Макар Белихин понимал, что рано или поздно его арестуют.
Собственно, понял он это уже в день ареста начальника своего отдела, о чем через несколько часов знал уже весь наркомат. А Макар почти сразу стал ощущать на себе весьма своеобразные взгляды сослуживцев. Такие «понимающие» взгляды, какими смотрят на обреченного, выражающие целую гамму эмоций, от сочувствия до тайного ликования: «Хорошо, что он, а не я!»
Дело было в том, что в силу должности никто другой ранее не находился в столь постоянном контакте с ныне опальным начотдела. А Макар ежедневно составлял для него сводки, потом отвечал на многочисленные уточняющие вопросы начальника, возникающие по ходу ознакомления с этими сводками.
А значит…
Значит, Белихину в скором времени предстояло разделить участь экс-начальника.
Если бы Макар был один, возможно, он отнесся бы к ситуации с большим спокойствием. Уж если когда-то решил не оставаться обычным работягой, а собрался «пойти в служебный рост» (слово «карьера» в те времена звучало только в негативном контексте), то надо быть и готовым к тем рискам, которые возникают на таком пути в эти специфичные тридцатые годы. Но Макар был не один. С ним вместе шли по жизни жена Светлана и сын Олег, которому только что исполнилось семь лет.
Белихин знал, что происходит с семьями «врагов народа», то есть, подпавших под «58-ю». Светлану отправят в лагерь, где она долго не протянет из-за врожденных заболеваний, среди которых был и порок сердца. Олег же окажется в детдоме, опять же – специализированном, для детей выявленных «ВН». И для мальчика закончится в с е. Жизнь с заботливыми родителями в комфортабельной квартире, которую Белихину предоставили как ценному сотруднику, найдет свое завершение. А новая жизнь, вполне возможно, может Олегу показаться адом.
«Ну почему Сталин есть?! – с отчаянием думал Макар. – Вот в Испанской республике, которая сейчас сражается против фашистов, нет ведь Сталина! Нет!»
В Испанской республике Сталина действительно не было. Руководство осуществлялось коалиционным правительством, члены которого принадлежали к противоборствующим левым группировкам. Борьба между ними вылилась в еще одну гражданскую войну – уже внутри республиканского лагеря, с настоящими боями. Все это время франкисты медленно и методично очищали от республиканцев все новые территории страны. Правительственный кризис заставил уйти в отставку премьер-министра Хираля, потом то же самое случилось с Ларго Кабальеро, а последний премьер Хуан Негрин 1 апреля 1939 года подпишет капитуляцию, после чего войска Франко вступят в Мадрид.
На фронте героизм республиканцев часто сводился на нет склоками генералов.
Еще хуже обстояло дело в тылу. Промышленные предприятия находились под профсоюзным или партийным контролем разных партий, часть времени вообще не работали, поэтому ничем фронту не помогали. Те районы, где заправляли анархисты, представляли собой испанский вариант Гуляй-Поля.
Зато «Сталина не было»…
Забегая немного в будущее, следует отметить, что не было его и во Франции и других демократических странах Европы, которые в 1940-1941 годах под ударами вермахта рухнули, как карточные домики, подписав капитуляцию перед Германией.
Но все это будет позже. А пока шел 1938 год, и Макар Белихин видел то, что видел: как из дня в день, как только спускалась темнота, Москва в страхе затихала, потому что наступало время черных «воронков», которые прицельно выхватывали из квартир свою еще теплую и полусонную добычу, а для жильцов любого дома страшнее грохота землетрясения был звук остановившейся возле их парадной машины.
Значит, скоро этот шум услышит и семейство Белихиных.
Но в какой-то момент отчаяние, охватившее Макара, вдруг сменилось озарением. Он понял, что выход есть.
Надо немедленно уехать всей семьей на Дальний Восток. Никто не будет искать его по всей стране, не тех он масштабов фигура, так что гигантская репрессивная машина, задействованная на всю мощь, даже не почувствует отсутствия одного-единственного человека. Зато на Дальнем Востоке людей не хватало, нужны были рабочие руки, так что работу искать долго не придется, и ему, и Светлане.
Своим планом он немедленно поделился с женой и… встретил полное непонимание.
— А жить мы там будем где? – с недоумением спросила Светлана.
— На первое время мы можем рассчитывать только на общежитие, но ведь мы семейные люди, так что должны бы нам выделить отдельную комнату, — сделал прогноз Макар.
Жена возмутилась. Вот так бросить все, хорошую работу, квартиру, отказаться от комфортного безбедного существования? Устроиться там на работу Макар сможет только обычным работягой. И ей рассчитывать на чистую и престижную работу тоже не приходится.
И Светлана огласила свой вердикт: нет, нет и еще раз нет. Аргумент Белихина, что лучше на время расстаться с жизненными удобствами, чем насовсем с самой жизнью, в ее случае не сработал. Доводы мужа она хоть и слушала, но не хотела слышать.
