Слава пожал плечами и как-то странно усмехнулся – мол, посмотри на меня, дурака!
-Я достал кассету со своими песнями, мы слушали их… Ты тут говорил об «Алом Драконе»… На той кассете была эта песня. Почти в том виде, в каком прозвучала потом в альбоме… Хотя, много позже. Настолько позже, насколько я смог ее воспринимать спокойно… А не мог я этого очень долго.
-Ты давеча упоминал еще и о сказке! – напомнил Павел. – Мне кажется, или все тут как-то связано?
-Моя песня и сказка… Она была толчком. И смысл моей песни уже несколько иной. Я пел о той силе в человеке, которая порой мешает ему быть таким, каким он становится по воле обстоятельств, желаний, амбиций и тщеславия… И тогда он губит в себе эту силу, этого ангела или зверя… Дикого, прекрасного и доверчивого… Правда, я не писал о любви, которой пронизана сказка об Алом Драконе, но… Когда на Лешкиной кухне зазвучала эта песня, когда все вслушались в слова, я увидел озадаченные физиономии, понял, что потом мне придется отвечать на вопросы, и в первую очередь, от Леши. Мишель, слушая, отвернулась к окну, и я не мог видеть ее глаз. Но когда песня стихла, она обернулась… и я едва не задохнулся, глянув ей в лицо! В ее глазах отразилось и огромным усилим воли исчезло столько горя и боли, что я понял – она что-то измыслила себе по поводу этой песни, что-то поняла по-своему, я сообразил, что именно, хотел подойти к ней, но тут с кассеты зазвучала некая вольная музыкальная импровизация. Я записал ее просто так, возможно, с мыслью когда-нибудь сделать из нее песню. Мелодия получилась настолько хороша, что Валет не растерялся, подхватил Мишель за руку и повел в танец. Она лишь глянула на меня, горько, разочарованно, закрыла глаза, и, наверное, от этого по ее щекам скатились слезинки. И танцевала Мишель, не глядя ни на кого, но оба они двигались так легко, так красиво и чувственно, что я уже не мог смотреть дольше этот спектакль! Наверное, я подскочил слишком резко и уронил с грохотом стул, на котором сидел. Мишель заметно вздрогнула, оглянулась на меня, и, недолго думая, я отобрал ее руку у Валета, хотя большого танцевального опыта у меня и не было. Может быть, чуть больше, чем топтаться с ноги на ногу. И Мишель глядела мне в глаза, она, казалось, взгляд отвести не могла. Или старалась вглядеться и запомнить так хорошо, чтобы никогда не забыть меня…
-Я теперь другая, Слава… — произнесла вдруг она. — Я изменилась… Ты подарил мне силу.
И глядя на нее, такую маленькую рядом со мной, такую еще по-детски милую, я не смог удержаться от недоверчивой улыбки.
-Господи, милая, в чем же сила твоя теперь?!
-Ты… любишь меня!.. Впервые в жизни я получила то, о чем мечтала… Молчи сейчас, не говори ничего!.. Получила!! И разве такие вещи не делают сильнее?! Я знаю, сила эта со временем ослабеет, но она не исчезнет. Она останется со мной, ибо что-то потерянное, это вовсе не то, о чем напрасно мечтаешь! И я всегда, всю мою жизнь потом смогу напоминать себе в минуты отчаяния, что я была счастлива, что меня не обделили! И это придаст сил…
-В таком случае, ты получила и власть, Мишель! Власть надо мной… Нет, она не поможет изменить наши жизни, но она заставит меня помнить о тебе всегда. Понимаешь? Всегда!!!
-Господи, Слава, и тебя не стошнило от собственной речи?! – вскричал Павел, сдернул с себя очки и принялся ожесточенно протирать их выскальзывавшим из пальцев платком. – Я не верю! И это ты!!!
-Можешь не стараться, дорогой… — голос Славы, словно, умер. – Все дырки, подобные той, что ты сейчас пытаешься пробить во мне, я уже прошиб куда более крупным калибром!.. Но я хотел… Как тут утешишь?.. Быть может, в глубине души я надеялся, что жизнь… Это ведь такая штука, что нет в ней ничего вечного.
