Суперсвятая Парт третий. Её язык.

Глава 7.

Будучи изрядно подвыпившими, мы как-то не заметили, что таксист высадил нас на другой стороне дороги от Косиного дома на набережной реки Фонтанки – это на Технологическом институте.

— Вот уёбок, уёбок, сука, тупой! — кричала Кося, глядя в мобильник. — Сука, я такую жалобу оставлю. Я скажу, что он нас обокрал и пытался изнасиловал, вот сука узбекская, а?! Отправится дальше коз пасти!

— Не знала, что ты такая националистка, — с трудом выговорила последнее длинное слово.

— Я не нациолан… — а у Коси не получилось. — Короче, я типа не Тесак.

В любом случае — выбор у нас сейчас был не велик. Либо бежать вдоль оживлённой пятничной дороги, либо прыгнуть в реку. Был ещё один вариант – пройти триста метров до ближайшего пешеходного перехода. Но это мы сразу отмели.

Берёмся за руки, чтобы не было так страшно. В итоге выясняется, что мы немного преувеличили и нам даже ни разу не посигналили.

Гремя бутылками пива, не с первого раза открыв дверь, громко перешёптываясь и неуклюже сдерживая смех забуриваемся мы на хату к Косе.

Жила она, как королева – скажу я вам. Стыдно, стыдно было мне в седьмом классе приходить к ней в гости. А теперь, как дома себя здесь чувствую. Дом без колоколов и всего, что к ним причиталось.

— Ты извини, — говорит Кося, возвращаясь в комнату с пивными бокалами, — но нам потише надо быть. Папа вернулся, а он очень не любит, когда шумят.

— Много рыбы наловил?

Кося морщится, прижимая руку к животу.

— Не напоминай, меня правда тошнит.

— А я бы рыбки покушала.

— Между ног покушай, — Кося залпом делай несколько глотков, вздыхает и вытирает рот тыльной стороной ладони.

— Он ваще злой стал за полгода. Им ЗП сократили, и ту не платят. Пиздец, скоро бедными будем.

Я понимающе киваю, сдерживая смех.

— Страшно беднеть?

— Да, — завороженно шепчет она, глядя в пустоту. — Не охота, ещё учёба, потом первое время после института – деньги нужны, нужны. Я тут оставаться не хочу, я в Москву хочу.

Я тоже хочу в Москву. Сначала Москву посмотреть, а потому и Царство Божье – можно. Если пустят, конечно.

— Ты извини, я твои проблемы знаю. Мне не насрать.

— Всё хорошо, зай. Я же не дура.

Бокалы пива опустели. Мы наливаем ещё.

— Фильм классный есть про него, — говорит Кося, держа бутылку Heineken перед своим лицом.

— Про что, про бутылку?

Кося хохотнула.

— Про Хейнекена этого.

— Это чувак?

— Ну, блять, да. Там мальчики красивые.

— Где?

— Не тупи, в кино, ты чё меня бесишь?

— Да всё-всё, чё я сказала-то. Сейчас выгонишь ещё.

— Нет, малышка, — Кося делается, вдруг, задумчивой и даже грустной. — Как я могу тебя выгнать. Ты же такая красивая.

Она протягивает руку к моему виску и пальцы её на секунду соприкасаются с короткими волосами у самого уха.

Я отвожу голову назад, и невольно встречаюсь с ней глазами. Смущённая улыбка не хочет быть смущённой и не знает, почему мне надо смущаться.

— Очень красивая? — спрашиваю я, отхлёбывая ещё немного пива.

— Нравятся твои волосы, подруга. Ты же хочешь другую, да? Другую стрижку, не такую, как сейчас. Дреды хочешь, да?

— Не в этой жизни похоже, — я отпиваю ещё пива и тихо отрыгиваю.

— Не глупи. Когда-нибудь сделаешь обязательно. Поступишь во ВГИК, на художника.

Улыбка моя становится ещё шире, хотя кажется, что уже некуда.

— О таком и не мечтаю…

— А нужно. Мечтать нужно о самом большом. Иначе это и не мечты никакие, а так… мамины фантазии. И будет у тебя потом хорошая работа. Это потому что ты умничка, Саша, и рисунки у тебя красивые.

Последние полминуты я отчаянно прячу свои открытые пьяные глаза, которые теперь намокли, как киска от Truwerа. Веки как-то автоматически прикрываю их и с опущенной головы на руку падают холодные брызги.

— Ну не плачь.

Плакать я уже и не хочу. Выпила ещё пива, вытерла мокрое лицо пледом у основания кровати и смотрю теперь себе под ноги.

— Я тебе хочу кое-что сказать, — Кося осушает бокал и наливает себе ещё. — Может, тебе и не хотелось бы такое слушать. Меня, — она пытается вернуть бутылку на пол, но та с характерным оглушающим звоном падает на паркет. — Блять.

