Письма мертвого человека

Андрей Иккерт

Столько же раз я садился за этот износившийся от времени письменный стол для того, чтобы написать предсмертную записку. Каждый раз, на удивление, прописывая свои страдания которые, казалось бы и привели меня к мысли о суициде, мне становилось легче. Бумага жадно съедала все мои переживания, словно кашалот в бездонном море заглатывает планктон. На исходе порыва моих эмоций, передо мной лежала бумага, пропитанная тысячами мыслей, горечь которых была сравнима с моими слезами, также напитавшими лежащий передо мной пергамент. Так происходило каждый раз. Я вставал из-за стола, но не шёл к распахнутому окну или к висящей на люстре верёвке, нет. Я шёл к кровати. Падал на неё и сворачивался в позу эмбриона. «Почему?» — часто думал я про себя пытаясь дышать ровно, но каждый мой вдох становился всё прерывистее, я закусывал нижнюю губу и плакал. Позорище. От переизбытка эмоций я засыпал. «Вот бы не проснуться» — с этими мыслями я проваливался в бездну своего небытия.

В этой тёмной пучине я мог не быть тем ущербным человеком, коим представал перед обществом за пределами моего одеяла. В этой черноте моё я растворялось со вселенским бытиём и ничто не могло меня потревожить. Сны мне не снились, так как режим у меня был сбит напрочь. Поэтому, во сне я видел пустоту. Она зияла и простиралась бесконечно далеко во все стороны. Я чувствовал себя никчёмной крохой. Но посреди этого ничего мне было так спокойно. Такая маленькая смерть. Именно к ней я так стремился каждый раз при свете солнца, во время нескончаемой суеты и непрекращающегося потока навязчивых мыслей, которые тяжелым грузом скапливались у меня в голове. Все кругом добиваются небывалых высот, богатеют, становятся профессионалами, а я… От одних этих мыслей становилось тошно. Я не успевал их обдумывать и не понимал правда это или вымысел. Поэтому и садился каждый раз за свой злосчастный письменный стол. Эти записки — способ разгрузить не только мои эмоции, но и память. 

Лёгкость на душе стоила мне тяжести головы. Все эти проблемы, которые должны были быть озвучены всему тому миру,  который ограничивается небольшим обществом моих близких, после находки моего тела в неестественной кондиции, на деле хранятся в моём письменном столе. Они лежат в нём позорным грузом, пока кто-нибудь не найдёт и не спросит меня: «Ваня, что это такое?», а мне и останется, что только смущенно отвернуться и промямлить что-то невнятное. Ведь это толком никак и не объяснить. Как объяснить близкому человеку, что именно из-за моих желаний быть ближе, получить ответную любовь от него, заставляют чувствовать меня столь плохо, что я хочу удавиться или сбросится откуда-нибудь да повыше? Проблема очевидно во мне и в моих наивных ожиданиях, которые я сам же и построил. Этот шаткий домик из спичек, который рушится каждый день, когда я не слышу тех самых слов, что говорю сам. 

Я хочу слышать то, что я сам говорю человеку, а я говорю любовь.  В ответ поступает лишь серая тишина. Она меня пугает. Не даёт покоя и порождает десяток другой навязчивых мыслей у меня в голове, которые надоедливым звоном резонируют внутри моей головы. Домик рушится, я пытаюсь собрать его обратно, в надежде, что я чего-то не понял, но всё напрасно. С каждым таким разом я всё ближе и ближе к тому, чтобы сесть за свой письменный стол и в очередной раз написать записку несостоявшегося самоубийцы.