Глава 5
Аким был педиком, но не был пидором. Он был хорошим парнем и меня совсем не смущало проживание с ним. Живу с педиком. Живу с гомосексуалистом. Живу с тем, кто долбится в задницу, сосёт члены, ХВАТИТ ОБ ЭТОМ.
На самом деле я задумывался, порой, о том, какая странная у нас дружба, но только по накуре.
Аким был хорошим парнем и так же, как я, пытался прокормить себя всеми допустимыми способами. Работал в Маке, раздавал листовки, подрабатывал в «дикорастущей» компании менеджером по продажам, заманивал туристов попить чаю в недавно открывшуюся шарашку – в общем, прошел все круги ада нищего грешника моего поколения.
Сейчас он уже три месяца работал вебкам моделью и, порой, зарабатывал неплохие деньги. А порой – гроши или совсем ничего. Такая вот работа.
По тридцать часов в неделю он сидел перед веб-камерой в комнате без окон и транслировался на Штаты, Европу и парочку более-менее адекватных азиатских стран.
Работа заключалась в том, чтобы трясти задницей или ёрзать по кожаному диванчику своим худым сексуальным (ну, если бы я был педиком…) телом в надежде, что кто-нибудь из иностранцев, соблазнённый русским мальчиком, скинет ему донат в пару баксов.
Пиком карьерного мастерства было заманить виртуального клиента в закрытую трансляцию, именуемую приват-комнатой. Там все предрассудки были сброшены и модель делала то, о чём попросит клиент – от простой мастурбации до анальных игрушек и бог знает ещё чего.
За подобные труды мальчик получал от двух до пяти долларов в минуту – неплохие деньги за то, что многие делают бесплатно.
Работа ему нравилась, но в последнее время клиенты приносили всё меньше доната; Аким начинал загоняться; желание работать постепенно сходило на нет. У менеджеров по продажам это называется эмоциональным выгоранием.
— Это просто ужасно, — рассказывал он. — Сидеть вот так часами напротив компьютера, ожидая что какой-нибудь… старый извращенец (я усмехнулся, когда он употребил в речи именно это слово) не обратит, наконец, на тебя внимание, чтобы… подрочить на тебя. Знаешь, я делаю всё, что советуют мне опытные ребята. Я готов на всё, мне нравится это, но… Порой я просто могу сидеть всю смену и не получить ни цента. Ни токена (их извращенская валюта). Ни черта! Это раздражает меня, делает нервозным. В последнее время количество посетителей на моей странице упало с сотни до двадцати-тридцати. Они почти ничего не пишут в чатах – я, будто, перестал быть им нужен.
Аким был симпатичным парнем. Нет, конечно, мы были просто друзьями, меня на сто процентов отталкивала тема анального секса, даже с девушками, да и сама конституция мужского тела никогда не пробуждала во мне сексуального желания.
Однако мальчики частенько заглядывали к нам в жилище. Конечно, приходили они не за тем, чтобы поболтать со мной, хотя, полагаю, им я также нравился.
На самом деле мне было плевать на личную жизнь Акима, но иногда, после плотно забитого косяка, который мы выкуривали с ним на пару, сидя на балконе нашей уютно-тесной студии, разговор как-то сам собой сходил на сексуальную тему. И мне, вдруг, становилось безумно интересно слушать истории о его эротических приключениях
Разные истории.
О том, как он устал перед каждым свиданием опорожнять свой кишечник на случай, если дело дойдёт до секса. О том, какой болезненной может быть хорошая порка в задницу. О том, как он ненавидел большие члены и не понимал, почему даже гомосексуальные парни так гордились своими размерами, разрывая ему очко.
О том, какими эгоистичными уродами могут быть активы, сначала затаскивая тебя в постель лживыми обещаниями и сладкими поцелуями, а затем, закидывая в чёрный список во всех соцсетях и не отвечая на телефонные звонки так, будто между вами ничего и не было.
О том, какими токсичными могут быть пассивные мальчики по отношению к конкурентам в борьбе за привлекательного актива. Оно и понятно, ведь в стране, где найти себе мальчика сложнее, чем черепно-мозговую травму, приличными связями не разбрасываются, и за своё счастье приходилось бороться.
Он частенько изливал мне душу, и я внимательно его слушал. Затем – изливал свою, и он также внимательно слушал, хоть ничего путного посоветовать и не мог.
На самом деле после забористой накурки мы могли обсуждать всё, что угодно и эта общительность, что просыпалась в нас, была одной из причин, по которой нам так нравилось курить друг с другом.
Но как только трава на некоторое время исчезла из нашей жизни, разговоры перестали вязаться и стали ограничиваться парой фраз просто из вежливости.
Мы больше не заводили речь о политике или интересных новостях из соцсетей, перестали смеяться над смешными видео и показывать их друг другу. Мне стало казаться, что трава была единственным скрепляющим материалом в нашей дружбе и теперь мы, вдруг, стали совершенно чужими друг для друга. Более того, мы стали чужими даже для самих себя.
Я смотрел на своё отражение в зеркале и не мог понять, что я за существо.
Изменился ли я за прошедшие годы?
Стал ли более опытным? Узнал что-то новое?
Прожил ли я эти годы после выпускного с пользой?
Получил какую-нибудь профессию? Заработал сколько-нибудь лишних денег, чтобы иметь финансовую подушку, как планировал ещё в выпускном классе? Могу ли я позволить себе время для занятий любимым делом в этой жизни? Есть ли у меня, блять, любимое дело?!
Я не мог ответить ни на один из этих вопросов – это заставляло меня сжиматься и в физическом смысле: втягивать голову в шею, сутулиться, опускать плечи, слабо сжимать руки в кулаки и стискивать челюсти, шевеля скулами на тощем лице.
Мне не хотелось связывать свои жизненные неудачи и комплексы с этой маниакальной привязанностью к наркотикам (ХВАТИТ, ХВАТИТ, БЛЯТЬ, ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЭТО СЛОВО). Но порой разумная половина давала о себе знать. Хотя, половиной она была годами ранее, а теперь осталась от неё лишь неприлично малая часть.