Кося берёт с прикроватной тумбы салфетки и принимается вытирать пиво.

— Ёбаный ж ты в рот, ебись ты через коромысло, — причитает она.

— Ты чего хотела сказать мне, Кось?

— Меня тоже изнасиловали, — сказала она, не отрывая глаз от уборки.

— Как? — глаза мои вновь заблестели. — Ты…

— Да не сегодня, блять.

У меня аж отлегло.

— Два года назад я в лагерь ездила в подмосковье, как его там. Лицейский или хуй его.

Я помню. Тогда Кося была очень немногословна, рассказывая о своих впечатлениях.

— Ну, короче, и всё. Изнасиловали меня там. Блять, ну я растяпа…

— Подожди, как тебя…

Кося выбрасывает пропитанные пивом салфетки в урну под столом.

— Да блять, надо пакет выбрасывать, это хуйня. Папа меня убьёт, если вонять будет.

— Расскажи мне, Кось.

Кося достаёт влажные салфетки из урны.

— Ну, там был один мальчик, — и засовывает их в пустую бутылку. — Он мне, вроде, нравился. Ну он при деньгах, я ж легко покупаюсь, ты меня знаешь.

— Не говори так.

— Да ладно, по угару. Просто так сказала. Ну мы с ним тусили, так… целовались пару раз. Ну у меня… парень был, ты знаешь, Костя. Дэ-э-э… я и не девственница была. Так что… просто никому ничего не говорила.

— А как это было?

Признаться, так интересно было мне теперь расспрашивать её об этом. Будто Кося, моя любимая Кося забирала себе мою боль, преобразовывала её в хорошее. И так спокойно она говорила о том, что меня сейчас так гложет.

— Ну это на пляже было, — я вижу, как она делает это; безо всякого желания, но и без мук, переводя глаза с интерьера на меня и не ломая голос; а глаза её сухи настолько, насколько это позволяет биология. — Там, вообще, за нами никто не смотрел. Мы просто ушли купаться и всё. Вчетвером и там ещё один какой-то лох был… Ну, короче, я с ним до этого целовалась и в этом раз мы в лесок ушли. Я и не думала, что такое случиться может. Кто мне говорил-то о таком, Костя так не делал, он ко мне иногда прикоснуться боялся. А тут такая наглость… Ну и он меня… это… изнасиловал. Вадим его звали – этого парня.

— А сколько лет ему было?

Мне, вдруг, захотелось обнять её, а она, при этом, наоборот, казалось, отстранилась, защитившись бутылкой пива, которую пила из горла.

— Ну на два старше.

— А почему ты…

— А ты почему? — хлёстко отвечает она, голосом холодным и освежающим; и благодарна я ей за то, что ответа Кося ждать не стала. — Ну и что бы я сказала? Кому бы я сказала? Да я и… стала думать, что я не сопротивлялась нормально. Ну он же мне нравился, я так особо… мне страшно было очень, да и потом… Он так нормально со мной поговорил потом, извинялся долго. Но сейчас уже… какие-то фрагменты начинаю вспоминать и… во сне иногда случается такое с разными там… Ну и короче вот так. Так случилось. А бывает и такое, знаешь, что девочек шлюхами считают после такого камин-аута, об этом я тоже тогда подумала.

— Я хочу, чтоб он умер.

И я не могла теперь даже вспомнить его имени. А, ведь, он его произнёс. Но в той оглушительной суете клуба я не слышала, грубо говоря, нихуя.

— Я тоже хочу. Хочу, чтоб все такие люди умерли. Очень хочу, зая. Посмотри на меня.

Она касается моего подбородка и поворачивает голову на себя. А затем голос её делается каким-то донельзя приятным, походящим на обработанный вокал.

— Это я тебе рассказала к тому, чтоб ты хуйнёй такой не занималась, акей?

— В смысле?

— Ну, типа, вены там, истерики. Просто нужно уметь постоять за себя. И не цепенеть. Хуй знает, меня только один раз насиловали, я не уверена, что сейчас прям себя в обиду не дам. Но если что – биться я теперь буду до последнего. И ты бы, милая моя, очень удивилась, если бы изнасилованные женщины светились в темноте. Там бы весь клуб без фонарика видно было. Хуйня случается, никто потом на петле виснет, а если виснет – то он долбоеб или долбоёбка, как этот… Бродский.

— Он не повесился.

— Да похую мне родная.

И в одну секунду шёлковая пелена сменяется на горячее кислотное вино; в мгновение молодого гепарда она оказывается в сантиметре от меня, а ещё спустя мгновение – губы её обнимают мои.

Не думаю, что Кося когда-нибудь задумывалась над тем, будет ли её поцелуй взаимным.

