То что дарит любовь Первые встречи (гл. 4) - Страница 2 из 2

— Да жива она, Вань… — тихо сказала пожилая медсестра, подняв на меня взгляд из-под старинных очков в роговой оправе. — А то ты смотришь так, будто случилось что…

Толстые линзы делали ее глаза такими большими, что почти всегда это выглядело забавно, и само по себе вызывало улыбку… но не в этот раз. С полминуты я смотрел на нее, не в силах ничего ответить, стараясь усмирить свое взволнованное дыхание и ноющую боль в сердце.

— Она тебе настолько дорога? – тихо спросила Анна, всматриваясь в мое встревоженное лицо.

— Мне сейчас не до разговоров, Ань… — быстро ответил я, стараясь отгородиться от ее вопросов, и накидывая на себя обычную небрежность.

– Как она..?

— Даже не знаю, как тебе сказать… Здорова, но почти все время лежит в своей комнате с задернутыми шторами. Никуда не выходит и десятый день ничего не ест… Ей приносят еду в комнату. И потом забирают нетронутой. Какое-то питание она получает из моих капельниц… Но разве это много… Я несколько раз пыталась поговорить с ней… но всё бесполезно. Она гибнет, Ваня…

У меня сжимались пальцы в кулаки. Отчаяние залило такой волной, что все зажгло внутри, а грудь налилась такой тяжестью, что стало трудно дышать…

— Нет. Это неправда. – слова вырвались из моего горла с такой силой, что женщина вздрогнула.

— Я не врач-психиатр, а простая медсестра. Ничего не понимаю в этом. Ей нужно в специализированную клинику. Только там, возможно, ее поднимут на ноги.

— Ты прекрасно знаешь, нам нельзя в больницу. Сами справимся. Можно к ней?

— Иди, конечно. Только не говори о том, что случилось. Постарайся не расспрашивать, что произошло. Ее психика все еще очень слаба…

Там стоял полумрак. Мягкий, спокойный и безмятежный. Девушка лежала на спине, укрывшись тонким одеялом по грудь, и судя по неровному дыханию и вздрагивающим полуприкрытым ресницам, не спала. Длинные волосы черной спутанной волной в беспорядке раскидались по подушке. Маленькие порезы на лице уже превратились в темные запекшиеся полосочки, большие синяки оставались все еще фиолетовыми, а те, что поменьше уже проходили, желтыми пятнышками окрашивая тонкую бледную кожу. Жалость к истерзанной девушке резко колыхнулась в душе, как и ненависть к ее мучителям.

— Привет..- тихо проговорил я, присаживаясь на маленький стульчик у кровати.

Девушка промолчала, только медленно разлепила ресницы, устремив свой взгляд в потолок.

— Ты помнишь меня? Я приходил к тебе недавно…

— Что вы хотите… — с трудом проговорила она таким хриплым голосом, словно до этого молчала целую вечность. – Что вам всем нужно от меня?

— Почему ты ничего не ешь? Бабушка не вкусно готовит?

— Не знаю. Я не пробовала.

— Марина.. — я осторожно погладил ее по черным и густым, красиво вьющимся волосам, разбросанным по подушке. – Так больше нельзя… Анна сказала, что ты уже можешь ходить.

— Я не хочу. – резко ответила девушка, чуть не перебив меня. – Здесь лучше. Тут никто меня больше не найдет и не тронет.

— А в темноте почему…

— Чтоб не видеть, как меня избили. Не могу смотреть больше на эти синяки. На эту кожу, на которую справляли нужду, плевали и пачкали этой противной спермой…

Ее тело начинало дрожать. Это было заметно даже под плотным одеялом.

— Ты вся чистая. Тебя давным-давно помыли… О чем ты говоришь…

— Тогда почему я все это чувствую… — чуть не выкрикнула она.- Почему?

Я помолчал, держа в голове предостережение Анны.

— Марина… — просто сказал я. – Не ты первая. Все после этого начинают жить нормальной жизнью. Я не знаю, но только могу представить, насколько это тяжело. Ты должна найти силы, чтобы дальше жить… Понимаешь?

Девушка повернулась ко мне лицом и посмотрела на меня. Меня поразил ее взгляд. Пустой и безразличный, словно остекленевший, как у игрушечной куклы. Бескрайняя бездна широко раскрытых красивых серых глаз казалась такой огромной и настолько пугающе глубокой и пустынной, какие только бывают там, где больше не осталось ни жизни, ни эмоций.

— Зачем? Чтобы жить, нужны причины. А у меня их больше не осталось. Ни одной.

Мое сердце наполнялось болью, как и мои глаза, только слезами… Я уже начинал верить в то, что они изуродовали эту девушку навсегда, и ей больше никогда не увидеть полноценной жизни. Отчаяние волна за волной поднималось во мне, пока это не привело меня в бешенство.

— Прекращай это все! – чуть не во весь голос выкрикнул я, поднимаясь на ноги и откидывая в сторону старенький стул. Метнулся к окну, вырывая плотно занавешенные шторы вместе с крючками.

— Что вы делаете? — я услышал, как выкрикнула Марина, закрывая ладошками глаза от резкого солнечного света. – Не надо!

Обернувшись к судорожно сжавшейся испуганной девушке, я рывком скинул с ее тела одеяло.

— Жить она не хочет… Пойдем со мной. С сегодняшнего дня ты будешь как все девчонки. Гулять, купаться, загорать и снова любить эту жизнь. Иди сюда!

Марина, съежившись в комок, прижавшись к стене, и подобрав под себя ноги, с ужасом смотрела на меня округлившимися испуганными глазами. Я поймал ее за ступню, но девушка стала отпинываться, пока мне не удалось схватить и обхватить ладонями худенькие девичьи лодыжки и дернуть на себя вместе со скомканной простыней. Марина попыталась вцепиться ногтями мне в лицо, но я крепко прижал девушку к себе и быстро понес к дверям.

Ее худенькое тело пыталось вырваться из моих рук, извивалось змеей, хотя и было почти невесомым, но таким сильным, несмотря на десятидневную голодовку, что едва сдерживалось мной. Голые ноги впустую молотили воздух, а пальцы раздирали майку на моей спине, острыми ногтями царапая голую кожу. А маленькая грудь заходилась в крике.

— Отпусти меня! Отпусти!

Я пинком распахнул дверь. Анна стояла в коридоре, с удивлением и одновременно с ужасом смотрела на меня. Остолбеневшая, она так и замерла с открытым ртом, словно хотела или что-то спросить или просто выругать меня. Дед Аким, появившийся на шум, попытался было преградить дорогу, но я остановил его громким окриком.

