Марина лежала на животе напротив меня, и со скукой наблюдала, как я чищу рыбу. Проверив ранним утром озёрные ловушки, я остался доволен тем, что в них попался почти десяток крупных окуней, и теперь готовил нам отменный завтрак.
— Давай помогу… – тихо предложила она, но я отрицательно покачал головой.
— Руки долго будут рыбой пахнуть Марин… да и у меня немного уже осталось…
Готовые кусочки, нанизанные на ивовые прутья, медленно пеклись над углями, и мне всё время приходилось крутить их, чтоб получить равномерную обжарку. Слизистое мясо готовилось быстро, почти на глазах приобретая белый цвет готового блюда, и покрывалось золотистой корочкой. Разложив по самодельным тарелочкам, также сплетённых из стеблей ивы, рыбное жаркое, я вновь нанизывал на импровизированные шомпола сырые частички… и так по кругу.
— Может искупнёмся ? – предложила девушка – Такая жарища.. С утра уже парит…
— Если я уйду с тобой, костер прогорит и ты останешься без завтрака. – объяснил я. — Ну ты как хочешь, а я купаться. Марина поднялась на ноги, смахивая с коленей и шелковистых стройненьких бедер налипший песок.
— Через пять минут, — согласился я. – Остатки дожарю. — Через пять минут твой поезд уйдет… и ты не поплаваешь с любимой девчонкой. Пойдёшь барахтаться один.
Она обиженно направилась к прибрежному валуну, на ходу спуская короткие джинсовые шортики. Белые кружевные трусики тоже упали вниз, и девушка лишь переступила ногами, чтобы освободиться от них, оставив лежащими на прибрежном песке.
— Что, не передумал? – громко спросила она. — Отвернись, пожалуйста..
Заведя руки за шею, она показала свету маленькие, аккуратно выбритые подмышки, нащупывая вверху маленький запорчик на модной майке. Искушение увидеть любимую девушку полностью раздетой, было велико. Но Марина была стыдливой. Она любила плавать голышом только в одиночестве, а со мной почти всегда одевала легкий купальник: топ и трусики… но сегодня мы ничего не взяли с собой, поэтому мне вряд ли бы подфартило. Сначала позовёт, а потом, застыдившись, заплывет далеко, или вообще, что еще хуже, попросит уйти. Что не раз бывало…
Купаясь со мной, девушка сразу заплывала почти до середины озера, где речная вода скрывала ее голое тело чуть не по шею. Подолгу любила разглядывать мою наготу, иногда с улыбкой наблюдая, как я сначала умываюсь, а потом неспеша плаваю у берега. Чтобы одеться, Марина подплывала к маленькой бухточке, заросшей камышами, и появлялась оттуда уже в майке и трусиках.
Все страсти, так бурно бушевавшие в наших сердцах вначале, немного улеглись… На смену нашей взаимной влюбленности приходило немного другое, и казавшимся нам обоим, еще более глубоким, и еще более прекрасным чувство. Влюбленность проходила, уступая место зрелой любви, которая росла в наших сердцах, еще не знавших никогда ничего подобного, невидимыми нитями все больше связывавшая нас воедино… Наша любовь теперь казалась нам огромным цветком, который, набрав силу, уже был готов распуститься, показаться нам во всем своем великолепии, поразить своими красками…
Мы стали больше времени проводить вместе, на берегу озера, и много просто в объятиях друг друга. Подолгу смотреть друг другу в глаза, чувствовать взаимное тепло наших тел, слушать ставшим таким любимым стук наших сердец… В такие минуты мы редко разговаривали или обращались друг другу словами… научились общаться чувствами, которые настолько заменяли наши собственные мысли, что мы где-то сами удивлялись этому… что, настолько уже зная друг друга, почти угадывали собственные желания, что подчас вызывало полную внутренней радости улыбку…
Мы оба не сомневались, что это любовь… и, нам казалось, с каждым новым днем не переставали восхищаться ее чистотой, великолепию, преданности и всему тому большому и сильному, настолько глубоко владевшему сердцами людей, этому поистине удивительному чувству, существовавшему на земле…
Ссорились мы теперь редко. Заботясь друг о друге, даже в непростые минуты недомолвок, мы бережно хранили этот огонь, не давая ничему другому в нас стать выше его… долгой обиде или собственной гордости. Несмотря на почти полный месяц наших встреч, настоящей близости у нас еще не было…
Но я чувствовал, как все в наших отношениях уже подталкивало к этому, незримо витало в воздухе, и с каждой новой встречей все больше вызывая чувство непонятной тревоги и напряженности.
