Рассказо-сказки про Колобка Океан

Летописец никогда не ходил по врачам. Они ему напоминали фантастических белых чаек, которые летают прямо над городом, собираясь в стаи над пустырями, крышами и дворами, вместо того, чтобы жить на скалах возле бескрайних морей. Но тут пришлось идти, — потому что нестерпимые боли не проходили.

Товарищ повел его к знакомому врачу, так как прописка у него была не городская, а где-то в деревне, дм полиса у него небыло. Врач сказал, что камни пошли из почек, выписал рецепт, взял шестьсот рублей, посмотрел на его нневзрачный вид и добавил, больше из-за какого-то глубокого человеческого сочувствия:

— Лучше попейте травы и походите к массажисту.

Недалеко от работы была лавка здоровья, там Летописец иногда покупал ромашку, других трав он не знал, и вспомнил про вывеску на остановке троллейбуса «Все виды массажа», и чуть мельче было написано: «квалифицированный специалист».

Кстати, Летописец имел совсем другое имя в паспорте и давно забыл, что он некогда был Летописцем. Это была его детская кличка, которую ему в скором предстояло вспомнить.

Дверь открыл юноша странного вида в голубой санитарной форме, какими и представлял массажистов Летописец.

— Инопланетянин какой-то, – подумал он.

Летописец сразу сел на стул, съёжившись, в маленькой прихожей, куда вышел юноша. За дверями виднелся массажный столик, который почему-то ему виделся как операционный.

— Да, мой друг, вы пришли, куда надо. Давайте по порядку.

Молодой человек окинул его взглядом и решил общаться с ним на языке людей:

— Вы, наверно, по объявлению?

— Да, я прочитал объявление.

— Вы умеете писать?

— Думаю, что — да.

— Что вы пишите?

— Мне, конечно, приятно, что вас интересует мое творчество. Но…Я написал полтора романа, рассказы, стихи.

— Прочитайте ваше стихотворение.

— Заговорила роща золотая.

Возникла неловкая пауза.

— Наверное, дальше продолжать?

— Нет. Это прекрасно, что у вас есть чувство юмора. Ваша работа будет заключаться в том, что придется описывать мою жизнь, возможно с сегодняшнего дня. Как я понял, это вы роща золотая?

— Да, я только начал жить. Кажется. А я вас уже пишу. У меня особенность такая, как у всех писателей.

— Я так и увидел. Вы настоящий писатель. К тому же Летописец. – Колобку пришлось включиться в некоторые знания о писателе.

— Ого… откуда вы это знаете?

— Я знаю все о тебе, мой друг. Летописцем тебя называли в школе. Но ты забыл это. Прозвище такое. Ты все описывал вокруг. Одноклассников, родителей, деревья, собак…

— Я всю жизнь мечтал описывать жизнь, как ее видит Бог, но у меня до сих пор это не получается. Мой внутренний мир заслоняет эту реальность, а я не хочу быть субъективным.

— Из таких внутренних миров и состоит наша земная жизнь… довольно, необъятная. Ты большой писатель. Ты написал хорошие вещи, но их никто не напечатает. Тебе же говорили, что слава к тебе придет после смерти. Я бы тебя и не пригласил, если бы жизненные обстоятельства не загнали тебя в тупик. Я ждал, когда ты сам ко мне придешь, но, видишь, все получилось по-другому. Ты становишься никем и ничем, как социальное явление. И оттого многая неуверенность. Тебе нужна поддержка. Отчаяние и пьянство никогда не были хорошими помощниками. Многие великие писатели и художники закончили свою жизнь в нищете, и я, наверное, буду рад тебе помочь. В некоторой степени.

— Я скоро умру? У меня болят почки. Я могу умереть. От боли.

— Ты можешь умереть от отчаяния, от неуверенности. Почки — это твоя исчезающая воля к жизни. Но, ты купил траву, пей пока. Не бойся.

— Я пришел по объявлению на остановке.

— Нет, я давал объявление в другое место. Мне нужен писатель. Женщины называли тебя Океаном. Почему ты так помельчал?

— У меня нет теперь женщин.

— Денег платить не буду. Будешь работать за еду. Одежда у тебя будет получше. Так сказать, прикид нужно изменить. Но зато будет время писать. Ты же этого хотел?

— Дааааа.

— А сможешь?

— Смогу! А с чего начать?

— Начни так: У Колобка было много друзей.

Молодой человек закрыл приоткрытую дверь, и Летописец увидел табличку на двери: КОЛОБОК.