Она целует так, что губы её ощущаются, как строительная пена, проникающая в щели между моими губами.

Её язык я чувствую сейчас впервые и понимаю, что так делать ей не стоило.

Пытаюсь оттянуть голову назад, а она так грубо, ТАК ГРУБО притягивает меня к себе, что я вздрагиваю и внутри у меня всё сжимается.

— Прости, прости, пожалуйста, — её руки из хитрых змеев вновь превращаются в тёплые покрывала, скользящие по спине. — Ты просто очень красивая, — она говорит так тихо, а голос всё с той же бесцеремонностью проникает в мои пьяные уши, гуляя там, отдаваясь эхом от стенок пустого черепа. — Если бы ты только знала, какая ты красивая. Я просто не удержалась.

Смотрю на неё. Она сидит у изголовья, обхватив подушку руками и поджав свои медовые ноги.

— Я просто очень давно этого хотела.

В тот момент мне даже стало как-то жаль эту сучку с её чувствами, которые она так долго скрывала.

— Ты чего?

Она выпрямляет одну ногу, и я снова ощущаю змея на своём копчике. Только теперь стал он каким-то не таким уж и отвратительным. Ласковый змей, который научился правильно вести себя с девочками.

— Я просто очень тебя хочу, — говорит Кося; глядит на меня теперь исподлобья каким-то виноватым взглядом. — Очень давно и очень сильно тебя хочу. — Затем она прикрывает лицо руками, тяжело вздыхает, опускает руки и глядит на узор бирюзового пледа. — Прости. Это всё пиво. Я так напилась, мне завтра будет очень стыдно.

На этих словах она – слишком резко для пьяной девочки – встаёт с кровати, подаётся к шкафу, откуда извлекает два одеяла.

— Давай ложиться спать. Я уже что-то совсем не соображаю.

Кося бросает одеяла на кровать и снимает с себя футболку. Я, будучи совершенно огорошенной прошедшими несколькими минутами, без задней мысли также начинаю раздеваться.

Мы ложимся спать, и я снимаю футболку. Держа футболку в руках, опускаю голову вниз и понимаю, что мой ебучий лифчик за восемьсот блядских рублей болтается на моих плечах, обнажив грудь.

— Ёбаная передняя застёжка.

Моя грудь, вдруг, кажется мне такой мерзкой на фоне болтающегося лифчика. Поднимаю глаза и мне кажется, что, Кося подумала о том, о чём и я, а потому – объяснять ей ничего не требуется.

Я у Коси в комнате, мы ложимся спать. У параши твоё место, трахнутая конченая блядь. Хых.

Меня тошнит. Весь этот пьяный угар слетает в секунду и меня вновь накрывает паника. Пытаюсь встать с кровати, но с грохотом падаю. Спазмы скручивают мой желудок, я сдавленно кашляю, высовывая язык подальше.

— Мне нужно принять душ, — голосом вора в законе говорю я и на четвереньках ползу к выходу из комнаты, попутно пытаясь реанимировать свой вестибулярный аппарат.

Его пальцы до сих пор на мне. И как это я забыла про такое? Кося, Кося уболтала меня. Сука тупая, мне нужно в душ! Нужно принять противозачаточные, Я НЕ БУДУ ВЫНАШИВАЬ ЕГО РЕБЁНКА!!!

— Давай, давай сюда, — Кося помогает мне встать; придерживая, открывает передо мной дверь и ведёт по коридору.

Сдаюсь я на полпути. Кося шепчет мне что-то злобное, когда я блюю на линолеум в коридоре. Шепчет, возмущается, но продолжает тащить меня до ванной.

Мой язык, вдруг, становится таким неповоротливым.

Она сажает меня рядом с унитазом, но через минуту попыток мы обе понимаем, что интерьеру этого дома моя блевота более не угрожает.

— Почему ты не напомнила про душ? — спрашиваю я, по-прежнему борясь с теперь уже мифическими приступами тошноты (мой желудок абсолютно точно пуст).

— Прости, прости, я бухая и… Я тоже, короче, не мылась потом, после того раза…

— Ну ты свинячка, свинячка тупая, фу, — говорю я, когда Кося снимает с меня лифчик и тянется к трусикам (э, хорош!); я хватаю её за руки. — Не, это чё такое?

— Так ты душ собралась принимать.

— Так я сама.

Попытка встать на одну ногу не увенчалась успехом и я с грохом и спущенными штанами падаю в корзину для белья. Стоит отметить в размеры этой корзины я вписалась тютелька в тютелку. Я бы тут поспала. Грязная сука в корзине с грязным бельём.

— Ебись ты в рот, зая, ебись ты в рот.

— Прости, — я прислоняю голову к стиральной машине.

Кося стягивает трусики с моих голеней и помогает мне встать. Я совершенно голая и чувствую животом её живот. Две секунды.