-И ты решил хоть как-то выказать свое сожаление, свою надежду на то, что с Мишель все будет хорошо? Потом, когда-нибудь, когда она повзрослеет, поумнеет… убьет своего Алого Дракона, наконец…
-Но я не мог молчать! Просто смотреть на нее и молчать! Люди всегда ждут слов, хоть и понимают, что куда важнее дела, поступки, решения.
-И что она ответила?
-Ничего. Мишель просто глядела на меня. Глядела так, что горело все внутри меня. О, нет, то не было примитивным соблазнением! Но я чувствовал, я видел, я знал – она ждет. Смущается, возможно, боится, что я так и не решусь, не захочу… И она держала меня своим взглядом. Изо всех сил, Паша! И ни до нее, ни после – никогда в жизни я больше не чувствовал человеческий взгляд вот так, физически!.. Мишель, действительно, была моей девочкой! Рожденная для меня, плоть от плоти моей, если ты, Паша, понимаешь меня, она нашлась, она немедленно отдала мне свое сердце, а я… Я вернулся в свое рабство, я бросил ее, отчаянно стараясь не думать о том, что она… она так и останется одна… Ну, то есть, она могла, конечно же, выйти замуж и чувствовать себя вполне устроенной, довольной жизнью. Но вот счастливой… Нет. Нет и все, Паша! И я… как ни забивал свои мозги разумной, логичной чушью, знал наверняка – Мишель сказала правду. Она будет любить меня всю жизнь! Я увидел это в ее глазах. Призрак будущего одиночества… И возможно, поэтому уже не в состоянии ждать дольше, а еще потому, что ожидание это было слишком уже глупо, я подхватил Мишель на руки и, распахнув дверь Лешкиной комнаты ударом ноги, внес ее туда, в полумрак и тишину сгустившихся сумерек и ночной прохлады…
Слава выливал остатки коньяка по стаканчикам, и руки его тряслись. Он заметил, что Павел смотрит на них, усмехнулся…
-Не смотри так, это не из-за выпивки…
-Уверен… Я лишь удивляюсь тому, как ты выдерживал все эти годы, если до сих пор при воспоминании о любви этой девочки у тебя трясутся руки. У тебя!
-А что «у меня»?! Что это значит — «у меня»???
— Ты всегда был очень сильным. И твоя сила чувствовалась даже на расстоянии. И ты вот так рухнул…
-Как Будда Сакья Муни? Прямо к ногам бедняка… Рухнул, Паша. Да и не был я так уж силен, как всем вам казалось. Хоть и высказывался всегда без оглядки на авторитеты, больше молчал, чем болтал, добивался своего. И может быть, только Мишель знала, о чем говорит. Но та сила, которую ощущала она… Вероятно, она и существовала только для нее. А вернее, в ее воображении. Ведь на главное у меня сил не достало… Хватило лишь что бы любить ее так, что чувствовал я – она счастлива! Так счастлива, что могла бы ни слова и не говорить, что бы я понял это… Я чувствовал ее объятия, ее руки, не отпускавшие меня ни за что, ее губы, целовавшие мое лицо, шею. Она нашла мои губы, и… я потерял реальность, которая и так размылась в темноте. Какой же сладкой она была! Я таял, я растворялся в ее поцелуе и отвечал ей всем… всем своим сердцем, всей нежностью, что Мишель смогла разбудить… Но она ждала моей силы, страсти моей, и когда я дотронулся до застежки ее джинсов, она вдруг замерла.
-Что?.. Что, Мишель?
Она молчала, тихонько целуя мое лицо, и тогда я взял в ладони ее личико, убрал с ее лба прядь волос. Мишель замерла в ожидании моих слов.
-Только не бойся, милая!.. Я люблю тебя. И больше ничего. Ничего, Мишель! И, наверное, это самое главное, что ты должна знать обо мне, ибо, это – все, что я теперь знаю о себе.
-Все ли?! – улыбнулась вдруг она, хоть и показалось мне, что голос ее дрогнул. – Я ведь сбегу сейчас, если это все!
-Сбежишь?!.. Ты от меня сбежишь??? Ты сможешь???
-Не-а! – прошептала она. – Никогда… Я люблю тебя… Я так люблю тебя, Слава!..