Откуда-то из затылочной части моего черепа, пробиваясь сквозь армию искалеченных извилин, будто солдат по грязи проползая по густому серому веществу моего мозга, разумная мысль выныривала на поверхность моего разума.
Нужно бросить курить траву.
Нужно навсегда бросить курить траву. Бросить курить траву и попробовать решить все свои проблемы, некоторые из которых тянутся уже слишком долго.
Проблемы с реализацией творчества, с карьерой и работой, которая мне совсем не нравится, проблемы с девушками, проблемы с окружением и жизненными целями и мечтами, проблемы с ЖЕЛАНИЕМ ДЕЛАТЬ ЧТО-НИБУДЬ КРОМЕ ПОСТОЯННОГО НАКУРИВАНИЯ В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, И ЕСЛИ ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ПОПРОБУЕШЬ СОСЧИТАТЬ ВСЁ ТО ВРЕМЯ, ЧТО ПРОСРАЛ НА ЭТУ ДРЯНЬ, ТЕБЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ (ОЧЕНЬ!!!) БОЛЬНО И СТЫДНО…
Разумная мысль погибала каждый раз, не успевая выдернуть чеку из гранаты, чтобы пробудить мой мозг священным огнём. Разумная мысль каждый раз тонула в волнах дурмана. И так случалось.
Каждый.
Божий.
Раз.
Глава 6
После нашего похода всё снова встало на свои места. Я снова был дружелюбным парнем. Перестал нарываться на конфликты с боссом. Напрягаться из-за жизненных проблем и своего неспортивного тела. Из-за спортивного тела окружающих. Из-за того, что у меня уже давно не было девушки и того, что я занимаюсь не своим делом, которое даже не способно гарантировать мне полную уверенность в завтрашнем дне.
Теперь всё было хорошо. На самом деле мои проблемы не шли ни в какое сравнение с тем спокойствием, какое гарантировал мне двухграммовый (ну, уже чуть меньше) камень гашиша в коробке из-под электронной книги.
Той электронной книги, к которой я не прикасался уже полгода, потому как мой мозг категорически отказывался читать что-либо больше статьи в каком-нибудь телеграмм-канале.
Но мне было наплевать. На всё наплевать. Примерно с четырех часов вечера во мне просыпалось неистовое желание покурить. В пять, за час до завершения рабочего дня я начинал постепенно визуализировать этот камень в своём сознании.
Я шёл быстро, бегом спускался и поднимался по эскалатору в метро; по пути с работы всё, что можно было делать быстрее, я делал быстрее.
Если бы можно было помогать поезду в метро ножками – я бы неплохо подкачал икроножные.
Гашиш тянулся, как вечность – две недели. Иногда я накуривал Акима. Когда приходил Сэм – я никогда не отказывал и ему. Чёрт, его было очень много. Я был рад, что это не трава, ведь трава кончается в течение пары дней.
Я был рад до последнего денёчка с леди Гаш. Был рад, кладя в коробку из-под электронной книги остаток, размером с ноготь, хоть в глубине души (если она ещё оставалась) понимал, что этого хватит только на завтра.
А потом я перестану курить.
Да.
Перестану курить, потому что пообещал себе больше никогда не ходить за кладом, а барыгу я к тому времени так и не подыскал. Да и когда мне было искать, после работы я, ведь, всегда был обдолбанным. Да и как искать – это ж не тату-мастер с «Авито».
Докурив последний ноготь леди Гаш, я лёг спать с по-прежнему спокойной душой. Проснувшись утром, пошёл на работу и по-прежнему чувствовал себя в приподнятом настроении.
Всё хорошо. Конечно, неплохо было бы навернуть пару плюх перед тяжёлым рабочим днём, но и так неплохо.
Начинаю новую жизнь, мазафака, ага!
Пообещал себе и сдержу слово. В конце концов, это же не героин, господи боже, какого чёрта я буду становиться рабом этого дерьма?
Довольно!
Поход за кладом был неплохим приключением, которое можно рассказывать в узком кругу, как весёлую историю, но больше я НИКОГДА не окажусь в подобной ситуации.
Но за две недели я отвык от этого всепоглощающего чувства пустоты, которое наваливалось теперь на меня с новой силой. Акима не было дома. И это было хорошо, потому что у меня было время, чтобы попробовать написать что-нибудь достойное.
Первая страница – всегда самая тяжелая. Папа говорил, что нужно просто начать. Написать двести слов, и тогда дело пойдёт, как по маслу. Не то, чтобы у меня был сюжет. Или персонажи. Или, вообще, что-либо в моей ебаной голове кроме мысли о леди Гаш.
Я хотел покурить гашиш.
А потом, возможно, сесть и попробовать написать что-нибудь. Хотя кого я, блять, обманывал – это полная херня, просто полная херня.
В школе я ещё был способен написать неплохой рассказ или даже повесть. Я писал стихотворения в честь праздников по просьбе учителя. Я был довольно талантливым парнем, но теперь совершенно не ощущал себя таковым. В моей голове, будто разорвалась граната бездарности.
Я просто не мог войти в нужное состояние.
Ничего. Попробуй позже. Подумай над идеей, вспомни, что гениального приходило тебе в голову по накурке.
Включил сериал, новый сезон «Настоящего детектива» — не мог сконцентрироваться на том, что происходит на экране. Я думал о том, реально ли мне найти способ накуриться сегодня?
Совсем немного. Я так устал на работе. И совершенно не хотел делать ничего, что было связано с трезвостью. Я хотел залипать с сигаретой меж пальцев, сидя за нашим любимым обеденным столом – вот, чего я хотел.
Это была моя сраная пирамида сраного Маслоу. И даже не пирамида, а просто одна точка. Одна маленькая точка гашиша, которая привела бы мои мозги в порядок.
Возможно, в коробке есть что-нибудь для меня. Коробка-коробка-коробка. Бля. Там пара крошек, которые даже не вышло слепить в одну плюшку. Ничего не выйдет. Остаётся лишь смириться. Сегодня ничего не выйдет.
А завтра?
Завтра ты просто не будешь курить, идиот. Как и в другие дни – ты, ведь, обещал себе, ну.
