Мои знакомые часто меня спрашивают о том, почему я так тороплюсь домой. Что такого меня там ждёт, если я не могу сфокусироваться на поставленных задачах. И тогда она улыбается своей острой улыбкой, как бритва, вскрывая мой крохотный внутренний мир. Иногда мне кажется, что я когда-нибудь умру, от кровопотери через эту маленькую ранку.
Приоткрывается алый занавес, а там я, вся в копоти и чернилах, лежу на полу и смотрю на окно. Где стоит она и курит в форточку. Выдыхает дым как душу, и кажется, что вот-вот растворится. По коже расползается иней. Зимний воздух стелется у её ног лёгкой пылью. Она таскает в мой дом всякий хлам и по утрам пахнет горечью. А я смотрю на неё и не верю, не верю в слова окружающих.
Она правда почти существует.
Я забываю какие-то важные детали по пути на работу и обратно. Они говорят мне остановиться. Она заваривает кофе на моей кухне и говорит:
— А давай ты останешься здесь, со мной, и никому не скажешь, все будут тебя искать, а тебя нигде не будет.
Смеётся так, что небо осыпается штукатуркой, доказывая, что всё вокруг всего лишь недостроенный фасад. Я – одинокий актёр. Она – единственный зритель. И все кричат: “Спалите этот театр к чертям!”.
У неё по венам течёт солнце, и я плавлюсь каждый раз, как она меня обнимает. Погибаю по средам пятницам и иногда по воскресеньям. Ненависть к себе на завтрак, страх перед окружающими на обед и желание исчезнуть на ужин. Можно без последнего пока она рядом.
А они говорят, что я лгунья и не творец.
Сидя за черновиками в комнате, где нет ничего, кроме стола, стула и алых занавесок, в которых она запуталась и снова курит в форточку. Мне на ум приходят истории, что этот свет никогда не услышит. Я пишу их на обрывках книжных листов, что давно лежат здесь совсем без дела, и вешаю всё последовательно на стену, чтобы ей удобнее было читать. А потом сожгу, дабы никто и никогда не смог прочесть эти строки.
Я проигрываю.
Она уходит.
Я оставляю ей мелочь на автобус до “долго и счастливо”, забывая, что от моего дома нет таких маршрутов. Ей не нужны билеты до “долго и счастливо”, ей нужно лишь чтобы я осталась вместе с ней в комнате и продолжала писать свои скудные строки.
Книг почти не осталось.
Она говорит мне:
— Ты такая смешная.
Я почти отвечаю, что на самом деле просто больна, и боюсь, что когда-нибудь она ко мне не придёт, а всё это окажется сном на полу не родного нам дома.
Она танцует в моей комнате, в дыму, на её плечах алый занавес, и она тушит сигареты о стены с моими работами. Она излучает тепло и правду. А мой мир полыхает в огне.
Я никогда никогда ни во что не верила. Я держу её за руку, трогаю ямочку, где пульсирует жизнь, будто это что-то изменит.
Я держу её за руку и почти верую.
Я держу её.
А она меня нет.
Она говорит мне:
— Меня не существует в этом мы похожи.
Обо мне больше в черновиках, чем во всех словах. Она сидит на подоконнике с ногами, и я боюсь, что она упадёт и разобьётся, но падаю здесь обычно только я. Фонари вдоль дороги не горят, хотя должны были бы.
Кажется, что кроме крохотной комнаты на окраине, где только мы с ней, ничего больше не существует.
Она говорит:
— Тебе ещё жить, а ты только плачешь и пишешь.
Она говорит:
-Я придумала тебе сказку, но боюсь рассказывать, вдруг сбудется.
Она говорит:
— Ты вот меня придумала, и я сбылась.
Она говорит.
Говорит.
Говорит.
Так долго, что я уже забываю кто чей плод воспалённого разума. Её нет. Меня нет. Реальны только черновики и рабочее место.
И мне ничего не остаётся, кроме как снять со стен бумагу, проветрить комнату от сигаретного дыма. Выкинуть занавески. Разучиться танцевать и говорить. И забыть её как ненужную вещь. Так говорят мне они. А я киваю и не верю.
У неё есть тысяча жизней, сотни причин чтобы уйти и одна чтобы остаться.
Богиня смотрит на меня и смеётся, говорит:
— Прости.
И каждый день сидит в моей комнате и курит в форточку. Под кожей у неё солнце, в волосах запутался зимний ветер, а на плечах театральный занавес, пропитанный моей кровью. Она тушит фонари, как свечки и говорит:
-Я буду здесь, даже если ты не смотришь, даже если ты забьёшь в меня гвозди со своими историями
Я молчу. Я держу её за руки, и верую.
Мы сидели с тобой на полу, и я рассказывала тебе конец твоей сказки. И ты плакала, смотря на меня наглыми глазами, цепляясь своими тонкими руками за мою рубашку. А я продолжала шептать тебе на ухо, и не верила. Не верила правду происходящего
Еще почитать:
Пифагореец — Глава 1. Утро в бокале
Блакада Ленинграда
Пифагореец — Глава 14. Медитация.
День Рождения
«
»