Затем – она загоняет меня в душевую кабину.

— Ты справишься здесь сама? — спрашивает Кося.

— Ну да, а чё тут справляться.

— Да ты и не упадёшь тут, — с усмешкой говорит она. — Я, пока, твой внутренний мир в коридоре уберу.

Я заебалась бы читать, а потому – интуитивно выбрала розовый шампунь. Знаете, девочки, эти мужские шампуни – они провоцируют усиленный рост волос в интимных зонах, я такое на сайте Ответымайл.ru прочла, так шо ну его нахуй.

Я больше не буду грязной – как мантру повторяю я, выдавливая на свою грудную клетку шампунь или гель для душа. Размазываю его по всему телу. Намыливаю голову.

В темноте своих затворённых глаз я впадаю даже в некое подобие транса. Прислоняюсь к одной из стенок душевой кабинки, направляя поток воды на себя.

Вены резать желания нет. Вспоминаю поцелуй Коси и то, что она про меня сегодня наговорила. Вот алкашка. А, ведь, что у трезвого на уме… И чего это она?

Целуется хорошо. Слюна у неё кислотная, усыпляющая. Вспоминаю теперь все годы нашей дружбы и нахожу несколько особенно двусмысленных моментов.

Тянула она меня к себе всегда, манила. Мальчики тоже так делают. Притягивают к себе. Феромонами. Вот, как называлось это – поняла теперь я. Кося усыпляла меня феромонами, соблазняла и выжидала момент. Долго хотела – говорит. Долго…

Блин, ну этот душ – просто второе, сука, крещение в моей жизни.

Дверь кабинки отворяется. Мысли материальны.

— Ты нормально? — спрашивает Кося.

Я отвечаю не сразу, пытаясь собраться с мыслями после моей двухминутной алкомедитации.

— Всё хорошо.

Она довольно долго смотрит на меня. Разными взглядами. Будто проверяет, действительно ли всё хорошо. Или сканируя меня сенсором возбудимости.

— Ладно, я если что – тут.

— Хорошо.

Вновь оставшись наедине с собой я уже не в силах вернуться в прежнее состояние. Теперь ощущается пустота.

Будто Кося вырвала кусок материи из этой ебаной душевой кабинки и стояла там теперь, молча требуя впустить.

Пьяные бредни. Мои пьяные бредни.

Я открываю дверцу и вижу, что она чистит зубы.

— Я со спины не могу.

Она медленно поворачивает на меня голову; на её губах пена, как у бешеной собаки.

— Можешь помочь? Тут… мочалка, вроде.

Она выглядит растерянной и ничего не говорит. Сплёвывает зубную пасту, полощет рот и идёт ко мне.

Я протягиваю мочалку, поворачиваюсь и упираюсь рукой в стену кабинки. Она медленно трёт мне спину.

— Спасибо за всё, Кось.

— Не благодари, зай. Мы же подруги. Подойди чуть ближе, я не дотягиваюсь.

Делаю шаг назад и она продолжает меня мочалить. Долго.

— Вроде, всё, — наконец, говорит она.

Оборачиваюсь, закрывая грудь руками. Мы долго смотрим друг на друга. Такая странная сцена. Быть может в голове её все эти секунды мелькают миллионы мыслей, но в моей – нет ни одной.

И слова эти сами собой слетают с губ, будто кто-то – с неба или из-под земли – шевелит ими в этот момент.

— Тебе же тоже душ нужно принять.

— Да, — говорит Кося, уже выискивая пальцами за спиной застёжку лифчика. — Так будет проще, да.

Я украдкой поглядываю на то, как неуклюже она стягивает шорты со своих бёдер. Впервые мы так сильно напились, что едва стоим на ногах.

Да что там, впервые мы стоим друг перед дружкой голыми. Совершенно голыми. Вот остались только её трусики, да и те через секунду оказываются в корзине, с которой я уже познакомилась близко десять минут назад.

Она заполняет собой ту образовавшуюся пустоту. Я стараюсь не соприкасаться с ней, но, когда она закрывает дверцу, понимаю, что это невозможно.

Ощущаю своей спиной её грудь. Большая мягкая грудь; её соски рисуют узоры на моей спине.

Её ладонь безвольно опущена, но прижата к моему бедру. Вода прибавляет температуру и мне, вдруг становится тяжело дышать. Вновь ощущаю невесомость под ногами.

Перед глазами плывёт, и я разворачиваюсь, чтобы выйти из кабинки…

Но стоило мне встать к ней лицом, как губы наши сомкнулись (примагнитились) и я, закинув руки ей на плечи, бессильно повисла на своей лучшей подруге.

Глава 8

Её язык теперь было не остановить. Душно. Так душно в кабинке, что я совсем обессилела в её руках. Эти змеи опутывали меня, не задерживаясь на одном месте.