Могла ли пойти на это моя любимая девушка… Любила ли она меня настолько сильно для всего… было и время, когда эти внутренние терзания занимали почти все мои мысли… Мы оба уже ощущали это, и я относился ко всему не очень спокойно… как и сама Марина.
Однажды, набравшись некоторой решимости, я, пользуясь случаем просто спросил ее об этом. Девушка ответила мне только опущенными ресницами и легким румянцем на щеках. Весь последующий вечер со мной она провела в странной задумчивости, разговаривала с нехотью, и отвечая односложно на мои вопросы, избегала встречаться взглядом.
Перемена была на следующий день, и как мне показалось, во всем. Начиная с уже нечастых поцелуев, с которыми никогда не обходились наши встречи, заканчивая разговорами, которые уже не казались настолько живыми и откровенными, как раньше, так и этой непонятно откуда взявшейся странной отрешенности ко мне, от прохлады которой до боли сжималось сердце. Марина по-прежнему позволяла обнимать себя, но ее тело казалось таким напряженным и сжавшимся в моих руках, какое бывает только у тех, кто замирает перед чем-то неприятным, болезненным, и тем, что неизбежно придется пережить. То, что она может не хотеть со мной близости из-за нелюбви, я сразу отмел. Эта причина казалось слишком нелепой в рамках всего, что между нами было.
Где-то в глубине себя я хорошо понимал ее. Девчонке было всего девятнадцать, да и вполне возможно, встречались мы не так уж и долго, чтобы это могло привести к такому очень серьезному шагу с ее стороны… И внутри я даже успел обругать себя за столь поспешный поступок поговорить с ней. Но все то, что было у меня перед глазами, убеждало в обратном…
Зрелое женское желание любить, тайная потребность в мужской любви, а именно в моей, выдавала ее с головой и, несмотря на смущение и стыдливость или даже безразличие, которое теперь она иногда так старалась продемонстрировать мне. Эта девушка никогда не умела притворяться, лгать… тем более уметь скрывать как свою любовь, так и все большее желание принадлежать друг другу по-настоящему, какие я по-прежнему свободно читал, как в открытой книге, в этих красивых девичьих глазах.
Что мешало нам по-настоящему сближаться? Вывести Марину на полную откровенность было всегда непросто. После любых моих расспросов она просто замыкалась в себе, весь вечер оставалась грустной и молчаливой, а на мои попытки узнать, в чем дело, отвечала с едва сдерживаемым раздражением. Подчас не совсем к месту сказанная мною фраза или не расслышанное мной слово могли обернуться скандалом, а частые ссоры стали нашей обычной повседневностью. Остывая после ругани, девушка просила у меня прощения, иногда даже со слезами на глазах, но чаще всего просто тихо плакала, переживая за свою несдержанность и за эти приступы вспыльчивости, с которой, казалось, она ничего не могла поделать. Я старался не сердиться на нее, но такое поведение настолько рвало мою душу и сердце, что иногда всерьез приходилось задумываться даже о расставании, несмотря на всю эту огромную любовь к ней… Но я решил бороться за нашу любовь пусть и в таком одиночестве, но до конца.
Наши отношения все больше заходили в тупик, пока в один из вечеров, проводив девушку домой, и вконец измотав себя тщетными попытками что-то понять, я решил поделиться всем с Анной. У нее были корочки психолога еще советских времен, и в душе я наделся, что наша давняя дружба, как и свежий взгляд кого-то близкого со стороны, сможет мне, пусть и совсем немного, но помочь. Было немного неловко, но все же я рассказал о черте, которую нам так и не удалось переступить. Выслушав меня, она долго смотрела в окно, о чем-то думала, и только потом обратилась ко мне.
— Эту девочку изнасиловали. И ты должен это понимать, Вань… — тихо произнесла Анна. — С ней нельзя строить отношения, как с обычной девушкой. Будет все… неприятие чего-то, истерики, резкая перемена настроения, замкнутость. Ей сейчас хочется что и тебе, и это очевидно… но приходится бороться с собой, и эта борьба слишком неравна… организм и пытается защититься от такой перегрузки такими психическими всплесками. Мужчина для нее сейчас символ опасности, страха и даже ненависти. Но она любит тебя, и пока что не находит сил переступить через все то, что поселилось внутри после того, как над ней надругались. Сейчас ты скажешь, что понимаешь эту девушку, как и то, что я сказала тебе сейчас… но не знаешь и сотой доли того, что она чувствовала тогда и чувствует теперь. Это не объяснить никакими словами. — И как мне быть? — Многое зависит от того, на что ты будешь готов ради нее… Это можно исцелить только любовью. Но и это очень долгий процесс.
— В этом можно не сомневаться, — произнес я. – Я ее очень люблю.