— Уйди с дороги, дед! Только попробуй помешать мне…

Она не переставала биться в моих объятиях, обсыпая меня бранью и оскорбительными словами. Лягалась так, что если бы это тело смогло найти хотя бы одну точку опоры, у меня не было никаких шансов сдержать его. Ногти продолжали разрывать кожу на моей спине так, что я чувствовал, как обрывки майки прилипали к телу от начавшей сочиться из ран, теплой крови.

Дверь в огород, к счастью была отрытой, со скрипом покачивающейся от резкого сквозняка. Солнечный свет уже падал на извивающееся девичье тело, а я продолжал идти к летнему душу, где любили мыться как я, так и дед Аким после особо жарких летних дней или изматывающих походов в лесу или по болотам.

Девушка издала почти нечеловеческий вопль, когда первые холодные струи коснулись ее голой кожи. Я обнял это тело насколько смог. Ледяная вода била нас холодными каплями. Я прижимал девушку к себе, чувствуя, как рвутся из груди ее крики… так близко, и с такой остервенелой дрожью, как будто их издавало мое собственное тело.

Через мгновение, она уже больше не пыталась вырваться из моих рук… не пыталась больше царапаться, или биться ногами… Просто тихо плакала… Обнимала меня за шею дрожащими руками. Я прижимался губами к ее щекам, где холодные капли мешались с горечью слез, целовал в длинные мокрые волосы…

Мы сидели на садовой скамейке. Марина была у меня на коленях, тихо вздрагивала от пережитого, уткнувшись лицом в мое голое плечо. Мокрая майка прилипла к ее коже, и девушка зябко ежилась, прижимаясь ко мне всем своим худеньким телом. На длинных ресницах блестящими крохотными шариками серебрилась влага.

— Прости, но я не нашел другого выхода вытащить тебя, — тихо обратился я к девушке. – Сама по доброй воле ты бы никогда оттуда не вышла. Нужно было и поплакать. Чтобы все ужасное ушло, пусть и слезами. Посмотри, какой хороший день сегодня.

Марина попыталась разлепить глаза. Но смогла открыть только до самых узких щелочек.

— Больно… Не смотри сразу на свет… Ты столько дней провела в полумраке.

Прошло несколько минут, прежде чем она смогла видеть. Обвела взглядом вокруг себя все, что было освещено теплым утренним солнцем. Аккуратные ряды грядок с овощами, старенький забор и бескрайний луг с белыми ромашками, который казался таким бесконечным, что упирался в небо.

— Где я? – тихо спросила она, немного искоса посмотрев на меня.

— У моего деда с бабушкой. – просто ответил я, наблюдая за девушкой. – В деревне. В город тебе пока нельзя, наверное.

Марина вздрогнула всем телом и опустила глаза. Она словно о чем-то задумалась, или что-то вспомнила… Мне даже показалось, что на какое-то мгновение, молчаливая тень страдания пробежала по ее лицу. Но она справилась с собой. Только глубоко, с какой-то горестной обреченностью, вздохнула.

— Почему вы помогаете мне… и тогда помогли? – помолчав немного, спросила она.

— Потому что ты попала в беду, и я не смог пройти мимо… — просто ответил я.

Но это было лишь отчасти правдой. Я не знал, смог ли я бы сделать подобное для кого-нибудь другого… что сделал для этой красивой молодой девушки, которая мне понравилась с первого взгляда.

— Если вы не такой как они. – Марина подняла на меня свой взгляд. – Что же там делали? Вместе с ними?

— Я однажды просто устроился на работу. В одну закрытую частную компанию. И потом догадался, что попал совсем не туда, куда хотел. Но теперь уже понял, что все даже к лучшему, что так вышло…

— Почему?

— Ты бы наверное погибла. И мы не сидели тут вдвоем сейчас…

— И скольким я теперь обязана вам? – большие серые глаза девушки взглянули на меня. — Я ненавижу, когда меня жалеют.

— Ничего и никому. А что до жалости… Я и не собираюсь с тебя пылинки сдувать. Ты и сама сегодня это на себе почувствовала.

Марина ничего не ответила, но ее взгляд потеплел, и в его серой красивой глубине заблестели маленькие искорки.

— Я вам наврала про цветы. Про то, что не нравятся. На самом деле я очень их люблю. Когда вы ушли, я наверное каждую минуту на них смотрела… Тем более, что собрали их для меня с такими чувствами…

— Я очень хочу, чтобы ты поправилась… Покажу тебе наше озеро. Поживешь немного здесь, у моего деда с бабушкой. Мне кажется, они тебя уже очень полюбили. А потом решай сама, куда отправиться и как жить. Силой никто тебя тут не станет удерживать.

Я молча, украдкой, стал смотреть на нее. На эту стройненькую девичью фигурку в промокшей майке, которая почти не скрывала юной красоты… как сырая белая ткань настолько прилипла к этому такому же мокрому телу, что почти срослась со спиной, худенькими плечиками и кругленькой маленькой грудью, с озябшими высокими пуговками сосков.

Она перехватила мой взгляд. Наши глаза встретились, и настолько близко, что я внутри растерялся.

— Что? – тихо спросила Марина, заметив мою заинтересованность.

— Ничего. Просто смотрел на тебя. – признался я. — Ты такая красивая…

Девушка опустила ресницы. На бледных щеках мягко выступил румянец.

— Можно пересесть на скамейку? — повернувшись, она немного отгородилась от меня боком, неловко прикрыв свою грудь рукой. – Я не сижу на коленях у незнакомых парней. И не ваша девушка, чтобы позволять себе так меня обнимать.

— Я подумал, что тебе холодно. Это просто забота.

— Ничего. Справлюсь сама.

Я не стал возражать. Только с сожалением уступил ее желанию.

— Пойдем домой. Ты наверное, очень замерзла.

Мои пальцы обхватили ее узенькую ладонь. Даже не зная, как она отреагирует… будет противиться или нет.

— Пойдем. Мне и правда очень холодно…

Я завел девушку в дом. Входя, мы наткнулись удивленный взгляд деда Акима.

— Какая красивая пара… — изумленно, то ли восхищенно проговорила Анна. Она даже подняла на лоб свои забавные очки с толстыми стеклами, и близоруко щурилась, словно боясь поверить в происходящее.

— Анна… — с укором проговорил я, видя, как румянец заливает Маринкины щеки, и чувствуя, как ее тонкие пальчики разжимаются, пытаясь высвободиться из моей ладони…

— С сегодняшнего дня мы начинаем новую жизнь. Мы будем завтракать, обедать и ужинать только в столовой. И сейчас съедим не только сегодняшнее… но и попросим добавки. А вечером собираемся на озеро…

Марина удивленно взглянула на меня.