— Но мы можем пройти в кабинет и обсудить все детали.

Колобок открыл полностью дверь, и Летописец увидел с внутренней стороны двери табличку: ЛЕТОПИСЕЦ.

…

У Колобка было очень много друзей. У него друзья были разные: низкие, высокие, толстые, тонкие, хмурые, весёлые — разные были друзья.

Летописец — это такая профессия или должность, или обязанность по призванию, которая есть практически на каждом предприятии, в каждом государстве, даже в каждой семье есть свой летописец в том или ином виде или форме своего существования. А так как Колобок был сверхчеловек необыкновенный, то ему Летописец был необходим, потому что история жаждала знать все о великом Колобке.

И вот, Летописец приобрел катер (его заказал по своим чертежам Колобок и оплатил), такой небольшой, размером с легковой автомобиль, и поехали они вдвоем на Тихий океан ловить хорошее настроение. Вообще-то, у них всегда было хорошее настроение, но они поехали на Тихий океан в этой лодке, прямо по суше, потому что катер-лодка была такой лодкой интересной: у неё были колеса, и это была вроде бы как машина, целая амфибия, но она была с виду похожа на автомобиль, и никто, ни прохожие, ни автомобилисты, ни даже гаишники, не оказывали этой машине какого-либо внимания, кроме как к автомобилю, имеющему несколько странные формы бамперов и обтекаемости кузова. Автомобиль как бы являл собой некий новый очередной дерзкий дизайн. Некоторые люди думали, что эту модель придумали русские, а внедрили китайцы или какие-нибудь умельцы из третьего или даже какого-то другого мира.

Так как Колобок очень хорошо водил машину и любил это дело, сам рулил, и они буквально за полтора дня доехали из Барнаула до Тихого океана.

А дальше они купили немного картошки, чтобы жарить ее во время путешествия. Зелени было очень много, скажем, и под водой. Но они, на суше пока были, тоже набрали одуванчиков, спорыша нарвали, конского щавеля и других трав. Взяли хлеба, конечно, вот куриц несколько взяли, штук пятнадцать, потому что Летописец очень любил куриц. Он долгое время не доедал, питался всухомятку, и где придется, и Колобок решил сделать ему подарок: загрузил в холодильник пятнадцать домашних кур!

Вещей у них было немного. Во-первых, они взяли все для купания, потому что приехали ненадолго, всего на месяц. Также взяли небольшой раскладной бильярд, потому что это была любимая игра Колобка, так как шары напоминали ему себя в детстве, такого маленького и кругленького, пятилетнего. Но теперь он не очень похож на эти шары, потому что вырос в небольшого молодого красивого сверхчеловека.

И вот, как только они приехали к океану, то сразу оказались на пляже, в самый разгар дневного купания, осторожно выруливая между отдыхающими, сразу заехали в воду, чем слегка удивили всех людей. Хотя, по правде сказать, не очень удивили. Мало ли кто и как тут ездит. Видимо, люди, пережившие в России столько исторических катаклизмов, перестали чему-либо сильно удивляться, даже событиям своей собственной жизни. Они проводили равнодушно глазами уплывающую машину за горизонт, спокойно продолжали дальше загорать и плескаться.

Тут нужно немного отвлечься, и рассказать, кто такой Летописец и почему такая тесная дружба у него случилась с Колобком. Летописец — неплохой писатель и поэт, но он так и не издал ни одной книги, и единственным почитателем его творчества, как теперь оказалось, был Колобок. Многие друзья Летописца говорили, что он талантлив, но что ему в жизни не везет.

Колобок же считал его гениальным писателем, таковым считал себя и сам Летописец, но скромность его не давала пройти в пространство желанной славы, успеха и больших денег. Поэтому когда-то давно его, теперь уже бывшая, семья имела всегда достаток ниже среднего. но теперь и семьи нет, как говорится, ни кола, ни двора. Он в основном по жизни выполнял функцию сторожа, где на рабочем месте мог писать в стол, то есть погружаться в магию писательства, как он это представлял. Колобок с его связями и деньгами, бесспорно, мог помочь Летописцу в издании книг, но у них была какая-то неназванная договоренность, что, когда писатель реализует себя полностью, как он понимал, в «самом-самом, еще ненаписанном произведении, и реализует себя в некоем новом социальном статусе», тогда и начнется издание его книг.

