Я глядел на них, видимо, с явным недовольством, потому что, Юра немедленно развел руками:
-Ребята, Владислав, простите! Мы обещали не мешать вам, помню… Но я… Мне очень захотелось напоследок послушать хоть одну песню в вашем исполнении. Пожалуйста, Владислав! И мы сразу уйдем!
-Что случилось? – спросонья прошептала Мишель и села на покрывале.
-О, барышня, и вы простите за вторжение!
-Ничего… — пробормотала она растерянно, и я поскорее обнял ее, прижал к себе.
-А почему «напоследок»? – поинтересовался я.
-Потому что, уезжаю я завтра. К сестре под Красноярск. Что мне здесь делать… А там она одна в деревенском доме. Мальчишки выросли, считай. Старший в армии, младший – еще в школе, но толку с него одного… Вот, заехал братишку навестить. Ну, и ладно… Позволите присесть?
Я кивнул, и Юра устроился на небольшом бревнышке, валявшемся неподалеку.
-Но я слышал, что там у вас родня…
-А… рассказали уже обо мне…
Юра достал сигареты, прикурил.
-А мне скрывать нечего… Что есть, то есть, а что было, то было и прошло…
Я тоже закурил, не выпуская Мишель из рук. Не то, что бы боялся… Боялась она, и я это чувствовал.
-И что же, она вас вот так примет к себе после…
-…после того, как я грохнул ее муженька? Вы это имели в виду?
Он покрутил сигарету в пальцах, разминая ее, видимо, туговато набитую.
-Знаете, Владислав… Я никому этого не говорил… Даже вот он, — Юра кивнул на брата, — не знает. Просто слишком уж он… несдержанный. Как говорила мама – теплая вода в попе не держится… А теперь уже и не страшно. В общем, не убивал я Мишку. Даже пальцем не тронул, хотя, вероятно, и следовало. Еще давно… Я пришел домой с работы в тот день. Поздно уже было, дети спали. Захожу, а сестра, Анютка, стоит посреди кухни в ступоре, сказать ничего не может. В руке топор. А на полу, вернее, словно бы присев и прислонившись к дверцам буфета, лежит Мишка с окровавленной головой. Вся рожа в крови… В квартире тишина такая стояла, какую и представить себе там невозможно было – дети вечно шумели, визжали, игрушками гремели. Мишка то и дело орал на Анютку, а то и она плакала… А тут – тишина. Аж в ушах зазвенело… И тут, в этой тишине, Анька как завоет! Как зверь раненый, как сумасшедшая какая-то. Я никогда и голоса-то такого от нее не слышал! А она воет и воет… воет и воет… Потом топор уронила и еще пуще заорала. Заголосила: « Мишенька… Мишенька…» Обнимать его кинулась, трясти, будто он в себя прийти мог. А он мертвее некуда… И тогда я взял кухонную тряпку и стер с рукояти топора ее отпечатки, если они и были. Взял Аньку за плечи и усадил на стул.
-А теперь слушай!.. Понимаешь меня? Аня!!
Она кивнула, не в силах не смотреть на труп мужа.
-Аня!.. Аня запомни, ты его не убивала! Поняла? Слышишь меня??
Тут она поглядела на меня, и, кажется, до нее начало доходить мною сказанное. Но только не то, что я ждал от нее.
-Не убивала?.. Так он… он мертвый??? Он мертвый, Юра???!!! – с шепота она перешла на крик, который соседи не должны были слышать.
И снова она завыла, зарыдала. Я схватил ее за шкирку, повернул к себе и хлестанул, что было сил ладонью по щеке. Голова ее с растрепавшимися светлыми волосами сильно откачнулась назад, мне стало страшно жаль ее, но… сами понимаете, так было надо. Наконец, Аня открыла глаза и посмотрела на меня.
-Теперь слышишь? Ты понимаешь теперь меня, Аня? – спросил я и осторожно погладил ее по ударенной щеке. – Анюта?
-Да… — ее губы просто беззвучно открылись.
-Запомни, Аня, я сейчас вызову милицию и скажу им, что это я со злости ударил его топором, потому что, он кинулся на меня с ножом. Ясно тебе? Он пьяный был? Скажи мне!
-Пьяный…
-Хорошо… Сейчас неважно, почему ты его ударила. Забудь об этом вообще. Ты пришла из комнаты, где ребят укладывала, а тут уже все это случилось. Никто не видел, когда я шел домой – во дворе никого не было, да и лампочка не горит. Лишь бы соседи твоих криков не слышали! Хотя, я сегодня с мужиками пиво не пил. Просто на берегу посидел, покурил… Да не важно. Выходит, я мог раньше прийти. Просто запомни, что ты услышала шум драки и вышла, а я его уже тут прикончил. Топором вот хватил.
