Плед я нашел сложенным на спинке стула, стоявшего у письменного стола, заваленного книгами, тетрадками, журналами и всякой всячиной, а на одной из стопок с книгами красовался стакан в подстаканнике с остатками чая и, кажется, плесенью уже.
-Вот, засранец! – проворчал я, беря плед.
-Кто? – спросила Мишель, садясь на диване и пытаясь оправить белую кофточку.
-Леша твой! Это же надо вот так бросить стакан, что он уже плесенью зарос!
-Пенициллин выделял, наверное… — заметила Мишель, и я с облегчением расхохотался.
Подошел к дивану и набросил плед на нее. А Мишель вытащила из-под него мою куртку, немного подержала в руках и отдала мне. Я сел рядом с ней.
-Ну, как ты? Лучше?
Она кивнула и улеглась на подушку, завернувшись в одеяло. Окно было открыто, но в комнате не было так уж холодно. Скорее всего, ее колотило после нервного стресса… Наверное, я просто не выдержал…
-Не выдержал? – с улыбкой переспросил Павел, снимая свои очки и протирая их чистым носовым платком, извлеченным из кармана пиджака. – В том твоем состоянии, которое я понял, я вообще не знаю, как ты и сдерживаться-то мог!
И тут рассмеялся Слава.
-Испорченный ты человек, Павел! Вот ты о чем подумал?!
-Ну… как, о чем… — немедленно смутившись, пробормотал Павел.
-Нет, Паш, не смущайся! Я понимаю, только вот странно мне услышать это от тебя! Примерный семьянин!.. Нет, конечно, я – мужчина, тогда был молодым мужчиной, и Мишель вызывала во мне самые неистовые желания. Но в тот момент мне, как нетерпеливому ребенку изо всех сил хотелось только одного… И я… я смотрел на нее, завернувшуюся в плед, пытавшуюся им скрыть свой стыд, а заодно отгородиться от всего мира, а значит, возможно, и от меня, хоть и просила не уходить… И я решился, наконец:
-Мишель, скажи мне…
-Что? – прошептала она. – Нет, погоди, лучше ты мне скажи, как… почему ты вернулся? Ведь тебе необходимо было в Москву, на поезд, домой!
-Почему?.. Есть простое и логичное объяснение, реальная причина, которая и для меня все объяснила. Но потом я понял, Мишель, что на самом деле… Короче, я вдруг посреди дороги вспомнил о том, что с тобой остался один Стас. А у него на лбу написано, что он за фрукт. И я был настолько взволнован нашим прощанием с тобой, что не подумал об этом сразу, не понял, что он может вытворить. И мы рванули обратно… Но погоди, не говори ничего! Да, это причина. А скорее, это повод, Мишель. Это был весомый повод, чтобы вернуться и не думать больше ни о чем. Ибо я… боюсь, я не смог бы уехать, Мишель. Просто не смог бы, вот и все. А еще я внезапно увидел перед глазами твое перепуганное личико и понял, что стряслась беда… Наверное, я услышал тебя, а это слышание друг друга дается не всем… Ты только скажи мне честно, Мишель, он… он успел что-нибудь сделать с тобой? Ну, помимо того, что испугал, оскорбил своими притязаниями… Скажи мне!
Она села на диване, завернувшись в плед, откинула волосы.
-Нет. Он не успел. Хотя, боюсь, опоздай вы минут на десять, и было бы поздно…
Ее вдруг ощутимо передернуло, и я дотронулся до ее колена под пледом. Ждал, что она дернется, но этого не случилось, и я оставил свою руку там же.
-Так ты это хотел узнать с самого начала? – спросила вдруг Мишель, и я тут же понял, что и она все или почти все поняла.
-Нет, не это… И я хотел не спросить, а попросить.
-Попросить? – она вскинула на меня глаза с удивлением и надеждой. – Тогда попроси!
-Скажи мне, Мишель… скажи мне, что бы я… что бы я обнял тебя! Я страшно боялся и боюсь сейчас, что после этой гадости Стаса тебе так опротивят мужики, что ты шарахаться станешь. И от меня тоже. И если не в плане общения, то уж от рук точно!
