Проблеск

И снова прогулка без смысла. Дни уже перестали быть теми, что прежде. Больше я не могу просто гулять с друзьями, не думая о будущем, говоря о бессмыслице. Эти дни давно прошли, а воспоминания о них всё возвращаются, будто требуют вернуться в это время — беззаботное, весёлое время. Но всё это прошло, всё потерялось и утекло.

Проходя места, которые часто становятся причиной моей ностальгии и грусти, я всегда невольно вспоминаю те забавные времена. Учились мы в основном во вторую смену, и времени гулять у нас было довольно мало. Выходишь на улицу — повсюду темнота, лишь фонари освещают путь. Дети разбегаются после школы, никого не волнует, что сейчас идёт снег или кругом жуткая чернота. Кто-то играет в снежки, кто-то в догонялки. Снег приятен на ощупь, от него руки не мёрзнут и не намокают, наоборот, даже согреваются.

Очередной раз моя дорога в никуда привела меня сюда — в место ностальгии, где ждёт меня теплота прошлого. Красный забор школы уже давно перекрашен в зелёный. Протоптанная дорожка заменилась бетонной. Поле, на котором мы играли в снежки и строили снежные «базы», застроено многоэтажными домами, детскими площадками, парковками.

Я продолжал идти вдоль забора по узкой дорожке. Слева от меня — низкий зелёный забор с закрученной дугой наверху, справа — большие стволы деревьев. Их листья уже начали опадать, золотисто-красные, закручиваясь ветром, проносились мимо.

Мысли о будущем привели меня к старой начальной школе, которую я закончил почти десяток лет назад. Всё здесь напоминало о детстве и временах, которые казались сном. Каждый момент, каждый фрагмент памяти ускользал от меня, каждая деталь и мелочь забывались. Но я всё раз за разом пытался их поймать и вернуться к ним, для чего и гулял по тропинкам забытого прошлого. Этих троп становится всё меньше, они заменяются бетоном и брусчаткой, бездушными высотками и пустыми парковками.

Интересно, какие люди там живут, чем занимаются, как проводят быт? Я вижу, как они день за днём ходят на работу, вечером возвращаются и умирают от рутины. Их жизни сфокусированы на вечном накоплении и потреблении. Разве об этом они мечтали, будучи детьми? Дайте им повод подзаработать, купить новенькую машину или пару кроссовок.

Я вижу людей, попавших в тюрьму, которую они сами себе придумали, наслаждаясь своим заточением. Клетка превратилась в бетонные стены, надзиратели — в работодателей.

Я сел на лавочку, достал пачку сигарет «Sobranie» и попытался прикурить зажигалкой с прозрачным красным корпусом. Раз за разом она пускала искры, но загореться никак не могла. Я окружил её своей ладонью и теплом, но прежний огонь не мог в ней разгореться вновь. Я отогнул крышку газового поршня, начал поднимать кольцо вверх, чтобы оно не регулировало подачу пламени, перемещал к положению маленького огня, опускал вниз и перемещал к большому. Эту процедуру я проделал несколько раз, но мои попытки не увенчались успехом. «Ну и дешевка», — подумал я и выбросил её на помойку.

Из-за этого у меня пропало всякое желание идти, я просто сидел и ждал случая прикурить у кого-нибудь. Сидеть надоело, и я решил прилечь на лавочку. В небе была сплошная тьма, ни облачка, ни звезды, только абсолютная темнота. Я чувствовал, как она поглощает меня: забирает ноги, руки, моё тело засасывается в зыбучий мрак пустоты. Я уже не чувствую ни кончиков пальцев, ни едких мыслей о будущем. Я ощущаю себя одиноким облаком в непомерной пустоте, одиноким спутником во всеобъемлющей тьме. Я перекачиваюсь из стороны в сторону и медленно увядаю в поиске своего пристанища или момента, когда от меня не останется ни капельки, ни детальки.

Я уснул.

И вот мне приснился сон. Несколько недель поиска привели меня в странное место. Изначально мне показалось, что это обычная музыкальная школа. Я вошёл внутрь, и люди были необычайно рады. Сказали, что если я хочу вступить в их ряды, то должен отгадать загадку, и отвели меня в комнату, которая была полностью пуста. Лишь посередине стояли огромные часы размером со шкаф. Они были невероятно красивыми, будто их забрали из музея XIX века. Они уже давно не работали.

Загадка звучала так: «Для Чайковского не было ни дня, ни ночи. Почему?» — «Что за дурацкая загадка…», — сразу подумал я.