И я для верности подержал топор в руках. А потом взял со стола нож и вложил в Мишкину руку…
Юра отшвырнул окурок в воду, помял в руках кепку.
-Короче… думаю, менты могли бы пронюхать, что Анька мужика убила, да не стали. Виноватый есть, чего тут путать… Аня мне писала, приезжала… Все плакала. А что плакать? Ей сидеть, что ли? Пацанов-то куда, пока она сидит? В детдом? Мне бы никто не отдал. Я один, жены нет, то там, то здесь, да и выпить любил. Угодили бы шкеты в детдом, а оттуда только в кино людьми выходят… Так что, барышня, не бойтесь меня, я вас не обижу!
Он так неожиданно обратился к Мишель, что она невольно вздрогнула, я снова инстинктивно прижал ее к себе, а она тихо сказала:
-Я и не боюсь вас… Вернее, не вас я боюсь.
-А кого же? – улыбнулся Юра. – У вас же вон, какой кавалер! Кто же вас тронет?!
-Вот я и боюсь… Простите! Можно мне сигарету?
Я дал ей прикурить и почувствовал, как вместе с наступающим, еще очень незаметно наплывающим вечером, теряется… радость. Ее слова… Конечно, я понял ее! Понял, что она хотела сказать. Понял, как она немедленно пожалела о сказанном. Поднялась, тронув меня за плечо – мол, сиди! – и отошла к воде, отвернувшись от всех. Я хотел было встать, все-таки… Время, Паша! Я физически чувствовал, как оно уходит, вытягивая из меня жилы… И я боялся потерять хоть минуту, которую можно было провести рядом с ней, ощущая ее прикосновение… Но тут Юра поднял руку.
-Стой!.. Не надо. Не ходи за ней!
Я, видимо, с непониманием, граничившим с возмущением, глянул на него, потому что, покачал он головой.
-Сиди! Она вернется. И очень скоро… Возможно, не хочет показать свою вину за сказанное, которая выльется сейчас слезами. Не хочет показывать свой страх, о котором ты знаешь все, как я погляжу… Ты… Можно ведь на «ты»?
-Валяй… — не слишком вежливо бросил я, уверенный, что он нисколько не обидится.
-Ты прости меня! Не мое это дело…
-Это уж точно! – заметил я невольно.
-Водки хочешь?.. Я смотрю, ликер свой вы уже выпили, а тебе сейчас стоит еще немного выпить. Будешь?
Я кивнул, и Юра налил мне, себе и своему брату понемногу в стаканчики.
Выпили.
-Ты не обижайся на меня, но я тебе все же, скажу кое-что, а ты послушай. Ладно?
Я промолчал, глядя на фигурку Мишель, сидевшей на самом краю обрывистого берега. Ветерок шевелил пряди ее волос, выбившихся из прически, и кудряшки ее взлетали, попадая, видимо в лицо, отчего Мишель то и дело убирала их рукой…
-Владислав… понимаешь, я, конечно, не хочу корчить из себя великого мудреца – скатился, такой, ком с горы! Но то, что я пережил за эти годы сначала на зоне, а потом на поселении, явились для меня эдаким жизненным экстерном. Люди – странные существа! Выдумывают себе порядки, законы, видимо, для того, чтобы потом их преодолевать. Скучно жить, наверное… Но жизнь, она такая штука, что по фиг ей наши законы. Идет она своим чередом, и все. Просто идет! И никогда, ни за что, Владислав, нельзя ничего заранее предугадать. Ничего нельзя подготовить загодя, а потом совершить без сучка и задоринки. Понимаешь? Что-то непременно нарушит твои планы и переделает финал… Я вижу, что ты женат. Но женат не на этой чудесной девочке, иначе как бы она тоже колечко не носила?! И ты уже все решил. Причем, не в ее пользу. Да и не в свою тоже. От вас обоих с этой девочкой за версту несет такими чувствами, о которых и в книгах не всем писакам рассказать удается! Немало я видел разных отношений, вижу нынешних местных ребятишек – как они по лавочкам да подъездам тискаются. Видел любовниц наших начальников тюремных… Тоже еще те драмы!.. Да только там люди выживают во всех смыслах. То баба одинокая, ни деньжат, ни возможностей. А тут начальник зоны! По местным понятиям, настоящая «шишка». Ну, и сам понимаешь, взаимовыгода! А бывало, что и влюблялись дамочки… У нас новый начальник, помню, появился, да такой красавец! Уж и не знаю, чем он так проштрафился, что его в нашу тьмутаракань определили. Впрочем, можно догадаться. Так местные красотки все пороги зоновские обили – то по одному поводу, то по другому крутятся там. А он… то с одной прогуливается по бережку реки, то с другой в местный клуб кино смотреть. Столько слез по нему, дурочки, пролили, а он так никого и не выбрал… На поселении… Там столько разных людей, Слава! И у всех своя история. Кто-то ждал, не роптал… Просто жили, работали, срок мотали, чтобы по домам уехать. У кого были эти дома… А кто-то жил на полную катушку, любовь вот заводил…
Юра вздохнул, поглядел на солнце, щурясь.
