Глава 5.
Ой, не знаю, девочки, обещала себе не нажираться, но это, как в Храме не покреститься. Народу в клубе — тьма, толкучка, все друг об друга трутся.
Я даже возбудиться успела, пока мы до бара пробирались.
— Так, всё, ебальник завали, — кричит мне Кося, — я тебя угощаю.
Ой, моя малышка, так меня любит, что готова тратить деньги своих родителей на меня-дуру.
Приманивает бармена своим острым пальчиком, кричит ему на ухо название коктейля и через пару минут мы, подобно московским сучкам, стоим у барной стойки, ожидая рейва.
Народ становится гуще и гуще; надеюсь, клуб резиновый, иначе родители меня убьют, если мой труп найдут заваленным среди торчей и любителей этого их сатанинского репа.
Коктейль бьёт в голову, потому как я почти ничего не кушала за день.
— Девочки, привет, — какой-то модный сукин сын подкатывает к нам со стороны Коси. — Одни здесь скучаете?
Мальчики, бога ради, знакомьтесь лучше в Тиндере. Честное слово — это какой-то испанский стыд: каждый раз, когда вы к нам подходите.
Трезвые — волнуетесь, голос дрожит; пьяные — отвратительно, перегаром дышите и не возбуждаете ни на йоту.
Молчим с Косей, смотря по сторонам и стараясь не обращать на него внимания. Через минуту он сам уходит, а мы облегченно вздыхаем.
Ну, в конце концов, мы слишком мало выпили, малыш; попробуй подойди через пару часов.
Кося отмороженная; как только замечает, что мой коктейль кончился, поспешно допивает свой и заказывает ещё один.
— Блин, мне правда пока хватит, — кричу ей на ухо, а та лишь кивает, протягивая мне бокал с трубочкой.
К тому моменту, как начинается концерт, печень уже перерабатывает полтора коктейля. Картинка немного плывёт, но это ничего; главное — не отпускать барную стойку.
И не пить пока. Да. Надо потанцевать.
Скрип-Скри-и-ип…
Говорят, даже палка стреляет раз в год.
104, Truwer (о, привет, малыш; помнишь вчерашнее?) …
Да, была стрельба, но не ты жал на спуск.
Затем на сцену выскакивают ещё какие-то узкоглазые хуи. Кося тянет меня в толпу. Отпускаю барную стойку.
Вроде, нормально.
Отлично держишься, подруга!
Каждый раз ожидаю, что блевану после первого же глотка, но каким-то хуем заливаю в себя годовой алкозапас россиянина и иду вертеть жопой.
НАМ БЫ ЦЕПИ-ЦЕПИ-ЦЕПИ…
НЕ СМЕНИЛ ПОХОДКУ, НЕ СНИМАЛ МЕДАЛИ.
БАХ-БАХ — разрывные пули в мою голову. Концертный дым забирается нам под юбки, напалмом обжигая внутренние стороны ляжек.
Я потеряла Косю десять минут назад, и ко мне прицепился какой-то хуй.
Симпатичный, но я девочка порядочная, у меня мальчик есть и два коктейля на голодный желудок его не растворят.
Какой-то настырный чел, прямо прохода мне не даёт.
Иногда в такие моменты я так теряюсь, что парни, наверное, думают, будто я не против, но я ПРОТИВ, БЛЯТЬ, ОТЪЕБИСЬ; я просто не знаю, как отреагировать на твой харассмент так, чтобы от тебя-алкаша не схлопотать по лицу.
Пробираюсь сквозь наркотой и спиртом накачанные тела, думая о том, как бы трахнуться с одним из этих казахов.
Но понимаю, что планы захомутать одного из них и прыгнуть к ним в тачку после концерта катятся в тартарары с той же скоростью, с какой я наполняю свой желудок алкоголем.
Скрип медленно исполняет «Вечеринку». Я, маневрируя в толпе между покачивающихся грешников, иду к туалету.
Очередь пиздецовая.
Там я и встречаю Косю, которая стоит третьей и манит меня рукой.
— В туалет хочешь? — спрашивает она.
— Спрашиваешь, блин. У меня уже тут болит, — жалобно тыкаю в низ живота.
