Словно бабочка, порхала Милли Мэй между трактирными столами, и эти грубые дубовые доски на миг показались Тимоти цветочными лепестками.
Тимоти потряс головой и вернулся к своему ведру с картошкой. Он уже осилил и морковь, и репу, но это ведро казалось бездонным. Кухонная дверь была раскрыта нараспашку, выпуская пар и жар в общий зал, и он мог следить взглядом за официанткой, сколько захочет. А что толку? Она никогда не согласится погулять с ним, хоть и знакомы они уже целых два месяца. Раз так, не стоит и глядеть на неё. Вот не далее как вчера он набрался духу и попросился на её семейный праздник, на крестины. Сестра у неё первенца родила, а это уж торжество так торжество — всех знакомых приглашают. Что он, не знакомец, что ли? Но Милли Мэй на это лишь пожала плечиками, и хорошенькая мордашка её в обрамлении тёмных кудрей разом стала скучной и непонимающей.
Тимоти поёрзал на табурете, который специально притащил сюда, под дверь в тщетной надежде насытить своё сердце. Два месяца… Целыми днями он знай чистит овощи, да под самую ночь прибирается в зале. Рукоятка ножика от усилия вжимается в ладонь, и кожа уже пошла волдырями.
«А ведь нож надо бы наточить», — промелькнуло у него в голове. Но эту мысль тут же потеснили другие.
Огарок, дававший его работе немного света, был на исходе. Опять придётся просить у хозяина свечу, опять вычтет из жалования, да за расточительность влетит… Из зала доносились пьяные песни, а временами — ругань. Хоть бы не пришлось разнимать драку! Трактир под вечер был почти заполнен, и лица сидящих едва виднелись за дымной завесой. Вот вошло ещё двое посетителей. Этим остаётся только сесть в углу у самой кухни, в темноте и духоте.
Швырнув очищенную картофелину в таз и взявшись за новую, Тимоти велел себе не поднимать глаз. Сейчас Милли Мэй подбежит к ним и спросит своим сахарным голоском: «Чего желаете?». Так близко! А он… А он даже не посмотрит на неё, вот так вот!
И посмотрел. Искоса, быстро, как вор.
Официантка склонилась над столом, совсем рядом, её юбка приоткрывала щиколотки. Что там они берут? Жареный картофель, ха, то ли бедняки, то ли паломники. Он мигом потупился, когда она проскользнула в кухню. Только и мелькнули маленькие стоптанные туфельки, только на миг вырвались из-под сероватой нижней юбки рыжие чулки.
И рядом — его собственные разношенные ботинки и засаленная кромка болотных брюк, да груда нечищеной картошки, воняющей сырой землёй и плесенью. Эх, подарить бы ей новые туфли, да он так же беден, как и она, а больше ему не заработать. И так горбатится тут с утра до ночи — тоска… Трактир мал, сам хозяин едва сводит концы с концами. Оттого-то лишь они двое здесь прислуживают. Вроде, каждый день рядом, а сблизиться — никак.
Вот бы сбежать и стать юнгой! Напали бы, скажем, флибустьеры, а он бы храбро сражался и захватил их золото…
Лезвие скользнуло по кожуре. Замечтавшись, Тимоти едва не хватил себя по пальцу. Он обтёр нож о штанину, и тут понял, что новые посетители что-то бурно обсуждают.
— Так вот, — говорил старший, голос у него оказался низкий и сильный, — первое, что ты должен запомнить. О добре и зле у них понятия зачастую перевёрнутые, а поскольку они не различают оттенков, то легко путают одно с другим. К примеру, страдание у них — непременно зло, потому-то они и отказываются его принимать.
— Они избегают страдания? Как же они, вероятно, несчастны! Сколько сил, должно быть, тратят эти бедные слабые создания, тщетно пытаясь отсечь часть собственного существования!
— О чём я тебе толкую…
Резкий окрик оторвал Тимоти от этой непонятной беседы.
— Тим! Тащи сюда картошку, да поживей!
Вздохнув, Тимоти подхватил таз и потащил его в глубину кухни. Возвращаясь на своё место, он задержался, постаравшись получше разглядеть сидевших за крайним столом. Теперь они молча кутались в просторные серые накидки. Ну точно издалека, и озябли в дороге — но не пешие путники, нет, уж больно чиста одежда. Тот, что пониже ростом — совсем юнец, золотистые локоны рассыпаны по плечам. Говорит-то как складно, будто писарь или певчий в хоре. Вот на таких девчонки и западают! Тимоти скрипнул зубами от обиды, и скрипнул табурет, когда он плюхнулся на него и взялся за ножик.
