« Суперсвятая » Прологи.

Пролог 1.

По утрам мои веки болят. Из-за этого порой просыпаюсь раньше будильника.

Моя маман говорит, что я слишком худая. Иногда мне кажется, что, когда я сплю, она закачивает в моё тело пищевой раствор, чтобы я потолстела.

Не знаю, связано ли это с болью век.

Серебряный крестик на моей груди иногда зажигается огнём, но ожоги заживают к утру. Во сне я ощущаю, как серебро с характерным шипением прожигает мою грудную клетку; громко кричу, но не могу проснуться.

Кажется, этот крестик когда-нибудь меня убьёт, но я не снимала его с трёх лет, если не считать те моменты, когда чищу его зубной пастой.

Папа иногда бывает в моей комнате. Когда меня там нет. Почему такого не делает моя мать? Она всегда стоит на стрёме.

Небольшую предысторию расскажу, чтобы вы не терялись.

Свою первую икону я поцеловала в три годика. Ощущения не из приятных, на моих губах отпечаталась чья-то помада.

Тогда я подумала, что святой Пётр просто был особенным. Потом поняла, что до меня его засосала сердобольная прихожанка с тремя слоями дешёвого марафета. Странно, что я после такого не стала лесбиянкой (хотя…).

Я в храме шестнадцать грёбаных лет. Ты почти привык к колоколам, а я родилась под ними.

Этот звон в моих ушах постоянно, я пропитана ладаном, парафин церковных свечей под моими ногтями.

Прости господи (Господи), но я Иисуса знаю, будто, миллион тысяч лет, я в своём познании настолько преисполнилась, да мне похую, какие у тебя там тачки ПРОСТИ, ОТВЛЕКЛАСЬ.

Мой отец – иерей (или если будет угодно – просто батюшка) Церкви Вознесения Христова, чьи матово-чёрные с золотыми вкраплениями купола можно увидеть из окна моей комнаты в нашей квартире на третьем этаже.

Отец, как отец: мужик 40+, который не имеет ни малейшего представления о том, как общаться с дочерью; у него едва заметное пузико и дьявольски добрые глаза.

Когда-то, прожив четверть своего беспокойного века, папа, будучи тогда простым диаконом, проходившим практику в одной из церквей в Ленобласти, повстречал милую и чистую (как гласит история) девушку.

Это была любовь. ЛЮБОВЬ от первого и до последнего дуновения ладана.

С девушкой этой они обвенчались, поженились и стали жить-поживать.

Когда ему было тридцать или чуть больше, девушка эта родила ему дочь, и он стал отцом; обрадовался, а потом вспомнил, что и так отец. Отец Михаил.

Отец Михаил, помешанный на своих прихожанах настолько, что практически живёт в своём храме. Отец Михаил – мой личный Иисус в семейных трусах, которого я вижу каждый вечер в коридоре, выходя из душа.

Оставим ненадолго моего отца и перенесёмся в тихое скудное на солнечные лучи питерское утро.

Мама в очередной раз приготовила мне четыре гренки с чаем и сказала, что я не выйду из-за стола, пока не съем хотя бы половину из них.

— Серафима, ты чего так рано легла вчера? — спрашивает мама.

Раньше мама была совсем миниатюрной и только в последние годы стала набирать вес.

Но даже десяток килограмм не испортил её фигуры в форме песочных часов.

Просто формы стали более пышными.

У мамы сегодня выходной, а потому – она в безвкусном домашнем узорчатом халате по колено и с короткими рукавами.

— Устала, мам.

— Прямо в восемь, как пришла. Случилось чего?

А моя мама — мать его, сканер, у которого каждый раз «почти получилось».

Понимаю, резкий переход в повествование, но это, чтоб вы сильно не зависали:

Анашу я курю уже года два.

Ну… сначала раз в полгода, потом раз в месяц… Сейчас мой мальчик дует её без остановки, а значит и я тоже — уже почти три месяца, блин)))))

С Тошей мы встречаемся почти полгода, но я отсчитывала с момента первого секса, а он, наверное, с момента первого свидания.

Так вот, вчера этот бесяра накурил меня, как суку. Это всё хи-хи-ха-ха, девочки, но я жутко запаниковала, подорвалась и полетела домой — только трусы и успела нацепить (свои религиозные трусы, но этом чуть позже).