— Тут очередь, — вмешивается какая-то мадам километр-на-километр в обтягивающих лосинах и кислотной губной помаде.
— Эта малышка со мной, — Кося показательно закидывает мне руку на плечо.
— Ну, ты одна тут стояла, а теперь вас двое.
Вот же жирная сука, не унимается, блин.
— Слушай, мы зайдём вместе, — разгорячённая Кося держится изо всех сил. — Просто расслабься.
— Сначала я войду, а она за мной.
— Мать твою, тупая сука, — на выдохе происходит Кося. — Просто сделай одолжение и не еби нам мозг.
— Чё ты сказала, чё ты сказала, а, тварь? — жирная собака хватает Косю за руку, а я хватаю жирную собаку за волосы на затылке и тащу вниз.
— А ну, блять, отпусти мою подругу, сука, а ну отпусти!
Жирная тупая уродливая сука пытается оттолкнуть меня.
— Жирная, блять, тупая, — усиливаю хватку, — сука, отпусти мою ёбаную подругу, ты, потная манда, мы тебя сейчас на смех поднимем ты, овца, мы просто засмеём тебя прелюдно, пока ты не!..
Её кулак прилетает мне в лицо. Музыка перестаёт играть, когда я оказываюсь на полу. Пара мальчиков помогает мне встать, и я возвращаюсь в игру. Контузия проходит ещё через полминуты.
Кося уже завалила эту центнеровую шаболду и раздаёт ей лещей.
Я пытаюсь докричаться до Коси, в глазах которой теперь тьма и больше ничего.
— Нас сейчас выгонят на хрен, прекрати!
— Да ладно, не будет она жаловаться, верно?! — Кося пинает жируху в последний раз и…
— Наша очередь, блин, — я тяну Косю в туалет, и мы закрываем за собой дверь.
— Ты как, — Кося осматривает моё лицо.
— Болит, — я осматриваю лицо Коси.
Она упирается лбом в мою грудь и смеётся.
— Да уж, блин, — говорю. — Что это такое было?
— Просто сука, малышка, — она смотрит на меня пристально несколько секунд и приближается к моему лицу. — Как я её, да? Скажи же, я крутая, да, малышка?
— Самая крутая.
— Не дала тебя в обиду.
— Да…
Кося прижимается губами к моих губам, а я стою, прижавшись к двери, беспомощно опустив руки.
Мы приводим себя в порядок, а на выходе нас уже ждёт охранник, который собирается вывести нас из клуба.
Кося снова конфликтует. Не то, чтобы мне это не нравилось; я бы и сама конфликтовала, но алкоголь всегда отнимал мою энергию, тем более, если в желудке пусто.
Эх, сейчас бы колёсико, как тогда у Коси дома. Можно было бы и поскандалить.
Жирная сука тыкает в нас пальцем. Жирная, мерзкая…
— Жирная, блять, мерзкая блять, — кричу я ей, когда охранник уводит нас к выходу, — тупая, блять, овцеёбина, ты будешь жирной всегда, всегда будешь такой, сука!
Что ж, будем надеяться: эти слова не послужат ей мотивацией, чтобы похудеть и трахнуть наших парней.
Ребята на сцене снова въебали «Цепи» и мы идём вприпрыжку. За несколько метров до выхода Кося, завидев, что охранник отвлёкся на качающий трек, хватает меня за запястье и утаскивает в толпу.
Лол.
Скачем в толпе с пустыми черепами и такими же мочевыми пузырями.
Я вставляю сигарету в рот и поджигаю, когда Кося выхватывает её и крутит перед моим лицом.
— Э, подруга. Ты поаккуратнее с этим.
— А? — фокусируюсь на сигарете перед носом; беру её из пальцем Коси и присматриваюсь.
— Ты фильтр подожгла. Так и умереть можно.
— Серьёзно?
— Ну да, я шутки шучу, что ли? Слушай, ну эта жирная – это, конечно, пиздец. Где она, а?
— Бля, нахуй мы вышли, Кося. Нас, походу, уже не выпустят.
— Да всё нормально, тут такая толкучка, что про нас уже забыли. Да и мы незаметные. Мы-то не жирные, — Кося злобно и заразительно смеётся.
— Вообще, так говорить нельзя.
— Про жирных?