Ну и что. А вот если станет он, скажем, юнгой, то потом дойдёт и до капитана. Будет ходить в неведомые края, а потом вернётся с полными трюмами специй, чая и шелков. Вот он стоит на мостике, его синий камзол расшит золотом. Услужливые матросы ждут его команд. Поднять паруса! И этот, как его, бом-брамсель! Он спускается на палубу и с высоко поднятой головой шествует к своей каюте. Отменное было плавание, но теперь они возвращаются домой, укутанные…нет, осыпанные славой. В каюте он небрежно кидает камзол на бархатную кушетку и наливает себе рому из хрустального графина, сверкающего в огнях десятка свечей. На стенах висят карты, диковинные маски, перья и всякие золотые штуковины с во-от такими камнями…
— Что ты творишь! Разве так можно?
Тимоти не сразу понял, что обращаются к нему. Он моргнул, с неохотой отгоняя такую явственную и приятную мечту. Серая накидка… Он поднял голову. Над ним стоял молодой посетитель.
— Я просто вожусь тут с картофелем, сэр, а ежели вам кажется, что медленно, так чищеной картошки на кухне довольно, уверен, вам уже вот-вот принесут тарелки… — принялся обьясняться Тимоти, не скрывая досады в голосе.
— Да нет же, я не об этом! — перебил тот с неожиданной пылкостью. — Тебе что, собственная жизнь не мила, что ты ищешь чужой? Творя фантазмы, ты оскорбляешь саму реальность, само…
— Сэр, на драку нарываетесь? Никого я не оскорблял! — Тимоти подскочил и сжал кулаки, чувствуя, как непрошеный жар заливает щёки: заметили-таки, что он подслушивал… Но тут он понял, что лицо перед ним не гневно, а тронуто глубокой печалью. Он смешался и отступил. Спутник незнакомого юноши тем временем подошёл к ним. Он оказался высок. Лицо его было наполовину скрыто капюшоном, но было ясно, что он не стар, как ожидал вначале Тимоти — ни складок у рта, ни обрюзгших очертаний шеи. Он мягко, но настойчиво стиснул плечо своего товарища и повёл его обратно к столу. До Тимоти донеслось:
— Уверяю тебя, они считают, будто оскорбить и обидеть — одно и то же, при этом оскорбление и скорбь у них — едва ли не противоположности. Говорю же, они не различают оттенков, а всё потому, что первоначальный смысл многих слов потерян, как и…
Милли Мэй пробежала мимо, удерживая две дымящихся миски. Возвращаясь, она бросила на Тимоти укоризненный взгляд.
Хорошо, просто отлично, думал Тимоти, снимая кожуру грубыми короткими ударами. Ничего дурного не сделал и оказался виноват. Какие-то безумцы, право слово, нашла она, о ком беспокоиться. Нет, всё-таки локоны и поэтические штучки лишают девушек рассудка. Или…
А двое чудаков всё продолжали свою непонятную беседу, даже не понижая голоса.
— Что значит «сэр»?
— Люди делят друг друга на сословия сообразно своим нынешним представлениям о величии. Считается, что у некоторых людей происхождение благородно, а у некоторых — нет. У них есть особо почитаемые семьи и знаковые фамилии.
— Но ведь все они — одно большое семейство и происходят от одних родителей! Непонятно мне это…
— Лучше скажи, ты хорошо разглядел эту девушку? Она ведь непременно будет влиять на ход жизни твоего будущего протеже. Поведай свои выводы…
Нож всё-таки влетел прямо в большой палец. Но Тимоти не обращал в эту минуту внимания на боль.
Безумцы, или…
Непонятные разговоры о людских нравах, странно чистая одежда, неестественно молодой облик…
Фейри!
Он вскочил и оглянулся. Двое уже встали и пробирались к двери. Тимоти неуверенно шагнул к их столу. Да они едва притронулись к тарелкам! Всё верно, фейри не едят людской еды, а ужин заказали лишь для того, чтобы на время затесаться среди людей… Зачем? А шут его разберёт, этот волшебный народец. Но в одном Тимоти был уверен точно.
Где фейри — там и чудеса.
Он успел нагнать их уже во дворе. Потянулся было стащить капюшон со старшего — но тот с неуловимой быстротой обернулся к нему и снял его сам. Тимоти увидел только глаза, и эти глаза так заворожили его, что он не разглядел лица. Под тёмными ресницами плясал огонь, разом торжественный и тревожный… нет, встревоженный.
— Вы же фейри, да? — пролепетал он неуверенно. — Прошу вас… Одна маленькая просьба… Вы же можете исполнять желания или дарить чудесные подарки. Ну, знаете, которые приносят удачу, богатство, счастливую жизнь. — Его голос окреп. — Сделайте так, чтоб Милли Мэй позвала меня на праздник! Я хотел бы… Вот, точно, сделаться крестным для её племянника, чтоб всегда быть вхожим в их дом, а там уж… Я ведь не приворота прошу, я не глупец! Знаю, как эти ваши фейские штучки работают, — добавил он убеждённо.
Высокий путник покачал головой.