— Да, на озеро… Я же обещал показать тебе окрестности… Засиживаться дома, пока на улице так хорошо, просто глупо.

Она не ответила. Чувствовала себя настолько неудобно от чужого внимания и чужих взглядов, направленных как на нее, так и на нас с ней… Видя это, я поспешил проводить девушку в свою комнату.

Посмотрев на устроенный мною бардак на кровати и валявшиеся на полу шторы, она тихо вздрогнула, и как мне даже показалось, слегка побледнела.

— Все хорошо? — тихо спросил я, подойдя сзади, и осторожно положив свои ладони на ее маленькие, все в озябших мурашках, голые плечи.

— Да. – так же тихо ответила Марина, полуобернувшись ко мне.

Наши взгляды встретились лишь на мгновение. Девушка почти тут же опустила ресницы, а мне стало неловко… Неловко от непонятно отчего начавшего биться собственного сердца… и собственного дыхания, хотя и обычного, но такого неспокойного.

– Простите меня. За то, что вела себя так… Что наговорила столько гадостей, еще и поцарапала. Я так благодарна за ваши самые добрые и искренние намерения… чтобы мне стало лучше. Да и Анна рассказала, что вы сделали для меня. Я перед вами в долгу.

— Все хорошо … Мы все видели, в каком ты была состоянии… Да и я это заслужил отчасти…

— Нет – коротко ответила она. – Только благодаря вам я осталась в живых. И ступор этот кажется проходит… в котором я провела столько дней. Мне и вправду стало легче… Но не делайте так больше. Я очень испугалась. А сейчас боюсь, что когда вы уйдете, не вернется ли это снова.

— Больше не вернется. – проговорил я с такой уверенностью, стараясь всем своим убеждением развеять все сомнения как в девушке, так и самом себе. – Постарайся отнестись, что случилось с тобой, как к прошлому, которое навсегда ушло. А все настоящее пусть начнется сейчас, даже с этой минуты…

Она еще раз взглянула на меня, снова коротко и мельком, но теперь уже с робкой и легкой улыбкой на губах. Я впервые, за все время, увидел, как она улыбнулась. Не так заметно, но я почувствовал, сколько радости это мне принесло. Тихой, внутренней и такой светлой, что защипало в глазах… и захотелось заплакать.

— Я скажу Анне, чтобы нашла что-нибудь сухое для тебя. Ну что, теперь до вечера?

— До вечера… — тихо отозвалась девушка.

… Я оставил ее одну и закрыл за собой дверь. Решительно, и даже наперекор всему, что так просило меня внутри, побыть с Мариной хотя бы еще несколько минут. Девушка явно стеснялась, а может уже начинала тяготиться моим обществом, просто не показывала вида. Я не хотел быть навязчивым, пусть и даже с самыми добрыми намерениями.

В коридоре ничего не изменилось. Мало того, что дед Аким и Анна оставались статуями на тех местах, что и стояли, к ним теперь присоединилась еще и бабушка Аксинья. Она редкими движениями худенькой руки утирала влагу с заплаканных глаз и несколько раз осенила крестным знамением дверь Маринкиной комнаты.

— Все уже хорошо, баб… — попытался успокоить я старушку, видя и чувствуя ее искренние переживания за состояние девушки. – Все теперь будет по-другому…

— Дай-то бог сынок… — почти шепотом проговорила она, погладив меня по плечу сухонькой ладошкой. – Сам господь послал тебя к нам сегодня… А то бы неизвестно, что с ней стало… Мы уже не знали, что делать…

— А тебе не кажется, что ты мог сделать еще хуже, чем было? Вызвать такой стресс, который бы совсем угробил девчонку? – осуждающе обратилась ко мне Анна.

Одев на глаза свои незабвенные очки, она снова приобрела свой обычный вид.

— Это единственное, что оставалось, Ань, — коротко, но с едва сдерживаемым раздражением ответил я. – Кто-нибудь из вас предложил что-нибудь лучше? Даже ты?

— Ты что тут разошелся? — так же раздраженно отозвалась Анна. – Мы все за нее переживали.

— Я очень благодарен за то, что ты для нее сделала. Я этого никогда не забуду. Только благодаря тебе она смогла выжить. Но сейчас нужна была мужская решительность. Не обижайся на меня.

— Я и не обижаюсь, Ваня. Даже рада, что все обошлось.

— Мы должны всё сделать для того, чтобы эта девушка поправилась… — проговорил я, обведя взглядом всех, кто был передо мной. – Неважно, кто и чем…

— Я собираюсь сегодня в город с утра, — произнес вдруг все это время молчавший дед Аким. – Если что-то нужно Марине, я привезу.

— Надо, дедуль. Я достал из заднего карманчика шорт промокший бумажник. Вода, к счастью, всего лишь намочила его снаружи, но не смогла добраться до купюр, хранившихся внутри. Отсчитал несколько и протянул деду.

— Купи девушке что-нибудь из одежды. Нижнее белье, да и так, на повседневное… легкое и летнее… обувь. И сейчас принеси, во что переодеться. Хотя бы из того, что успела сшить Анна.

— Лучше я сама.- с готовностью вызвалась Анна. – Заодно узнаю, что она любит носить. И размеры тоже.

— Мы что, денег не найдем для нее что ли… — запротестовал было дед, отодвигая мою руку с тысячными бумажками, но я настойчиво засунул их в грубую стариковскую ладонь.

— Значит, купишь… побольше. Про косметику не забудь. И про купальник.

— Не слишком ли это, Вань, — опять вмешалась Анна. – Ей бы покоя сейчас.. А ты на природу тащишь…

— Ничто так не лечит, как новые впечатления, — уверенно ответил я. – С этим у нее даже времени не останется вспоминать о плохом. Уж я постараюсь…

… Я зашел за ней раньше обычного. С таким волнением в душе, и с таким замирающим внутри сердцем, словно спешил на первое свидание к своей самой любимой девушке. Долго сидел на маленькой скамеечке у ворот, с нетерпением смотря на старое деревянное крыльцо, потрескавшуюся от времени входную дверь, откуда должна была появиться Марина. У меня останавливалось в себе все, когда она вдруг открывалась… но оттуда выходили то бабушка Аксинья, с какой-то мелочью в руках, то дед Аким, чтобы покурить, или Анна, что-то выливавшая из старых алюминиевых тазиков. Я уже начал было с грустью думать, что девушка так и не появится … пока не услышал сзади ее голос, который окликнул меня по имени. Тихий и приятный, но такой неожиданный, что заставил меня вздрогнуть.

Позади стояла Марина. Одетая во все новенькое, красивую черную майку, джинсовые короткие шортики и белые кроссовки.

— Здравствуй. – только и смог выговорить я.