Обещал, стоя на десятиградусном морозе посреди этих деревянных покосившихся домов, оглядываясь на тот зловещий лесок, из которого вы трое чудом выбрались тогда глубокой ночью.
Ты обещал! Обещал.
Глава 7
Нужно признать, что я хотя бы попытался.
Скачал аудиокнигу (АУДИОКНИГУ, блять!) о том, как развить силу воли. Меня хватило на сорок минут. Интересно. Да. Интересно, надо попробовать продолжить изучать этот вопрос.
Ключевое слово – «попробовать».
Когда-то давно кто-то сказал мне, что начать дело – это половина дела. И мне засело это в голову так, что я стал считать себя большим молодцом просто за то, что начал. Я хотя бы, блин, начал! О, пиздец какой труд.
Молодец. Ты попытался.
В конце концов, ты попытался завязать с этим дерьмом, а теперь…
Так, СЛУШАЙ, ТЫ! Да, ТЫ, в зеркале! Если ТЫ снова СОРВЁШЬСЯ и пойдёшь рыскать по всяким там ПОДЪЕЗДАМ в поисках КЛАДА, рискуя своей ЖОПОЙ и жертвуя своими НЕМНОГОЧИСЛЕННЫМИ жизненными и финансовыми ресурсами в пользу своей ЗАВИСИМОСТИ – то окажешься просто КОНЧЕНЫМ МУДАКОМ в моих глазах, ПОНЯЛ? Я буду считать тебя КОНЧЕНЫМ СЛАБОВОЛЬНЫМ МУДАКОМ, который не способен НИ НА ЧТО в этой жизни!
ПЕРЕСТАНУ УВАЖАТЬ ТЕБЯ! Ты и в самом деле ТРЯПКА и ТОРЧОК или же ты МУЖЧИНА, который способен ВЗЯТЬ СЕБЯ В РУКИ и ПРИВЕСТИ, наконец, свою жизнь. В ПОРЯДОК?! Выбор за тобой. ЗАПОМНИ ЭТО, выбор всегда за тобой, и сейчас он очевиден. И ты знаешь, как нужно поступить; не прикидывайся брошенным котёнком. Ты прекрасно различаешь цвета, и знаешь, что ТЕБЕ НЕ НУЖНО ДЕЛАТЬ ТОГО, О ЧЁМ СЕЙЧАС ДУМАЕШЬ!
Теперь это стало совершенно очевидно: отсутствие шмали и её наличие определяли моё состояние, взгляды на мир, отношение к окружающим, своей работе, да и к самому себе, в конце концов!
Ничто не доставляло мне радости, когда я оставался без моей дымящей конфеты. А любая мелочь, на которую в обычные (ну, знаете, «обычные») дни я не потратил бы ни килоджоуля своей энергии, обращалась для меня теперь в очередной нож, входящий в мой кровоточащий мозг.
Я просто должен взять себя под собственный контроль. Многое бы я отдал, чтобы кто-нибудь запер меня на этой хате, три раза в день принося еду. Я бы с радостью отдал свою жизнь кому-то в руки, только без сексуального насилия. Пусть этот кто-то стегал бы меня током за каждую мысль о том, чтобы накуриться.
Я хочу этого, потому что мне начинает казаться, что моя воля теперь не то, что утратила твёрдость. Она утратила даже вязкость. Превратилась в сраную жидкость с плотностью меньше, чем у воды.
Боже, неужели я и в самом деле не могу ничего с собой поделать? Я достаточно молод. Фундамент моей жизни только-только заложен, и над землёй стали появляться первые ряди кирпичей. Уродливых полых кирпичей, смазанных дешманским бетоном.
Вот что нужно сделать — заменить стройматериалы: записаться в спортзал, попробовать найти работу по душе и купить себе, блять, какую-нибудь книгу.
Нужно читать, читать что-то развивающее; нужно ПОПРОБОВАТЬ НАПИСАТЬ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ СВЯЗНОЕ!
Подобные мысли дали мне поддержку на следующие двое суток. Ну как поддержку… Да, поддержку, блин. Снова и снова я сопротивлялся искушениям. Был уныл, грустен, но продолжал держаться. Эта сука леди Гаш меня не сломает, нет.
Плевать, что мой и без того серый район с дымящими башнями заводов на горизонте и угрюмо нависающими башнями над головой в такие дни, как эти, становился просто невыносимым.
Я выдержу это.
По правде сказать, я хотел выпилиться. Да. Хотел помереть, и с каждой подобной мыслью и попыткой отогнать её идея самоубийства становилась более осмысленной.
Мне стоило начать бояться.
Леди Гаш – я так тосковал по ней. Просто сходил с ума.
Я засыпал, и она приходила. Доставала эту дырявую бутылку из-под раковины и протягивала её мне.
«Малыш, давай, малыш» — говорила эта сука. Малыш – так она меня называла. А я и в самом деле чувствовал себя малышом перед ней. Таким беззащитным и открытым. Она садилась ко мне на колени, и её поцелуй наполнял красками чёрно-белый сон.
Хозяйка нашей студии позвонила, чтобы напомнить о коммунальных платежах. Квитанции лежали в почтовом ящике. Боже, что это за цифры? Мы двадцатиметровую студию отапливаем или сраный Букингемский дворец? Шесть тысяч дести с хуем рублей. Зашибись.
Я пробовал узнавать о том, можно ли отключать это сраное отопление на те двенадцать часов, которых нас с Акимом не бывает дома, и выяснилось, что нет!
Я должен платить за тепло даже тогда, когда им не пользуюсь. Очередная несправедливость взрослой жизни – не самая большая, но и не такая уж и маленькая. Я сокрушался. Сокрушался каждый раз, когда доставал эти счета из нашего почтового ящика. Чувствовал себя старушкой и от этого сокрушался ещё больше.
Вместе со счетами в ящике лежали:
брошюра местного супермаркета со скидками (подгнившие помидоры они продавали с великодушной пятипроцентной скидкой, настоятельно рекомендуя приобрести их, пока они не стали выглядеть ещё хуже);
предложение о подключении интернета (на случай, если вы совсем дебил и вам для этого потребуется бумажка);
и голубой буклет от протестантской церкви.