Сердце колотится, пот — ручьями, что-то не так, что-то не так. А при моём образе жизни всё должно быть ТАК, КАК НАДО. Но об этом позже.

Короче, Тоша жил на Василеостровской, а я – на Балтийской. Путь неблизкий, а потому – пришлось мне в дороге несладко, да ещё и пересадку проебала и пришлось ехать обратно.

Все смотрят на меня в метро, весь ёбаный вагон, даже одноногий с коробкой! И что я, вообще, по жизни делаю, что все на меня так пялятся, ну да, скромно одета, папа мой – батюшка, человек хороший, хоть и, прости Господи, набожный до чёртиков… — по накуре мысли путались в голове, а загоны наслаивались друг на друга.

Короче, припёрлась домой в восемь, хотя могла бы и к девяти.

Чудо, что мать не присматривалась, хотя она, порой, может доебаться похлеще околофутбольщиков.

Посмотрев на себя в зеркало, я всё же перекрестилась на всякий.

И завалилась спать до следующего утра.

— Так, нормально ешь, — говорит мать за моим плечом.

Почему-то она всегда стоит за моим правым плечом (как ангел), чтобы я не перепутала её голос с голосом Кати, то есть моей Коси, мрр (но о ней позже).

— Мам, больше не лезет, ну…

Я съела почти две гренки! И правда, больше не хотела!

За прошедшую ночь мама закачала в моё тело очередную порцию питательного раствора, и я ощущала, что поправилась ещё на кг, хотя не ела ничего почти двенадцать часов!

Ах, если бы я только могла проснуться в один из таких моментов и спалить её, стоящей над моей кроватью с огромным капающим шприцом в руках!

Но похоже, перед тем как войти ночью, она впрыскивала в мою комнату некое подобие газообразного снотворного, которое ещё глубже погружало меня в сон. Эта женщина способна на такое – уверяю вас! Она помешана на еде!

— Доброе утро, дочь, — а вот и папа. — Вставать надо раньше. Нам ночь дана для сна, чтоб днём делать великие дела.

Он в неполном богослужебном облачении: подрясник, ряса, поблёскивающий на вялом весеннем солнце золотой поясок и такого же цвета епитрахиль на его шее.

Епитрахиль, да, давайте я подожду, пока вы посмеётесь, а я про эту хуйню с детства слышу и у моего папки таких целый шкаф на все праздники православного календаря.

Епитрахиль — это та перламутровая штука с вышитыми на ней крестами, которую батюшки носят на шее.

Епитрахиль всегда напоминала мне ярмо у лошади, но я никогда и никому о таких мыслях не рассказывала.

— Да она легла вчера в восемь, — говорит мама.

Только бы они не стали разгонять сейчас эту тему.

— В субботу, Серафима, слышишь? — что-то эхом доносится до моих ушей.

Киваю.

— В субботу помочь нужно в храме, — фокусирую взгляд на отце. — Поможешь?

Иллюзия выбора. Кланяйся в ноги или сгори в аду.

В этом вся моя жизнь.

— Конечно, папа.

— Там немного, лампадки наполнить, ну это и сегодня можно сделать. А в субботу просто полы помыть и… ну, по мелочи там, мама всё покажет.

— Хорошо, папа.

— Как там у Любы дела?

— Хорошо. Хорошо, папа.

— Чего вы там снимаете, я так и не понял в прошлый раз…

— Это для лагеря. Видеоуроки по Библии и житию святых.

Мама гладит меня по немытой голове.

— Я же её вожатой в лагерь пристроила на лето. Вот они и готовятся.

Отец Михаил хмурится.

— Что за лагерь?

— Коневец, — отвечает мама. — На Ладоге. — Затем обращается ко мне. — Вот тоже так будешь своему мужу что-то рассказывать долго, хвастаться, а он наутро и не вспомнит.

— Так, но, женщины, — осаживает её отец. — Всё я помню. У меня прихожан — тьма, каждого помнить надо, а тут ещё и дочь не ест ничего. Мало ли какая мелочь из головы может вылететь.

Отец Михаил всё же удивлённо покачивает головой.