— Простите… — ответила она, немного растерявшаяся от моей немного испуганной реакции на свое резкое появление. – Напугала, да?

— Нет… — проговорил я, с немым восхищением разглядывая девушку. – Я так рад тебя видеть…

Марина, смутившись от моего внимания, осторожно дотронулась до крупного синяка на своей щеке.

– Попробовала замазать тональником. – призналась она смущенно, опустив глаза. — Но все равно просвечивает. Выгляжу не очень, да?

— Ты выглядишь великолепно. А от синяков через неделю не останется и следа. Думаешь, здесь на них кто-нибудь будет обращать внимание? Никто… И тем более я.

— А кому и что я должна за одежду? Дедушка навез столько всего…

— Ничего. Это просто для тебя и все.

— Тогда я больше это не надену. – Марина подняла на меня свой взгляд. – Мне не нужны такие дорогие подарки. Хотя вся одежда такая красивая… очень нравится.

— Отдашь за нее, когда сможешь… — вздохнул я. – Но совсем не обязательно. Не обижай нас так… Мы сделали это от чистого сердца. А дед молодец. Тебе все так подошло…

— Дедушка не очень во всем разбирается… Мне пришлось писать названия и чертить рисунки.

Она снова взглянула на меня. Наши взгляды встретились. Близко. И настолько напротив… Серая мгла этих больших красивых глаз завораживала. В которые так хотелось смотреть и смотреть… не отрываясь. Я растерялся настолько, что первые секунды не смог вымолвить не слова. Воздух разом закончился в груди, а сердце упало в какую-то глубокую, прохладную, сладкую глубину… Девушка глядела на меня немного удивленно и чуть-чуть растерянно…

— Почему Вы на меня так смотрите… И как я заметила, почти всегда.

— Ты напоминаешь мне одну знакомую, — ответил я первым, что смог найти у себя в голове, и любуясь волшебным взглядом этих серых глаз. – Которую я очень люблю.

— Любите… А она вас? — – тихо спросила девушка.

— Не знаю. – просто ответил я. – Она еще не знает, что я ее люблю.

Марина опустила взгляд, чувствуя себя неловко.

— Почему не скажете ей… Что любите…

— Боюсь, что она меня совсем не любит… Зачем…

— Зря. Вы такой смелый и мужественный в поступках… Но такой нерешительный в чувствах. Разве такое бывает?

— Бывает. Когда любишь очень сильно. И настолько, что начинаешь бояться правды. Любой.

— Может она ждет именно ваших первых шагов… А вы чего-то ждете. Мучаете, да и себя тоже. У вас такое доброе сердце. Я на ее месте никогда бы не прошла мимо такого человека…

— Серьезно?

Она не ответила. Только снова смущенно опустила ресницы, видимо чувствуя, как нежный румянец начал заливать собственное лицо.

— Может пойдем? – преодолевая сладкое волнение, начавшее копиться в груди, предложил я. – Сначала к озеру… Покажу тебе самую короткую тропинку. Которую почти никто не знает.

— Давай, — мягко улыбнулась Марина, подняв на меня свой взгляд. – Надеюсь, все запомню. Сама по себе я не очень умею ориентироваться в незнакомой местности. Могу в трех соснах заблудиться.

Я хотел взять ее за руку, чтобы повести за собой, снова почувствовать нежное тепло этой маленькой ладони, которое так запомнили моя память и мои пальцы… но в последний момент смутился настолько, что не решился.

…Красивый вид на озеро так поразил ее, что в первые мгновения она перестала дышать. Вода казалась жидким янтарем, переливаясь в последних лучах заходящего солнца. Позолоченные верхушки высоких сосен уже отбрасывали на берег причудливые гигантские тени, а светлый и рыхлый речной песок под нашими ногами казался таким теплым, что так и хотелось присесть на него, почувствовать голой кожей, потрогать руками…

— Красиво… Да? – как можно тише, почти шепотом обратился я к еще завороженной этим чудесным пейзажем девушке, чтобы не прервать мыслей, и тех чувств, которые немым восторгом читались на ее лице.

— Очень… — тоже вполголоса отозвалась она. – Целую вечность живой природы не видела… А такой красоты, наверное, еще никогда. А ведь почти в такой же деревне родилась. Пока меня не увезли. Воспитывалась в детдоме с пяти лет…

— А родители? – поинтересовался я. – что с ними…

— Мама сильно пила. – Марина опустила ресницы. – Устраивала бесконечные пьянки, которые могли длиться целыми днями. Она даже не знала от кого я появилась на свет… Я росла сама собой… а питалась только тем, что удавалось стащить со стола, или тем, чем подкармливали соседи, жалеючи меня. Пока однажды наш дом не сгорел… скорее всего кто-то не потушил сигарету или просто уснул с ней по пьяни. У меня хватило сообразительности выбежать из дома, а не испугаться и спрятаться внутри, как ведут себя обычно маленькие дети. Погибло все… И мама тоже.

Последние слова она произнесла таким сорвавшимся голосом, словно собралась заплакать…

— Марина… — я осторожно тронул девушку за плечо… Так сильно не желая увидеть ее слез… Она подняла на меня блестящие глаза.

— Не вспоминай. Если больно…

— Вы же все равно спросите об этом когда нибудь… — тихо ответила Марина. – А к прошлому уже привыкла настолько, что больше не заплачу. Свои слезы по своему детству я давным-давно выплакала… И по ней тоже.

— Давай на «ты», — пользуясь моментом, предложил я девушке. – Это «вы» так и старит меня лет на двадцать… И может, попробуем стать друзьями?

— Если, конечно, хотите, — отозвалась Марина. – А насчет дружбы…

Она ненадолго задумалась… А мне уже показалось, что скорее всего откажет…

— Нам разве мешает что-то общаться сейчас? Даже без нее…

— Я же просто так предложил… без обязательств…

— Ну если без обязательств… то можно.

Мы неловко помолчали. И каждый с легким жаром на щеках… Словно чувствуя, каждый в себе… как это начинало нас понемногу сближать.

— Вань, сможешь показать место, где вы похоронили моего малыша? – вдруг обратилась ко мне Марина.

— Хочешь сходить туда именно сегодня? – спросил я у нее, с волнением слыша, как приятный голос девушки произносит мое имя, лаская слух.

— Я дала себе обещание посетить его первым , как только мне удастся встать на ноги. Если это недалеко…

— Это недалеко. – ответил я. – У леса. Если пойдем вдоль берега… то выйдем прямо туда.