Время будто пролетело. Я сидел рядом с молодым музыкантом, с которым почему-то сильно подружился, и вдруг говорю ему: «Я знаю разгадку!» На что он мне отвечает, открывая блокнот: «Давай-ка». «Чайковский был великим творцом, моменты его вдохновения освобождали его ото сна. Эти моменты могли длиться сутками. Он словно писатель, страдающий биполярным расстройством, мог творить вечно. Для гениев подобных ему нет предела. Вот что означали часы в комнате, вот почему они остановились», — сказал я.

«Да, да, отлично, продолжай», — сказал он, подёргивая рукой вверх.

И тут я проснулся от лая собаки, я дёрнулся и посмотрел на неё. Это был огромный чёрный доберман, свет переливался на его шерсти, на ней был намордник. Встретив мой взгляд, он продолжил лаять. Его хозяйка сказала: «Лайка, фу! Пошли отсюда!». Она достала ключи из кармана и другой рукой держала собаку за поводок. Достав ключи, она открыла чипом дверь подъезда, прозвучал писклявый звук, и они скрылись за массивными металлическими дверями своей темницы.

Я снова сел, потянулся и попытался встать, но ноги меня не слушались, и я сел обратно. В них ощущалось онемение, я попытался размять их сидя, но они отнимались. «Это место не хочет меня отпускать, тьма хочет, чтобы я остался с ней!» — пронеслась мысль в моей голове. Я невольно улыбнулся и вновь попытался встать. На этот раз получилось.

«Пускай ты и забрала моё тело, но разум остался цел», — подумал я. И я пошёл прочь, но ноги всё равно не слушались, они продолжали двигаться медленной поступью в никуда. Туман моего ближайшего будущего настолько сгущался, что уже превратился в непроглядную темноту.

Вдруг ко мне подошёл мужчина, человек без дома, семьи, женщин и детей. Одинокий творец своей жизни и свободы. На его лице была густая и неухоженная растительность, щеки большие и красные, борода завивалась, а волосы на голове, те, что были видны из-под криво надетой шапки, торчали в разные стороны. Одежда его была грязной и потёртой. Куртка была расстёгнута, под ней был виден развязанный шарф и свитер с высоким горлом. На ногах — старые дырявые кожаные ботинки. От мужчины несло потом и мочой.

«Я прррошу прощения, мне домой надо, у вас пару рррублей не будет? Не хватает букваль-но», — на этом моменте он заикнулся и хрипло попытался продолжить, но закашлялся, что-то выплюнул и всё-таки закончил: «Не хватает буквально парру рррублей».

Я почувствовал запах перегара и сигарет из его рта. «У вас зажигалки не будет?» — спросил я, на что он ответил: «Зажигалки? Конечно, будет, вот она, смотрите какая», — будто хвастался. Она была ничем не примечательной, разве что у неё был изумрудный блестящий оттенок.

Я взял его зажигалку и прикурил сигарету, после чего отдал ему и ответил: «Спасибо».

«Так чтоо, парру ррублей не найдется?» — прохрипел он. Я молча отдал ему все, что у меня было, и ушёл. Вслед он мне кричал: «Спасииибо большое, здорровья тебе и твоим детям!»

Я завидовал этому мужчине — он полностью свободен от всех клеток, намордников и цепей. Он собирает осудительные взгляды заключённых и несчастных, но считающих себя свободными, людей. Для него чужды заботы о гигиене, здоровье, одежде. Он абсолютно свободен от мнений, предрассудков, работы, бессмысленного накопления. Его не сковывает деревянная или бетонная коробка, ответственность за кого-то, любовь… Единственные его ограничения — это собственное тело, обременённое необходимостью питаться, спать и, конечно же, тягой к алкоголю и курению. Я завидовал его неполной, но большей, чем у остальных, свободе.

Я бы хотел стать камнем или деревом, а ещё лучше — ветром. Я мог бы побывать, где захочу, и делать что хочу. Никто и ничто бы меня не ограничивало: ни голод, ни жажда, ни мысли о будущем, ни любовь, ни боль, ни сожаления. Только лёгкий полёт и абсолютная свобода.

В детстве я хотел стать монахом или буддистом — я верил, что в этом есть какая-то особенность, в этом — истинный смысл, а не вечная погоня за бедностью или деньгами. Я верил, что в вере можно найти умиротворение и ту нирвану, которая мне так необходима.