— Ну молодец, дочка. Только я что-то давно тебя на вечере не видел.

— Ой, да я ж тебе, старик, — игриво взрывается мать, — говорила, что она эти видео с Любкой снимает, ты чего? Она там картинки рисует.

— Ну и что теперь, на служения не ходить? — отец опускает на меня глаза, я опускаю глаза на его лакированные туфли. — А, дочь? Что, нельзя в свободное время своими делами заниматься? И что там снимать можно, уже неделю или больше от тебя ни слуху, ни духу.

Палит, старик, палит, да не спалит.

— Ну мы ж стараемся, пап. Не для себя, ведь, а для братьев и сестёр.

— А, ну… — лицо папы смягчается. — Не увлекайтесь там. Любка с головой, а ты шумоголовая. Пусть она там за тобой присматривает.

Подруга. Люба.

Сейчас про неё расскажу.

Кстати, нужно ей позвонить.

Мама провожает меня в школу. Я держу в руке школьному сумку на лямке. На мне чёрный закрытый сарафан с белым кружевным воротничком. И я, подставив обувную ложку под пятку, надеваю свои очаровательные коричневые балетки.

Пролог 2.

Люба — хорошая девочка. Я тоже хорошая, но Люба, прям, вообще.

Я очень люблю её и уважаю, мы знакомы с детства. Она всегда меня выручала.

Моя верная милая подружка.

Отец Любы тоже раньше был батюшкой, другом папы, но потом его попёрли, а чего там, из-за чего, особо никто и не рассказывает; даже Люба не в курсе.

Но я это всё к тому, чтобы вы понимали — папа и мама дружат с родителями Любы, а значит, доверяют им, доверяют Любе.

А родители Любы за дочкой не очень-то и присматривают последние несколько лет, потому как пашут на трёх работах, да и заколебались, наверное, ещё на третьем сыне. А Люба…

Люба всегда была подвержена моему влиянию.

И Люба… много нелицеприятного вам предстоит узнать обо мне в отношениях с ней.

В четырнадцать лет я сказала Любе, что познакомилась с мальчиком. И попросила прикрывать меня перед родителями.

Люба поняла меня. Она бы тоже с кем-нибудь встречалась, да только никто ей такого не предлагал.

Проведя исследование, я выяснила, что количество подбородков и складок на животе находится в прямой пропорциональности от святости человека.

Люба не была исключением. Держать в неприкосновенности некрасивое тело слишком легко, чтобы это можно было считать подвигом.

Как поётся в старой песне: если у вас нет собаки…

Короче, Люба была совершенно непривлекательной особой — но это между нами. Ах, хотела бы я быть с ней более открытой, но подобная откровенность не сыграла бы на руку моему уже ставшему привычным образу жизни.

— Малышка, мне снова нужна твоя помощь, — без приветствия начинаю я, когда она берёт трубку.

Между прочим, она так и подписана в контактах. Малышка. Мы с детства дружим. Ну… дружим, да.

— Привет, кстати, — отвечает она.

— Да, да, привет, — кому-то может показаться, что я слишком бестактно веду себя с ней; но она слишком давно позволяет использовать себя, чтобы я могла о таком переживать, уж простите-простите. — Сегодня мне снова нужна твоя помощь. Я собираюсь попросить родителей остаться у тебя на ночь.

— Когда? — она оживляется.

— В эту пятницу.

— Здорово, а что мы будем делать? У нас ещё четвёртое видео недоделано, кст…

— Прости, но у меня планы. Тоша зовёт меня к себе. Мне очень нужна твоя помощь, ты даже не представляешь, ты моя единственная надежда, малышка, моя единственная подруга!

Голос её становится грустным.

— А… хорошо, ладно.

— Спасибо, малышка. Люблю тебя.

— А когда ты, Фима…

— Мы обязательно погуляем с тобой в эту субботу, лады?

Я была рада, что Люба не учится со мной в одной школе. В таком случае она бы с меня с мёртвой не слезла.

А так — мы видимся раз в неделю. Ей нужна подруга, я понимаю. Три часа в неделю, которые я уделяю ей — неплохая цена за почти безлимитный абонемент на всю ту грязь, которой я занимаюсь после школы и с которой она меня вечно прикрывает перед родаками.