«СЛОВО БОЖЬЕ»
«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал сына своего и бла-бла, мы все слышали это уже сотню раз, и даже долбаный сатанист выучил эту цитату»
Поднимаясь в лифте, я осмотрел буклет. Но не потому, что Иисус уже проникал в моё сердце, а потому что интернет был от Билайн, счета вызывали депрессию, а брошюра супермаркета – голод.
Буклет был меньшим из зол.
«Знали ли вы, что Иисус умер за ваши грехи ещё до вашего рождения?
Многие события 21-го века (забавно, что «21» было написано не римскими цифрами) указывают на приближение конца нашего мира. Катаклизмы, войны и разрушения были описаны в Библии ещё две тысячи лет назад. Иисус посылает нам знаки каждый день, но многие их не замечают.
Наркотики, алкоголь и секс заполнили наш мир, простирая дорогу в ад незнающей молодёжи. Настало время открыть глаза и увидеть единственно верную дорогу – дорогу к Богу, к его царству и вечной благодати Христа.
Иисус Христос, наш Бог, Твердыня и Спаситель, а также его ученики будут ждать вас на проспекте» кого-то там и в жопу это дерьмо я даже не собираюсь читать дальше, потому что уже пришёл домой.
Я бросаю буклет на тумбочку в прихожей и возвращаюсь в реальный серый мир, стены которого сужаются прямо пропорционально моему желанию накуриться.
Меня заебало приходить домой и видеть тупую морду своего сраного СОСЕДА-ПИДОРАСА, я НЕНАВИЖУ себя и НЕНАВИЖУ его и НЕНАВИЖУ эту сраную конуру на отшибе города! И сейчас, в эту секунду, вечером какого-то там февральского четверга я не вижу никакого, БЛЯТЬ, СМЫСЛА СМОТРЕТЬ НА ЭТОТ МИР ТРЕЗВЫМИ ГЛАЗАМИ!
Половина одиннадцатого. Сука. Сука-сука-сука. Я ненавидел этот район. Один круглосуточный магазин, и тот не продает алкоголь после десяти.
Ненавижу своё сраное правительство за этот закон. Что это, вообще, такое? В смысле, я, блять, не могу купить сраную бутылку пива после десяти часов сраного, БЛЯТЬ, ВЕЧЕРА?
Господи, это невыносимо. Я сижу с полуприкрытыми глазами, разглядывая какого-то политического блоггера. Даже не вслушиваюсь в то, что он там бормочет про запрет абортов – всё равно я ещё не трахался в этом году.
Благодарю вселенную хотя бы за то, что Аким работает в ночную смену и я буду спать в одиночестве. Смогу нормально подрочить. С такими мыслями испытываю к себе ещё больше жалости и отвращения…
Уведомление Вконтакте заставляет меня приободриться. В кой-то-веки кто-то решил обратить на меня внимание. Последние работающие клетки моего мозга ликуют.
Сообщение из рабочей беседы. Блин. Я так и знал. Последние три недели все сообщения приходят только из рабочей беседы.
Я не хочу читать, но первая строка ещё непрочитанного уведомления гласит: «ВАЖНО! СРОЧНАЯ НОВОСТЬ».
Наш офис сгорел к чёртовому дедушке?
Не-а. Чудная новость! Ещё один работник покинул наши ряды, а это значит, что его рабочую нагрузку придётся разделить между остальными.
А это значит, что количество выходных в предстоящем месяце уменьшается. А, может, уменьшится и в следующем. А, может, они, вообще, не будут искать нового сотрудника, потому что их, наверное, и в самом деле заколебало искать кого-то, кто окажется настолько отчаянным человеком, чтобы согласиться прозябать по пятьдесят часов в неделю за их нищенскую ЗП.
Почему новость чудная? Цитата: «все дополнительные смены будут оплачиваться в соответствии с тарифами! Есть возможность подзаработать лишние несколько тысяч»
Мудаки. Просто мудаки. Ненавижу их. Они имеют в виду, что пять тысяч – это лучше, чем пять выходных. Такое ощущение, что они издеваются. Я не могу уволиться, потому что тогда мне пиздец. Чувствую себя рабом. Давайте, ребят, конечно! Задрочите меня до смерти.
Иногда мне кажется, что, если я сдохну на работе, они под шумок запишут на меня четырнадцать смен подряд до тех пор, пока я не начну вонять.
Я устал. Завтра мне снова идти туда. В этот сраный офис. К этим сраным мудакам. А послезавтра, как выясняется, тоже. Я не могу работать без гашиша. Мне нужна леди Гаш!
А потому – я пишу Сэму.
«Яу, бро. Снова нужна твоя помощь. Не хочешь посодействовать мне в одном вопросе, ну не просто так, конечно)))»
Его ответ абсолютно ожидаем, но от того не менее приятен:
«Конечно, мужик, но только завтра»
«Оф кос, — отвечаю я, — ночью мы этого делать больше не будем».
Да.
ДА! (нет…)
И плевать на то, что я планировал завязать. Теперь уже плевать. Пять сраных смен сверху. Мне нужна леди Гаш, чтобы снимать напряжение.
Однозначно, сейчас не лучшее время, чтобы так кардинально менять свою жизнь. Возможно, чуть позже. В следующем месяце? Март. Весна. Всё расцветает. Такое время по мне.
И это будет отличное начало новой жизни.
Я совершенно не хотел спать. Ни в полночь. Ни в час. Ни в три часа, когда я, наконец, заставил себя оторвать взгляд от бесконечной вереницы роликов на youtube, выключить компьютер и положить голову на подушку. Мысли не успокаивались. Веки не тяжелели. Глаза не слипались.
Я был напряжён и за час уже три раза посетил туалет. Каждый раз уговаривал себя не смотреть на часы, но каждый раз нажимал на кнопку блокировки смартфона и щурил полные ужаса глаза.
Сначала 3:20. Затем 3:50. Наконец, роковые 4:20 окончательно убедили меня в том, что со сном этой ночью отношения не задались. Пожалуй, нужно было лечь спать раньше или смотреть меньше роликов.