И я целовал ее в шепчущие губы:
-Люблю… Люблю… Я бы все отдала за тебя! Всю свою жизнь без остатка… Забери меня, Слава… Забери!!
Двоякий смысл этого слова…
Слава закрыл лицо руками. Потер его ладонями, и вырвался при этом его стон.
-И мы оба понимали эту двоякость, понимали, что не уйти от этого, но попытались… Возможно, это удивительно, ведь я… я был просто вне себя от шквала чувств, но я помню каждое мгновение той ночи! Помню, как медленно, осторожно, совсем не так, как это показывают в горячих сценах кино, я снимал с нее одежду, а она все время глядела мне в глаза… И столько в них было! Та самая страсть, перемешанная со смущением, ведь ее раздевали в первый раз… Нежность, обожание… И снова ее губы, ее руки, закинутые мне на плечи, пока я снимал ее джинсы… Я горел, Паша! Я просто пылал, когда она стянула с меня водолазку и дотронулась губами до моей груди, провела по ней дрожащими пальчиками, вдыхая мой запах… Господи, она всего меня покрыла поцелуями, а я дрожал, как пацан, я едва не кричал – так я хотел ее, а она не могла никак насладиться этими несмелыми, может быть, неопытными, но такими чувственными, нежными ласками!
-Мишель!.. – простонал я. – Господи, Мишель, иди ко мне!!! Иначе я умру!
Но неужели я мог дожидаться долее?! Я схватил ее в объятия, я захватил ее губы – так и сожрал бы ее просто!!!..
Голос Славы хрипел и дрожал, руки тряслись, а глаза… Павел в каком-то ступоре не мог оторваться от взгляда друга, который, словно, и забыл, что все его слова – лишь воспоминание. Он снова был там, в ночном сумраке комнаты, напоенном сладостью весны и чувственным, срывающимся дыханием девочки, отдающей все свое существо ему, его любви, в которую верила безраздельно!..
-В последний момент она… она глянула мне в глаза и в них, Паша, было столько веры в меня и столько ожидания!..
-Да, Слава… Да… — пролепетала она, едва дыша, и ее тело выгнулось невольно – так переполнила ее страсть.
-Я обожаю тебя, девочка… Я люблю тебя… — только и успело вырваться из меня – все покрыл наш стон истомленных ожиданием, переполненных неодолимым влечением тел, душ наших, словно, давно потерянных друг для друга, но вновь нашедшихся, вновь соединенных…
Слава откашлялся, поглядел в окно, снова на Павла.
-Наверное, никогда раньше, я не был так нежен и так страстен!.. Я обожал ее, Паша, как никого и никогда, будто и не знал, что же это такое – любить женщину! Я нес ее по волнам этой страсти на своих руках, всей своей силой, той самой, о которой она так грезила. И она, маленькая, неопытная, она чувствовала меня, она… пила мою любовь к ней с моих губ, она отдавала себя, изнемогая от наслажденья, и у меня едва сердце не остановилось – мы плакали, глядя друг на друга! И она была моя. МОЯ, понимаешь? Теперь уж точно и навсегда… Лучше бы оно тогда разорвалось от счастья, сердце мое дурное, чем вот так потом стенало всю жизнь!.. Самоуверенный болван! Я не так много пел о любви, но думал, что знаю, о чем пою. Ни черта не знал! Ничегошеньки! Какая-то философия, высокие материи… Что я понимал о том, что есть истинное чувство под страшной реальностью предстоящего?! Ибо, лишь понимая это, чувствуя, как пронзает боль и попирая ее, начинаешь ощущать чувства по-настоящему. Это… как один вздох на двоих. Мы с Мишель тонули в этом океане страсти, обожания, словно, и не понимая, что чем глубже погружаемся, тем больше толща воды, вся эта многотонная тяжесть раздавит нас, мы задохнемся, не найдя выхода. Один вздох на двоих – это так мало, так ничтожно мало, когда нет времени, когда конец слишком близок…
Мишель спала на моей груди, когда вот так же занимался рассвет. Доверчиво, приоткрыв губы, такая теплая…
-Господь или кто там есть, покарает меня за предательство… — вырвался мой шепот. – За двойное предательство… Но это будет потом. А сейчас я с тобой. Я сейчас только с тобой – Бог мне свидетель – и мне больше никто не нужен в целом свете! Ничего не нужно… Боюсь, останься я с тобой, и пришел бы конец моим песням – я слишком люблю тебя, Мишель, чтобы любить еще что-то! Но и этого мне было бы не жаль. Я придумал бы еще что-нибудь, и ты ни в чем не нуждалась бы… Мы жили бы вместе где-нибудь у берега моря, я писал бы красивую музыку – всегда мечтал об этом! – а ты жарила бы мне по утрам оладьи. Мы гуляли бы у моря днем, а вечером я сочинял бы музыку, и ты сидела бы тихонько, слушала… А еще я заставил бы тебя петь, и писал бы песни для тебя… Только для тебя!