Я придумывала всякую хуйню, чтобы оправдать моё отсутствие дома: написание статьи на православную олимпиаду (да, и такие существуют), летняя помощь в уходе за огородом на даче родителей Любы, бесчисленное множество лагерей и православных курсов, из которых я съёбывала, чтоб надраться или накуриться с каким-то очередным ублюдком и трахнуться с ним на его скрипучей кровати.

Теперь моим алиби были съёмки обучающего курса про великое житие святых.

Вроде, так. Люба точнее скажет, если вы у неё спросите. Это её идея. Лично я не шарила в этом ни хера, но Люба была долбаной фанатичкой и знала все эти сложные имена святых. Ей взбрело в голову записать несколько анимированных видео на эту тему, чтобы показывать малышам в лагере, куда нас отправляли на лето. Стоит ли вам говорить, что я почти ни хера не помогла ей за всё это время.

Я в свою очередь была раздолбайкой, сколько себя помню. Даром преподаватели время со мною тратили…

Эти сложные имена святых (Митрофана Серафимская, Вельдевина святая Банденбурская, Бенедикта Камбербечская) – ничего не оседало в моей глупой башке, кроме привкуса членов.

Теперь я набираю другой номер.

— Алло, да. Прости. Прости, да, я могу забрать рюкзак? Я уже у твоего дома.

В рюкзаке мой второй комплект одежды. Нормальной, блин, одежды, а не той, что мне покупает мама.

Забираю рюкзак у Тоши. Сукин сын постоянно спит до обеда, потому что родители отправили его учиться на юриста и посылают n-ное количество песо, чтобы дитятко кушал мандаринки и шоколадки.

Стоит ли говорить, на что он тратил пропитанные любовью родительские деньги?

Так, теперь следующий пункт назначения. Блять, по-любому опоздаю, уже 8, мать его, 30.

Пролог 3.

Добро пожаловать во Вторую Санкт-Петербургскую гимназию. Колыбель умнейших детей города и нас с Косей.

АААА, вот и моя сучка! Кося знает меня целиком, в смысле, тру целиком, до последней складки моих половых губ (образно это или нет – додумай сам, малыш или дочитай до нужного момента).

Короче, Кося — моя лучшая подруга. За одной партой с шестого, мать его, класса! Кося на пару сантиметров ниже меня, у неё жидкие тёмные мелированные волосы и пронзительный, едва ли не раздевающий собеседника взгляд.

Её стандартный прикид: чёрная узкая юбка на пятнадцать сантиметров выше колена, телесные колготки, чёрные туфли на каблуках и белоснежная блуза, распахнутые пуговицы которой всегда становились предметом спора между учителями – старая школа преподов говорила, что так нельзя; новая — ходила примерно так же, как и Кося. Грудь у Коси была больше моей, но я никогда ей не завидовала. Она была моей музой. Моим главным учителем. Наставником. С идеальными сиськами второго размера.

— Вчера Тоша так сильно накурил меня, пиздец, я села на измену, потерялась у себя же на районе, это пиздец, — рассказываю я, переодеваясь в туалетной кабинке. — Он мне сделал-то совсем немного, а я подумала, что у меня сердце остановится.

— Загоны начались, да? Это херня мерзкая.

— Я закашлялась и пизд…

Сейчас небольшое отступление: я, конечно, дико извиняюсь, но весь этот шмот, скрывающий твоё тело выдумали недотраханные жирные отвратительные склизкие вонючие бабы, либо сексуально-зажатые мужики.

Ну что за сарафан мне в этом году купила мама? И, ведь, я не возражала, а то подумает ещё чего. Подобно овце в стаде Господа нашего, приняла я свою участь со всем пониманием вопроса. А насчёт балеток. Я, блять, ненавижу коричневый цвет!

Короче. Мой сарафан – для задроток. Любая юбка или платье ниже колена — для задроток. Футболка-поло — для задроток. Балетки идут нахуй. Коричневые – нахуй вдвойне.

В общем, школьный комплект, который мне этим летом купила мама, годился только для бензина.

А потому, немного сэкономив на карманных и слегка насосав, я купила себе другой шмот.