— Любишь… — грустно улыбнулась Анна. — Не у всех хватит на это терпения.
— Что мне все, — резко ответил я. – Я могу ответить только за нас с ней. И я к этому готов.
— Марине очень повезло… что она встретила тебя после всего. Таких как ты, еще надо поискать. Но ты взял на себя тяжелую ношу. Помни об этом. Ты знаешь эту девушку больше меня и даже лучше всех нас, вместе взятых. Попробуй почувствовать ее собственным сердцем. Уверена, оно не позволит сделать что-то неправильно или принести вред… подскажет, как именно следует поступить. И главное, не теряй контакт с ней. Не обижайся, не сердись… Ей и без этого очень тяжело. Ваша любовь, это именно та связь, через которую можно решить многое, получше всяких психологических методик. Это просто мой совет. Прислушиваться к нему или нет… тебе решать.
— Я ее люблю, а она любит меня. Мы справимся…
— Ваня, ты еще не спал с ней? – вдруг неожиданно спросила Анна, повернувшись ко мне и опустив взгляд. — Видел ее раздетой?
— Нет… — смущенно проговорил я, даже немного растерявшись от такого вопроса. – К чему это?
— А я вот видела. То, что было у нее на теле. Глубокие следы от ногтей того зверья, кто ее насиловал. Которые вряд ли когда исчезнут. На животе, бедрах и очень много на самой груди. Юный возраст и молодая кожа может все и сгладят… но не сегодня и не завтра… Не хочу, чтобы для тебя это было неприятным сюрпризом… Возможно, еще и поэтому она боится близости с тобой. И не дави на нее, не настаивай. У нее может начаться новый срыв…
Очнувшись от раздумий, я взглядом поискал Марину.
— Блиин… — вдруг печально раздался ее голос. – Замочек сломала. Молнию заело. Вань, посмотри, что там у меня…
Сломанное колечко было у нее в руках. Обойдя девушку со спины, я поцеловал её в густые вьющиеся чёрные волосы, прежде чем сдвинуть их к плечу.
— Ты успеешь еще зацеловать меня, Вань… Я купаться хочу.
Одного взгляда на проблему было достаточно, чтобы понять всю безнадегу. Ползунок был на месте, но был настолько перекошен, что слез с дорожек, и закусился так, что стало ни туда, ни сюда. Осмотрев это чудо инженерной мысли, первым, что пришло мне в голову, как наверное и каждому на моем месте, это попробовать просто силой разъединить черный пластиковый шов, несмотря на последствия. Украшенный лейблом неизвестной мне фирмы, и длинной гравировкой, он выглядел очень добротно, сильно уменьшая мои шансы на успех.
Едва я смог взяться за работу и потянуть концы в сторону, девушка поморщилась, и потом обиженно надула губы.
— Прекрати. Ты волосы мне защемил. Фу. Лучше не надо. Что я там защемил, не знаю. Ну попало пару волосков, а может и того меньше. А она уже так капризит. Ну и ладно. Это все-таки её майка. Как хочет.
— Только резать теперь. Замок конкретно заело.
Марина помрачнела.
— У тебя есть чем разрезать? Я так любила эту маечку, и вот… Наверно поторопилась, и дёрнула с перекосом, дура…
Я покопался в карманах своих шорт и нашел маленький перочинный ножик. Обрадованно вертя его в руке, даже мысленно возблагодарил себя, что не забываю каждый раз брать на наши прогулки столь полезный инструмент. Ножик, к несчастью, был заточен с двух сторон, а майка настолько близко прилегала к голому девичьему телу, что был риск поранить нежную кожу. Марина, обернувшись, и с опаской взглянув на острое лезвие, осторожно развела плечи, чтобы ослабить белоснежный кантик, который я смог бы сначала поддеть остриём, и затем прорезать.
— Давай лучше спереди, — предложил я. – там и оттянуть можно побольше, и рисков порезаться нет .
— Ага, — обрадованно и с готовностью согласилась девушка, — но только чуть-чуть… Чтоб смогла снять через голову.
Ворот майки подался вперед настолько хорошо, что я без лишних опасений был готов уже не только почти рассечь кант, и даже захватить немного чёрной ткани, чтоб сделать разрез немного подлиннее. Я быстро взглянул девушке в лицо. Та, как будто не замечая ничего вокруг, обречённо прикусив нижнюю губу, замерла, и с неподдельным страданием ждала, когда наточенное остриё начнет полосовать любимую одежку.
-Только не шевелись … Не бойся, не пораню.