Но была еще одна тайна в глубине души Летописца. Ее знал только Колобок, и еще некоторые люди из прошлого. Когда-то его называли Океаном. Иногда бывало так, что кто соприкасался судьбой с Летописцем, ощущал глубину его древней души и преобразовывался в некоего другого человека, более тихого, спокойного и, возможно, мудрого. Или наоборот. И даже Колобок, который знал практически все языки на нашей планете, мог летать по воздуху, телепортироваться и делать прочие причуды, как и положено сказочному герою, преклонялся пред тою любовью, которую имел этот безбрежный Океан любви, и запитывался ею. Но, в основном, многие принимали Летописца за чудака, да еще пьющего.

Так они плыли и плыли, и начался шторм, прямо такой шторм начался — невероятный. За рулём, а теперь за штурвалом, как всегда, был Колобок. Он и говорит Летописцу: закрой окна. А сам так ловко лавировал между волнами, и поднимаясь на гребень, так держал управление, что катер легко скользил и по волне, и против волны, и всегда легко выныривал на поверхность, и было ощущение, что катер свободно проходил все изгибы воды независимо от движения волн, будто у волн была своя программа, а у катера своя.

— У тебя же хорошее настроение? – спросил Колобок.

— Да я его поймал, — ответил Летописец.

Наконец, Колобок решил погрузить свою машину в воду, чтобы там переждать волнения, и, действительно, под водой очень спокойно оказалось, и они легко плыли в подводную даль океана. Плыли довольно быстро, за час оказались где-то в центре Тихого океана, далеко за Японским островами. Летописец подумал, что они могли бы и плыть со скоростью мысли, для Колобка это сделать было не трудно, но им обоим нравилось, чтобы было все, «как у людей», последовательно, согласно течению жизни.

Вскоре, выплыли на поверхность. Катер слегка покруживал на тихой ровной глади, солнце и чистое небо, радостный крик чаек доносилось через открытое окно. Колобок радовался как ребенок. Кстати Колобок хорошо свистел, у него был художественный свист, и Летописец с удовольствием слушал любимую песню Колобка: «я от бабушки ушел». А следующая была «ветер едва кружа» — это была любимая песня Летописца, и он её начал насвистывать тоже, подражая Колобку и его настроению.

И тут вдруг они почувствовали небольшой толчок о дно катера, и рядом показался огромный хвост рыбины, который был больше самого судна.

— Он нас видит, а мы его нет, — сказал Колобок.

— Кто?

— Кашалот.

Они погрузились в воду, достаточно глубоко, и кашалот подплыл к ним и прямо перед лобовым стеклом разинул пасть. Это было, действительно, чудовище, способное, казалось, проглотить даже такую машину. Кашалот подплывал со всех сторон, смотрел на них своими глазами-блюдцами, разевал пасть, как бы лаская своими зубами лодку и, будто примеряясь и репетируя некоторое свое действие: уничтожить одним разом путешественников. Он мог одним взмахом плавников погрузить их на дно, но ему, видимо, нравилась это игра, проявлять свою силу.

Кашалот немного отплыл для нового маневра, и Летописец увидел, что Колобок на своем сиденье вдруг оказался в какой-то прозрачной капсуле, надевает маску, открывает дверцу, и выходит из капсулы, которая уже наполнилась водой, и выплывает прямо к морде кашалота.

Колобок никогда не любил ругаться на русском языке, он был очень нежный, был очень тонкий сверхчеловек. Поэтому он огибает вокруг кашалота круг уважения по вертикали, подплывает снова к морде, и на его рыбьем языке говорит, жестикулируя руками:

— Слушай, парень, ты забодал своей простотой, давай, дуй отсюда, а то получишь!

Ну, примерно так понял Летописец, это уже был его свободный перевод.

— Кашалот явно испугался, Летописцу показалось, что он даже нахмурился, складки показались на его могучем лбу, даже мимика какая-то определилась на его очеловечившейся морде. Зверь хвостом слегка вильнул виновато и быстро куда-то поплыл, а Колобок ринулся его догонять. Видно, еще не все сказал.

А лодка опускалась на самое дно.

К управлению не было доступа, мешала капсула, а как ее преобразить в другой формат, Летописец не умел. Лодка уверенно опускалась, становилось все темнее, а Колобок не возвращался, и, наконец, совершилась мягкая посадка, на самое дно.

Это была глубина, наверное, четыре тысячи метров под уровнем моря, подумал Летописец.

А Колобок поднялся на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Одного глотка ему хватало на полчаса нахождения под водой, поэтому он не торопился. Но это он сам себе такой предел установил, без воздуха он мог находиться в любом пространстве в любую продолжительность времени, но ему нужна была правда жизни, как у Станиславского. Колобок знал, что лодка опустилась на дно, что воздуха хватит на долгое время, но почему-то ему хотелось, чтобы летописец побыл один.