Змеи спускались с моего затылка сначала по спине и плечам; затем по талии и копчику; одна рука легла мне на живот, а язык, самый страшный змей из всех имеющихся у человека, в моём рту вёл себя подобно варвару. Нежный варвар, захватчик, деспот, Путин моей Ротовой Федерации!

Совершенно глупую вещь я делала сейчас, падая в её объятья. Она, вдруг, представилась мне такой сильной. Кося и раньше выполняла обязанности моего охранника, но в этой душевой кабинке она стала теперь моим мыльным пузырём безопасности.

Кто бы мог подумать, что хилые девичьи ручки могут оказаться более крепкими, чем волосатые и мускулистые.

— Это пиздец, Кося, — говорю я, когда она освобождает мой рот и принимается за мою шею. — Мы же пьяные, это… пиз-дец.

— Я знаю, — она вновь целует меня, на этот раз без языка.

Я впервые с тринадцати лет чувствую это стыдливое возбуждение. Давно я не задумывалась над тем, плохо ли то, что я испытываю в данный момент. Мурашки пупырят мою кожу.

Сморщившимися от воды подушечками пальцев я ощущаю мурашки и на её теле. На её животе. И бёдрах. Её больших мягких бёдрах…

Её пальцы на моём затылке отключают мозги – Кося нащупала там красную кнопку выключения Саши-Серафимы.

Я понимаю, что не могу дышать, когда она касается пальцами других моих губ – небрежно, будто случайно, в давке автобуса. Затем прикосновения становятся более осознанными, направленными.

Я оттесняю её, ловя ртом воздух.

— Кось, я дышать не могу, Кось.

— Давай выйдем.

Она вытаскивает меня из кабинки, проводит через ванну.

— Нам одеться…

— Забей хуй, — Кося всё же с некоторой осторожностью приоткрывает дверь ванной и выглядывает в проём, продолжая держать меня за руку.

Затем открывает дверь окончательно и приставив палец к губам, тащит меня через коридор в свою спальню. Голые и мокрые мы идём по коридору, стукая каплями.

Сердце постукивает, озираюсь по сторонам. Я окончательно теряю контроль над ситуацией и когда мы вновь оказываемся в её комнате, я не в силах сдерживать её манипуляции с моим телом.

Спотыкаюсь об урну и пустые бутылки пива. Мы смеёмся, на секунду, словно, забыв об интимности обстановки. А затем Кося толкает меня на кровать и ложится сверху, накрывая меня тёплым покрывалом медового цвета.

Её гладкие ноги, этот шёлк, прикосновения тонких пальцев – я расписываюсь в отказе от своего тела.

Она ласкает мои соски. Я собираюсь убрать её голову от своей груди, сейчас она начнёт сосать соски, а это больно, каждый раз больно, но ты стараешься не подавать вида, ведь мальчикам это нравится!

Но Кося не сосёт, а лишь гладит мои соски своим мягким языком. Вокруг. Вверх-вниз (от привстают) и язык тоже становится твёрже.

Я смеюсь уже не следя за уровнем громкости. Какие-то сумасшедшие смешки выходят из моей груди. Тёплый шар сгущается внизу моего живота.

Кося прижимается ко мне телом и шепчет на ухо:

— Тебе хорошо так?

— О…

Её пальцы вновь небрежно касаются моих других губ.

— Ень…

— Я люблю тебя, малышка, — губы Коси скользят по моему уху. — Так сильно тебя люблю.

Таз сводит спазмами. Я ощущаю, как легко стали двигаться её пальцы. Они скользили по моим другим губам, как сёрфер.

А затем сёрфера этого, похоже, захлестнула волна и он оказался внутри меня, внутри моего океана вагинальных выделений.

Сёрфер там от одиночества долго не страдал, потому как вскоре к нему заглянул ещё один. Два сёрфера внутри меня простыми вставляющими движениями контролировали теперь все процессы моего организма.

Кося целовала меня почти всегда. Но стоило её языку покинуть мой рот хоть на секунду, чтобы, например, дать немного ласки моим ушам, ко мне тут же приходило всё понимание этой жуткой ситуации.

Боже, что же мы делаем, что же это, как можно было напиться до такого исступления, глупая девчонка, ты что себе позволяешь тут?..»

ДЕВЧОНКА!

Отъебись, император…

Язык-захватчик возвращается в мой рот, а сёрферы продолжают своё дело. А я продолжаю виснуть в пустоте полуприкрытых век.

На секунду волна мурашек спадает и я, вернув закаченные глаза в центр, начинаю различать интерьер комнаты. Язык-гипнотизёр покинул мой рот, и теперь я вижу Косю; теперь она далеко от моего лица; целует мой живот, всё отдаляясь и отдаляясь.