— Ну да. Карма, все дела.
— Ёпт, какая карма? Ты ж православная.
— Так у нас тоже карма есть. Только она хуёво работает. Её можно сколько-угодно гадить, а потом за одну молитву очистить.
— Ну да, — задумчиво протянула Кося. — И нахуй тогда суетиться. Творишь всякую хуйню, а потом извиняешься – и всё ОК. Хорошенькие же правила у Иису…
— Приве-е-ет, есть сигарета?
Перед нами встают два крайне колоритных женских персонажа. Девочки примерно нашего или более младшего возраста с походными рюкзаками и лицами, свободными от красоты косметических средств. Одна выше другой. Другая пухлее первой. Обе – с короткими стрижками и в явно грязной одежде.
Кося протягивает им пачку.
— А можно две?
— Нихуя, пополам покурите. Извините, девочки, — говорит она с болтающейся в зубах сигаретой. — У нас тут, типа, кризис. А вы чо такие? В поход собрались?
Мы дружно смеёмся, что явно смущает девочек.
— Мы из Томска, — отвечает высокая и худая. — Ой, а есть жига?
Кося чиркает огнивом зажигалки перед её лицом, и та закуривает, неуклюже придерживая сигарету пальцами двух рук.
— Нихуя, где это? — спрашивает Кося.
— Это там, где птица эта ебаная? — предполагаю я.
Кося вопросительно смотрит на меня.
— Какая птица?
— Ну бля…
— Это Омск, — поправляет низкая и пухлая. — А Томск – это дальше.
— Ещё дальше, пиздец. Это километров… сколько?
— Три тысячи, сто тридцать один, — заученно отвечает высокая и худая.
— Нихуя. А вам скока лет? — спрашивает Кося.
— Мне четырнадцать.
— Мне пятнадцать. Почти.
Присмотревшись теперь к ним я понимаю, что они в самом деле ещё совсем дети.
— Пиздец, а родители ваши… — спрашиваю.
— В Томске.
— А вы чо тут?
— А мы автостопом сюда. Столицу посмотреть.
— У нас Москва – столица, — поправляет Кося.
— Ну это… — пухлая пожимает плечами и мечтательно смотрит на него. — Культурная.
— Ага, ты тут ещё пару часов постой, увидишь, как эта культура из людей фонтаном плещет, — Кося тушит сигарету об урну.
Я гогочу с её рофла.
— Да мы, вообще, изнутри посмотреть хотели, — говорит высокая.
— Ну… попробуйте, — Кося собирается уходить и тянет меня за собой.
Я стою на месте.
— Так а чо вы… — я туплю. — В смысле, автостопом?
— По галактике. Пошли, зай, — Кося продолжает тянуть меня; теперь уже за шею.
— Да подожди, не. Автостопом? В смысле…
— На машинах, — просто отвечает высокая.
— И чё, типа… нормально?
— Нормально. Как видишь – живые.
— И мусорам похуй?
— Так, а где они? — игриво щурится пухлая. — На трассе, что ли, дежурят и все тачки стопарят? А в городе – мы если синюю машину видим – бежим со всех ног. Вот и все дела. Мы уже два месяца так. И нормально. Так чё, в клуб с вами можно?
— Не-не-не, девочки, онли восемнадцать-плюс, вы не – ийк – подходите, — Кося вешается на меня и тянет к выходу. — Пойдём, пойдём, дура, а то сейчас люди разойдутся и нас не впустят. Давай-давай.
Я хочу ещё разузнать у этих девчонок, как это они так… три тысячи километров… Но Кося и толпа тянут моё полумёртвое тело обратно в клуб.
Выступают какие-то лохи из Улицы36. Мы их не знаем, и музло совсем не наше. Мы с Косей потные, как две шлюхи после гэнгбэнга.
Она тащит меня к барной стойке. В последнее время я чувствую себя такой ведомой рядом с ней.
Кося заказывает…
— Ты, блин, с ума сошла.
— Всё в порядке, у меня есть деньги.
— Да нет, мы будем в мясо. Как мы доберёмся домой, а что завтра?
Она берёт меня за подбородок и чмокает в губы. Её глаза горят так, как не горят даже у моего мальчика перед сексом.