Хотя, на самом деле мне было известно на сто процентов, в чём заключалась причина бессонницы – отсутствие привычного снотворного с ядовито-сладким запахом.
Я слишком долго засыпал обдолбанным. Теперь же мой мозг – вот уже третьи сутки — просто не мог поверить в то, что его снова оставили без вкусняшки.
Ему совсем не нравились подобные игры. Ему было наплевать на то, как будет протекать мой завтрашний рабочий день или на то, проснусь ли я, вообще, этим утром.
В шестом часу утра я докуривал вторую сигарету подряд, когда услышал входящий в замочную скважину ключ. Почему-то мне совсем не захотелось видеть Акима в тот момент.
Он вернулся с ночной смены и сейчас пристанет с расспросами. Или начнёт грузить своими проблемами. В любом случае, так как меня всё бесило, я не захотел разговаривать с ним этим грубым обидным тоном, как это, обычно, случалось в подобные моменты.
Он с кем-то говорит по телефону. В полшестого, блять… И ещё так громко, что если бы я спал, то непременно проснулся бы.
— Я просто… просто я не хочу, чтобы ты думал, будто я навязываюсь и…
…всё такое, в духе какого-то довольно унизительного для него разговора. Я предположил, что он говорит с Сэмом или ещё каким-то своим мальчиком.
Мне совершенно не хотелось слушать эти пиздострадания; я лежал, накрывшись одеялом с головой и пытался-не-слушать.
— Я понимаю… Да, я понимаю, — Аким заговорил шёпотом, пройдя из коридора в нашу кухонную комнато-спальню. — Просто я хотел бы увидеться с тобой. Вот и всё. Не знаю, если я обидел тебя… Я понимаю. Понимаю, конечно, у меня и самого своя жизнь, просто… Мы не виделись уже неделю. Я понял. Понял, ладно. Давай созвонимся завтра, ладно.
Наконец-то, блять! Думал, это уже никогда не кончится. Когда Аким заткнулся, моё напряжение стало сходить на нет, но вернулось к прежней отметке, когда он тихо окликнул меня.
Я молчу. Я сплю.
Я сплю, иди нахуй, я сплю.
— Спишь?
Я слышу его шаги, которые становятся ближе к кровати. Крепко зажмуриваюсь. Через несколько секунд вздрагиваю, когда его рука ложится на моё плечо. Разворачиваюсь к нему.
— Бро, есть покурить?
Иди в жопу, Акимка, иди в жопу, иди в жопу, отъебись, тупой мудак, гори в аду!!!
Я смотрю на его измученное лицо, желая сказать что-то язвительное, подбирая особо обидные слова, но затем говорю:
— Прости, бро, но ничего нет.
Глава 8
Конечно, мы встретились с Сэмом следующим вечером. И он был совсем не против покурить. Он любил курить не меньше меня, правда денег у него снова не было.
Я был уверен, что он просто не хочет тратиться, завидев на горизонте бесхребетного торчка, вроде меня, который и так заплатит всю цену.
Клад лежал в подъезде. Это смущало меня до последнего момента. Уверяю вас, если увидите торчков, ищущих закладку, не пяльтесь на них – они очень напряжены, им сейчас крайне нелегко.
Но им просто нужно забрать это дерьмо. Не прогоняйте их, не зовите копов. Они не причинят вреда, не сожгут ваш дом и ускачут, аки дикая лань, как только заберут ту мелочь, за которой пришли.
Звучит так трогательно. Но каждый раз, идя за кладом, мне казалось, будто я белый в ниггерском квартале. Убийца из картеля в поселении амишей. Грешник в раю.
Просто не в своей тарелке. Кажется, что палишься одним своим видом. Стоишь тут у подъезда; прозваниваешь квартиры в домофон; говоришь, что доставка почты, но никакой на хрен почты у тебя нет.
Из-за каждого угла может выглянуть легавый. Ты это понимаешь. Ты оголён, как зубной нерв, и каждый шорох или силуэт становится триггером.
Конечно, Сэм успокаивал меня, как мог, но даже его красноречия не хватало на моё больное воображение.
Я шёл за кладом, чтобы, наконец, обдолбаться; шёл к моей леди Гаш, вырисовывая в голове картинки того, как копы сажают нас на бутылку или присоединяют электроды к нашим яйцам, приказывая сознаться в организации наркомафии.
От Сэма наслушался такого, что волосы на заднице дыбом вставали. Но шёл, всё равно шёл, поганец.
Сэм, конечно, был хорошим парнем, но я понимал, что попадись мы в лапы к синим – он сдаст меня, расскажет про меня небылиц, лишь бы спасти свой гейский зад.
Как бы хорошо он себя со мной не вёл – я, блин, не мог отделаться от мысли, что где-то здесь меня ожидает ловушка.
Но могу сказать – этот ублюдок знал своё дело и уходить без клада не собирался. В этот раз тот был в лифте. Ай, блин, тупая сука-мамаша с пакетами продуктов зашла вместе с нами. Мы нажимаем на пятый. Она нажимает на пятый.
Скотина. Просто скотина.
Мы выходим вместе с ней и слегка отстаем. Типа, идём домой, но просто ждём, чтобы домой зашла она. Молюсь, чтобы не докопалась до нас.
А баба ещё так оглядывается, будто ждёт, что мы её палкой по голове ёбнем и изнасилуем. Ага. Прям все её триста кг возьмём и на двоих растрахаем. И пакеты её с колбасой и блоком дешманских сигарет заберём.
Мы останавливаемся у дальней двери другого конца коридора и, типа, ищем ключи, что-то там шурудим, хлопаем себя по карманам: ага, ключики потерялись, так-так-так, где же они у нас есть, а?
Господи, мы выглядим так палевно, я почти уверен в этом.
Дверь захлопывается, и мы возвращаемся к лифту.
Сука, да ну нахуй. Школьник с велосипедом. Пропускаем его вперёд, а сами остаёмся ждать.
С третьей попытки у нас получается уединиться.