А затем исчезает за горами моих согнутых в коленях ног, и разум мой снова мутится.

В момент, когда руки её обхватывают мои бёдра, я совершенно точно ощущаю семь или десять нитей, проходящих через моё тело от головы до вагины. И одна из этих струн тут же дёргается, отдаваясь в левом соске и мочке.

Я вздрагиваю, а её язык тем временем накрывает мои половые губы тёплым шершавых полотном.

Пальцы мои, запущенные в пряди волос сжимаются в кулак, причиняя корням приятную боль.

Кося двигает мягким языком вверх-вниз и струны играют простую мелодию в моей голове. До-ре-ми-фа-со-ля.

Затем я в очередной раз вздрагиваю, когда мелодия резко меняет; язык её двигается теперь кругами и получается что-то вроде Ре-ми-со-фа, немного нескладная, но оттого не менее приятная… мелоооооодия.

Глаза мои вновь закатываются за полуприкрытые веки, и я вижу, как огонёк, двигаясь в темноте кругами, оставляет за собой длинный жёлтый шлейф.

Затем он ускорился, а шлейф становится ярче, ещё ярче и тут кровь начинает пишеть в моих жилах, а ощущения перебираются в верхнюю область половых губ. Прелюдии были окончены и отступать никто не планировал.

Струны отдаются каждую секунду, но порой звон их утихает, и я растворяюсь в потолке её комнаты и этих огнях под своими веками.

Моя Кося. Я приподнимаю голову, желая рассмотреть её действия. Но её густые пряди закрывают вид на таинство, добавляя магического оттенка в происходящее. Что же такое она делала там, что мне так рвало башню… И этот шар перед глазами, этот горячий шар внутри моего живота – был ли это один и тот же шар? И эти мыши… или птицы… или…

Мыши эти зашурудили в моём животе с неистовой силой, отчего я невольно прижимаю руки к её голове. Это невыносимо. Приятно и невыносимо, это должно поскорее закончиться, пока мыши не выбрались на свободу, продырявив мой пупок!!!

Кося наращивает темп. Влево-вправо-влево-вправо-влево-вправо, спринт её языка заставляет мышей внутри моего живота послушно бегать из одного конца желудка в другой. А шар нагревается до температуры кипения.

И в какой-то совершенно случайный момент, когда язык её в очередной раз делает неосторожный взмах по моему клитору, я выгибаю спину в приступе тотального сладкого спазма. Сжав губы, со стоном выдыхаю. И обессиленно падаю на кровать.

Мои глаза глядят в разные стороны, а потому – я вижу двух моих лучших подруг, которые нависают надо мной. Две Коси гладят меня по щекам и целуют.

— Я люблю тебя, Саша, — шепчут мне две Коси и целуют мои уши.

— Ебать ты…

Падла языкастая… Ну ты, блин… зая.

Глава 9

Я хуела с Коси. Она могла курить в комнате и ни один мускул на её превосходном теле не напрягался.

Я вижу свой рюкзак у её ученического стола. Стол у неё большой и на нём стоит большой телевизор. Всё у Коси было большое. Всё больше, чем у меня…

Нужно было нарисовать его лицо, пока я ещё могла вспомнить детали. Ах, память уже не та.

В детстве я могла запомнить лицо человека, сидящего напротив меня в метро и нарисовать его даже после того, как он вышел из вагона. Теперь же я отчаянно жмурилась, пытаясь вернуть себя в тот жуткий момент.

Ну давай же. Разум прояснялся после оргазма, да и алкоголя в желудке больше не было. А потому – я смогла встать, подойти к рюкзаку и достать тетрадь с пеналом.

Сука.

— Ты не хочешь курить? — спрашивает Кося.

— Да, да… Сейчас. Пару минут.

Дьявол, он специально трахал меня раком, чтобы я не запомнила его лицо. Но ничего. Не на того напал.

Первой в голове всплывает причёска. Укладка на правую сторону. Выбритые виски. Острые фигуристые уши, слегка подломанные раковины.

СЕРЬГА! Чёрт бы меня побрал, как я могла упустить такую деталь. Маленькая серьга-точка в правом ухе. Или левом. Я слышала, что в левом ухе серьги носят гомики, чтобы палить друг друга. Значит, вероятней всего, серьга была в правой мочке. Серебряная или металлическая серьга.

Я опускаю голову и пару секунд гляжу на свой серебряный крестик. Сколько же дерьма ты видел, мой милый религиозный аксессуар.

Так, не нужно отвлекаться!

Щетина. Чёрная – на подбородке и редкая – на щеках.

— Ты чего там?

Кося сбивает меня.

— Подожди, подожди. Пару минут.

Парой минут дело не ограничится – понимаю я. Теперь я оказываюсь совершенно убеждена в том, что смогу по памяти нарисовать его точный фоторобот. Но зачем?