Она слабо кивнула в ответ. Мои руки осторожно отогнули воротничок вниз, обнажив белую полоску незагорелой кожи. Я готов был уже приняться за работу, стараясь не замечать, как яркий солнечный свет тонким клинышком пытается упасть на ее голую, белокожими мячиками маленькую грудь, которая, в каждый такт Маринкиному дыханию, упруго упиралась в ткань. Увидела это и Марина.
— Не надо, Вань… — сначала тихо проговорила она, обращаясь ко мне, и все еще боясь пошевелиться, чтобы не порезаться. – Вань…
— Еще немного, солнце, — произнес я вполголоса, чтобы успокоить девушку, но та буквально встрепенулась всем телом, изображая протест.
– Хватит, я сказала!
Мои руки вздрогнули, и вместо ткани, я неловко полоснул по пальцу.
— Ну пипец, — вздохнула девушка. – Еще и порезался… Дай посмотрю.
Она принялась разгибать мою ладонь своими тонкими пальчиками.
— Вроде не кровит… Полоска осталась… Больно? – Марина осторожно потрогала порез, и вдруг смущенно заглянула мне в глаза. – Все успел рассмотреть?
Последние слова она выговорила резко и с плохо скрываемой злостью.
— Марина… я не нарочно.
— Не начинай, пожалуйста, — она опустила глаза. – Хочешь, чтоб мы опять поссорились?
— Я не хочу ссориться. Просто хочу понять, почему у нас всё так… И если все это только из-за царапин на твоей груди… Глупо думать, что это может оттолкнуть меня от тебя.
— Откуда ты знаешь про шрамы? – глухим и каким-то не своим голосом произнесла девушка. — Откуда? Заглянул туда нарочно, да?
Марина начинала дышать так часто, как будто ей не хватало воздуха… На девичьей шее голубой полоской проступила и резко запульсировала тонкая вена. Лицо побледнело.
— Я уже сказал, что так получилось случайно… — начал было я, всеми внутренними силами призывая себя к спокойствию, но девушка меня тут же перебила.
— Брось все. Дома распорю. Дура я, что тебя заставила.
Она не сказала больше ничего, и опустив голову, медленно побрела туда, где кончался берег, где вдалеке зеленели камыши, и тихо качался под порывами ветра, чернопалочник.
У меня защемило сердце. Идиот. Очередная ссора, и опять по моей вине. И по моей ли только…
Я догнал её у кустов. Обнял и поцеловал в голое плечо. Девушка никак не отреагировала, только повернула ко мне заплаканное лицо. Я всегда ненавидел себя, когда она плакала. Каждая слеза, которая когда-либо падала из этих любимых глаз, казалась гвоздем, который безжалостно забивался в моё сердце. И не было разницы, по какому поводу это происходило…
Я смотрел во влажную пелену красивых серых глаз, чувствуя, как кто-то невидимый рвет мою душу в куски. И развел такой пламень, от которого я и сам готов был заплакать… Я чувствовал, как с каждым днем люблю её все больше… а сейчас казалось, что даже больше всего, что может быть на этом свете, и даже собственной жизни.
— Вань, проводи меня домой, пожалуйста, — тихо попросила Марина, — медленно вытирая ладонью мокрые глаза и заплаканные щеки. – Какое-то время мы не увидимся. И не спрашивай у меня ничего. На твои вопросы у меня пока нет ответов. Я должна побыть одна и разобраться в себе… Я больше так не могу.
— Что тебя мучает… — начиная уже внутренне страдать от отчаяния, чуть не попросил ее я. – Скажи. Вдвоем мы разберемся во всем… и вместе перешагнем через эти страхи, я тебе обещаю…
— Не в этот раз. – твердо ответила девушка. – Я должна сама. Не знаю, что нам теперь делать. Расстаться или продолжать издеваться над собой так…
Всю дорогу мы молчали. Обнялись только у калитки дома деда Акима. Стояли долго… Я вдыхал теплый аромат ее кожи, красивых шелковистых волос… совсем как в последний раз. Наверное, именно так… так обычно расстаются дорогие друг другу люди, где-то внутри понимая, что уже не увидятся… Не увидятся… как любимые. Как любовь уступит место холоду, а потом и ему, почти невыносимому равнодушию, глубину которого я боялся себе даже представить… Внутри я почему-то был уверен, что случится именно так… От этой мысли леденело сердце, судорожно и больно сворачивалась в живой комок онемевшая душа. Что чувствовала она, моя любимая, тихо и молчаливо уткнувшись влажным лицом мне в грудь… Чувствовала то же самое, что и я… или как колотится мое влюбленное сердце… или как бережно и с такой любовью обнимают мои руки ее тело… и как полные нежности поцелуи, покрывают ее открытую шею, оставляя на коже мокрые следы…
— Я тебя люблю… — только и мог я сказать напоследок. – Всегда помни об этом.