-Была у нас такая… Настасья. Тасей все кликали. Хромая она была. С мужем-трактористом на тракторе в Пасху перевернулись по пьяни. Он погиб, а она ноги переломала. Сначала в колясочке допотопной ездила. Ну, как ездила – старуха-мать ее толкала по деревенским-то рытвинам. Но это только по сильной надобности. А так в огороде все сидела под сливой. Глядела, как дочура ее морковку полет… Потом на костыли перебралась, на палочку. А там и вовсе ходить стала. Но не хромать не могла. Злые языки ее так и прозвали – «рупь-двадцать»… Но скажу я тебе, красавица она была, хоть куда! Коса вон с руку! И цвет редкий – пепельный. На солнце аж в серебро! И глазищи здоровенные, ярко-голубые, как море в тропиках. Я по телеку видел… Я-то не писатель, чтобы рассказать о ней, какая она была. Но красивая, глаз не оторвать! Мужики-то не слепые были, видели красоту эту, да местные никто свататься не хотел к хромой вдове с тремя ребятишками. Кому надо наследство такое?! А вот те, что на поселении… Чего им – все равно уедут! И как увидят ее, так начинают подкатывать, бывало. Да она всех подальше посылала. Но, как ты понимаешь, до поры, до времени… Появился у нас фраерок один. Красавчик такой, с Москвы аж. Что он там натворил, толком я не знаю. То ли ударил кого, да не рассчитал, то ли шмальнул в кого из пистолета, на который и разрешения-то не было… Я с ним не якшался. Как-то его смазливая физиономия мне сразу не понравилась. Он же то ли артист какой-то был… Да-да, с Московского театра какого-то! Говорили, что даже в кино снимался. И не спрашивай, фамилии не помню. А звали его Аркадий. Аркашка… Вот он и повадился к Тасе приставать. То в сельпошке подкатит, то в автобусе до райцентра подсядет. Сам знаешь, как это делается. Но Тася, вроде, как и не замечала его. Говорить разговаривала, но так, походя. Но однажды дрова ей поколоть понадобилось. Я предложил помощь, не раз это делал, но она как-то смущенно улыбнулась и сказала, что есть, мол, кому поколоть. Ну, есть, так есть – мне-то что?! А потом гляжу – Аркадий этот во дворе надрывается. И именно надрывается, ибо городской этот пижон топор-то в руках если и держал, то только фальшивым реквизитом в театре своем. Кое-как тюкал, то мимо, то вкось. Мне смешно, но я прохожу с отсутствующим видом и помалкиваю. А мужики хохочут. Да не столько над Аркашкой этим, а над тем, что понятно, зачем Тася его пустила. Жаль мне ее стало. Держалась, держалась, слухов не хотела, а тут, видать, сдалась от такой красоты. Живая же, молодая! В общем, срослось у них на какое-то время. Он ходил к ней, ночевал иногда. А потом и вовсе у нее поселился. Уж как ему разрешили, не знаю… Но только услышал я как-то от мужиков, что женатый он. Ну, думаю, плохо все это закончится! Никогда Аркадий этот с Тасей не останется! После столицы-то эта деревня, хозяйство, дети, вечные уши везде… Так и случилось. Сам я, Владислав, видел, как он уезжал. Видел и не забуду никогда, как… как бежала Тася за автобусом, сильно хромая, переваливаясь на своих переломанных ногах по пыльной дороге, в облаке этой самой пыли, как упала в итоге, но все плакала и плакала, причитая: «Аркаша… Аркаша, милый… Не бросай меня…». Юра тронул меня за плечо.