Странный лесбийский огонёк, от которого – скрывать не буду – мутится рассудок и слегка намокает между ног.
— Так что в итоге? — спрашивает бармен.
— Да, м-м-м, — Кося возвращает глаза к меню. — Рейв – 10 шотов, оплата картой.
Маленькие солдаты невменоза встают перед нами в шеренгу; каждый – ожидая своей доблестной смерти.
При попытке взять шот тот выскальзывает из пальцев и приземляется чуть поодаль от прежнего места.
Бармен услужливо вытирает расплёсканные капли мартини с апельсиновым соком.
Я достаточно напилась сегодня. Больше никогда не буду этого делать, никогда.
Шот залетает в голову. Меня тошнит, но недолго. Держусь за барную стойку, как Джек из Титаника — за дощечку.
Кося заигрывает с барменом. Такая уверенная – моя Кося. Да, захомутать мужика ей – раз плюнуть; плевала Кося на всё.
Не стоило так напиваться, Сашенька, не стоило, видишь, как тебе плохо – а это только начало, до кровати ещё далеко.
Блевать. Сегодня придётся блевать, чтоб уснуть – теперь я понимала это совершенно точно. Не то, чтобы это давалось мне с трудом; для того, чтоб опустошить желудок мне даже не требовалось совать два пальца в рот.
Вместо этого я просто запрокидывала голову, открывала рот и напрягала живот. Главное в такие моменты – вовремя опустить голову на унитаз, чтобы не заблевать своими рвотными массами всю уборную. Но, если блюёшь не у кого-то дома – то вообще похуй.
Кося толкает меня и протягивает шот.
Скоро мне пиздец.
Бармен помогает нам. Втроём мы чокаемся, и я опустошаю свою рюмку не до конца.
Она снова прикладывает карту, а я прикладываю голову ко лбу.
Иисус в моей голове – что-то давно ничего не было слышно от него. Последний император Японии напился сакэ и уснул рядом с нужником моего сознания.
И вот так, без помощи моих внутренних консультантов оказалась я во власти моей лучшей подруги Коси, которая протягивала мне теперь шар, наполненный веселящим газом.
— Держись, — кричит она мне на ухо, — малышка, умоляю, держись за стойку!
— Да знаю… — я выдыхаю, присасываюсь к шарику и впускаю азот в лёгкие; затем ещё несколько раз прогоняю азот в шарик и обратно, задерживаю дыхание на пару секунд и выдыхаю.
Конфети огней на стене и басы под задницей уводили меня в место, о котором мой папа мне не рассказывал.
Это космический коридор прямиком в чёрную дыру. Нас всех тут разнесёт на маленькие кусочки от давления, а мама так и не узнает, куда я пропала.
Меня засосала черная дыра, мама, и она в душе не ебала ни про какого бога.
Мои глаза сами собой ползут к бровям, желая развернуться в другую сторону, чтобы увидеть, как там поживает мой пьяный крошечный мозг.
Пальцы выпускают шарик, и я вижу, как он пролетает перед моим лицом, а сама я спустя мгновения вместо милой мордашки бармена вижу искрящийся всё тем же конфетти потолок.
Чьи-то руки подхватывают меня подмышки, когда я уже готова наебнуться со стула.
Мальчик, поймавший меня, плавно переводит руки со спины мне на талию и аккуратно усаживает обратно за барную стойку.
Я возвращаюсь на землю и первое, что вижу – личико моего спасителя.
В пьяном угаре, в этом концертном дыму, с остатками азота в своих лёгких мне становится совсем невмоготу анализировать обстановку.
Но я всё же заключила, что, походу, нас с Косей снова клеили. Мой спаситель представился, но не думаю, что даже он сам рассчитывал на мою память.
Он всё ещё придерживает меня за талию (эй!) и спрашивает:
— Заказать тебе ешё один?!
— А?!
— Ты выпустила шарик! Давай я закажу!
Кося хихикает со своим новым ухажёром. А мне, видимо, теперь придётся довольствоваться своим.
По правде сказать, рвотные позывы совсем не располагали меня к новым знакомствам.
— Хорошо!
Один маленький шарик. И я уезжаю: либо с Косей – к ней домой, либо одна – к Любе.