Она подняла на меня мокрый взгляд. Долго молчала, всматриваясь в мои глаза, словно хотела отыскать в них что-то… что сказать друг другу у нас двоих не получалось…
— Я тебя тоже очень люблю. И ты помни. Всегда.
Вечером на озеро она не пришла. Не пришла и следующим… Со времен наших свиданий такого еще не бывало, и полный тяжелых предчувствий, с берега я пошел не домой, как по обыкновению, а направился напрямик к маленькому домику деда Акима, где жила Марина. Дома не спали. Дед Аким даже не посмотрел в мою сторону, занимясь своими обычными делами, как и сейчас, развалив махорку маленькими кучками на столе, медленно и большими щепотками раскладывал по маленьким газетным листочкам, которые потом закатывал в трубочку. Встретила меня только бабушка Аксинья, и заметив мою встревоженность, сразу же постаралась рассказать все о Марине.
— Грустная весь день… — с тяжелым вздохом начала она. – Поссорились? Что не поделили? Весь вечер ничего не ела, да и вчера так же. Один чай да чай. Сегодня к вечеру я уж блинчиков напекла, какие она любит, с клубничным вареньем. И то не стала. Одной водой сыт не будешь… Ты уж не обижай ее, Вань… Отступись, пусть и не права она где-то, не ругайся, если и вспылит по случаю… Любит она тебя. Хоть и старая я, а ведь вижу, не слепая… Иди, иди, Вань, а то она все глаза, наверно, уже выревела… Хоть и не родная она совсем нам, а такой кровинушкой стала. Сердце кровью обливается смотреть на такое… Давеча свет горел, еще не спит, может…
Беспокойство за любимую оказалось таким сильным, что я не дослушал. Молча и с колотящимся в груди сердцем и быстрыми шагами пошел к двери Маринкиной комнаты, в которую чуть не ворвался, даже не постучавшись.
Она лежала на смятой, еще не разобранной постели, в легкой ночной рубашке, подогнув к животу ноги, и уткнувшись лицом в подушку. На тихий скрип открывшейся двери даже не прореагировала, только тихо вздрогнув, еще больше зарылась вглубь так, что наружу виднелись только разбросанные черными волнами длинные волосы.
— Баб, я не стану ужинать… — проговорила она глухо, и не поднимая головы. — Если можно, оставь немного теплой водички на плите, чтобы умыться. Да попить еще, а то горлышко очень сушит…
— Марина… — тихо позвал ее я. — любимая…
Услышав мой голос, она мгновенно повернулась всем телом на звук, приподнявшись на кровати. Глаза ее расширились, и в первые мгновения девушка не смогла вымолвить ни слова. Только что-то неясное проступило на ее лице, то ли улыбка, то ли гримаса, совсем как у маленьких детей, которые вот-вот собираются заплакать.
— Ваня…. Вань! Через секунду она повисла на моей шее. — Ты пришел… пришел, мой любимый…
У меня защипало в глазах, насколько это все было наполнено чувствами и такой искренней любовью… как и эти крепкие, почти судорожные объятия, и влажные с такой желанной страстью поцелуи в шею. Я сильно прижимал любимую девушку к себе… и после двух дней разлуки так, словно кто-то невидимый собирался вновь отнять ее у меня.
— Как ты, мое солнце… — только и смог выговорить я, чувствуя комок в горле от нахлынувших чувств, так же страстно обнимая свою любимую в ответ, и осыпая такими же поцелуями ее открытую шею, влажные щеки, голые плечи и широкий вырез на груди.
— Скучала… – грустно призналась девушка, опустив глаза.
— Плакала? – с горечью догадался я, почувствовав соленоватый привкус с кожи ее щек, и заметив мокрые пятнышки на подушке. Об этом молча говорили и длинные красивые ресницы, хоть и черные, но еще больше потемневшие от влаги.
— От тебя ничего не скроешь… — смущенно призналась она, обтирая маленькой ладошкой повлажневшие глаза.
— Я больше никогда тебя не оставлю… так надолго.
— И не надо. Но сейчас нам нужно было это маленькое расставание. И мне особенно. Прости, что настояла на всем этом, и сделала тебе больно… Прости.
— Что-то удалось прояснить в себе? – осторожно спросил я, внимательно всматриваясь в ее красивые глаза.
— Да. – тихо ответила девушка, так же не сводя с меня своего взгляда. – Кроме того, вчера ко мне приходила Анна. И она мне очень помогла. Сказала, что и ты был у нее не так давно…
Мне стало неловко, но я решил ответить как есть.