Мой голос дрогнул, Мишель зашевелилась, и я испугался, что разбудил ее, но нет, глаза ее оставались закрытыми, лишь губы еле слышно прошептали:
-Слава… Мой Слава…
И слезы потекли из меня совершенно неудержимые! Но не от горя, не от предчувствия беды и расставания, а от нестерпимой нежности к ней. Сердце щемило! И глотая их, я продолжал шептать:
-По вечерам… а по вечерам на широкой веранде горели бы свечи… Много-много свечей!.. Ветер приносил бы шум моря и шевелил звенящими оберегами… Я бы закутал тебя в плед, усадил бы в кресло-качалку и рассказывал бы тебе сказки… Иногда они носятся у меня в голове, но я никогда всерьез не думал их записать… А когда пришло бы время, ты принесла бы мне сына, и я… смог бы, наконец, вложить в него то, что не сумел и не сумею в мою уже существующую дочь… Мы корчим из себя умных, мы принимаем решения, выбираем близких людей… Где были мои глаза?! Где было мое сердце?! Почему я не дождался тебя, зачем так спешил??? Плачь теперь, идиот! Плачь над этой малюткой, которая уже потеряна для тебя!..
И я рыдал, Паша! Я прижимал Мишель к себе и плакал, уткнувшись ей в шею, только чтобы выплакаться, чтобы потом сил хватило оторвать ее от себя… А когда выплакался, устал, наверное, уснул. Потому что, когда проснулся, за окнами уже сияло утреннее апрельское солнце, а из кухни разносился по квартире запах… оладий, Паша. Оладий!
Мишель не было рядом, но я знал – она там, на кухне, стряпает эти оладьи для меня, и не понимал – то ли она сама так решила, угадав о них, либо не спала и слышала все, что я говорил. И как было бы лучше, я тоже не знал…
-А что же, Амине ты так и не позвонил? – нарушил молчание Павел.
-Нет… Пусть это выглядит некрасиво – не приехал, не позвонил, не дал знать, где я и что со мной. Но скажи мне честно, Паша, ты бы стал звонить? Что бы ты сказал? Портить всю, пусть призрачную, пусть мимолетную, но радость, враньем и скандалом?
-Но ты представил, каково было Амине тогда от твоего молчания, от подозрений и страхов? Она ведь уже была твоей невестой, она любила тебя тогда, любит и сейчас. Ты хоть на секунду задумался о ней?
-Чертовски своевременный вопрос, Паша! Да, дорогой, это было ужасно даже с точки зрения моих собственных взглядов на вещи, на отношения! Но встреча с Мишель… она тогда перевернула все. Все мои представления об этих самых отношениях, о моей жизни – обо всем. А точнее, отбросила все куда-то настолько в сторону, что я ничего не мог, да и не хотел с этим делать. Не знаю, сможешь ли ты меня понять, сможешь ли хоть на мгновение представить, что со мной творилось, но я подумал тогда, все-таки, вспомнив об Амине, что я… имею право на личное, на самое удивительное счастье, которое ну никак ее не касается. Может быть, я внушал себе это, успокаивая свою совесть, да и здравый смысл тоже, а может, и впрямь так думал, но день был настолько хорош, настолько светел, ясен и… спокоен, тих, что я оставил все свои мысли, я забыл о телефоне… Хоть и не совсем. Я обещал позвонить маме Мишель, если она задержится, и я сделал это.