-Ты только не злись на меня! Знаю я, что дело это только твое, да ее вон… — он кивнул в сторону Мишель. – Но только скажу я тебе одну вещь. Еще одну! Аркашка тот гадом был, вот что! Попользовался бабой, да смотался. Натрепал ей всяких надежд… Не любил он Тасю. Ни разу не любил! Но ты… ты любишь ее. Ты, действительно, ее любишь! Я-то вижу! И она любит. Я Аньку свою помню, сеструху. Уж как она Мишку-то своего любила! Как трезвый он, да в духе, веселый, так жмется она к нему, льнет как трава на ветру к земле. Аж чуть не плачет! Да и он, гаденыш, лыбится сидит, довольный… Земля ему пухом… Есть на свете вещи, Владислав, которые прямо с неба и сваливаются, сразу и навсегда! Чудо, понимаешь?.. Вот скажи мне, давно вы с ней друг друга знаете?
-Со вчерашнего дня… — пробормотал я глухо.
-Вот видишь!!! Это же то самое Чудо, которое ты никогда не сможешь объяснить, да и не надо!.. Но такое бывает раз в жизни, а упустишь – все. Не вернется больше. А ты плакать всю жизнь станешь, казнить себя за ложь, которой ты вымостишь себе путь в ад. Ложь будет кругом! И твою семью это не осчастливит, нет.
-Мужчина должен заботиться о своей семье! – попытался я, кажется, уже и позабыв, что семья у меня существует лишь вот здесь, для них, которых можно так просто обмануть…
-Да. Да, конечно! Но ты всегда сможешь сделать это откуда угодно! – продолжал Юра. — Ты еще много денег заработаешь, на всех хватит…
-А дочь? Ей без отца расти? Жена меня близко к ней не подпустит, если я уйду от них! – врал я уже просто бессовестно. А может, и забыл уже, что лгу…
-Ты же мужик! Неужели не сможешь урезонить ее?! Такие песни пишешь, умный… Тебя же… тебя наградили этой любовью! За все, что ты сделал, за все, что спел и еще споешь. Понимаешь ты меня?.. А если упустишь, откажешься… Сможешь ли ты спеть еще так? Душа у тебя повернется?
-А как она на предательство повернется??? – закричал я, не выдержав, и кажется, уже совершенно не понимая, о каком именно предательстве говорю.
-Вы чего тут кричите так?
Ее голосок прозвенел над нами, мы оба с Юрой подняли головы, а Мишель… она стояла перед нами, как… ангел, Паша! От распушившихся на ветру волос, освещенных сзади солнцем, будто свечение вокруг головки ее. И опять печеньем запахло овсяным… Не помня себя, я подскочил, схватил ее в объятия – чуть не задушил – и поцеловал так, что ножки у нее подкосились, а потом слышу – заплакала она. Просто от чувства… Лучше бы меня тогда громом поразило, что ли! Прямо там, что бы умереть у нее на руках и не жить всех этих лет без нее!.. Юра этот, как в воду глядел. Все со мной так и случилось, как он сказал… Потому, наверное, неспроста глядел я на него тогда, как на безжалостного Нострадамуса, что пророчил мне беду. Хотя, знал, что говорил Юра чистую правду. Знал… Знал ведь!!!
Слава «ахнул» кулаком по столику, Павел вздрогнул в очередной раз, хотел что-то сказать, но Слава продолжал:
-И я спел ему. Спел, как он просил, хотя, видеть его не мог больше. А Мишель сидела рядом, и я вдыхал запах овсяного печенья, я чувствовал ее, и в голове крутилось – перед смертью не надышишься! Перед смертью не надышишься…
-Так ты сбежал? Ты ушел раньше? Да?? – воскликнул Павел с такой горечью, что Слава лишь голову уронил.
-И, как назло, как специально, день полетел, как потерявший машиниста курьерский поезд! Вот мы уже и у Лешки, и этот Юра с Витьком увязались за нами. А что я мог?! Я молчал. Я держал Мишель за руку, а она… улыбалась. Она улыбалась, Паша!! Но так, что тошно мне становилось, глядя на эту чистую прозрачную улыбку такого обожания, что в пропасть летело сердце мое! И понимаешь… ни капли, ни малой толики мольбы или укора! Ничего! Она… делала все, Паш, что бы я не чувствовал вины – она не могла не услышать хоть что-то из того, что внушал мне Юра. Она поняла. И она не хотела для меня ни минуты отравленной. Но я сам себя травил. И Юра этот в итоге отправил Витьку своего за водкой.