— Я не знал, что мне больше делать. Хотел спасти нашу любовь. Пусть даже без тебя. Один. И за двоих.
— Я была такой глупой… — произнесла Марина, опустив ресницы. – Ты много раз хотел вывести меня на откровенный разговор… а я только злилась. Больше на саму себя, а достается тебе… как всегда. Анне я рассказала все… и даже то, что тебе так не решалась…
— Рассказала Анне… но не мне, — с легким укором проговорил я. – Тому, кто любит тебя больше всех.
— Прости, Вань… Я не смогла. Там было столько такого, чем я могла поделиться только с такой же девушкой, как я… или Анной. Моему мужчине, еще и любимому вряд ли… Но она убедила меня все рассказать и тебе. Многое, о чем я скажу, тебе неприятно будет услышать, а про некоторое совсем не хочется говорить…
— Расскажи. – тихо попросил ее я, боясь чем-то неосторожным вдруг спугнуть эту решимость, которая вдруг появилась в девушке. – Нет на свете такого, чтобы я не смог понять. Вместе мы найдем выход из чего угодно. Я всегда хотел быть к тебе ближе всего и всех… а ты мне никогда этого не позволяла.
Она глубоко вздохнула и немного помолчала, словно собираясь с мыслями.
— Тебя я очень люблю, и люблю всем своим сердцем. Сейчас мы оба хотим большего… чего мне очень сложно тебе дать. Это моя вина, что не смогла объяснить тебе всего. Если бы можно было изменить свое прошлое, забыть все, что было до тебя, я бы это с такой радостью сделала… пойми.
— Тебя все еще мучает прошлое… Мне следовало об этом догадаться… — сказал я, опустив голову. – но не думал, что еще так сильно…
— Вань, а ты знаешь, что со мной делали? — девушка подняла на меня чуть не готовое заплакать лицо. – как они меня насиловали… эти картины до сих пор у меня перед глазами… сидят в моей голове… Как и что было со мной… Эти два дня показались мне вечностью. Днями в аду, из которого могла освободить разве что только моя смерть. Таскали за волосы… плевали на меня… и били. Плескали ледяной водой в лицо, когда я почти теряла сознание, и на голое тело, чтобы очередной раз смыть мою кровь. Кожу жгло так, что я приходила в себя почти мгновенно. Они грязно ругались, называли меня шлюхой. Пинали в живот. Из моей груди так и не вырвалось ни одного стона, ни одного крика, каких им так хотелось услышать. Хотя на самом деле было больно, очень больно, до кровавой темноты в глазах. Я отдыхала только в твою смену, чтобы накопить силы для развлечения этих изуверов на следующий день. Ты только один не трогал меня. А потом от меня осталась одна истерзанная оболочка. Я едва держалась за жизнь… Да, я вырывалась из этих лап, как могла… Может и поэтому у меня остались эти рваные полосы на груди… Я пыталась защитить своего ребенка, когда даже на саму себя было уже наплевать. Он умер от побоев во мне на второй день. Это сразу чувствуешь, когда под сердцем у тебя живое… или уже нет. Превратившееся в холодный тяжелый ком… и все. Они бросили меня, когда ребенок уже оторвался. Побрезговали этих луж крови, которые стали выливаться наружу. Я готова была повредиться рассудком… или вздернуться, но они лишили меня даже этого. Пристегивали наручниками так, что у меня не получалось сделать ни одного движения, только дышать… А что было бы наутро… Зарыли где-нибудь в лесу или просто сожгли. Я не знаю, как там это принято у бандитов… Кто будет искать бедную детдомовку… Ты и нашел меня такой. Там, на грязном и окровавленном полу. А теперь, скажи, как можно после этого подпустить к себе мужчину, даже очень любимого? Без страха, без боли, без этого ужаса, какой до сих пор сидит в сознании… К телу, которое все помнит, и коже, которая все это чувствовала… Как?
Я чувствовал, как все замирает у себя внутри, а к голове приливает что-то ледяное, комом холодной ненависти. Ярость оказалось так велика, что я со злости сжимал и разжимал побелевшие пальцы… Моя крепкая память хорошо запомнила их, для того, чтобы мстить. Мстить, пусть и не заставив испытать ее мучений, но даже для того, чтобы они больше не ходили по этой земле…
— Ты мне никогда это не рассказывала. Но видел, что они с тобой сделали. — Для чего? Чтоб ты пожалел меня? Мне не нужно чужой жалости, и даже твоей. Мне тебя не в чем упрекнуть. Ты мечтаешь о нормальных и гармоничных отношениях, как и любой мужчина, которые у меня пока не получается тебе дать… Я знаю, что должна справиться с собой, иначе это будет продолжаться бесконечно… Думаешь, мне не хочется? Не хочется стать той, которая могла бы любить тебя и в жизни, и в постели, без этого кошмарного прошлого?