-Звоните сообщить, что не сможете сдержать обещание, и моя дочь не явится домой сегодня? – ответил мне достаточно веселый, на удивление, голос Нины Михайловны. – Что же, я не удивлена.
-Вы сердитесь на нас, и правильно делаете, но… сегодня замечательный день, и мне… мне очень хочется провести его рядом с вашей дочерью. Вы мне верите? Доверяете мне ее?
-Что-то знакомое, не так ли, Владислав? Я ведь знаю, кто вы – в дочкиной комнате достаточно ваших фотографий, а рядом с магнитофоном – кассет с вашими песнями… Я доверяю вам. Да.
-Но что вам показалось знакомым?
-«Бесприданницу» помните? Фильм по ней очень хороший сняли. Помните разговор ее матери с Паратовым? Не слово в слово, конечно! Но что-то знакомое, правда? И ситуация…
-Нина Михайловна! – вскричал я невольно, и Мишель, стоявшая рядом, вздрогнула. В ее глазах вспыхнул страх.
-Не кричите так, Владислав, это вам не идет! – спокойно попросила Нина Михайловна. – Я знаю, что вы – не Паратов, и нынче другие времена. Думаю, вы и не обещали жениться, не обнадеживали по этому поводу мою дочь. Мало того, я и ее понимаю прекрасно в ее желании провести время с вами… Мне бы очень хотелось, чтобы это самое время оставило у вас самые лучшие воспоминания! Хотя… вряд ли такое может быть, по крайней мере, для нее.
-Но почему? Вы все же, не верите мне?
-Я верю в вашу порядочность, верю в вашу искренность, но я смотрю в ваше лицо на фото, я слышала ваш голос, и очень хорошо понимаю, что могла почувствовать моя дочь! Но… это уже ее проблемы. Наши с ней проблемы. И они будут потом. А сейчас она счастлива. Я просто в этом уверена!.. В понедельник ей на работу, так что, сами понимаете, когда она должна вернуться домой. Мы договорились?
-Да. Да, конечно! Это я обещаю!
Я повесил трубку, и Мишель немедленно обхватила меня руками за талию, уткнулась лицом мне в грудь и прошептала:
-Что она сказала? Она вне себя?
-Нет… — я тоже обнял ее и поцеловал в макушку. – Вовсе нет… У тебя, повторюсь, очень умная и замечательная мама, которая тебя любит и понимает… Да-да! Не удивляйся! Это именно так!.. Пойдем, я есть хочу зверски! А твои оладьи – это просто вкусная смерть!
-Мы нашли с Лешкой зерновой кофе, смололи, и будем варить! – похвасталась Мишель, схватила меня за руку и поволокла на кухню. А там сияла чистота! Видимо, эта малышка вскочила спозаранку и сделала все, чтобы душа моя, желудок и взор умерли от восторга… Милая, чудная девочка!.. Что я наделал!… Дай сигарету, Паша!!!
Слава прикурил, и то ли от дыма, попавшего в глаза, то ли… от боли взгляд его заблестел предательски сильно.
-Я… я жрал эти оладьи, вкуснее которых никогда и нигде не ел, даже у всех моих бабушек вместе взятых! Не говоря уже об Амине, которая готовила и готовит только по необходимости. Ее просто распирало от счастья, когда появились эти примороженные блюда, которые достаточно в микроволновку засунуть и готово!.. Я пил отличный кофе, я пялился в окно на солнечное, чудесное апрельское утро и просто упивался своим счастьем! Мы все вместе прекрасно отдыхали – Валет, кстати, испарился! – болтали за кофе о всяческой чепухе, но, правда, интересной чепухе – Леша постарался!.. Мы просто диву давались, сколько всего знал этот парень! Правда, знания эти… Какие-то исторические казусы, анекдоты из жизни знаменитостей, всего понемногу из литературы, биологии, физики с химией, представь! Занесло даже в древний Египет и Аравийскую пустыню. Чуть в Библию не влезли! Но это, Паша, было чертовски интересно, забавно… Такие знания никогда не пригодились бы в жизни, а вот развлекать компании Лешке этому сам Бог велел! И Мишель… Знаешь, как часто бывает – сидят мужики своей компанией за пивом, а то и за водкой, анекдоты травят, скабрезности обсасывают, работу обсуждают, а жена бегает, жрать подносит, убирает, ухаживает. И так ей это в итоге невмоготу становится, что уже готова она возненавидеть и мужа, и гостей этих за элементарное невнимание к ней, к ее усилиям, к ее, в конце концов, присутствию здесь. Никому не интересна ее прическа, ее платье, ее кулинарные старания! Прислугой, жалкой, никчемной теткой ощущает она себя, и проклинает всех, на чем свет стоит. А ведь им, и мужу, в первую очередь, достаточно было поблагодарить, похвалить, пригласить посидеть вместе с ними! Да она бы и не села! Но, летала бы от плиты к столу, довольная жизнью вполне… И Мишель вот так же летала от плитки к столу и обратно – Яичница!.. Еще кофе?.. Хлеб с маслом кто будет?.. Лешка, у тебя же варенье к оладьям есть! Я банку видела… Наконец, я схватил ее за руку и усадил к себе на колени.