ЗАЧЕМ ТЕБЕ ЭТО, ДЕВЧОНКА?

О, император Японии. И где же ты был всё это время?

НЕ НУЖНО БЫЛО ТАК НАПИВАТЬСЯ.

Со мной случилась ужасная вещь.

Я ЗНАЮ.

Хах! Так почему спрашиваешь?

ЗАЧЕМ. ТЕБЕ. ЭТО. НУЖНО. ДЕВЧОНКА.

И в самом деле…

Так, не отвлекай меня!

Тонкие брови крутой дугой. НОС! Очень примечательный большой нос-картошка. Толстые губы, они прижимались к моим губам, и я хорошенько запомнила их. И руки мои сами теперь рисовали изгиб этих омерзительных губ!

РАЗДВОЕННЫЙ подбородок! Определённо, на подбородке была ямочка. Ах, сукин сын с отвратительной ямочкой на мясистом подбородке.

Я вновь жмурюсь, воссоздавая ту обстановку, в которой он встретил меня. Трудно, трудно, конечно. Постарайся, Саша-Серафима. Постарайся, милая.

Замечаю Косю за своим левым плечом. Она пристально смотрит на то, как руки мои вырисовывают узор его лица.

— Ты… — она громко проглатывает слюну. — Это…

Через пару минут я сдаюсь. Можно было сделать лучше, но это всё, на что я сейчас способна. Мы с Косей смотрели на лицо, покрывавшее клетчатый тетрадный лист.

Фоторобот. Преступника.

Я ожидала, что он приснится мне. Но ошибалась.

Во сне пришёл ко мне Тоша.

Принялся доставлять мне удовольствие так, как это делала Кося. Утром мне будет казаться, что, возможно, это Кося продолжала отлизывать мне, пока я сплю. Но во сне я была счастлива, что он, наконец, догадался, как сделать мне приятно.

Какой же он у меня все-таки хороший)))

Мой Тоша :****

Я проснулась первый раз. Засыпая в полной темноте, подумала, что насильник, вероятней всего, выжидает и придёт ко мне под утро.

Но проснувшись в своей кровати и увидев в окно матово-чёрные с золотыми вкраплениями купола храма Вознесения Христова.

Я попыталась встать с кровати, но не смогла, потому что была слишком жирной, блять! Мои ляхи прижимали меня к кровати.

Я свалилась на пол и ощутила боль от резкого соприкосновения с паркетом.

Зелёные обои моей комнаты бесили меня очень сильно.

Мама переборщила с пищевым раствором. Сейчас я выйду из комнаты, а в коридоре будет стоять она: с огромным шприцом и лыбой на своём прелестном личике.

Пытаюсь найти в интернете состав пищевого раствора, чтобы узнать, как проще вывести его из организма. О, нет. Нет-нет-нет, да ни один насильник теперь даже не посмотрит на меня! Кому я нужна, а?

Слёзы текут по моим огромным щекам. В отражении глянцевого ноутбука я вижу своё жирное лицо, похожее на морду бульдога!

Та-ак, это нужно решать прямо сейчас!

Я в таком виде в гимназии не появлюсь!!!

Похуй, что ни один мальчик из гимназии мне неинтересен, вообще неинтересен, НИ ОДИН! Я всё же не собираюсь волочить своё жирное тело в центр города; не хочу ИЗ ПРИНЦИПА!

Состав пищевого раствора.

Не находит. Блин. Возможно, он называется как-то по-другому?..

Раствор для набора массы

Раствор для набора жира

Сообщение ВК.

Классно потрахались вчера?

Сообщение было не от Коси.

Я забыла про пищевой раствор, хотя стоять мне по-прежнему было непросто из-за своего сверхвеса.

Классно потрахались вчера?

Не оставалось сомнений в том, кто ещё мог написать такое. И я нажала на сообщение, чтобы глянуть на человека, который изнасиловал меня вчера.

ВК долго грузилось.

А потом я вспомнила, что никогда не сижу ВК с компьютера. И мысль эта разрушила весь мрак моего предутреннего кошмара.

Я проснулась более-менее худой в одной кровати со своей лучшей подругой. С которой мы вчера, похоже, и в самом деле… ну, того… классно, в общем.

Глава 10

Порой я ненавидела свою жизнь, потому что каждое воскресенье мне приходилось вставать ни свет ни заря, напяливать чмошную юбку до пола, вязанный кардиган и идти на утреннее богослужение со своей матерью.

Отец уже ждал нас там, но никогда не обращал на нас лишнего внимания.

Если вы никогда не были в храме, но хотите ощутить себя в этой обстановке – проще вам посетить это милое место, за вход вам платить не придётся.

Но я уверена, что процессия воскресного богослужения заебёт вас раньше, чем когда-то заебал всех Фараон.