Ноги тем временем незаметно привели меня к бару. Над входом висела красная горящая вывеска «1076». Я стоял перед дверью и очень хотел войти, но у меня не было ни одной бумажки или монеты, чтобы расплатиться.

Ноги понесли меня дальше по городу, и вскоре я увидел уличного музыканта, который собирал деньги в чёрную шляпу.

Вдруг мои ноги сами ускорились, и я подбежал к нему, взял немного мелочи из шляпы и побежал прочь. Я бежал так быстро, что мне казалось, будто машины — просто слизняки по сравнению со мной. Я уже ничего не слышал и не видел, просто бежал, не осознавая происходящее. Мимо меня проносились огни окон, красные фары машин и толпы людей, всё расплывалось в моих глазах. Я чувствовал, как слёзы наворачиваются, и я начинал рыдать, словно ребёнок. Я бежал и рыдал, бежал и рыдал…

Такое случилось со мной впервые: я никогда не воровал и уж точно не рыдал.

Немного отдышавшись, я начал приходить в себя, осмотрелся и понял, что за мной никто не гонится, вокруг — городское спокойствие. Улицы пусты, и нет ни капли причин для волнений. Единственная причина, по которой мне всё ещё не по себе, — это то, что я украл деньги. Я чувствовал вину за содеянное и уже хотел было вернуться к музыканту, чтобы вернуть украденное, но перед собой снова увидел горящую вывеску «1076».

«Пойду залью свои глаза и разум алкоголем», — подумал я и вошёл в бар.

Я открыл дверь и начал спускаться по узкой лестнице вниз. Зайдя внутрь, я снял пальто и повесил его на вешалку, напоминающую двери в бар из старых вестернов. Я сел за барную стойку. Бар был пустоват, поэтому бармен быстро обратила на меня внимание и с улыбкой подала меню. Эта улыбка запомнилась мне так сильно, что я не мог оторвать от неё глаз и всё ждал, когда она улыбнётся ещё раз. У неё были длинные каштановые волосы с рыжим оттенком, который проявлялся, когда на них падал свет. Глаза, как две луны, в которых отражался свет, а в глубине — искры, способные разжечь что угодно одним лишь взглядом. Оттенок глаз менялся в зависимости от освещения.

Я заказал стаканчик «Old fashioned» и молча пил. Все мои мысли были поглощены красотой этой девушки, её улыбкой и плавными движениями. Я не мог свести с неё глаз, но при этом боялся поймать её взгляд. Мне не хотелось, чтобы она подумала, будто я пялюсь на неё.

Постепенно бар заполнился посетителями и постояльцами. Девушка начала быстро бегать по бару, раздавая меню, записывая заказы, помогая гостям разместиться. В эти моменты я снова ждал увидеть её улыбку, но она ни разу не улыбнулась никому другому. Мне всё хотелось сказать ей: «Чего ты с таким недовольным лицом ходишь? Улыбнись, ведь твоя улыбка делает твою красоту незабываемой». Вдруг она куда-то ушла, и я вновь погрузился в свои мысли и напиток.

Мои мысли опять начали заполнять прежние тревоги, и я снова думал о будущем: «Почему я непременно должен кем-то быть? Я уже родился человеком, почему я должен решать, кем мне стать? Другие животные, когда рождаются, остаются собой, они не становятся врачами или экономистами. Мы, люди, не любим считать себя животными, но наше развитие привело нас к таким одновременно сложным и глупым вещам. Я не хочу быть кем-то, я хочу быть свободным от всего».

Тревога так сильно сжигала меня, что мне стало жарко, и я чувствовал, как с меня ручьём льётся пот. Я вышел в уборную, умылся холодной водой и вернулся на прежнее место. Стало немного легче, и я продолжил пить, но мысли всё равно не прекращались.

С каждым глотком «Old fashioned» я чувствовал, как моя голова пустеет и мне становится легче. Выпив первый стаканчик, я заказал ещё один, а потом ещё один, и так постепенно мои мысли и переживания отступали. Я чувствовал умиротворение и спокойствие в каждом сделанном глотке.

Неожиданно я увидел перед собой эту девушку, стоящую за барной стойкой. Её взгляд был отстранённым, направленным куда-то вниз, мимо меня. Она мыла стакан со своей обычной миной. Мой рот открылся, и сами собой вырвались слова: «Прошу прощения, а как вас зовут?» В этот момент я не узнал себя, потому что знакомиться с кем-то было для меня последним желанием. Компании людей обычно угнетают меня, и я стараюсь держаться один в своих мыслях и поступках.