Конечно, показываться моей святой подружаньке в таком состоянии у меня не было никакого желания, но когда-нибудь это должно было случиться.
Кося поднимает стопку. Да блять, серьёзно? Уже впятером мы въебываем по шоту и у губ моих тут же оказывается новый шарик.
Спаситель говорит, что будет придерживать, дабы я не упала. Нахал, ещё бы пониже взялся.
Я девочка самостоятельная и это была случайность.
Впускаю азот в лёгкие. Снова тяну руки к Космосу и прихожу в себя в метре от барной стойки, на краю танцпола. Я в объятьях своего спасителя пытаюсь двигаться в такт бита.
Он держит меня в своих руках, и мне стоило бы контролировать его прикосновения – но я думаю о том, как бы не упустить шарик во время очередного вдоха.
Кто он такой? Понимаю, что не могу полностью полагаться на свои глаза, но мальчик, с которым я танцую сейчас – довольно неплох.
Такие мышцы, у Тоши таких нет. Вернее есть, но маленькие, в них тоже присутствовал какой-то шарм; но в глубине души я хотела себе большого мужика. Чтоб он держал меня в своих руках.
А я всегда попадала в хилые объятья дрищей, уже семь таких зарубками остались на моей тощей заднице. Сама не понимаю, как я могла быть так слепа.
Но нет, я не могла поддаться желанию сейчас — слишком пьяна и не доверяю этому парню. Да и не хочу изменять моему Тоше, он хороший, правда…
Я поговорю с ним, нам нужно было что-то сделать с нашими отношениями, но уж точно не буду крысить у него за спиной.
Может, оставить этому гиганту свой номер? Да, думаю я так и сделаю. Но сначала мне нужно в туалет.
Я отстраняюсь от спасителя, осматриваюсь и иду к туалету, попутно вдыхая остатки шарика. Клуб пустел на глазах; сукины сыны увозили тела сукиных дочек в свои постели; бармены клевали носом, добив последнюю дорожку ускорителя; Кося сосалась с дружком моего спасителя.
Я бросаю сдутый шарик на пол, и кто-то касается моего плеча.
— Тебя проводить? — Мой спаситель приобнимает меня. — Ты так шатаешься.
— Не, всё нормально, — говорю, — но можешь проводить…
Мы идём по узкому и уже знакомому мне коридору. Он держит меня за шею и, как будто бы, ведёт.
Ощущаю свою шею такой маленькой, до неприличия тонкой – и как только голове моей удаётся держаться на…
Бессвязный поток мыслей прервала резкая перемена положения. Я оказываюсь развёрнутой на сто восемьдесят градусов и прижата к стене этого узкого прохода.
Я пугаюсь, конечно же.
Пытаюсь оттянуть его руки от своей талии, но всё это тщетно. Он прижимается губами к моим губам и пытается ворваться своим языком в мой рот.
Я в свою очередь не позволяю ему совершить этот грязный акт и рефлекторно сжимаю все отверстия своего тела так, будто имею дело с тентаклями из японского порно.
Наконец, хватка его ослабевает. У меня отлегло от сердца.
— Нюхнуть хочешь? — спросил он.
Я невольно улыбаюсь. Пожалуй, какой-то слишком шлюшьей улыбкой…
Мы входим в туалетную кабинку, щёлкает дверной замок. Спаситель достаёт зип с белым порошком.
— Это чего такое? — заплетающимся голосом спрашиваю я, опираясь о закрытую дверь.
Кабинка тесна, и мы не можем не тереться друг о друга. Мне пока что нормально, но я понимаю, что длительное нахождение в таком тесном помещении с малознакомым человеком чревато приступом паники или чем-то более дерьмовым.
— Амф.
— Это чего такое?
Он втягивает дорогу с туалетного бочка, насыпает мне и приглашает к угощению.
— Фен, — объясняет он, пропуская меня к туалету и отходя к двери.