Перед Летописцем высветилась какая-то кнопка. Раньше этой кнопки не было. Он нажал ее. Засветилась панель управления. Каким-то образом она переместилась с управления Колобка на его сторону. Замигало много кнопок и выдвинулся руль. Летописец нажал освещение, и фары высветили пространство впереди, метров за пятьдесят он увидел едва вырисовывающийся склон горы. Включил дворники, стекло очистилось от ила полностью, видимо, всколыхнула дно, и машина была покрыта хлопьями. Включил боковое освещение и очистку. И вокруг стало хорошо различаться пространство. Как ни странно, он увидел рыб, моллюсков. Довольно страшных. Здесь была своя жизнь. Одна рыба поедала другую или какого-либо моллюска. Как на мониторе компьютера или в аквариуме. Он нажал незнакомую кнопку, машина начала разгребать под собой и опускаться в песок, как курица зарывается в пыль.

— Так и не наелся куриц, — сказал сам себе Летописец.

Опять клубы ила поднялись и начали засыпать машину, которая медленно зарывалась в дно. Свет не пробивался через завесу ила, и высветилась рядом другая кнопка. Он нажал ее. Машина начала медленно подниматься наверх и остановилась на поверхности, откуда опустилась.

Показался новый ряд кнопок. Одна высветилась с вертикальной стрелкой вверх.

— Ага, вот тут мы и поднимемся.

Машина дернулась вверх и остановилась. Включилась аварийка. Аварийка долго мигала, летописец выключил ее. Ряд кнопок исчез.

Колобка не было. Летописец остался один. Он не ощутил одиночества или покинутости. Он не боялся смерти. Он умел только писать и сторожить. Раньше он был офицером в армии, потом программистом, даже пытался сочинить вечный двигатель, потом простым алкашом, по совместительству сторожем, потом стал Летописцем, его Колобок нашел по объявлению, и уже месяц без малого, сопровождал везде Колобка, видел его чудеса и не сомневался, что Колобок его выручит, но теперь почему-то Летописец остался один.

Колобок чаще и чаще стал называл его Океаном, и Летописец почему-то поверил, что это так. За месяц знакомства, он стал пробовать по-другому писать, открыл, как ему казалось, в себе новые пределы воображения, новые чувства, новое видение мира и себя в божественном свете самого Творца. Он старался видеть и понимать, и чувствовать неразрывную связь с Ним, как никогда, но сейчас, здесь, он ощутил себя снова никем, ничем, в пустоте, в безмолвии, и почувствовал давление миллионов тонн воды над собой, и пронеслось в голове, что вот-вот, эти тонны раздавят его и машину. И он воспринял это как данность, неотвратимость… но это и заставило его искать выход.

Хотя Колобок, открыл ему целый фантастический мир возможностей, но теперь его нет, эта иллюзия закончилась, ему не за кого зацепиться, и так прекрасна была эта встреча, он полюбил Колобка, новую перспективу жизни. К тому же он подозревал, что Колобок — женщина, молодая красивая, хотя доказательств этому не было никаких, какое-то бесполое существо, — и это ему только сейчас открылось в полной картине его сознания. И сейчас, здесь, на дне, он вдруг увидел реальность происходящего и понял, что в этом одиночестве и безнадежности он не сможет жить. Вера в Бога, которая сопутствовала ему всегда, сейчас покинула его, пусть, на время, хоть и понимал, что Бог есть независимо от его сознания, но сейчас это его не грело и не имело никакого значения. Он попытался открыть дверцу машины и выйти, но большое давление мешало это сделать. Окна были заблокированы. И тут Летописец вспомнил, что он Океан, что ему некуда выходить и некуда торопиться, спешить, бежать по этому дну, плыть куда-то наверх… Он у себя дома. Он находится на дне своей души. Он всколыхнул целые столбы ила, он увидел здесь основание материков, целые плиты фундаментов мира, действующие вулканы своих страстей и почувствовал под колесами, под дном океана реку, голубую реку снов, слов, творчества, что теперь у него будут другие слова, образы, он увидел всю свою жизнь, что теперь он не отверженный, не посторонний в этой жизни, что он нужен этой жизни, что он не сторож, а состоявшийся писатель, великий писатель, что он нужен этой жизни.