-Тогда обними меня, и ты поймешь, что от тебя я точно шарахаться не стану!
Кажется, она даже улыбнулась. И тогда я взял ее за плечи, уложил на диван и, обняв, прижал к себе. Тут ее руки тоже обхватили меня, она прижалась щекой к моей щеке и вздохнула.
-Так лучше… так намного лучше… Я чувствую твои руки, твою грудь, и мне так хорошо, Слава, как в жизни никогда не было! Я же… я столько раз смотрела твои выступления и мне…
-Тебе нравилось? – спросил я, чувствуя необъяснимое блаженство только от того, что мог прижать ее к себе покрепче.
-Дело даже не в песнях… хотя, они хороши, они удивительные, разные, но все твои! Я смотрела на тебя и ощущала твою силу… И я не знаю, что это за сила, что делает тебя особенным среди твоих музыкантов, которые на сцене вместе с тобой, я не знаю, что за сила в твоем облике, твоей позе, твоем лице и даже закрытых глазах… Почему ты всегда поешь с закрытыми глазами?
Я усмехнулся.
-Понятия не имею! Вот честно! Это происходит машинально, возможно, из необходимости сосредоточиться как-то… Так в чем же моя сила?
-Не знаю… — прошептала Мишель. – Но я ее чувствую, она притягивает меня… Я хочу быть в ней…
И я не мог не сказать:
-Ты будешь в ней!..
Вырвалось и напугало – что я делаю??? Я же сейчас обнадеживаю ее, а это жестоко…
-Я знаю… — произнесла она и меня, точно, током дернуло. Что она дальше сделает или скажет?
А она протянула руку, выпростав ее из-под пледа, и положила мне на шею, вдруг притянула к себе и трепетно, не в страхе и смущении, а, будто получая именно так неизъяснимое удовольствие, коснулась губами моих губ. Едва-едва, но мое лицо немедленно вспыхнуло, а сердце заколошматилось, рискуя прошибить грудную клетку.
-Что ты… Ну, что ты делаешь??? – шептал я, с каким-то… сладким ужасом понимая, что еще немного и ни за что не сдержусь!
-Я… никогда не перестану любить тебя! – тоже прошептала Мишель. – Никогда…
-Что??.. Зачем, Мишель?! Зачем тебе это??
-А зачем ты вернулся? Ведь ты же вернулся, потому что, хотел, и страх за меня был лишь поводом! Ты сам сказал, и я тебе верю!.. И даже если бы не верила – ты ведь мог бы, уже выставив отсюда Стаса, уйти. Да, ты опоздал бы на поезд, но избавил бы себя от искушения…
-Но Мишель, будет больно…
-Когда ты будешь уходить во второй раз? И уже окончательно?
-Да, милая… Так будет…
-Но если парень испугается превратиться в медведя, поцеловав принцессу, она умрет от горя, так и не получив его поцелуя, его любви…
-Ты тоже любишь этот фильм… — пробормотал я. – И ты, в самом деле, чувствуешь себя той принцессой, а меня – тем Медведем? Именно так??
-Даже еще хлеще! – улыбнулась она. – И не говори мне больше ничего, ведь ты сейчас споришь с собой, а не со мной!.. Господи, я просто сейчас выпрашиваю твой поцелуй!
Она рывком села, и я понял, что медлить нельзя – ей просто станет стыдно за себя, тошно. И я схватил ее за плечи, повернул к себе, и… поцелуй этот обрушил все – тишину, сомнения, преграды! Кажется, время остановилось, и мы не могли оторваться друг от друга!.. Это был край сознания, Паша! И даже ощущая Мишель, как женщину, словно, и созданную для меня, я не ожидал таких чувств лишь от одного поцелуя с ней. Мне хотелось плакать, щемило грудь и сердце уже не знало, то ли биться, то ли остановиться прямо сейчас, ибо дальше жить просто не за чем… Наконец, я просто прижал ее к себе, а она уткнулась лицом мне в шею, пытаясь отдышаться, но ни за что не готовая отлепиться от меня, отстраниться хоть на секунду. И тогда, удерживая ладонью мягкие волосы ее затылка, я понял, что не могу не сказать ей правду. Она не заслуживает лжи, во имя чего она ни была бы произнесена!