— Пошли… — поторопила меня Марина, нетерпеливо обхватив мои пальцы своей маленькой узенькой ладонью. — Пожалуйста…

… Девушка уверенно шла впереди, словно угадывая мое направление… Иногда забегала сильно вперед, чтобы сорвать большую пышную ромашку или яркий полевой цветок. И выбирала только самые красивые…

Маленький земляной холмик она увидела еще далеко издали. И так ускорила свой шаг, чуть не побежала, что даже я едва успевал за ней.

… Я запомнил хорошо тот вечер. Как руки Анны в окровавленных медицинских перчатках передали мне этот маленький, завернутый в белую ткань, сверточек, через который проступали, похожие на жирные кляксы, красноватые пятна…

— Я не знаю, что с этим делать Вань… — с тяжелым вздохом призналась она. – Лучше похоронить, наверное. Он уже был так похож на маленького человечка… А ее били специально по животу, Ваня… чтобы это произошло… Там на коже живого места нет. Сплошной огромный синяк. Поступить так с беременной девушкой… Изверги.

Анна отвернулась к окну, промокая рукавом белого халата, навернувшиеся на глаза слезы.

— Тридцать лет проработала, а такое зверство в первый раз вижу…

— Пойдем, Ванька, — тихо произнес дед Аким, легко тронув меня за плечо. – А я гробик сколочу… Недолго.

Наши глаза с ним встретились. И он не выдержал моего взгляда, отвернулся. Молча вышел из избы.

Ямку под маленькую могилку я выкопал быстро… которую так же и зарыл, соорудив маленький курган с тонким невысоким крестиком, который так же заботливо сколотил дед Аким… Назад шли так же, молча, не глядя друг на друга, и каждый со своими тяжелыми мыслями… одной из которых была той, как сказать это несчастной девушке, которая вот-вот должна прийти в себя…

… Марина опустилась на колени, погладив ладонью светлую, рассыпчатую землю, осторожно убрав с нее маленькие шишки и нападавшую хвою.

— Вот и пришла к тебе, мой маленький… Я чуть не умерла от горя, когда перестала чувствовать тебя в себе, мой родной…

У девушки скривились губы. Несколько крупных слезинок уже успело пробежать по ее щекам, оставив широкие мокрые разводы. Я молча стоял позади, опустив голову… Тихий плач резал мне душу… Я был человеком такого покроя, который никогда не умел успокаивать людей. Всегда сильный и уверенный в себе и в жизни, теперь молча страдал от собственной беспомощности, и в немом бессилии кусал губы. Когда через судорожные всхлипы стал слышаться ее голос, я не выдержал. Тихо подошел и сильно прижал плачущую девушку к себе… Пусть оттолкнет, пусть наговорит грубостей… лишь бы перестала плакать. Обнял насколько мог, это худенькое девичье тело, которое какое-то время еще вздрагивало от переполнявшей его боли…

— Марин… Не надо так больше… успокойся…

Девушка сжалась всем телом, словно хотела избежать моих прикосновений.

— Все уже хорошо… Прости. Можно, только цветы оставлю… И пойдем.

Она раскинула их веером, превратив высокий холмик в одно большое ромашковое поле.

— Знаешь, он снится мне каждую ночь. И ты не представляешь, как я ненавидела себя, за то, что не смогла его сберечь… как просила у бога прощения… и у этого маленького создания, за то, что он так и не увидел белый свет… Неужели я буду помнить это всегда… И в сердце не пройдет никогда…

Марина подняла на меня заплаканные глаза. Я не смог ничего на это ответить… Боялся шаблонного сочувствия, которое могло показаться таким неискренним, боялся слов, которые могли оказаться совсем не к месту…

— Не могу сказать, что время лечит, — тихо ответил я. – Мы просто привыкаем к боли. Когда-нибудь и она притупится… И у тебя будут еще дети. И любовь. И счастье. Тебе еще только девятнадцать. Все впереди. Просто верь.

— А ты и правда можешь успокаивать, — сказала она сквозь слезы. – И верить тебе так хочется…

Взгляд ее упал на реденький пролесок, начинающийся маленькими сосенками.

— Давай зайдем туда ненадолго, — попросила девушка, уже успокоившись. – Так давно в лесу не была. Может грибов найдем… А может там и ягоды есть.

Она не могла не заметить маленькую тропинку, которая едва заметной примятой травой начиналась здесь, крепла чуть поодаль земляными проплешинами, и обретала уже уверенные очертания, темной ветвистой ленточкой исчезая в глубине леса. Конечно же, дорожка была мне очень хорошо знакома. Протоптанная мной с дедом Акимом охотничья тропа, где мы частенько охотились на тетеревов и любили ставить капканы на зайцев. Пушистых зверьков тут водилось немного, но раз в неделю нам все же удавалось лакомиться жареной зайчатиной с наших с ним трудов.

Чувствуя любовь девушки к природе и ко всему живому, я не хотел, чтобы она видела пойманных в ловушки всю эту лесную живность, но, Марина, обхватив маленькими ладошками руку, уже тянула меня в сторону тропы, смотря умоляющим взглядом.

— Только на чуть-чуть. – строго предупредил я, с неохотой уступая ее желанию. – Пройдем по краю. И никаких походов в сам лес. Там начинаются болота.

С болотами, конечно, я слукавил. Начинались они не сразу, а где-то километров с пяти, проявляясь маленькими озерцами с мутной водой, которые чуть поодаль уже переходили в непроходимые топи. Но я счел лучшим сразу приучить девушку к послушанию и взять обещание не отходить ни на шаг от меня.

Лес был молчаливым. Еще светлым, но кое-где уже бросающим тени от идущего к закату солнца. Про грибы и ягоды мы сразу забыли, любуясь большими деревьями, радуясь запаху влажной травы с тонким вкусом всевозможных растений, слушая легкое и мелодичное щебетание птиц в головокружительной высоте.

Мы шли, держась за руки. И в какой-то момент девушка разжала пальцы, опустив мою ладонь. Она молча указала мне на что-то под далеким деревом, в метрах пяти от нас.

— Там зайчик, Вань… — взглянув на меня широко раскрытыми в удивлении глазами, Марина шагнула в сторону кустов. Я попытался остановить ее, тронув за плечо и даже поймать за руку, но не успел. Это был молодой зайчонок, месяца полутора от роду, попавший, видимо по неосторожности в дедовский капкан. Я попытался было преградить путь Марине, встать между пойманным в ловушку зайцем и ей, помня, как всегда бесновались эти зверьки, завидев приближавшегося к ним деда Акима, переворачивая даже самые тяжелые наши капканы. Подходившего они могли легко поцарапать острыми когтями, оставить длинные глубокие раны, которые часто гноились и плохо заживали.