Меня потряхивает. Сэм разворачивается к зеркалу, встаёт на цыпочки и начинает шурудить руками вверху. Клад за зеркалом.
Я молюсь, чтобы у него всё получилось, но понимаю, что Бог, возможно, хуёво отнесётся к таким моим просьбам. Блин, как же мы беззащитны, мы так беззащитны в этот момент.
И что-то подсказывает мне, что жизнь может оказаться достаточно комедийной, чтоб именно в этот момент домой возвращался какой-нибудь полкан со звёздами на плечах больше, чем очко у моего напарника.
Если двери откроются, и кто-то спалит нас – сделаю вид, что не знаю Сэма. Да, я просто с двадцать отъебисятой квартиры, иду в библиотеку, а этот парень вошёл в лифт вместе со мной и начал мутить что-то подозрительное – вообще, похож на насильника. Хотя, скорее всего, в таком случае этот педик утянет меня с собой на дно…
Сэм развернулся и тихо сообщил о находке, когда мы проезжали второй этаж. Двери остановились, и вошла старушка с собакой. Ай, собака, блин, собака, ай!
Собаки никогда не нравились мне. Все тащились по собакам, а я боялся их до усрачки, особенно таких вот волкодавов.
Что-то из детства, наверное.
Да и вообще никогда не понимал, зачем заводить домашнее животное, которое, исходя из своих размеров и конституции тела, способно дать тебе пизды.
А эта собака, бля – просто семьдесят процентов от старушки. А нам доходила до пупков. Долбаная овчарка.
Старушка одёргивает её, мол, сидеть, Баря, а собака так и норовит в меня высморкаться.
Блин, а что, если это отставная полицейская собака, которая не потеряла бдительности даже после завершения карьеры. Сейчас учует привычный запах дерьма и поднимет шум. А эта бабка…
Ну, нет, хватит загоняться. Обычная старушка и обычная овчарка. Иногда твои загоны доходят до абсурда. Сейчас бабка ксиву достанет и повяжет обоих одним секретным захватом ГРУ, ага.
Со второго на первый мы, казалось, ехали сраную вечность. Двери лифта распахнулись и мы, стараясь, сохранять спокойствие, нарочито медленно, пропустив старушку с овчаркой, вышли на улицу.
Свежий воздух ещё никогда не был таким свежим, как после лифта с этой обоссанной собакой.
Глава 9
Развитие персонажа – то, что интересует зрителя больше всего в любой истории. Зритель наблюдает путь героя от осиротевшего мальчика до великого воина; от мелкого гангстера до главы картеля; от молодого предпринимателя до миллиардера; от младшего кассира в Маке до старшего кассира в Маке.
Основной отличительной способностью человека является, пожалуй, именно тяга к развитию. Вышедшие из Африки полуобезьяны покорили снежные вершины и скалистые горы.
Так вот. В жопу такие стереотипы, когда герой истории – торчок. Он мудак. Сидит на хате и че-то там курит без остановки. Просыпается и курит. Перед едой тоже курит, потому как так кушать вкуснее.
Курит, жрёт, курит, жрёт, дрочит, спит, курит, жрёт, спит и дрочит. Идёт купить ещё.
Once again. Once again. Oncefuckingagain!
Камень из подъезда пронёсся, как вспышка, потому как я ушёл в отпуск. А, да. На место уволившегося подлеца нашли какого-то чмошника с линзами толще моего члена, а следующим на очереди в отпуск был я.
Так что, возможно, я зря так сокрушался из-за повышенной нагрузки и сорвался тогда, но теперь… чёрт возьми, у меня был отпуск и, ну, вы понимаете, да, вы же понимаете.
Короче, мне выплатили положенные отпускные, а остальным сказали, что нагрузка за ещё одного ублюдка теперь также ложится на их плечи.
Две недели, которые я в здравом уме и рассудке решил въебать на то, чтобы пойти во все тяжкие с моей леди Гаш.
Вот он я. Сижу за нашим маленьким обеденным столиком на маленьком стуле. Такой маленький ссутулившийся мальчик с огромными мешками под глазами.
Мешки жуткие, да. Я опять не спал всю ночь, залипая на видео с теориями заговора. Опять проснулся в три часа дня.
Дни летят очень быстро, когда ты просыпаешься после обеда. Но ещё быстрее летят они, когда ты пребываешь обдолбанным в гавно девяноста пять процентов своего бодрствования.
Отпуск неминуемо приближался к концу. Леди Гаш неминуемо покидала меня. Мне нужен был новый крестовый поход.
Мусор вокруг меня увеличивался в геометрической прогрессии. Аким пытался заставлять меня прибираться хотя бы раз в пару дней. Я пытался прибираться; правда, пытался. Хватало меня, максимум, минут на пятнадцать, после чего я обессиленно падал на кровать.
Все эти бутылки из-под 7Up, картонные тарелки из-под пицц и пластиковые контейнеры с протухшими остатками салатов (после 20:30 скидка на всю готовую продукцию и выпечку – 30%), эти пакеты из KFC (только сегодня – два BigBabyBurger по цене одного, но по двойной цене – вроде, нормальная тема, надо брать).
Аким пытался мыть пол и всё такое. Но и сам часто предпочитал уборке общение с восхитительной леди Гаш.
А потому, наша квартира, так или иначе, вне зависимости от количества потребляемой еды, представляла собой мини-помойку. Постель не менялась уже три недели и пятна от кетчупа походили на кровь так, будто один из нас лишил другого девственности прошлой ночью.
Лично мне было плевать. Я был счастлив. Главное – не позволять себе думать о себе в серьёзном русле. Серьёзные разговоры в этом доме были запрещены. Если начинаешь по-настоящему задумываться о себе по накуре – становится грустно, ты уже не можешь остановиться, подавленное настроение вырастает, как снежный ком (если бы снежинки были нерешёнными психологическими проблемами) и вот через десять минут ты уже – что бы вы думали – хочешь повиснуть на петле.
Хотя, в этом случае я скорее выбрал бы лезвие и горячую ванну. Говорят, что при повешении человек может надуть полные штаны.
— По-моему, — говорит Аким, — это даже не предположение. Такое случается всегда. Мой дядя.