-В очередной раз напомнить ей, что у тебя есть семья, и ты не можешь бросить их, или все-таки, правду? – глухо спросил Павел, закуривая и сняв очки.
И тут Слава так шарахнул кулаком по столику, что на мгновение Павлу показалось – тот отломится от стены!
-И что в твоем понимании правда??? То, что я не мог остаться с ней? Из-за «семьи» или, что еще хуже, из-за Амины, с которой был связан рабством тогда? Думаешь, ей эта правда была нужна? Что бы уж побольнее!..
Слава выдохнул с хрипом.
-Мишель… поняла, что с ней я не останусь. Лгу я или нет. Для нее уже и это было бы неважно. Неужели бы лучше было превратить ту ночь, единственную ночь, которую я забыть не могу, в обиженно-обвинительные разборки с горьким привкусом разочарования для нее?!.. Не надо ничего говорить, Паша! Не надо… Да, я знаю, вероятно, было бы честнее рассказать Мишель об Амине, о моих чувствах к ней. Тогда бы… Черт возьми, тогда бы я спас ее от себя! Разочаровалась бы во мне, поплакала немного, но… и только. Забыла бы в итоге. Когда-нибудь забыла бы. И не случилось бы ничего. Того, что разорвало ее сердце… Но она ждала, ее душа ждала и молила о другой правде. Об ИСТИНЕ на тот момент для нас обоих… Я прижался губами к ее лбу и прошептал, потому что, голос, похоже, не хотел слушаться меня:
-Я люблю тебя, Мишель… Слышишь? Ты слышишь меня?? Это правда! Ты веришь мне?
Я почувствовал, как она кивает головой.
-Наверное, с первого мгновения там, на Арбате… Так бывает. Я не очень в такое верил, но вот случилось. Намотало на колеса…
-Так больно? Плохо, Слава?
-Больно… Наверное, больно. Нет, не сейчас! Больно будет потом… Я лишь молюсь, чтобы мой образ потом, песни мои, голос не вызывали в тебе отвращения!
-Тебе не надо молиться об этом! Я же сказала – я буду любить тебя всю жизнь. И это не пафос момента, Слава! Бывают вещи, которые просто понимаешь сразу. Так же, как я поняла, что люблю тебя, ибо ты оказался именно таким, каким я видела и воспринимала тебя и твои песни раньше. И тогда же я сказала себе – или ты получишь его хотя бы на миг, на пол часа, на ночь со всеми его чувствами, или можешь не жить дальше – смысла не будет! Пусть он уедет, пусть ты больше никогда не увидишь его, но это время с ним останется с тобой до конца твоей жизни, как самое лучшее, что могло с тобой случиться, как подарок судьбы… Не спрашивай – так думать очень тяжело! Легче не получить, чем получить и потерять, да! Но не в этот раз, не сейчас, Слава!!!
-Тише… тише, Мишель! Не надо, девочка, успокойся!
Я гладил ее по голове и дивился ее смелости… или трусости.
-Что??? – поразился Павел. – Трусости??? Но как же…
-Все просто, Паш… Да, она отважно обо всем рассказала. О любви, о готовности принять всю боль расставания лишь только за отпущенное время рядом со мной… А еще о готовности отказаться потом от меня ради моего спокойствия, ради той моей жизни, что я для себя определил и в которой места для нее не было… Не понимаешь? Господи, Паша, но ведь не средневековье, не те времена, когда семья до гроба…
-Так ты хотел, чтобы она стала молить тебя о разводе или, если бы узнала правду, об отказе от Амины и обязательств перед ней?! Ты что говоришь, вообще??? Другой бы радовался такой жертвенности, нежеланию нанести вред, помешать как-то, а ты…
-Меня почему-то, кольнула эта ее спокойная обреченность идущего на казнь, чей приговор вынесен и обжалованию не подлежит… Может быть, это стало началом конца?..