Мне стало стыдно. Стыдно настолько, что хотелось провалиться сквозь землю. Что думал только о себе, настолько забыв, что она пережила.
— Марина…
— Что, Вань… Разве это неправда? А мои первые дни здесь… Самые первые, когда я пришла в себя, которые хорошо помню. Я постоянно плакала. Не от боли, не от причиненных мне страданий, а от страха. Он как огромный паук, опутывал все мое тело, вонзался в меня шипами, от которых не было спасения. Ночами я не могла спать. На стене всегда горел ночник, а у моей постели дежурили. То бабушка, то дед, то Анна… У нее всегда был шприц наготове… На случай нового приступа, когда меня надо было удерживать на кровати силой, и когда я была не в себе. Царапалась, кусалась, отталкивала всех от себя… Стоило мне закрыть глаза, я снова видела их… их лица, громкий смех и грязные руки, которые раздирали мою кожу до крови. Раз за разом я переживала эту мерзость в своем сознании, и ту, ужасную боль, от которой хотелось извиваться змеей… Анна знала, что я так долго не протяну, делала мне такие снотворные, что я отрубалась как мертвая… мне нужен был отдых… а потом все по кругу. Помню и свои первые часы на улице, когда ты силой вынес меня из постели… я тебе так благодарна, у меня самой никогда бы не хватило на это решимости… жила растением в этих четырех стенах. Целиком состояла из этого страха, чувствовала себя примятым цветком… Боялась людей, чужих голосов, вздрагивала даже от легкого ветерка, который трогал меня за волосы, пугалась яркого солнышка, которое, как мне казалось, было готово сжечь мою кожу. Страшилась всего… А если ты будешь меня ждать… когда я все забуду… то сколько, Вань? Месяцы? Годы? Это никогда не вытравить из себя, и никакая любовь не выдержит такой однобокости, какой сильной она бы не была. Совсем скоро ты тоже будешь ругаться со мной из-за всего этого по любому поводу, а потом начнешь искать у других девушек. Я знаю.
В её глазах стояли слезы.
— Теперь ты все знаешь. И подумай, зачем тебе нужна такая, как я… с этим ужасом в голове. Мне никогда не стать нормальной, не то что полноценной девушкой.
— Я и не собираюсь ничего ждать. Это единственный способ вырвать нас из этого круга. И я это сделаю. Хватит жить прошлым.
— И как? – тихо спросила она, подняв на меня заплаканные глаза.
— Завтра мы перевернем еще одну страницу нашей любви, и, наверное, самую лучшую…
— Вань… я боюсь. – Марина прижалась ко мне всем своим телом, и мои руки смогли обнять ее настолько сильно, что сквозь легкую ночнушку почувствовалось не только жаркое тепло молодой девичьей груди, но и плотные пуговки маленьких сосков.
— Мы справимся. Проведем весь день на озере. Забудем обо всем на свете.
— Ты у меня самый лучший… — улыбнулась Марина сквозь слезы. – Тебя невозможно не любить. Останься со мной на ночь, пожалуйста. Мне стало жутко после этих разговоров. Вряд ли теперь скоро усну.
— Я останусь, — тоже с легкой улыбкой проговорил я, глядя в любимые глаза и поцеловав в густые волосы, спадавшие крупными колечками по голым плечам. – Но что скажут дед с бабушкой?
Последнее я произнес немного полушутя, вспомнив, как Марина раньше не только очень не любила этого, но и была всегда против наших взаимных встреч здесь.
— Когда тебя это останавливало… — снова улыбнулась девушка. – Ни для кого уже не секрет, что мы вместе и любим друг друга. Забудем про эти глупости…
Постель мы разбирать не стали. Прилегли так… Марина приобняв меня, лежала, опустив голову мне на грудь, задумчиво смотрела перед собой. Я осторожно перебирал ее темные волосы, любуясь этими густыми волнами, приятно чувствуя голой кожей… изредка целовал в шею, маленькие обнаженные плечи. Девушка молча улыбалась, чувствуя такое мое внимание к ней…
— Вань… Кто тебе сказал про то, что у меня на груди… — тихо спросила она, так же смотря в пустоту. – Кто?
— Анна. – так же тихо ответил я, легко поцеловав любимую в шею.
— Анна? И зачем…?
— Мы должны знать друг о друге все. То, что я услышал от нее, ни капли не заставит меня любить тебя меньше, солнце… Она всегда хотела, чтобы мы стали ближе, да и сам думаю, что между нами не должно быть никаких секретов.