-За твои деньги, конечно? – Павел хотел улыбнуться, но не вышло.
Слава только головой покачал, усмехнулся.
-Да какая разница?!.. Деньги у меня были, я тебе говорил. Хоть и потратились уже… Да неважно. Витек сбегал, выпил с нами, а потом взял и ушел домой. Юра ему что-то шепнул, и тот только кивнул ему и попрощался. Он вообще, был скорее, на тень Юрину похож, чем на живого человека…
-Я скоро тоже уйду, Владислав, ребята. Вы простите меня, что вот так увязался, но хорошо с вами. Давно так не общался и вряд ли это мне в ближайшее время светит! Компания эта Витькина… Да что с ними… Посидишь, выпьешь и… пусто на душе. Они о чем-то своем болтают, быстро пьянеют, а Зинка эта – баба вздорная! Чуть пошутишь, а она уже в обиде. Юмора вообще не понимает! А ведь я вижу, как тяжко ей, тоскливо по жизни. Мужика надо хорошего, чтобы жалел, да берег. А тут что? Пьянь одна на ее долю и осталась…
-Да сиди, чего там! – подал голос Лешка. – Ты вроде, мужик неплохой…
-Спасибо на добром слове! – улыбнулся Юра. – Я вот хочу за тебя, Мишель, выпить. Картошка твоя за версту к себе тянет!
Мишель взялась картошку жарить, что-то еще хлопотать. Обернулась к Юре, улыбнулась.
-Обычная картошка… Но спасибо!
У меня аж в груди заныло, глядя на нее, представляя нашу с ней жизнь, которая никогда не могла бы случиться. Пытка, Паша! Адова пытка! И пил водку, я натурально глушил боль, понимая, что ей-то глушить нечем, она напиваться не станет, и ее единственная надежда на облегчение – я, моя улыбка, мой голос… И я пел. Я взял гитару и пел все подряд – что просили и не просили, молясь лишь, что бы никто не предложил Мишель спеть тот чертов романс. Тогда бы я точно не выдержал!..
-А ты не дашь ли мне свою ладошку, Мишель? – спросил вдруг Юра. – Я посмотреть хочу. Можно?
-По руке гадать умеете?
Мишель подошла и протянула Юре свою ладонь. Он вежливо взял ее в свою руку, внимательно осмотрел, и что-то мелькнуло в его глазах, хотя, лицо явно посерьезнело.
-Что же вы видите? – Мишель не терпелось услышать ответ, и знал я – какой…
Юра поднял на нее взгляд своих «рыбьих» глаз, так же внимательно, как только что изучал ладонь Мишель, посмотрел ей в лицо.
-С судьбой ты, девочка… С судьбой! Знаешь, как бывает – живет человек, живет, день за днем на одном и том же месте, с одними и теми же людьми. Ходит на работу, все у него устроено и все. Вот больше ничего. Он простой, хороший, ни с кем не ссорится, не спорит, ни к чему особенно не стремится, никуда не рвется. Ему достаточно. И судьбы у него, словно бы, и нет. Просто жизнь… А есть люди которым неймется. И у них судьба делает порой такие повороты и виражи, что дух перевести некогда. Но порой бывают люди, которые просто родились с Судьбой. Она у них не то, что на ладони – на лбу пропечатана. Хорошая или плохая, не понять. Но то, что ты, например, не будешь в болоте просиживать, это точно. Все у тебя будет – и взлеты, и падения. Больно будет и страшно, а потом светло и радостно. Все будет. Может быть, потому что, ты, как звездочка, ты яркая, ты бросаешься в глаза, ты тянешь к себе. А когда человек вот такой, то к нему, будто бы, все подряд притягивается – и плохое, и хорошее. Понимаешь? Я не хочу тебя пугать, ибо все плохо не будет. Запомни – и плохое, и хорошее. Обязательно! После слез придет утешение так же верно, как после ночи наступает рассвет. И еще помни – чем горше придется, тем ярче, огромнее придет счастье!.. Эх, деваха, кабы не любовь твоя, я бы сам приударил за тобой! Но… твое сердце занято раз и навсегда. Это тоже помни… Ладно, ребята, пойду я. Пора и честь знать. Спасибо за день, за то, что приняли меня, некоторым образом, в свою компанию! Счастливо!