Он начал торопливо нажимать кнопки, педали, напряженно искать логику поведения машины, снова нажимать на кнопки.

Машина не давала признаков жизни.

Он вспомнил поселок, где они жили с мамой, отец уехал учиться, и мама шла на переговорный пункт говорить с отцом и не взяла его с собой, а он бежал за мамой кричал: мама, возьми меня с собой, а мама говорила, оставь меня, иди домой, говорила с сердцем, он видел, что мешает ей, мама настаивала, кричала, чтобы он шел домой, а он чувствовал такое одиночество, и хотел с ней, к ней, казалось, сердце его разорвется от рыданий и не будет этому конца. Он кричал: мама возьми меня с собой. И мама сжалилась, остановилась, он подбежал к ней, и она обняла его, и такое тепло от нее, и сказала: пойдем, взяла его за руку, и он почти бежал, не успевая за ней, изо всех сил старался успеть, всхлипывал, но был счастлив.

И он начал молиться Богу:

это непонимание того, что происходит по-другому

отвержение разве это порок это вот у меня это постоянно было и есть чувствуешь что, а когда видишь там что когда я все ну были когда мы очень многое моё отношение к жизни вот и понимаешь и вот это вот всё я вдруг увидел ты знаешь это вот такой удар но потому что ресурса не было выплыть как ты говоришь я тогда не мог это преодолеть вот это отвержение меня жизнью а я хочу быть с жизнью во всех ладах я мог бы преодолеть не только здесь а я сейчас понял что меня там было в жизни я не был самим собой я благодарю Бога что мне это послал но я вот об этом хотел написать что тут я увидел что он то есть я вот такой одинокий что он никому не нужен что даже Колобок моя мечта иллюзия меня покинул его как бы сказать ничего ему не пишет не отвечает куда-то там плавает где-то там где бушует океан этот Колобок вот не отвечает что он наверное специально куда-нибудь уплыл вот такой я тут я утрирую но я вдруг на самом деле это была такая же семья трезво все было без вот этих там и нижним течением пятилетний мальчик но я вспоминаю я рассказывал когда мама шла на переговорный пункт а я бежал за ней вот тогда я это почувствовал что вот эти мне было это много таких случаев в детстве когда мне казалось что меня родители оставили случаем а потом нескольких случаях вот я это все но мне придётся это описать хотя я с этим уже давно покончил потому что я даже вот сейчас говорю у меня какая-то ясность появляется понимаешь но видимо нечто похожее нужно описать в моем.

Летописец сидел в кресле машины, рыдал, как пятилетний мальчик и понимал, что голубая подводная река где-то соединяется с ним, Океаном, что Океан соединяется с сушей, омывает ее, и гора, что напротив включенных фар, заканчивается или начинается сушей там наверху, и что если пойти пешком по этой горе, выйдешь на сушу, в ту жизнь, которая так нужна теперь ему!

И он увидел, что его нет, он почувствовал себя водой, которая везде, которая дает жизнь всему, что она соль земли, эта вода и она свет, он растворяется в этом свете, сверкающем, белом, как молоко с серебром. И такое реальное ощущение себя уже другого, состоявшегося писателя, который может описать все тайны человеческой души, все тайны природы и устроения людей.

И тут в дверь постучали. Ясно, четко, как в корпус гитары. Он открыл глаза.

Колобок стучал в окно, он был в маске и ластах, улыбался через два стекла, обогнул их подводную лодку со стороны капота, открыл дверцу, вошел в капсулу, затем освободил ее от воды и попытался подняться в верх, нажав кнопку со стрелкой. Лодка дернулась и встала.

— Что-то там намокло, — виновато сказал Колобок.

— Но ведь ты же можешь одной мыслью поднять машину.

— Нужно, чтобы все было, как в жизни.

И тут у окна появились две тупые морды кашалотов. Они улыбались заискивающе, как бы извиняясь, и поддев с боков машину, медленно начали поднимать ее наверх.

— Когда окажусь на суше, наиграюсь на бильярде, — сказал вслух Летописец.

— Приготовим тебе самую жирную курицу, — ответил Колобок.

Когда лодка была на поверхности, киты, попрощавшись, нырнули вниз и исчезли. А лодка спокойно покачивалась едва, и солнце своим витамином D ярко освещала машину и согревала все внутри натуральным теплом.

Колобок нырнул в воду через верхний люк, открыл капот.

— Посушим батареи вертикального взлета и посадки.

И начал насвистывать свою любимую песню «Я от бабушки ушел», потому что он опять поймал хорошее настроение.