— Увидеть не значит услышать, Вань. Мне кажется, меня изуродовали ужасно.
— Уверен, ты преувеличиваешь, — попробовал успокоить ее я. – Все не так уж и страшно.
— Почему люди такие жестокие, Вань… Я детдомовская, и мне не привыкать к чужой жестокости, но первый раз увидела, как это делают просто так, чтобы насладиться чужой болью и чужими страданиями, для своего скотского удовольствия. И это называется мужчинами, которым нравилось во мне убивать женское достоинство день за днем… За что было настолько мучать меня… мучать моего неродившегося ребенка, который не смог выдержать всего и умер. За что?
Она подняла на меня блестящие глаза. В мягком полумраке ночника они светились маленькими искорками. На эти вопросы у меня не было ответов.
— Это не люди. Не называй их так…
— После этого, мне кажется, я буду ненавидеть всех мужчин на свете. Без разницы, виноваты они или нет. Просто потому, что существуют.
— И меня?
— Тебя не могу… Тебя я очень люблю. – она снова склонила мне голову на грудь и нежно обняла руками. — А там все еще синяки. И ссадины от рук. Чем белее и нежнее кожа, тем дольше они проходят. Я каждый вечер смотрю на себя в зеркало, и мне хочется только плакать. А от того, что мы так любим друг друга, мне еще хуже. Знаешь, что я боюсь больше всего? Что каждый раз, когда ты будешь видеть меня раздетой, начнешь думать не о любви, а просто жалеть… и вспоминать, что до тебя меня так насиловали. Возможно, когда-нибудь и научишься смотреть на меня без жалости, но каково это мне.
— Марин… — серьезно проговорил я. – не выдумывай. И хочешь, докажу, что это все неправда.
— Как? – заинтересованно спросила девушка и взглянула мне прямо в глаза.
— Хочешь, зацелую тебя всю там, чтобы ты поверила. И ровно настолько, чтобы ты поняла. Поняла, насколько твое тело может быть любимым для меня.
Я осторожно поднялся на локтях над девушкой, теперь уже лежащей подо мной и легонько потянул за одну из тесемочек на ее теле, чуть не распустив один из маленьких узелков на резко обозначившейся ложбинке посередине выпуклой груди. Там, где белела маленькими островками незагорелая кожа. И почти напротив женских сосков, которые мягко темнели под светлой тканью ночной рубашки и выдавались вперед, собравшись в высокие пуговки.
— Прекрати Вань… а то по рукам дам… да и по губам шлепну… — улыбнулась Марина и вдруг серьезно посмотрела на меня. – Я тебе и без этого верю. Дотерпим до завтра, да? Я тоже жду этого, любимый… Просто тело боится… Очень. Но я так хочу, чтобы мы были счастливы. И в этом тоже.
— Обязательно будем… Вот увидишь, солнце. Я целовал ее в губы, а она нежно обнимала меня за шею, бережно прижимая к себе…
— Я тебя так люблю… Прости меня, любимый… Я слишком много думала о себе. Жила со своими страхами, как в картонной коробке, отгородившись от всех… и не пускала туда никого, и даже тебя. Я не хочу больше жить так… Бояться всего. Бояться и собственного счастья. Больше не хочу, Вань…
Она уснула не сразу. Сначала будто замерла, прижимаясь всем своим телом ко мне и крепко обняв худенькими руками. Положила голову на грудь, словно слушая мое глубокое дыхание, и как неспокойно колотится внутри сердце. Мне не спалось. Я смотрел на ее лицо, уже провалившееся в глубокий сон, то любуясь светло-розовой кожей с мягким румянцем на щеках и закрытыми красивыми черными ресницами, то длинными темными волосами, которые осторожно гладил, стараясь не разбудить спящую девушку.
Любовь к ней казалась бесконечной. Глядя на нее, я мысленно вспоминал все… почти все наши встречи, наши самые первые признания в любви, наши глупые ссоры, теперь казавшиеся такими нелепыми… А впереди была дорога. Дорога, пусть где-то и не совсем ровная, но любимая… путь к нашему общему будущему, по которому мы продолжали идти, и несмотря ни на что, крепко держась за руки, и обнявшись душами и влюбленными сердцами… Но что приготовило нам завтра… мы наверняка не знали. Не знали о скором расставании, и тех трагических событиях, которые в очередной раз подвергнут опасности наше счастье, и о нелегкой любви, которая в конце концов окажется сильнее всего на свете.
Еще почитать:
Поворот любви — Глава 6
Гордость мира боевых искусств — Глава 4. Былое снова становится явью
Гордость мира боевых искусств — Глава 2. Найденное снова потеряно
Монстр — Монстр. глава 15
«
»
