Дурак в Лесу На другом берегу

Череда неудач приводит нас к определенным выводам. Выводы могут быть простые или сложные. Слепой может увидеть, глухой услышать, а глупый что то понять. Но глухой останется глухим, слепой слепым, а глупый, к сожалению, будет глупцом до смерти. Хотя он все видит, слышит, но не хочет понять и узнать. У него слишком мало времени.

Неприметный корабль, старый, со времен «Перестройки». Прошедший ремонтов много, снимавший и принимавший разных пассажиров. И сейчас он готовился в новый путь. Тяжелый паром вновь при закрытие своего борта цепью, лязгал своей ржавой натурой. Большой паром, много скамеек, все покрашено, почищено. Но синева не помогает забыться от ржавых пятен и подгнивших досок под ногами. Лицо парома, старое, уставшее, прокряхтела и пошла в путь. Корабль «Путник» начал свой неспешный маршрут. Легкий бриз бил в лицо, тихий шум волны ласкал мои уши, а невыносимый гул толпы садоводов портил все настроение. Людей собралось много, все разные, кто то в комбинезонах, кто то в потрепанном старом спортивном костюме, у кого то кепка, кто то в панаме, где то кричат, кто то мирно общаются. Много стариков, есть молодые, но в среднем тут собрались средневозрастные бойкие люди, добившиеся в чем то или неприметно потерявшие все. Лица сонные, паром выходит рано, люди просто ждут своего выхода с сумками или рюкзаками. Порой у людей виднелось, что то особенное, ржавый фонарь от машины, лыжные палки, большой непонятной предмет, непонятного свойства. Все шло как всегда, паром не отставал от графика. Река текла, лес стоял, а люди ждали, пока борт парома не закряхтит, своими цепями. И вот это случилась. Старая сосна встречала приезжающих. Ее большой, но кривой ствол предзнаменовал кручение старых цепей слега пухлым мужичком. Руки крутили быстро, борт легко шел, остановивший слегка ниже середины. Паром мягко коснулся песка и люди пошли, несясь в свои огороды и домики, желая работать или отдыхать.

Мужчинка средних лет, ждал пака всем кому нужно выйти уйдут, его смуглое, щекастое лицо улыбалось небольшому контингенту, что остался на пароме. Две молодых девушек с собачкой типа гончий, тремя женщинами, прошедшие тяжелые времена и молодым человек в комбинезоне несший топор и какую то неправильную рогатку, не буду томить, что тем человеком был я. Борт начал подыматься, пароход начел идти. Волны все так же бились об карму, ветер все так же дул в лицо, лес, сосновый, молодой шурша с крутого берега, нес свою мелодию, которую я слушал. А люди тихо шептались о маленькой гончей, что слегка подпевала всей этой симфонии реки.

Ну вот мы заходим в залив, виднеется знакомая конечная деревня. Мужчинка слегка смеясь прощается с девчонками в черных узких джинсах и слегка открытыми блузками, прикрытые джинсовой курткой. Борт открывается до конца, мужчина берет веревки, что-то готовит цеплять, я выхожу. Я знаю, что паром останется тут до вечера, и только тогда пойдет возвращать садовников и девчонок, что приехали сюда, домой.

Деревня, старая, лесная, жила своим чередом. Небольшой залив с гаражными настройками, неустроенный пляж на котором резвятся дети и дома, старые, слегка потрепанные встречали нас. Небольшой пригорок, по которой шла деревня, нес все те же дома, еще советского строительства, машины, тоже прямиком от туда и людей, молодых и старых. Лица веселые, грустные, уставшие. Шли по главной дороги, разговаривая о текущем, прошедшим и будущем. Немногие смотрели на меня, кто то смеялся, где та бабы работали в огородах, мужики возле одного из домов, чинили старый трактор, разбирая мотор и что крутя в нем. Деревня жила, не так что бы хорошо, но неплоха.

Я шел, неся свою рогатину и топор в лес. Не буду описать контингент, который был со мной, не очень хочется, но в двух словах скажу, избалованные беззаконностью люди. Я шел им отводить лес и принимать делянки. Я знал, что все будет плохо, я знал, что они пообещают мне все исправить, я знал, что не чего они не выполнять, но шел отводить и выполнять свою работу.

Но не будем о плохом. Лес, встречавший меня сосновым бором, резко, как высокая октава обрывал симфонию, давая секундную передышку для массивного и прекрасного продолжение. Меня встречал сложный и старый темный лес, с дольками яркий и белых берез, лип и одиноких никому ненужных с первого взгляда осин. Как ноты они играли свою роль, неся зрительное наслаждение моим слегка слабым глазам. Череда елок постепенна, складывалась с небольшими, но яркими дольками пихты, со своим беловатым и пупырчатым стволом. Неизменно блистательная липа игрива приглашала в свой строй гигантскую старую березу, которая придает всему пейзажу радости и несомненно грусти о былом. Гиганты незаметно, словно смеясь, переходят в молодые, еще нестройные ноты молодняка. Порой сухого, не до игравшего до своей спелости юноша. А порой приспевающего юнца и звучного играющего в свое компании. Эта сложная симфония продолжает играть нам все время, всю жизнь. Не замечая наших оплошностей и ложных октав. Может секунда, может минута, нет, все это не важно. Симфония звучит, играет, не смотря ни на что. Лишь маленькие, ели заметные пенки говорят, что музыка могла быть здесь краше.

И вот делянка, люди ждут вердикта, слов нет, лишь эмоции. Череда извинение, череда обещаний. Ничего нового. Да, люди не изменились. Они все те же. Они все так же думают, они все так же знают правила. Они не обманывают себя, я вижу это по глазам, они обманывают меня. Их слова честны, но что будет, если не уберусь, что будет, если срублю лишнего, ничего, закон есть, силы нет. Симфония все равно будет играть, лес все равно вырастет. « Не я, так кто то другой срубит, не ты так кто то другой узнает, но он, как и вы, дорогой мастер леса, ничего нам не заделаете. Мы на этом берегу, а вы там, за несколько верст, да и с топорика только. Музыка играет, пилы работают, жизнь на этом береге идет, и будет идти и после вас, и до вас.» Как говорится « СТРОГОСТЬ ЗАКОНА — ОБУСЛАВЛИВАЕТСЯ НЕОБЕЗАТЕЛЬНОСТЬЮ ЕГО ВЫПОЛЕНИЕ».

И мне нечего сказать, ведь знаю, люди здесь жили, жили так всю жизнь. Деревня еще советская, строившаяся для лесного дела, много кого привозили сюда, бандитов, воров и других. Нет, люди здесь не поменялись, просто законы перестали их больше волновать, силы в нем они не видят. Они перестали подыгрывать той симфонии что слышат, да и я наверное не лучше, закрывая глаза на них. Рука неспешна, измеряет рогаткой дерева, серый карандаш делает отметку, а радостные люди бьют топором свою мелодию, простого наглого человека.