Юра кивнул всем и вышел в переднюю. И тут Мишель сорвалась и выскочила за ним. Я чуть было следом за ней не кинулся, но вовремя осадил себя – пусть спросит у него то, что ее интересует. Хотя, лично мне этот Юра с его предсказаниями, нравоучениями доверия огромного не внушил… Вот что он ей скажет?! Чем еще утешит или напугает? Может, и мне следовало пойти, сунуть ему под нос свою ладонь, и пусть скажет все, что видит или выдумывает? Но я, конечно, не пошел… Дверь вскоре хлопнула, видимо, от сквозняка. В кухню зашла Мишель, и я немедленно вперился взглядом в ее лицо. Что???
А она подошла ко мне, обхватила руками за пояс и уткнулась лицом мне в грудь. Молча. И мне ничего не оставалось, как тоже обнять ее и прижаться губами к ее макушке. Мы стояли так и молчали оба, как на вокзале на прощание, когда уже все сказано, когда утешения бесполезны, и хочется в самой глубине души, чтобы объявили посадку и поезд тронулся, что бы уже все было позади… Вся боль отрывания друг от друга…
Слава закурил, выпил воды, поглядел в лицо Павлу.
-Я не понял тогда… Хотя вот эти мысли о вокзале, то, как она стояла, молча обнимая меня, должны были бы подсказать мне – она прощалась. Именно в тот момент прощалась со мной. Боялась, а вероятно, знала, что… у нее, возможно, не окажется такой возможности. Откуда знала? Да Юра, наверное, и сказал. Этот дьявол знал многое. Я это потом понял. Трудно в это поверить – обычный мужик, у которого всего образования – восьмилетка, да улица, и вдруг дар видеть людей, их будущее! Но дар не выбирает человека. Он просто приходит. И как ты с ним поступишь, как справишься… Я вот не справился.
-И это говорит знаменитый автор и исполнитель шикарнейших песен, которые поет вся страна на протяжении уже почти тридцати лет??? – вскричал Павел. – Были трудности, я понимаю. Но ты на коне, всегда был на коне!
-Ага, на педальном! – рявкнул Слава, и стер улыбку с лица Павла. – На самом деле, я и с этим даром не справился. Все гаснет, Паша. Давно. Медленно, но верно. Говорят, у меня даже голос изменился… Но я о другом даре. О том самом, о котором говорил мне Юра. О любви, заставляющей вспомнить, что жизнь дается только раз, и дубля не будет, человека этого больше в твоей этой единственной жизни не будет! Люди проживают свой век, женятся на основе, Бог знает чего – симпатии, страсти, расчета – и живут себе. Спокойно живут. А кто-то тоскует, не понимая, отчего. Особенно весной. Душу щемит. Ты глядишь на распускающиеся почки и цветы, вдыхаешь аромат пробуждающейся земли – теплой, как сонная еще, любимая женщина на твоей груди – чувствуешь ветерок, еще холодный, но такой ароматный! Видишь все это, а принять не можешь, и понять не можешь, почему. А все потому, что любви в сердце нет, Паша. Пусто там. Тихо, спокойно и… пусто. Как в комнате заброшенного дома… Мне же дали. Щедро подарили, Паш, да так, что до конца жизни следовало Бога благодарить за Чудо. А я что сделал? Что я натворил???.. Но прости, я уже не раз кричал это здесь… Только вот из пустыни из этой до нее, до Мишель не докричишься. Никогда… Я тогда, наверное, напился. Сам этого не понял… В какой-то момент обнаружил, что за окном уже темно. А это значило ночь. Ночь… Черную. Потому-то она была дорогой на эшафот для меня. А уж чем для нее… Мишель мыла посуду, когда я начал понимать, что происходит вокруг меня. Видимо, трезвел… На кухне была только она. Лешка и Толик, думаю, ушли спать… Я сидел и тупо глядел, как льется вода в раковину, как руки Мишель скользят по тарелкам, только лица ее разглядеть не мог. Но вдруг она обернулась, видимо, почувствовав мой взгляд, поглядела пару секунд и снова отвернулась, продолжая мыть посуду… Не так, Паша, все должно было быть в этот вечер! Какая пьянка и посиделки с гитарой?? Я должен был сгрести Мишель в охапку, увести… унести в комнату и быть с ней. Просто быть с ней! Разговаривать, любить, обнимать, плакать и смеяться – все, что угодно! Но я напился и, буквально, вышвырнул эти часы в помойку!
Еще почитать:
Анна — Глава 10
Добро пожаловать в мой АД — Он и она
Рыжий, маленький бедолага
Второй — Глава 3
«
»