-Хватит! Стоп!.. Сядь и поешь нормально!.. Толя, будь добр, свари Мишель кофе!.. Яичница-то для нее осталась?
Толя поднялся, проверил чайник и включил газ, чтобы вскипятить воду.
-Сковорода пуста… — констатировал он.
-Яйца тоже кончились, — заявила Мишель и уткнулась мне в плечо.
-Чудно!.. Ладно, еще ворох оладий. Потом в магазин сходим и посмотрим, что у вас тут есть.
-Тогда ждать не стоит! – вклинился Леша. – Если туда что-то и привезут, то с утра.
-Тогда не будем ждать!.. Толя, как там кофе?
-Сейчас! Чайник вскипел. На одну чашку быстро сварю…
-Отлично! Тогда ты ешь, Мишель, а мы до магазина…
Она аж вздрогнула в моих объятиях.
-Тихо! – шепнул я ей на ухо, пока она еще ничего не успела сказать. – Тихо… Я просто ужасно не люблю ждать, когда есть возможность сделать быстро…
-А вы оставайтесь оба дома, мы с Толиком сходим сами! – заявил Леша. – Чего всей толпой-то?..
-Ну… я просто подумал, что…
-…что твоя личность поможет добыть что-то такое, чего мы сами не сможем? – рассмеялся Толик, наливая Мишель кофе из маленькой турки.
-Возможно… Но мы можем подождать Мишель и пойдем все вместе. Уверен, не придется ждать долго!
-А я думаю, не стоит заставлять Мишель торопиться! – Леша закурил и уселся на подоконник. – Она же сейчас давиться начнет, лишь бы быстрее управиться и не заставлять нас ждать!
Тут Мишель соскользнула с моих коленей, уселась на стул, взяла оладью и намазала ее найденным в недрах холодильника майонезом.
-Да, да! И не пяльтесь! Я обожаю майонез, и готова намазывать им все… А вы не ждите меня, ступайте в магазин и не заморачивайтесь по поводу меня. Я тут посижу с какой-нибудь книжкой, кофе попью, потом посуду вымою… Плитку вон опять драить, Толик!
-Ну, прости! – Толик прижал руки к груди. – Облажался с кофе!
-Сладкого сможете достать? – спросила Мишель, забавно склонив голову на бок. – У вас тут тортики – пирожные водятся? А то вчера эта мамзель Раиса все слопала.
Я присел перед ней на корточки, взял ее ладошки в свои поцеловал каждую с тыльной стороны.
-Боюсь, слаще тебя в этом городе уж точно ничего нет!.. А то и в целом мире.
А она погладила меня по волосам, поцеловала в макушку и прошептала:
-Не подлизывайся!.. Иначе я просто не отпущу тебя никуда!
-Не отпускай!.. Но только тогда тебе позавтракать не удастся… Все, все! Молчу!.. Ну, что, идем?
Еще почитать:
Любовный плен — Глава 6. Председатель Студ. Совета.
Мистер Хадсон — Мистер Хадсон. Глава 13
Любовный плен — Глава 1. Под окном.
It's my life: Memory - Past — It’s my life: Memory — Past — Ознакомительный фрагмент (День 1)
«
»