-А если бы она стала плакать, страдать, намекать на то, что жить без тебя не сможет? Тебе бы понравилось это?
Слава долго смотрел на кончик тлеющей сигареты.
-В такие минуты, как эта, когда я сызнова думаю и перебираю воспоминания тех часов, дней, ищу виноватых или, наоборот, оправдываю виновных, когда боль поднимается во мне волной непрошенных слез, — голос Славы дрогнул охрип, — я часто предполагаю именно то, о чем ты сказал. И я думаю, что это не понравилось бы мне точно. Это испортило бы впечатление о ней, о девочке, готовой самостоятельно справиться с бедой, которая свалилась на нее в моем лице, лишь блеснув фальшивым счастьем. Мишель и вправду была такой, какой любой мужик может гордиться. Но… Это я – эгоист, Паша! Обиделся на то, что за меня не пожелали побороться! Хотя… что было бороться – мое сердце было немедленно отдано ей. Даже разрешение мое не было спрошено… Воля моя хваленая растрескалась и рассыпалась в руках Мишель. И я решил тогда – пусть все будет, как она захочет. По крайней мере, здесь, в этом доме, в этом городке, где так тихо, где царит ощущение отрезанности от всего окружающего мира, от реальности… И лишь потом, годы спустя, я понял, что… нельзя отрезаться от реальности, что она все равно душит, она не даст отстраниться от нее, и тебе, даже знающему правду, придется либо принять реальность, либо… убить ее. Я старался не думать, наверное, так же, как она. И мы оба достаточно благополучно делали вид, что все хорошо, пытаясь спасти друг друга от боли… Представь, мы в тот вечер, на том злосчастном продавленном диване Леши, просто лежали в объятиях другу друга, словно, большее нам не позволено. И было так хорошо! Так хорошо, Паша!!
Голос Славы дрожал и срывался, Павел видел, как блестят слезами его глаза, и… завидовал другу. Столько лет! Жизнь прошла в популярности и сбывшихся желаниях, прекрасный дом, жена, дети, но его замечательный, великолепный, притягивающий взгляды друг… плачет о том, что должно было быть похоронено много лет назад. Выходит, то была ТА САМАЯ любовь, о которой пишут лучшие из книг, самую прекрасную музыку, самую потрясающую живопись – все, что есть в этом мире лучшего, создано под влиянием такой вот любви. Впрочем, как правило, если она оказалась… несчастной. И все же, вероятно, надо такое пережить, чтобы жизнь не показалась пресной, не наполненной главным ингредиентом, придающим лучший вкус… Но, не дай Бог было сейчас сказать это Славе! Ибо… он не отпустил. Он искал выходы, успокоения, объяснения, но так и не нашел. Ничто не убедило его сердце в том, что все кончено, что все должно быть отпущено, оставлено в прошлом…
-Прости, но что же получается, между вами… так ничего и не было, кроме поцелуя? – надо было свернуть Славу с пути новых сокрушительных сожалений.
Слава замер на секунду, а потом глянул на Павла и усмехнулся.
-Как можно подержать в руках пирожное, нанюхаться его аромата, налюбоваться воздушным безе с цукатами и… не сожрать?! Да и глупо невероятно… Но я ждал… Нет, ни черта я не ждал! Я наслаждался ею, доверчиво, обожающе прижимавшуюся ко мне, перебирал пальцами ее волосы… Меня даже передернуло при мысли о том, что Стас мог сотворить с ней!..
-Ты что??? – сразу встрепенулась Мишель.