Охота вызывала у меня двоякое чувство. С одной стороны, выросший с дедом, понимавшим толк в этом промысле, я мечтал стать хорошим охотником, и быть во всем не хуже его. Но с другой, кровавые расправы с беспомощными зверьками вызывали у меня стойкое неприятие. Мне было не столь жаль подстреленных мною диких уток, как этих бедных зайцев, которых дед Аким безжалостно забивал прикладом старого ружья.

Но я не успел. Марина уже опустилась на колени перед маленьким пойманным зайцем, ласково гладя ладонью по его большим серо-белым ушкам. Лесной зверек так впился когтями в землю, что стал почти плоским, всем телом распластался по траве, со страхом посматривая на нас большими темными глазами. Я побоялся нарушить это хрупкое равновесие между девушкой и зайцем. Он мог в любое мгновение испугаться как моего резкого движения, так и громкого голоса. А что могло бы быть потом… я боялся даже думать.

— Интересно это он или она? – тихо проговорила Марина, безрезультатно попытавшись заглянуть ему под хвостик. – Хотя пусть это останется твоей маленькой тайной, да?

И тут она перепачкалась в заячьей крови. От маленькой задней лапки, провалившейся в безжалостные железные зубья дедовского капкана. И сразу изменилась в лице.

— Отпусти его. – потребовала девушка от меня, поднявшись на ноги и смотря на меня в упор своими блестящими серыми глазами. – Сейчас же.

— Но дед Аким… — начал было я, но Марина сразу же перебила.

— Не сделаешь это даже ради меня?

Маринкины глаза увлажнились так, что мне показалось, что она сейчас заплачет. Наклонившись, я разжал стальные зубчатые дуги. Зверек даже не шевельнулся, пока я не ткнул в его бок кулаком. Тот словно очнулся, и почувствовав свободу, быстро ускакал, волоча за собой поврежденную ногу.

— Он не жилец, Марин, — со вздохом обратился я к девушке, которая с легкой улыбкой смотрела, как пробирается через траву маленький зайчонок, исчезая из вида. – Станет если не нашей, так другой чьей-нибудь добычей.

— По крайней мере, мы сделали, что смогли. – отозвалась она.

— Никогда больше так не делай. – с недовольством проговорил я. – Все дикие звери очень опасны. Даже если кажутся самыми безобидными.

— Настолько испугался за меня, да?

— А думаешь, нет?

Обратно мы шли молча. И даже нисколько не задержались на берегу, несмотря на очень красивый, почти без единого облачка, закат.

— Я пойду, наверное, Вань… — устало и со вздохом сказала Марина, прощаясь со мной у тропы, поднимавшейся к дому. – Так устала… Да и голова что-то разболелась… Не провожай. Дорогу я хорошо запомнила. И перестань опекать меня, как принцессу. Я к этому не привыкла.

Она уже повернулась, чтобы уйти.

— Марина…

Девушка оглянулась. Рубиновый закат играл яркими красками в ее глазах, легким пламенем на нежном лице, касался лучиками красивых губ…

Я осторожно обхватил ладонью девичьи тонкие пальцы, чувствуя, как они обнимают и мои… в ответ.

— Мы еще встретимся? — Конечно, — мягко улыбнулась она. – Хочу попробовать вновь заняться бегом… Теперь буду каждый вечер, наверное, тут… А ты?

— Могу приходить к тебе сюда. Можно?

— Была бы очень рада. Ну, теперь, мне пора, наверное… Спасибо тебе за зайчонка. За все то, что сделал и для меня. И за то… что ты такой есть…

— Ну что ты… — ответил я, смутившись от ее слов и уже такого любимого мной взгляда, так приятно задевавшего за сердце. – Хочешь, мы завтра насадим цветов… Живых… На могилке у маленького. Таких, чтобы цвели там всегда…

— Я уже думала об этом, — с тихой грустью ответила Марина. – Хочу спросить у бабушки хотя бы немного… Там у дома такой большой цветник…

  — Я завтра сам спрошу у нее, – с готовностью вызвался я, так желая сделать девушке не столько приятное, сколько выразить заботу и свое внимание, которые так хотелось, чтобы почувствовала она . – Для тебя.
— Да не надо, Вань, — улыбнулась Марина. – Я сама. И не надо больше заботиться обо мне. Я более чем самостоятельная, чем ты думаешь…

— Знаю.– я опустил голову, чувствуя себя неловко. – Просто хотел помочь.

— Ты и так сделал для меня многое. Больше не надо. И не обижайся. Пойду я, Вань…

Я держал в руке ее ладонь… теплую и влажную, выпускать которую очень не хотелось… разве что совсем пойти наперекор себе и всему тому, что так этому сопротивлялось… Этому странному огню в собственном сердце, которое все мое существо, казалось, только еще начинало познавать…

— Не хочешь отпускать меня… да? – вдруг совсем тихо спросила Марина, как-то странно посмотрев мне в лицо.

— Не хочу… — тихо ответил я, не сводя с нее своего взгляда, который просто терялся в этой красивой глубине больших серых глаз.

— И мне очень не хочется… Нам надо было встретиться сегодня пораньше, наверное…

— Мне кажется, и даже этого времени для нас оказалось бы мало…

— Ты тоже так думаешь?

— Да… Как и ты.

Марина опустила глаза, снова чуть смущенно улыбнувшись.

— У тебя сейчас все хорошо? – осторожно спросил я, легонько дотрагиваясь ладонями до ее голых плеч, не таких теплых, и уже успевших впитать прохладу наступившего вечера.
— Был такой соблазн остаться в постели… – со вздохом призналась Марина. — Захотелось снова спрятаться от всего, когда ты ушел. Не хотела выходить из дома. Внутри такая пустота… Все время кажется, что от меня не осталось ничего… Все отняли. Даже собственное тело. Которое так мерзко растоптали…
— Все пройдет… Вот увидишь.

— Не знаю. Разве что только благодаря тебе…

Она подняла на меня свой взгляд. Такой блестящий от вновь нахлынувших слез, что мне даже показалось, что в нем отразилось все… Что было сейчас у нее внутри, как и то, сколько оставалось еще не рассказанной боли, которая стала переполнять и меня, начиная жечь сердце. Я чувствовал, как не замечая того, уже начинал жить ее жизнью, становился незримой ее частью, независимо от того, хотел этого или нет. Вряд ли теперь я мог иначе.

Я тебя люблю, а ты? … сколько мысленно я спрашивал у этой красивой молодой девушки, сколько признавался ей в любви… я уже не помнил. Эти чувства жили во мне с самого первого дня нашей случайной встречи, как и слова, которые еще никогда не говорил ни одной девушке в своей жизни. Я чувствовал, насколько просило, хотело этих признаний мое собственное сердце, напоминая об этом своим настойчивым стуком и взволнованным пульсом по венам… во мне, так и не набравшимся смелости, и о чем так и не решались сказать мои губы.

