«2008. 09. 20, 02:48
Я снова совершил убийство.
На моих руках до сих пор блестит кровь (правда по большей части она уже засохла матовой бордовой краской), ручка и листы немного запачкались, но так даже лучше. Она все еще лежит у меня за спиной, со связанными истощенными худобой руками и повязкой, закрывающей рот. Ссадины с запекшейся кровью обрамляли ее овальное худое лицо со впавшими высокими скулами, а на голых костлявых плечах кое-где прослеживались синяки, которые из желтого цвета переходили в насыщенный малиново-фиолетовый. Я не хотел ее убивать. Но у меня не было выбора. Он мне сказал это сделать. И я сделал. Я недолго разговаривал с ней. Она, прерывая речь нескончаемыми всхлипами, смотрела на меня большими зелеными глазами, которые обрамляли длинные черные ресницы – на них, словно роса, скопились слезы – и рассказывала о своей дочери, сотню раз моля пощадить ее. С чего вдруг она решила, что если я прикончу ее, то вдобавок займусь еще и ее дочерью? В моей голове теперь куча ненужной совершенно информации: ее бросил муж, она выросла в приюте, а ее дочь, к удивлению родителей, в детстве любила брокколи, а еще больше – само это слово. Она делала акцент на первый слог и четко разделяла каждую «ка», делая после первой секундную паузу. Дочь якобы считала такое произношение аристократическим. Женщина постаралась в борьбе с неконтролируемыми всхлипами повторить в приступе ностальгии ее произношение: «БРОК-Коли» [Зачем я вообще это записал?]. Зачем мне эта информация? О чем только не говорят люди за несколько минут до своей смерти…
Я бы послушал о том, что она испытывает в данный момент. О чем жалеет, у кого бы попросила прощения, перед кем виновата, кого считает виноватым… Мне всегда были интересны чувства людей.
Потому что меня жизнь ими, видимо, обделила.»