывами.

— Наверняка они подумают о вас точно также, как подумал давным-давно наш с вами отец, братья. Когда вы принесли ему мои разорванные одежды, испачканные козьей кровью, а меня самого отдали в рабство чужим, – проговорил Амелех. На него снизошла печаль, но впервые на устах молодого человека появилась добрая улыбка. Эти слова он долго держал в себе, и наконец, даровал им свободу. 

Братья встрепенулись. Они в ужасе узнали в молодом номархе с серьёзным взглядом своего некогда весёлого младшего братца. Под левой и правой его рукой остались сидеть Иуда и Симеон: оба не смели поднять глаза, а лица их были перекошены в страхе и горечи. Амелех обратился к отцу:

— Видишь, как я люблю тебя, отец; поэтому отпускаю всех вас обратно, оставляя себе в рабство только этих двоих моих братьев: Иуду, который скинул меня в ров, и Симеона, который отдал меня в рабство.

— Что же они здесь будут делать, сын мой?…

— Одного я назначу хлебодаром, другого виночерпием. Того из двух, на кого прогневаются боги, казнит фараон. Оставшийся – в тот же день сможет вернуться домой.

— В великое искушение ввергаешь ты нас, брат Амелех, и взаимную возможную конкуренцию! Не создавай ситуации, прости нам нанесённое тебе оскорбление! Помни, что ты тот, кто наделяет свободой остальных, потому что не держишь зла на людей, – слёзно взмолились удерживаемые братья.

— Позволь тебя на несколько слов, мой господин, Амелех, – обратился к нему Рувим, отведя его в сторону; он начал просить за братьев: что семьи их разрушаться, а дети их будут глубоко несчастливы, и никто на родине не сможет пережить вселенского плача.

— Я уже давно всех простил, брат Рувим: и тебя, и многих. Конечно же я отпущу вас с миром, да еще и в дорогу дам серебра; ибо какой мне смысл перекраивать божью кару своим несовершенством?

Спустя три недели экспедиция была снаряжена в обратный путь, в Израиль.

— А как же ты, брат Амелех? – свесив ножки с осла, спрашивал Иуда.

— Давай с нами, обратно домой, – вторил ему Симеон.

— Мне нужно ещё побыть, чтобы спасти эту страну от разорения. Да пребудет с вами милость Всевышнего и счастливого пути!

Столб пыли постепенно превратился в хвост обоза, пока не рассеялся, и вовсе оставив за собой полосу лазури.

— Хвала хранителям, что увели их от нас вместе с бурей! – приподнял свою сурьмяную бровь фараон, хитро взглянув на визиря. — И всё-таки есть что-то в этом номархе Амелехе, который не делит зерно на доброе и худое, а как истинный жрец сохраняет за пазухой меру всему.

Уж не отведал ли он случайно плода от дерева по соседству?