«София», — ответила она.

«София, ваша улыбка очень сильно засела у меня в голове, она так вам к лицу. Прошу, улыбайтесь почаще!» — сказал я.

Она улыбнулась и немного рассмеявшись ответила: «Спасибо большое! А вас как зовут?»

Как меня зовут? Я и сам уже не помню — вечное бродяжничество в тумане своих мыслей немного отстранило меня от реальности.

«Меня зовут… Артур», — ответил я.

И мы начали довольно долгую беседу, с частыми перерывами, когда она отходила обслуживать клиентов. София рассказала, что учится в Варшаве, а сейчас приехала в наш городок на каникулы к родителям. От безделья устроилась работать в бар, потому что абсолютно не любит ничего не делать. Знакомых и друзей у неё в нашем городе почти не осталось, потому что уехала она учиться довольно давно и, кроме родителей, ни с кем больше не поддерживала связь. Всё это время она улыбалась, а когда отходила, её лицо вновь становилось задумчивым и сосредоточенным. Но стоило нам встретиться взглядами, как она снова одаривала меня лучезарной улыбкой.

Я перестал замечать всё и всех вокруг — она завладела всем моим вниманием, и теперь мои мысли были сосредоточены только на ней.

Так я просидел в баре до закрытия, и когда пришло время расплачиваться, я обнаружил, что мне не хватает на последний стаканчик, который я уже выпил. Было жутко стыдно и неловко, я хотел убежать и никогда сюда не возвращаться. Я был растерян. София, видимо, заметила моё беспокойство и, с успокаивающей улыбкой, спросила: «Артур, у тебя что-то случилось? Почему ты так переменился в лице?»

Я пробормотал, неловко улыбаясь: «Мне немного не хватает на последний стаканчик…»

Она ответила: «Я буду работать ещё в пятницу и субботу. Если пообещаешь, что зайдёшь и выпьешь немного со мной после работы, то можешь забыть об этом долге».

Поразившись её щедрости и доброте, я ответил: «Конечно, приду».

И мы попрощались.

На следующий день я снова пришёл в бар. После этого мы проводили всё свободное время вместе. София подарила мне бурю эмоций и счастливых моментов, и за это время я поверил, что могу быть счастлив. Она стала лучиком надежды и счастья, в котором я так нуждался. Я предложил ей встречаться, и она согласилась! Я был так счастлив с ней. Но в глубине души я всё же боялся, что у нас ничего не получится. Часто говорил ей об этом, а она успокаивала меня, говоря, что мы преодолеем любые преграды — видимые и невидимые.

Но вскоре она уехала учиться в Варшаву. Мы попрощались, и она уверяла меня, что мы справимся со всеми трудностями отношений на расстоянии. В Варшаву она только поступила, и ей приходилось совмещать работу с учёбой. Всё отведённое нам время я старался быть рядом, пусть и не физически. Я поддерживал общение, отдавал всего себя, лишь бы ей было комфортно.

Но её искра в глазах не зажглась со мной. Я не смог поддержать её огонь. Я винил себя в этом, ненавидел свою никчемность. Она вытащила меня из тьмы и показала, каким прекрасным может быть мир, но я не смог сделать для неё то же самое.

Мы расстались на хорошей ноте. Она сказала, что не хочет меня терять и что мы будем поддерживать общение. Но эти слова не утешали меня — что они значат? Что мы снова будем вместе? Эти слова не дают никакой надежды, только агонию и вину. Я целыми днями бродил по местам, где мы были вместе, и рыдал, но слёзы не текли. Я хотел плакать, но мои глаза были сухими, как пыль.

Я не смог справиться с горечью, потухла моя последняя свеча надежды, которой была София. Искра, которую она подарила мне, быстро угасла, и не осталось ничего, кроме боли. Я вновь вернулся во тьму, вновь начал гнить душой и сердцем. Я умер, но заново родиться не смог.

Все эти бредни про реинкарнацию после смерти… Кто их придумал? Трусы, которые не могут принять, что смерть — это конец, пустота, мгла, которую не развеять. Пустая голова и гнилое тело — вот что остаётся, а не новая жизнь и возможности. Только мрак.

Как сложилась моя жизнь дальше? Никак. Я умер тогда, когда остался без неё. Я стал заблудшей душой во тьме.

А может, у меня получится разжечь этот огонь самому?