— Мы не фейри, и в этом тебе повезло. Но исполнять просьбы смертных всё же можем. Ты хочешь стать крестным? Тогда послушай историю. Один малыш, рождённый посреди большой и бедной семьи, в будущем старший брат для нескольких мальчишек и девчонок, не получил никакого воспитания. Он кое-как окончил пару классов школы, где чужой ему учитель заставил его зубрить псалмы — и только. Как известно, духовности учат в первую очередь крестные, но несчастный ребёнок стал крестником легкомысленного и мечтательного молодого мужчины, так и не сумевшего привести свою жизнь в порядок. Этот парень участвовал в жизни семьи единственным образом: ухаживал за тёткой мальчика. На самого крестника ему было наплевать. Да, была и крёстная мать, но совсем старушка, и долго она не прожила. Вот и остался у малыша один только Ангел-хранитель, голосу которого он вовсе не внимал — не был приучен. Итак, не получив от крёстного отца тепла и духовной науки, а от родителей — должного внимания, он легко ступил на дурную дорогу. Пока он был ребёнком, сердце его было полно грусти. У взрослого же застарелая печаль сгущается в отравляющую горечь, отчего сердечна ткань воспаляется до язв и рубцов. Это немалая боль. Впоследствии всю свою жизнь он заставляет страдать невинных, пытаясь приглушить собственную муку, и потому-то в миг смерти все отложенные страдания бросятся на него…
Тимоти стоял, потупив взгляд. Ему хотелось сбежать, да ноги не слушались. Словно держала их в кандалах ночная прохлада. А высокий всё продолжал, в его мерных словах и низком, словно бас церковного органа голосе не было ни упрёка, ни издёвки:
— Его крёстным и главной опорой в жизни мог бы стать сын старинных друзей этой семьи. Человек он неплохой, ответственный, но почему-то вместо него выбрали того полузнакомого парня. Это остудило дружбу. Две семьи стали встречаться лишь на праздники, да и то всё реже. Угасла взаимная помощь и добрый смех. Потому тень грусти легла не на одного лишь старшего мальчика, а на всех детей той бедной женщины, чья младшая сестра имела сомнительное счастье работать в трактире с одним молодым человеком…
— Пожалуйста, хватит, — попросил Тимоти севшим голосом. — Я… Мне ничего не нужно. Простите меня, умоляю. Простите.
Он робко поднял глаза. Двое стояли напротив него, их одежда казалась мерцающей — так искрились глаза, так светлы были лица, но не от радости, а от пронзительного и внимательного сострадания.
— Всё же ты ещё просил волшебного предмета, приносящего богатство, — сказал золотоволосый юноша. — Вижу, у тебя ловкие руки, годятся не только чистить да скоблить. Только вот работаешь медленно. Так что наточи всё-таки нож. И впредь не оставляй такие полезные мысли без внимания.
— А не то опять кого-нибудь оскорблю? — усмехнулся Тимоти сквозь слёзы.
— Можно и так сказать, — ответил кто-то, и этот голос не принадлежал ни одному из двоих, но был смутно знаком. Тимоти оглянулся, на миг ему показалось, что он догадался… Но за спиной была только приоткрытая дверь трактира, а двор… Двор уже был пуст.
В зале у крайнего стола стояла Милли Мэй и яростно драила его тряпицей. Кудряшки разметались от усердия.
— Подумать только, побрезговали нашим картофелем! — бормотала она. Завидев Тимоти, она бросила тряпку:
— Слушай, Тим, он ещё горячий. Одну миску мне, другую тебе, здорово, да? Только за это ты сегодня и посуду перемоешь… Тим? Да на тебе лица нет! Там что-то случилось, да? И чего ты зацепился с ними, они же явно из благородных. Мы тут все беды не оберёмся… Что тебе сделали, Тим?
— Да я… Это…. — Тимоти махнул рукой. — Вот что, Милли… Прости, что пытался влезть в твой семейный праздник. Я там совершенно не к месту. Невежливо это было, Милли, очень нехорошо. Ладно, я пойду на кухню… Слушай, не знаешь, где у хозяина точильный камень?
— Не знаю, — озадаченно ответила Милли, но мгновение спустя улыбнулась:
— Если действительно хочешь — приходи, ладно уж. Только не с пустыми руками, а то сестра заругает. Но ты не думай, она будет рада любым гостинцам. Первому ребёнку столько всего нужно! И одёжка, и всякие деревянные игрушки-побрякушки…
— Я уж раздобуду что-нибудь, — улыбнулся Тимоти в ответ. — Уже знаю, как.
Еще почитать:
Энджел и Фабрика живых игрушек — Глава 10. Находка, спасение, и встреча
Как тяжко быть самым младшим!
~Стихотворение: Глаза Дракона~
Свет средь Тёмных веков* — Между Эгиром* и Тором
«
»