Я склоняюсь к дороге и задницей ощущаю некую часть его тела. Стараюсь не думать о том, как мы сейчас выглядим со стороны. Зажимаю левую ноздрю и ощущаю напряжение в области зада. Это пугает меня. Наскоро занюхав наркоту, выпрямляюсь (мне нужно отсюда съёбывать), пытаюсь выпрямиться, пытаюсь, ПЫТ.., !!!!!!!!!!(((((((((((( 0_0
И в тот момент хвалимая мною сила, вдруг, оборачивается ко мне другой стороной. И эти сильные руки из приятных игрушек превращаются в клещи. А накачанный торс – в промышленный пресс, готовый раздавить меня.
Спустя мгновение я в очередной раз признаю, что потеряла контроль над своим телом. Пугаюсь ещё сильнее. Я оказалась заперта вместе с ним в туалетной кабинке, с этим огромным мужиком! Император Японии, проснись, уёбок!!!
В голову, наконец, приходит осознание того, что происходящее выходит далеко за рамки того, что я планировала. И это слово, которое появилось теперь в моей голове, страшное это слово пугает меня больше, чем то, что оно обозначает.
Как же это… Что же…
Звяканье ремня ударом хлыста пробивает пьяный дурман моей сознания, звук расстёгивающейся молнии повергает меня в сущую панику. Я пытаюсь оттолкнуть его, развернуться к двери (и вновь тщетно), а затем раскрываю рот, чтобы закричать.
— АААААММММММММ!!!!…. D-:
Но его лопата-ладонь бьёт меня по лицу и зажимает мой рот.
Моё сердечко колотится, я дышу быстро-быстро, беспомощно дёргаюсь. Страх тучами сгустился внизу моего живота. Там, где совсем недавно игриво щекотали летучие мыши, теперь махали своими грязными крыльями кладбищенские вороны.
Как в тумане болтала я руками и ногами в то время, как он, теперь уже, похоже, совсем не заботился о сопротивлении.
Каким же сильным оказался этот ублюдок!
Наконец, все страхи растворились в разрывающем чувстве проникновения. К горлу подступила тошнота.
Я кричала, кричала, но его ладонь была столь велика, что сжимала, казалось, всё моё лицо.
Чувство собственной ничтожности навалилось на меня. Эта туалетная комната была такой маленькой, и он занимал почти всё её пространство. И я не могла, никак не могла отстраниться от происходящего в тот момент.
Его запах вызывал тошноту ещё сильнее, и я тужилась, пыталась повернуть голову назад, чтобы опрыскать его выпитыми коктейлями. Но ничего так и не вышло…………….
У меня не вышло. А у него — вышло.
И в ту же секунду, когда я услышала его стон, мой спаситель (хотя, теперь я бы так его не называла) скрылся с места преступления оставив меня одну наедине со жгучей болью между ног.
Глава 6.
Прохлада ночного Петербурга расслабляет эти грязные цепкие пальцы на моём горле.
Я, ссутулившись, шагаю вдоль набережной Невы, когда Кося звонит мне в первый раз.
Сбрасываю звонок. На второй – просто не отвечаю. Третий и четвертый проходят на беззвучном.
Стыд, боль, тошнота. Случилось что-то плохое, и я стараюсь не обращать на это внимание.
Двадцать минут назад, Сашенька, тебя изнасиловали в загаженном сортире. И сделал это человек без имени.
И Дьявол бы всех их побрал, куда все подевались в тот момент?! Когда я пришла туда с Косей в первый раз, нас ждала очередь до ёбаной Аляски. А во второй раз – лишь разбросанный по полу мелкий мусор и угрожающе мерцающие лампы.
Конечно, меня изн… (пока что лишь три буквы удаётся проговорить мне мысленно) И никто не вступился. Никого не было. Или кто-то увидел и поспешил ретироваться?
Я отчаянно пытаюсь собрать произошедшую картинку в памяти. Ничего не выходит. Слишком много стресса навалилось на меня в те две минуты.
Изн…
Изнасил————-ммммммммм
ИЗНАСИЛОВАЛИ!!!!!
Изнасиловали.
Прекрати.
Изнасиловали.
Император Японии!
Изнасиловали тебя.
ИМПЕРАТОР ЯПОНИИ, ПРОСНИСЬ, ПЬЯНЫЙ ДУРАК, МНЕ НУЖНА ТВОЯ ПОДДЕРЖКА!