Сказать обо всем сейчас… и будь что будет. Более лучшего момента, как сейчас, наверное, вряд ли можно было найти… А будет ли он завтра, или когда-нибудь потом… И будет ли он вообще… Я этого не знал. Но взглянув в красивые глаза девушки снова, так и не решился.

— Пока, Вань… — с глубоким вздохом сказала Марина, развернувшись в сторону тропы, которая была уже не так хорошо видна в сгустившихся сумерках. — Давай до завтра. Так мы никогда не расстанемся.

Она оглянулась, чтобы в последний раз одарить меня легкой улыбкой… …Я долго смотрел ей в след. Смотрел, как девушка шла неспеша, опустив голову, как потом, подойдя к калитке, и повернувшись к тропе лицом, выбрала место, где наиболее полно открывался вид на озеро. Стоя, какое-то время она вглядывалась в наступившую темноту, пока ей не удалось заметить меня, все так же стоящего на берегу. Я увидел, как она, поднявшись на носочки, помахала мне рукой, прежде чем зайти в дом. Я махнул ей в ответ, и тоже, как можно выше подняв над головой обе своих руки.

Всю ночь я спал плохо. Сначала стыдливо вспоминал свою робость, болезненную мнительность от внезапно нахлынувших чувств, таких сильных и глубоких, каких, еще казалось, не разу не переживала моя собственная душа. Потом бесконечно упрекал себя в трусости перед понравившейся мне девушкой, и в такой растерянности, невесть откуда взявшейся, которая была абсолютно чуждой моему сильному и волевому характеру… Не мужчина, а испуганный ребенок… Ну уж этого сравнения в себе я точно вынести не мог.

Утром я даже не позавтракал. Верный своему вчерашнему обещанию помочь Марине с посадкой цветов, я постарался подняться как можно раньше, чтобы как самому поговорить с бабушкой Аксиньей насчет саженцев пораньше самой девушки, так и успеть приготовить все до того, как она выспится. Но по приходу меня ждало маленькое разочарование.

Две маленьких корзинки с выкопанными цветами уже стояли у калитки. Но больше всего удивило, что и сама девушка была уже на ногах. Одетая по вчерашнему, она стояла, положив ладони на старенький забор, осматривая широкие грядки бабушкиного цветника, на который выходили старые деревянные окна. Длинные черные волосы, заплетенные в красивую косу и перевязанные алой лентой, делали лицо девушки еще моложе, а стройная фигурка в красиво обтягивающей тело черной майке казалось такой юной… что теперь этой красивой девушке вряд ли можно было дать больше шестнадцати.

Чем ближе я подходил к ней, тем больше чувствовалось волнение, а каждый шаг словно отдавался внутри, то в сладко замиравшем, то вдруг начинавшем колотиться в груди собственным сердцем.

— Привет… — тихо поприветствовал я ее, тихо и неспеша подойдя сзади. Марина повернула ко мне расстроенное лицо.

— Здравствуй, — коротко ответила она, и не дожидаясь моих расспросов, начала сама. – Посмотри, что наделала бабушка… как все у себя испортила… Если бы я встала сегодня пораньше, никогда бы этого ей не позволила…

Некогда ровные грядочки с цветами были перекопаны то там, то здесь, а кое-где даже виднелись глубокие маленькие ямки, из которых добывалась рассада.

— Они заново отрастут Марин… — сказал я, стараясь хотя бы немного успокоить девушку.

— Ну да, конечно, — нервно повела маленьким голым плечом Марина. – А теперь на это посмотри…

Она молча кивнула на новую свежевыстроганную маленькую остроконечную деревянную лопаточку и новенькие маленькие грабельки, прислоненные к забору.

— У меня такое чувство, что дедушка совсем не спал… зачем делать для меня такое… Ради единственной посадки цветов… — она подняла на меня блестящие от влаги глаза. — Кто я для них… Чужая. Ко мне так никогда никто не относился… ни в детдоме… ни даже родная мать.

— Просто они тебя очень любят…

— Любят… За что?

— Разве любят только за что-то… Они у меня замечательные. Но своих детей так и не завели. Время было трудное, послевоенное. Город только строился, и дед с бабушкой зарабатывали тем, что летом пасли колхозные стада, а зимой возили смеченные стога на фермы. Однажды бабушка сильно застудилась, слегла и долго болела. Но дед ее все равно не оставил, несмотря на бездетность. Так и живут до сих пор вместе.

— Это несправедливо.

— А что в нашей жизни справедливо? Разве что совсем немногое. Но с твоим появлением здесь изменилось все. Дед как будто помолодел, стал снова ходить на охоту, а бабушка… я давно ее такой не видел. Ты словно жизнь в нее вдохнула… заменила им собственных детей, которых они так и не дождались. Здесь никто и никогда не даст тебе почувствовать себя кому-то обязанной. То, что делаем мы для тебя, это от чистого сердца. Все как в семье. Настоящей, родной и любимой.

— Мне еще не приходилось встречать таких людей как они… Но все равно мне трудно принять это, Вань… Может потому, что у меня ничего не было. Не детства, не родительской любви… Моя мать обменяла свою жизнь на бутылку. А детдом… Там каждый предоставлен всего лишь самому себе. Никому нет дела для твоих собственных чувств. Не друзей, не подруг. Только железная дисциплина. И все. Спорт я выбрала больше из-за такого одиночества. Но это не значит, что я выросла черствой. Даже наоборот.

Мы неловко помолчали.

— Пойдем, — первой прервав затянувшееся молчание и с тяжелым вздохом предложила Марина. – Пока не так жарко. Очень хочется, чтобы все саженцы прижились.

Мы так и двинулись в путь. Я с двумя маленькими корзинками в обоих руках, и Марина, с деревянной лопаткой и грабельками, и небольшим ведром.

Шли молча. Девушка казалась задумчивой, и была настолько ушедшей в себя, что мне даже казалось, что она почти не замечала ничего вокруг, кроме извилистой земляной тропинки под нашими ногами. О чем она так думала… О нашем сегодняшнем разговоре, о своем не таком уж счастливом прошлом, а может о том, о чем я мог даже не знать… Сейчас я бы дорого отдал за то, чтобы почувствовать и уловить хотя бы капельку ее мыслей… Мыслей той девушки, которую я уже так любил внутри и в собственных мечтах теперь хотел быть ближе во всем…

Пока Марина готовила землю под рассаду, я успел спуститься к озеру, и принести теплой речной воды, чтобы сразу полить саженцы. Путь был хоть и коротким, но назад оказался не таким легким. Пришлось пройти почти весь берег, с трудом вырывая ноги из вязкого прибрежного песка, а потом осторожно пробираться сквозь высокую траву и плотные заросли кустарников, чтобы не расплескать воду. Я постарался выбрать путь короче, взяв за ориентир высокий земляной холмик и худенькую фигурку молодой девушки, которая то вставала, ловко орудуя лопаточкой и маленькими граблями, то снова опускалась на колени, выравнивая свежевыкопанные маленькие ямки.