Клетчатая двадцатисантиметровая юбка (сами считайте, насколько она развратна, если мой рост — 165), белая блуза (три верхние пуговицы тоже от пуритан – этому меня научила моя Кося) и белые, как моя душа, кеды-конверсы.

Вот мой весенний школьный комплект, в котором я чувствовала себя человеком. Начинало теплеть, а потому – я хотела слышать за своей спиной не молитвы и поминальные колокола, а крики мартовских, блять, котов!

Кому-то подобные каждодневные переодевания в школьном сортире могут показаться дикими, но обывателю я отвечу — оно того стоит.

На самом деле — это просто система. Я могу считать себя достаточно дисциплинированным человеком.

Десять минут утром, столько же — после обеда, когда собираюсь идти домой. Двадцать минут в день ради той сексуальности, которую с детства моя мать запирала под поясом верности – норм ценник. Конечно, бывают дни, когда я где-то проебалась, как вчера, оставив свой шмот у Тоши, но это редкость. Пфф. Сущая чепуха и редкость!

 

Вот вы всё это читаете и думаете, поди: какая же она двуличная сука, да? Хотя, думаю, вы достаточно либеральные ребята. Но если нет – ворота из этой истории нахуй всегда открыты.

Хочу, чтоб вы понимали. Вру я перманентно, потому как это – суть моего выживания. Но с вами постараюсь этого не делать. Давайте я откроюсь вам так, как не открывалась ни одного засранцу в этом озабоченном городе.

Я этот ебучий родительский пояс верности взломала после первых месячных и по правде сказать, молилась порой, чтобы они не обнаружили отсутствие замка. Завидую я мальчикам – можете хоть все деревья в лесу выебать, а потом нацепить монашескую рясу и состроить девственные глазки. А у нас, как? Один раз согрешила и, считай, девка попорчена.

Но по правде сказать, я уже не особо парилась насчёт этого. Постепенно пришла мысль о том, что родаки устают. Стареют и теряют хватку.

Устают контролить меня круглосуточно. Всё проще им верить в ту белиберду, которую я вешаю им на уши.

Всё меньше они заходят в мою комнату, чтоб проверить, на самом ли деле я такая хорошая девочка, какой заповедовал мне быть Иисус Христос.

Но мне самой всё же не следовало терять хватку.

— Ну так как с концертом? — спрашивает Кося, когда мы выходим из туалета. — Нароешь полторы тыщи к субботе?

Блин, совсем забыла.

— Чёрт, надо подумать. Пока что идей — никаких.

Ёбаные казахи с их космическими расценками.

— Просто полторы тыщи, Саш, — говорит Кося, — об остальном я позабочусь.

Полторы тычи за концерт. Музло, конечно, классное, и Кося пообещала провести меня (на секундочку, если ты можешь попасть на концерт 18+ в 16 — со связями у тебя всё в поряде), но блять…

Я уже просила у Тоши 3К на кеды (ну, на эти самые), не думаю, что ему понравится эта верховая езда на его шее.

Каждый раз шальная мысль в голове — укради у родаков, укради у родаков; ты же знаешь, где они хранят кэш. Но я всё же планировала оставить грех воровства до подходящего момента. В конце концов, я пыталась всеми возможными способами задерживать своё моральное разложение.

Да и потом: моя репутация перед родителями максимально идеальна — не хотелось бы ставить на ней кляксы из-за долбаного концерта.

Но какого концерта! Трувер, 104, Скрип — вся шайка казахских маргиналов-нелегалов в одном месте, в почти элитном (а для 16-летних – НЕЕБАЦЦА ЭЛИТНОМ) клубе «Polukoma» на Думской.

— Слушай, я бы заняла тебе, но сама буду воровать. И тебе советую, — говорит Кося.

— Если спалят тебя — отберут мобильник. Если спалят меня — вся моя жизнь сложится карточным домиком, ты же знаешь.

— Каждый раз бла-бла-бла, а потом – делаешь то, что нужно и не ноешь. Не драматизируй, ты их единственная дочь. На крайняк – скажешь, что хотела помочь нищему. Слушай, я могу дать тебе пятихат, но косарь — будь добра — нарой сама. Я тебе не мама.

— Ну, хоть что-то…

А, блять.

— Бля-я-ять…

— Чего?