Изнасилованная шлюха, о которой этот УБЛЮДОК рассказывает теперь своим похотливым друзьям, а они громко смеются и подхватывают: «да, шлюха, шлюха она, только для хуя и годится, правильно ты ей, ШЛЮХА, ШЛЮХА, ШЛЮХА, БЛЯТЬ, ШЛЮХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!!!!!!!!!»
И все эти мысли о сильном мужчине, который держал бы меня в… ФУ, БЛЯТЬ, мысли эти смердят теперь в окружении чумных мух, а я пытаюсь вытянуть их из черепа, но лишь мараю о них руки.
В секунду весь мой разум вновь охватывает паника. Глупая и беспощадная.
Беззвёздное, как и обычно, небо оказалось таким безответным в этот момент.
Что же это? Кто-то увидел моё тело и решил им попользоваться. Вставить в меня свой член.
Свой мерзкий грязный член. И сделал это. Потому что захотел. У него всё получилось. Он сделал это со мной безо всяких проблем.
Между ног было больно и холодно так, будто вместо семени туда насовали ртути.
Меня вновь тошнит, я перегибаюсь через парапет, кашляя и надрывая желудок.
Нужны противозачаточные таблетки – ужасно, если внутри меня произрастёт очередной насильник!! Уж явно не для этого дерьма я так кропотливо строила свою теперешнюю жизнь.
Нужно спросить у Коси, какие таблетки лучше. Она должна разбираться, моя Кося. Моя Кося, моя милая подружка…
Но сначала нужно искупаться. В этой чудной реке.
Ах, как мог он так вероломно войти в меня, сукин он сын?! Будь проклят весь его род до десятого поколения, ненавижу, НЕНАВИЖУ, нужно вернуться и убить его, отстоять своё собственное, блять, тело, Я НЕ ХОЧУ БЫТЬ МЯСОМ, НЕ ХОЧУ, НЕ ХОЧУ…
Блевануть снова не получается – ай, Дьявол!!!
Каша в голове смешивается с кровью лопнувших мозговых сосудов и коктейль этот, профильтрованный глазными яблоками, льётся теперь по моим щекам в виде слёз.
Меня зовут Саша-Серафима, мне шестнадцать, и меня изнасиловали. Да, это слово жужжало в моей голове. Изнасилование бессильной девочки в том туалете было ужасным поступком, и он должен был понести за него наказание, но как только делаю я шаг обратно в сторону клуба, какое-то странное бессилие наваливается на меня сию же секунду.
И куда я пойду? И что я скажу? И как это всё сейчас будет выглядеть?
Мы же не в Швеции, чёрт бы её побрал. Посмотрят на меня, как на дуру, как на шлюху, которой не понравился секс.
И к кому я обращаться буду? Что это за бред, что за бред ты такой думаешь, Саша-Серафима, стой на мосту и не выёбывайся.
Вот такое, пожалуй, в основе своей исключительно женское бессилие навалилось на меня теперь. А чего уж исправить?
Женское русское бессилие.
А, может, сигануть с моста в реку эту ледяную и оставить всё за своей спиной?! Этих тупых мужиков, не умеющих держать при себе питона; сказочных родителей, которые совсем меня не знают; этих подруг, двойную жизнь, двойное имя, перманентную паранойю; Тошу, который не в состоянии довести меня до оргазма каким бы то ни было способом!
Всё это оставить бы здесь и прыгнуть в ебаную реку Неву. И сколько душ она поглотила за всё время. Ведь не первая же я тут стою, обиженная мужской мускулинностью.
Я всматриваюсь в реку, ожидая увидеть там лица изнасилованных девушек, ставших русалками в этих холодных водах.
И на секунду даже приподнимаю правую ногу, чтобы забраться на ограждение, когда грубый, какой-то уличный свист выводит меня из забытья.
— Э, пассажир!
Я оборачиваюсь.
По направлению ко мне дорогу переходит Кося.
— Ты куда пропала-то, зая? — спрашивает она своим бодрым голосом; своим сильным голосом. — Клуб уже закрылся, тебя нигде нет, мне чего думать-то?
И без лишних прелюдий и масок я в рыданиях падаю ей на плечо.
Кося, наверное, испугалась. Я ж ничего толком не объяснила. Она принимается гладить меня по спине, бормотать какие-то тривиальные фразочки, типа «ну-ну, ты чего», «успокойся, ну», которые нихуя не помогают, а лишь усиливают мой плач.