-Нет-нет, ничего, милая!.. Я вспомнил о Стасе и снова пережил на мгновение страх за тебя…
И тогда она взяла в ладошки мою руку и поцеловала, прижала к своим губам, а потом сказала:
-Твои руки… Это руки Славы Князева! Они спасли меня, они вернули мне жизнь… Я ведь думала, что умру, когда ты ушел. Просто вот сяду и умру… И не говори мне о том, что ты все равно, уйдешь! Я знаю… Знаю, Слава… Но теперь ты уйдешь, вернувшись ко мне, ты уйдешь, побыв со мной, и я буду знать, что хотя бы это время ты был только мой. Из всех на свете только мой! И потом… люди расстаются каждый день. Просто расходятся по своим делам, разъезжаются в разные города и даже страны. И в соседнем магазинчике ушедшего за хлебом может убить грабитель, его может сбить машина или ударить по голове кирпич. Каждый день, Слава, может случиться все, что угодно, и один потеряет другого навсегда. Так может быть, если я буду думать, что ты просто уехал, и Судьба отняла тебя у меня каким-то неведомым образом, мне будет легче с этим смириться?
-Мишель, Бога ради! – вскричал я. – Тебе легче думать, что я умер, чем что вернулся к жене?!
-Прости! – спохватилась она, перепугавшись, что сморозила что-то непростительное. – Прости, Слава! Я неправильно выразилась! Ни о какой смерти даже речи нет! Я говорила о Судьбе, которая распоряжается нами, сводит и разводит, и не важно, каким способом. Просто теперь… я не буду мучиться тем, что твое отношение ко мне, твоя… любовь мне померещились. Твоя любовь теперь со мной, и остальное, все остальное стало неважным. Понимаешь?
И я снова обнял ее.
-Конечно, понимаю… Не пугайся!..
И я понимал, Паша, на самом деле, то, что она изо всех сил, перебирая любые объяснения, успокаивает себя, избегая своих слез, которых я не должен видеть. Остальное неважно! Только как для нее было бы неважно знать, что я отправлюсь, действительно, не на тот свет, а прямиком в объятия другой женщины?!
-Это бывает неважно, Слава… — куда-то в пространство произнес Павел. – Наверное, бывает… Ты никогда не изменял до этого Амине? Прости за вопрос!
Слава помолчал, глядя Павлу в глаза.
-А как ты думаешь? Ты знаешь меня, знаешь Амину… Если ты имеешь в виду время до появления Мишель, то да, было… Многие воспринимают меня, как человека достойного, правильного, честного. Я пел жесткие песни, но… чертовски нравился женщинам. Я не отличался особенным обаянием… не знаю… Ну, мне так казалось… В общем, гастроли, выпивка, компании – ты сам понимаешь, это та самая среда, в которой чувствуешь себя свободно, в которой от тебя не ждут обещаний, глубоких чувств… И я встречал интересных женщин, обворожительных девчонок, и случалось, спал с ними, чего греха таить. Думаю, Амина догадывалась…
-Вот и я о том же… Она догадывалась. Она просто знала и все. Тем более, что всегда находились доброхоты, желавшие избавить ее от иллюзий относительно тебя. Но она осталась с тобой. Она так же представляла саднящим от боли мозгом, как ты развлекаешься в каком-нибудь номере гостиницы, но осталась с тобой. Потому что, наверное, любила… Вот и Мишель… Пока ты был рядом, она не думала об этом так сильно. Но, конечно же, знала, что будет больно. Что это будет убивать ее изо дня в день. Но ты был рядом, вот в тот момент рядом! И возможно, чувствуя твои руки, она говорила правду – не важно… Ничто не важно по сравнению с этим…
-Но Медведь превратился в зверя. И ушел… — мертвым голосом проговорил Слава. – Легенда сбылась… Он ушел, но сначала разорвал ей грудь и выдрал сердце…
-Господи, Слава! – невольно вырвалось у Павла. – Ну, что ты говоришь?! Ну, какой зверь???
-Там коньяк еще есть? – спросил Слава, глядя на свои руки так, словно, искал на них и видел призрак следов крови.
Павел взял бутылку.
-Да, еще прилично… Налить?
Слава не ответил, и Павел налил коньяк по стаканчикам. Слава, молча, выпил.
Еще почитать:
Я не был один в дождливую погоду .
Когда ангелы плачут... — Когда ангелы плачут… Глава 1
На что способна вера
Демон пустыни : — Глава 8
«
»