— Есть ещё одна проблема, — говорю я. — Не думаю, что родители отпустят меня с ночёвкой два раза подряд. Они и так уже, наверное, считают нас с Любой — лесбиянками.

Вижу, как Кося непонимающе смотрит на меня.

— Да… пятница. Тоша пригласил меня к себе в пятницу.

— Слушай, я не хочу, чтоб ты кидала меня, ОК? Ты моя лучшая подруга.

— И ты моя, слушай, но…

— Выглядит так, будто ты на ходу выдумываешь отмазы.

— Нет, не-а! — я энергично махаю головой.

Я же могу так поступить, да? Я не про отмазы, а про…

Нет, физически это можно устроить, хоть и рискованно. Очень, блять, рискованно.

Кося испытующе смотрит на меня.

— Да нет-нет, я с тобой, не сомневайся, — говорю.

— Если мне придётся пойти одной, я приду к твоим родителям и расскажу всю херню про тебя за эти четыре года.

Я удивлённо поднимаю брови.

— Ты шутишь.

— Да шучу. На самом деле — просто найду себе другую подругу, потому что в моём окружении мне не нужны люди, которые не держат слово и кидают меня ради всяких хуемразей.

Да она это не всерьёз. Каждый раз говорит, что развяжется со мной, по любой херне это упоминает; почти так же часто, как я упоминаю про свою нелёгкую хрустальную жизнь.

Я, конечно, почти привыкла, но каждый раз подобная её манипуляция звучит для меня угрожающе.

Ну, что ж, если она и в самом деле когда-нибудь пошлёт меня — придётся скучно проводить время с моей малышкой Любой.

Но а если серьёзно: насчёт денег… я же могла так поступить? Одна маленькая зелёная купюра из той стопки, какую я пару раз видела у них под матрацом. Там у них куча бабла.

В общем-то сначала мне не помешало бы попросить денег у Тоши.

 

ЛС ОТ МЕНЯ: ЗАЙ, ПРИВЕТИК***

ЛС ОТ ТОШИ: ПРИВЕТ**

ЛС ОТ МЕНЯ: СЛУШАЙ… ТАКОЙ ВОПРОС((

НУ БЛИН………

ЛС ОТ ТОШИ: ЧЕГО?)))

ЛС ОТ МЕНЯ: НУ НЕ ЗНАЮ, КАК СКАЗАТЬ…

У ТЕБЯ НЕ БУДЕТ ТЫСЯЧИ ВЗАЙМЫ?

Я ОТДАМ, ПРАВДА…

Ой да кому ты там отдашь…

ЛС ОТ ТОШИ: ДЕТКА, Я НА МЕЛИ)) НО ЕСТЬ ТРАВКА, ХОЧЕШЬ?

ЛС ОТ МЕНЯ: ЖАЛЬ…

КОНЕЧНО, ХОЧУ. СЕГОДНЯ ПОСЛЕ ШЕСТОГО – БУДУ У ТЕБЯ.

 

ВСЕГО ТЫСЯЧА, ДЕВЧОНКА!

Ага, тысяча…

САМУРАЙ НЕ БОИТСЯ НАКАЗАНИЯ, НО БЕЖИТ ОТ ТРУСОСТИ.

Да пиздец…

ПОТОМ БУДЕШЬ СТАРОЙ ГРУСТНОЙ ЖЕНЩИНОЙ И ВСЕМ СЕРДЦЕМ БУДЕШЬ ЖАЛЕТЬ, ЧТО НЕ УКРАЛА ТОГДА ЭТОТ СРАНЫЙ КОСАРЬ, ЧТОБЫ СХОДИТЬ НА ЭТОТ СУПЕР-ПУПЕР-ГИПЕР КОНЦЕРТ!!!

Да, бля-я-я-ять…

САМУРАЙ НЕ…

Да хорошо, блять, хорошо. Я подумаю над этим. Господи, если я всё же решусь — это будет мой самый дерьмовый поступок за всю жизнь. Подумать только – до чего я докатилась. Собралась воровать деньги у собственных родителей…

Иисус на меня по-любому обидится.

Еще почитать:

Кофейная фея.

Лавандовый особняк

Наташины грёзы — 11 глава

Школа шиноби. Книга первая.  — Глава 9. Противоречивые чувства.