Успокаиваюсь я по итогу очень даже не сразу. Успеваю даже устать лить слёзы, но каждый новый спазм где-то за грудной стенкой возле сердца, заставляет слёзы новым горячим потоком стекать по моему лицу.
Наконец, Кося встряхивает меня за плечи и спрашивает, пытаясь заглянуть мне в глаза:
— Так, блять, быстро говори, что случилось!
Я замираю. И даже будто слёзы останавливаются на середине моих щёк.
И как о таком сказать? – даже близкой подруге. Не так-то это и просто.
А, может, и вообще ничего не говорить. Что это исправит? Только стыдно потом будет. Ой как стыдно, Саша-Серафима, будет тебе, когда проснёшься ты этим утром.
— Так, давай-ка сюда, — она отводит меня обратно к парапету. — Посмотри на меня. Тебя кто-то обидел, да? Кто это был?
Я пожимаю плечами, стараясь не смотреть на неё.
— Те ребята, с которыми мы общались?
Я киваю и снова пытаюсь закрыть руками искажённое лицо, но Кося останавливает мои запястья на уровне груди и говорит:
— Так, рассказывай всё как есть, быстро!
И с такой какой-то материнской заботой и обеспокоенностью говорит она последнюю фразу, что я… выдаю ей всё. Весь расклад этого уёбищного вечера.
Изнасилованная шлюха стоит сейчас на набережной, опершись своими худыми ручонками на парапет.
Такие маленькие у этой шлюхи ручки, что у окружающих, наверное, создаётся совершенно явное ощущение того, что защитить она себя этими ручками никак не сумеет.
— Мы найдём его. Найдём его, зай, — говорит Кося. — Я позабочусь, я прямо сейчас…
— Да не надо ничего, пожалуйста, — хрипло говорю я. — Мне ничего не нужно.
— Ты сейчас в шоке. Тебе, главное, душ не принимать, отпечатки сотрёшь. Ай, блин, зря я тебя обнимала, уже подтёрла.
Кося начинает что-то искать в телефоне.
— Не надо ничего, — повторяю я. — Я уже не в шоке и почти всё понимаю.
Кося замирает на секунду, а затем наклоняется ко мне и тихо говорит:
— Он тебя изнасиловал. И должен за это понести наказание. Я папе всё…
— Папы не надо, никого не надо! Ничего не надо, — оттолкнувшись от парапета, я иду в сторону уже сведённого Тучкова моста.
И не нужно уже мне никакого наказания для этого подонка. Ничего мне уже не нужно, только тишины. Тишины хочу, а в клуб больше не хочу никогда и ни в какой.
И даже Truwer теперь совсем не казался мне привлекательным. И Скрип. И вся та толпа казалась теперь чрезвычайно отвратительным сборищем свиней и овец. Одни трахают, другие подчиняются.
И моя мать – каждый ли раз она добровольно ложилась в постель к отцу?
Так хотелось всю жизнь узнать, заглянуть за эту завесу родительского шатра; хоть на мгновение – уловить, рассмотреть их грязь, коей попрекают они остальных.
И сколько таких изнасилований было у моей матери? Пусть и от близкого мужчины, но зато, пожалуй, много – за двадцать пять-то лет брака.
А мне те хватило тех двух минуток отвращения к каждому атому клубного сортира – и теперь я даже замуж выходить не хочу, власти над собой не хочу никакой – ни мужской, ни господской.
Кажется, будто поняла я теперь всю структуру этого блядского общества; внутри или снаружи Храма.
Затем пару секунд хочу стать кусочком сахара, чтобы раствориться в этой реке, но вспомнила, что в холодной воде из кусочка я превращусь лишь в грустный комочек, коим и являюсь и сейчас.
— Поехали до меня, — говорит за моей спиной Кося. — Я спать хочу.
— А пиво возьмём? — не оборачиваясь, спрашиваю я.
— Возьмём, малышка. Конечно возьмём.
Еще почитать:
Связанные со смертью
Инстинкт (завершен)
Рифлёный комбинезон — Ты скучаешь по нему ? Очень
Дикие дети — Главы 6-7
«
»