— Дядя?
Аким рассказывает о том, что дядя повесился в их ванне, когда ему было четыре или пять. Взял заём в долларах, и когда тот подрос — не смог вернуть деньги, сломавшись под тяжестью процентов.
— И чё, — спрашиваю я, — он обделался?
— Вся ванна была в дерьме. Ну… мне так помнится. Он был в трусах, таких, семейных трусах, и они ещё сползли и…
Я не верю ему. В четыре года человек ещё не вступил в сознательный возраст.
— Бля, помню. Помню дерьмо по полу. Он жил с нами, я зашёл в ванную, а он ещё не закрыл за собой дверь. Видимо, не хотел, чтобы пришлось менять замок. Позаботился о нас, мудак.
— И чё, и чё?
— Я охренел. Меня тогда к психологу водили.
Мне хочется спросить, не из-за этого ли он стал педиком? Возможно, от увиденного члена мёртвого дяди что-то в нём щёлкнуло и… Хуй знает, я же не психолог.
Не решаюсь поднять эту тему. В конце концов, люди, вроде, рождаются геями и вот, короче.
Я смотрю на камень. Камня, блять, осталось мало. Мало, блять, осталось камня, ага. Пипец. И снова полторы тысячи – вынь да положь. И снова ни у кого, блять, ни копейки в кармане, ага. Я удивляюсь с Акима. Почему бы ему не дать в жопу разок какому-нибудь богатому перцу, а потом месяц жить припеваючи?
А он говорит: я так не могу. Не может он, ага. А я, типа, могу выслушивать проклятья недовольных клиентов Ростелекома два через два.
Но Аким говорит, что ему и так с трудом даётся анальный секс, даже с близкими людьми.
— Это только кажется, что мне нравится трахаться в задницу. Я же, типа, пидор, да? Очко, ведь, уменьшается, если долго не заниматься сексом. Если у тебя неделю не было секса – тебе уже больно.
Я смотрю на камень, возвращаю фокус на Акима. Пожимаю плечами.
— Полезная инфа. Вот уж правду говорят, век живи…
Глава 10
Последние несколько минут пути мы прошли молча. На самом деле напряжён я был не меньше, чем в прошлые наши два раза. Что-то просило меня развернуться и пойти назад.
Я подумал о том, что такой голос я слышу, пожалуй, каждый раз, когда иду за чем-то таким. Всегда игнорировал его. Ну, старался игнорировать.
Если меня всё же примут и впаяют лет пять, весь срок я буду рефлексировать на тему того, что тогда стоило к этому голосу прислушаться.
Спальный район, в который мы забрели был не таким гнетущим как наш. Здесь были пятиэтажные хрущёвки, которые в меньшей степени ассоциировались у меня с муравейниками. Они, хотя бы, не закрывали солнце.
Сэм замедлил шаг, когда мы подобрались совсем близко. Он сканировал окружающую среду. Я также пытался присматриваться в поисках чего-то подозрительного.
Но в моём случае подозрительным было всё.
Эта мамочка с коляской. Шайка детей с колонкой, из которой играла композиция, пожалуй, не совсем приемлемая для их возраста.
Эта пожилая пара, которая, вдруг, остановилась на тротуаре, что-то едва слышно обсуждая. Когда мы проходили мимо них они замолчали, и мы услышали их голос лишь в паре метров за своими спинами.
Мимо нас проехала одна машина. Затем вторая. Двор был довольно оживлённым. Сэм всматривался в экран смартфона, периодически поднимая голову, ища глазами обозначенное место. Я старался не приближаться к нему слишком близко. Мы, вроде, шли вдвоём, но я был как бы не с ним.
Наконец, я не выдержал и тихо спросил:
— Ну чё там?
— Ищу.
Я покивал головой.
Пройдя ещё полсотни метров Сэм стал идти медленней.
— Этот мужик, — он едва заметно кивнул в сторону автомобиля, у капота которого стоял человек. — Давай подождём, пока он уйдет. Он стоит прям напротив нашего места.
Я сощурился, чтобы лучше рассмотреть его. Мужик этот был здоровым и бородатым. Тачка у него была дешёвая и грязная. Никогда не понимал этого кайфа – купить себе гроб на колёсах, чтобы потом трахаться с ними целыми сутками, с оргазмическим блеском в глазах протирая каждый болтик.
Мы остановились у подъезда и закурили по сигарете.
— Блин, надо же было ему тут встать, — бормотал себе под нос Сэм.
— Да, блин. Какого хрена. Как думаешь, долго он тут будет?
Сэм не мог этого знать. Никто не мог знать, но минут через десять, когда мы закуривали по второй сигарете, я уже был готов подойти к нему и спросить напрямую.
Да, так ему я и скажу:
Мужик, нам тут клад снять нужно, можешь отвернуться? А то нам некомфортно; это не займёт много времени, мы совершенно точно знаем, где он находится.
Господи, как же подозрительно мы выглядели в тот момент. При свете дня мы выглядели ещё более подозрительными. Пришли в этот двор – какого хрена мы сюда пришли? Спокойно, мы просто гуляем. Мы обычные ребята. Просто ждём своего друга.
— А где он, вообще? Покажи.
Сэм показал фото. Насколько я мог судить, клад был примагничен к внутренней стороне забора в сраном метре от машины и этого мужика.
Тут было без вариантов. Стелс не получится.
Блять, ну почему именно сейчас, Господи??? А что, если мужик планирует провозиться тут весь день? У него выходной, и он решил посвятить себя ремонту своего куска гавна. Зашибись, блин, а нам что теперь делать?
Как же хочется накуриться, боже ты мой.
Но, так или иначе, когда-нибудь он должен будет отлучиться.
Однако с каждой минутой ощущение нашей подозрительности усиливалось. Мне хотелось уйти, но я знал, что не сделаю этого. Сука, просто подойти к сраному заборчику и снять клад – пара секунд делов. Будь ты проклят, мужик, просто будь ты проклят!
У него ещё было такое лицо, блин… Ёбаный Иван, я таких называю ЁБАНЫМИ Иванами. Здоровый мужик, мордатый и розовощёкий, с огромными волосатыми руками. Эх, за Россию-матушку!