Служение начиналось с речитативной молитвы, которую исполнял диакон, заместитель моего отца – парень двадцати пяти лет, у которого вместо брутальной поповской бороды росло чёрти что.

— Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй (затем он наращивал темп речи, когда прихожан в храме становилось больше). Господи-помилуй-господи-помилуй-господи-помилуй, слава Отцу и Сыну и Святому духу и ныне и присно и во веки веков, Господи-помилуй-господи-помилуй-господи-помилу-у-у-уй.

Затем слова эти подхватывала певчая; толстая женщина лет сорока с высоким звонким вокалом.

— Господи поми-и-и-и-и-и-и-И-И-И-И-И-И-И-И-И-ИЛУУ-У-У-У-У-У-УЙ!!!!!!

Диакон замолкал, давая этой голосистой женщине разыграться на полную катушку. Её голос поднимался вверх, отталкиваясь от стен и возносясь ввысь на десятки метров.

Потолки в храме меня всегда завораживали, а детстве при долгом взгляде наверх даже начинала кружиться голова.

Эти припевания всегда убаюкивали меня; что-то из приятных детских воспоминаний, когда душа моя была чиста, а помыслы напрямую исходили от Иисуса. Теперь же, как вы могли заметить сами, я почти никогда не слышала его голоса, а если и слышала – не прислушивалась.

Когда я крестилась – сон немного отступал. Но рука быстро уставала, а креститься можно было лишь правой. Под платком чесалась голова. По правилам я могла не носить платок, девочкам-подросткам это делать было необязательно. Но отец настаивал.

Мы стояли в длинной веренице людей, каждый из которых ждал своей очереди, дабы прильнуть губами к благородному лику Марии-Богородицы. Когда подошла наша очередь, мать подтолкнула меня к иконе.

Миниатюра этой же иконы следила за мной в моей комнате. Я приложилась губами ко лбу Марии. У нас с ней было много общих тайн.

— Прими-и-и нас грешных, — не унималась певчая. — Благодарственная сия и молебная молитвы-ы-ы, Господи-помилуй-господи-помилуй-господи-и-и…

После певчей в игру вступал мой батя. Признаться, знала я когда-то много молитв на все случае жизни, но время то прошло.

Когда-то я могла разбирать его речь во время службы и понимала всё до последнего слова.

Теперь же для меня слова его были не более понятны, чем речь Скриптонита. Я могла выцепить определённые слова и понять общую концепцию, но, если меня одёрнуть в какой-то момент и спросить, что батюшка сказал минуту назад – я растеряюсь.

— Го-о-осподи, святые ижмыжиси авжигуми помилуй грешных, Господи, убереги и гымижисы слабых и обездоленных, Господи, помилу-у-уй!

И хор подхватывает.

— ГОСПОДИ ПОМИ-И-И-ИЛУ-У-У-УЙ!..

На тридцатой минуте я начинаю конкретно плыть. Каждый раз мне кажется, что этому не будет конца. Я растворяюсь в толпе алчущих грешников и в этих бесконечных повторениях одной и той же фразы.

— Господи поми-и-илу-у-уй. Господи-и-и передай мне этот джоинт, со мной молодой ронин! Голова план подгонит, ДЕМОНЫ НА МОНИ…

Мать толкает меня в бок, я широко раскрываю глаза, поднимаю голову и понимаю, что снова задремала. Я могла делать это стоя, как, блин, корова.

— Господи поми-и-и-и-илу-у-у-уй.

Я не понимала, но никогда не интересовалась, почему Бог запрещает сидеть нам в своём доме. Храм – дом Божий.

Что же это за отец такой, раз запрещает сидеть своим детям? Он хочет держать нас в напряге во время общения с ним? Три часа мы строим без возможности присесть.

Мне было особенно тяжко, потому как вчера я вновь обнюхалась с Серёжей, а теперь эти завывания церковного хора воспринимались мной, как гул без мотива и мелодии, как белый шум, который опускал меня в сон при первом же отвлечении от происходящего.

После того, как мать толкает засыпающую меня в третий раз, я понимаю, что нужно взять себя в руки, а не то у меня могут быть проблемы.

Это просто невыносимо. Больше всего я боялась, что после очередной своей схватки со сном, я просто потеряю равновесие и свалюсь, расталкивая толпу. А потому я прибегла к своему старому, но не очень приятному способу.

Кусь губы до такой степени, чтоб искры из глаз полетели – и на следующие десять минут эта пульсирующая боль не даёт мне возможности расслабиться. Затем ещё раз.

После одного такого богослужения я всю следующую неделю ходила с распухшей губой, что очень тревожило мою мать.

Каждое воскресенье эти три часа бессмысленного стояния равносильны вечной пытке. Вот, где ад на самом деле. Дома у моего небесного отца.