Я удивлялся, насколько ловко это у нее получалось. Быстро и с таким точным автоматизмом, почти как у обычной деревенской девушки, которая быть может занималась этим каждый день… можно было залюбоваться, какими ровными получались ячейки под посадку, с какой аккуратностью и бережно расправляли девичьи тонкие пальчики маленькие корешки цветов, прежде чем положить на уже пролитое водой место и засыпать землей.

Закопав последний цветок, Марина резко отвернулась от меня. Только теперь я увидел, что все это время она плакала. Тихо и беззвучно, стараясь незаметно для меня, иногда утирая слезы тыльной стороной ладони.

Я не сказал ей ничего. Я мог понимать, любить, но не умел утешать. Просто тихо подошел и прижал эту девушку к себе. Так крепко, словно хотел почувствовать и забрать часть ее боли, которая теперь лилась крупными слезами из ее глаз, и так нежно, чтобы услышать, как отдавалась эта скорбь в этом маленьком девичьем сердечке, тихий стук которого я смог ощутить даже через нашу кожу и легкую одежду…

— То, что случилось, уже не вернуть, Марин… — тихо обратился я к ней. – Нам всем так хочется, чтобы было все по-другому… но чаще приходится просто жить с этим…

— Разумом я это понимаю… — почти шепотом ответила мне девушка. – Но своим сердцем еще нет… Слезы сами льются. Знаю, тебе не нравится, когда я плачу. Не смогла сдержаться.

— Скоро эти цветы распустятся… и будет все так красиво… — постарался успокоить ее я, все так же прижимая к себе, и не размыкая объятий. – Только посмотри…

— Надеюсь, что и он увидит с неба это… — Марина немного отстранилась от меня, чтобы вытереть заплаканные щеки. — Как видит и его мама сейчас… Как она помнит и как все еще любит… Только простит ли за все меня… Бабушка сказала, что это многолетники. Если приживутся, то будут расти тут всегда. Даже когда меня здесь уже не будет. Когда уеду.

Последнее она произнесла с таким равнодушием и почти не глядя на меня. Мое сердце сжалось только об одной мысли об этом… и не хотел, чтобы она могла прочитать хотя бы что-то в моих глазах. Радость от встречи с тайно любимой девушкой быстро сменилась грустью, и уже с полным осознанием того, что я был ей совсем безразличен. Да, она испытывала ко мне чувство бесконечной благодарности за свое спасение, возможно, ей даже нравилось проводить со мною время… но не более того.

Перемену во мне она заметила быстро. Стала бросать короткие взгляды в мою сторону всю дорогу, по которой мы возвращались домой. А я молча смотрел на земляную тропинку, чувствуя, как больно сгорают надежды, легким пеплом разносятся мечты из той внутренней пустоты, от которой теперь можно было замерзнуть.

Марина все время пристально наблюдала за мной, как я заношу пустые корзинки на крыльцо, ставлю у забора маленькую лопатку и грабельки.

И только потом повернулся к ней, чтобы попрощаться. Я еще никогда не видел ее такой серьезной. И даже вздрогнул от такого взгляда этих любимых серых глаз, и от того, как она взяла меня за руку, нежно обняв своей ладонью мои пальцы.

— Прости меня, — тихо сказала она, не сводя с меня своего взгляда. – Брякнула не подумавши. Не знала, что тебя это настолько расстроит.

— С чего ты взяла, — стараясь казаться спокойным, и как можно равнодушнее ответил я. – Меня это не расстроило. Ни капельки.

— Перестань. – Марина опустила ресницы. – Ты не умеешь притворяться.

На девичьих щеках начал проступать румянец. И было заметно, как она начинала волноваться.

— Ты же понимаешь, что мне придется сделать это рано или поздно. Я не могу оставаться здесь вечно.

— Я знаю. – тихо ответил ей я. – Просто жаль, что мы только познакомились, и почти тут же приходится думать о расставании.

— Не накручивай себя, — тут же произнесла девушка. – Это произойдет не сегодня и не завтра. Пойми, я не могу жить так… Как принцесса, еще и за счет других.

— Тебя когда-нибудь и кто-нибудь упрекнул в этом? – вдруг начал тоже волноваться и я. – Сказал хоть слово?

— Нет. – Марина покачала головой. – Никогда.

— Никто этого не хочет. Не дед с бабушкой. И не Анна.

— А ты? – вдруг тихо спросила она, подняв на меня свой взгляд, такой влажный, что солнце отразилось серебром на длинных ресницах. – А ты…

— И я… Очень не хочу.

…Она смотрела на мои губы, как будто что-то ждала… а ее дыхание казалось таким неспокойным, что ощущалось даже на расстоянии…

Я понял это даже позднее, чем откликнулось на все мое собственное сердце, которое просто замерло от чего-то сладкого и взволнованного …

Мои руки уже готовы были обнять девушку за голые плечи, и казалось, не хватило нескольких секунд, нескольких мгновений до той реальности, о которой раньше не смел даже мечтать… чтобы почувствовать вкус этих, уже настолько уже желанных девичьих губ, и на чуть-чуть попробовать стать одним целым с теплотой их дыхания, одним с теплом этого тела…

Но Марина сразу же заметила мою глупую растерянность. И ей стало неловко.

— До завтра. – тихо произнесла девушка, больше не взглянув на меня.

Она уже почти повернулась, чтобы закрыть калитку и зайти в дом, но я успел поймать ее за руку. — Марина… — начал было я, но девушка почти тут же прервала меня, даже не дослушав.

— Пойду я, Вань…

— Так скоро? – я уже почти забыл о том, что сам так же совсем недавно собирался уходить.

— Мне нужно прибраться в цветнике, — опустив ресницы, ответила Марина. – Да и бабушка… Решила затеять большую уборку дома. Нужно сделать столько всего, что сегодня у меня вряд ли найдется времени, чтобы просто погулять. И даже вечером.

— Я буду ждать тебя на берегу… Завтра…

Последнее я проговорил ей почти во след… Но она даже не оглянулась… Открыла дверь и зашла так поспешно, словно чего-то боялась… Меня… Или себя… А может того, что начинало между нами возникать, и уже так явственно стало проступать в наших отношениях, наших словах, взглядах… и чего, казалось, мы оба боялись, и о чем пока так старались молчать.