Такой по любому поспешит въебать нам и прогнать восвояси.
Мы ходили кругами близ металлической двери одного из подъездов, скрываясь в зарослях местного сада.
И закуривали уже четвертую или пятую сигарету, когда скрипящая дверь подъезда своим характерным звуком заставила нас обернуться.
Из подъезда выходила старушка. Мы опустили глаза в смартфоны и затаили дыхание. Раз в несколько секунд я не переставал коситься на мужика.
— Мальчики, вы чего тут?
Я вздрогнул и глянул на старушку, которая остановилась, проходя мимо нас. Хорошо хоть, без овчарки.
И мы ответили ей почти в один момент. Но так как не продумали единую версию, я сказал, что мы ждём нашего друга, а Сэм – что мы ждём такси. В итоге получилось что-то: «мы ждём тут ждём друга-такси».
Сраная старушка, какого хрена ей-то от нас надо? Не хватало ещё, чтобы она, охваченная подозрением, обратила на нас чрезмерное внимание.
Эти старушки в подобных дворах считают, будто двор – их частная собственность. В этом был минус подобных пятиэтажек – в них ещё часто проживала старая школа, очень старая школа, какая-то КГБ-шная школа с иконой большого брата над телевизором.
Уверяю вас, во дворе девятиэтажки вы будете кромсать человека ножом, и проходящая мимо молодежь лишь накинет капюшон на голову и ускорит шаг.
Они даже не попытаются вызвать полицию, потому что у каждого свой пакетик фено-галюценогено-мефедрона в стельке кроссовка, а потому – общению с копами они предпочтут просто забыть о том, что видели.
— Давно тут стоите, мальчики, — утвердительно говорит она. — Я на вас с балкона смотрела.
Блять, не удивлюсь, если она вышла только за тем, чтоб доебаться до нас.
Мы переглядываемся. И оба теперь не можем вымолвить ни слова, боясь, что один перебьет другого. Я уже нахожу, что сказать, когда между нами стеной проходит…
ТОТ САМЫЙ БЛЯДСКИЙ ИВАН.
Сэм пятится назад, прочь от кодовой двери. Я делаю шаги следом, приговаривая:
— Ну, мы уже уходим.
Мы уходим.
Я догоняю Сэма, наклоняюсь к нему и тихо произношу:
— Поверить не могу, что это случилось.
— Стой на стрёме, — холодным голосом говорит он, решительно направляясь к нашему месту.
Я останавливаюсь, смотрю по сторонам и вижу, что старушка, медленно удаляясь в противоположную сторону, оборачивается на нас каждые несколько шагов.
Иди уже, старая женщина. И откуда в вас столько подозрительности; поди, и хипстеров врагами народа считаешь, старая стрёмная чекистка, давай, ещё донос на нас напиши.
— Блять, — шипит Сэм. — Блять, какая-то хуйня.
— Ну чего там?
Сэм смотрит в мобильник, озирается по сторонам, снова суёт руку за заборчик. Я чувствую, как секунды тикают в моей голове. Понимаю, что Сэм делает всё возможное, но этого, видимо, недостаточно.
— Его нет.
Сердце на секунду замирает.
— Да ладно?
Я снова впадаю в отчаяние. Сейчас придёт этот Иван и прогонит нас. А эта бабка ещё пиздюлей навешает на обратном пути. Господи, да почему всё это так сложно? Мы же не героин берём или оружие?
Просто гашиш, просто маленький камень гашиша, чтобы тихонько накуриться у себя дома – почему я, блять, должен испытывать чувство стыда или страха?!
— Спокойно, — Сэм выставляет руку вперёд, другой – продолжая шурудить в поисках магнита. — Спокойно, сейчас найдём.
Я жду ещё пару минут, якобы, залипая в телефон, но на самом деле сканируя обстановку.
Мужика, вроде, нет – и на том спасибо.
Но, как это обычно происходит, беда пришла – откуда не ждали. И мы с Сэмом, навострив ушки, повернулись на звук низкого голоса:
— Вы чё тут делаете?
ДА ТЕБЯ ЕБЁТ, СУКИН СЫН?!!
А тот Иван был ещё, походу, нормальным. Тот был, хотя бы поменьше этого. Да где ж вас таких штампуют-то; вокруг какие-то бройлерные русские мужики, в сравнении с которыми простые двадцатилетние торчки с худыми ручками походят на лесбиянок.
— Да мы тут, — Сэм попытался что-то сказать; ну, тройка за старания.
Стоит отметить, что он продолжал стоять на полусогнутых коленях, держа руку за заборчиком.
Казалось, он замер в оцепенении, будто подросток, застуканный родителями за мастурбацией.
В течение следующей секунды после сказанной им фразы, мужик преодолел расстояние до Сэма и теперь стоял вплотную к нему. Сэм, наконец, вытащил руку и отступал.
— Вы чё тут болтаетесь, а?
— Простите, да мы тут просто…
На кой хуй Сэм с ним, вообще, пытался говорить? Валим отсюда, блин.
Мужик толкнул Сэма так, что тот едва не потерял равновесие, соскочив с заледенелого бордюра.
— А ну валите отсюда. Чтоб я вас, мудозвонов, тут больше не видел!
— Пойдём нахуй отсюда, — прошептал Сэм, догоняя меня.
Отличная, блин, идея, отличная!
Мы шли, не оборачиваясь. Я тихо застонал.
— Сука, и чё теперь делать?
— Идём до Магнита и вызываем такси.
— Я только что просрал полторы тысячи, у меня нет на такси.
И тогда Сэм едва слышно (но я услышал) с широкой улыбкой на лице (из-за неё он мог ничего и не говорить) произнёс:
— Я, ведь, снял это дерьмо.
Блять, люблю этого пацана.
«Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься» — Антон Павлович Чехов.
Еще почитать:
Невероятные Друзья Оимиеля — Невероятные Друзья Оимиеля(№5)
Торчьё — Part восьмой. Сексуальные тайны христиан.
Торчьё — Part шестой. Блазн.
Карантин. Медитация.
«
»