Яростный спор продолжался между супругами до середины ночи. В результате, Макару все же удалось поколебать изначальную непримиримость Светланы, но, увы, не до конца. Итогом полемики стало достижение компромисса.
Компромисс этот сводился к следующему. Завтра Макар на работе симулирует приступ невыносимых головных болей, сопровождающееся рвотой. Предварительно он примет лекарственное средство, вызывающее рвоту. Его увезут в больницу, а Светлана вместе с Олегом в тот же день переедет к своим родителям в город Михайлов Рязанской области. Из больницы Белихин домой уже не возвратится, а поедет сразу на вокзал и сядет там на поезд. Дальше, оказавшись уже на Дальнем Востоке, он будет поддерживать связь с женой посредством писем, адресованных до востребования.
Когда Макару удастся «прилично устроиться и обеспечить семье сносные условия», он сообщит об этом Светлане, и ей уже предстоит принимать решение: ехать с сыном к нему или нет.
После завершения этого тяжелого разговора супруги попытались заснуть, но сон так и не приходил. Оба были взбудоражены, да и следующему дню предстояло быть не из легких.
Но и мучиться бессонницей им пришлось недолго. Около четырех часов утра в дверь позвонили.
— Опоздали мы с этим разговором, — обреченно сказал Макар.
Он знал, кто сейчас стоит за дверью.
Белихин открыл.
Те, кто пришел за ним, вели себя очень вежливо, даже обращались по имени-отчеству. Предъявлено было сразу три ордера: на арест Макара, Светланы и проведение обыска в квартире.
Семилетний Олег, разбуженный визитом непрошеных гостей, смотрел на них с испугом и недоумением.
Пока шел обыск, супругам было велено собираться, а также одеть мальчика. Оказывается, вместе с сотрудниками НКВД пришел и обычный милиционер, которому было вменено в обязанность отвести Олега в отделение, чтобы он там «временно побыл».
На улице Макара и Светлану посадили в разные машины. Разумеется, никто не собирался сообщать Белихину, куда повезли ее, а вот его самого доставили в знаменитое здание на Лубянке.
В те времена часть помещений была отведена под тюрьму. Макара поместили в небольшую камеру, где он пробыл часа два до вызова на допрос в кабинет следователя.
Тот, кто вел его дело, сразу представился: Ерофеев Андрей Александрович. Был он крайне вежлив и предупредителен. И начало разговора даже не носило угрожающего характера. Ерофеев подробно расспрашивал Белихина о совместной работе с экс-начальником, выясняя все детали их служебных отношений и при этом успевая все быстро записывать. Такой поворот дела внезапно поселил в душе Макара безумную надежду:
«А вдруг все обойдется? И им нужна только информация о бывшем начотдела? А потом отпустят, и меня, и Свету?»
Поворот произошел внезапно.
— А теперь расскажите о вашей роли, — вдруг предложил следователь.
— Какой роли? – не понял Макар.
— Которую вы играли в антисоветской организации, созданной вашим начальником, — отрубил Ерофеев.
Когда Макар попытался сказать, что об антисоветской деятельности начотдела он узнал только после ареста последнего, следователь прервал его криком:
— Встать!
Ошарашенный Белихин встал, и тут же Ерофеев внезапно оказался рядом и жестко врезал ему кулаком в поддых. Макар согнулся и присел, и тут же на него обрушился град ударов. Арестант вдруг обнаружил, что били его уже двое. Вторым оказался коллега Ерофеева, неожиданно оказавшийся в кабинете в момент начала избиения.
Потом окровавленного Макара конвоиры притащили в камеру и швырнули на стальную сетчатую койку. Дверь захлопнулась.
Для Белихина ситуация была предельно ясна. Его будут бить, пока он не подпишет признание. А после подписания его однозначно ждет «вышка». Если же он выдержит побои и не подпишет, его будут методично калечить, превращая в мешок с костями, но от «вышки» это его все равно не спасет. Просто показатели качества работы у следователя будут занижены, так как в этой системе пресловутое качество оценивается по количеству полученных признаний.
Давал ли второй путь, куда более тяжелый для Макара, какой-то шанс Светлане? Этого он не знал. А вдруг – давал?
Допустив такую возможность, он решил до конца держаться и ничего не подписывать. Хотя и понимал, во что превратится его существование в ближайшие часы и дни.
В это же время семилетний Олег нервно ерзал на небольшой скамье в отделении милиции, куда его привели.
За свою короткую жизнь мальчику еще не приходилось испытывать состояние такой пугающей неопределенности. Хотелось верить, что папа и мама скоро придут сюда и заберут его домой, а те люди, которые их увели, уже больше никогда не придут. Но обостренная интуиция, часто присущая детям этого возраста, неумолимо шептала ему, что его жизнь изменилась, и изменилась необратимо.
А потом в комнату, где он находился, зашла женщина примерно возраста Светланы, но очень сильно отличавшаяся от нее внешне – хотя бы тем, что ее внешний вид для нее самой, похоже, не имел значения. Бросались в глаза неряшливые плохо расчесанные волосы, нездоровая кожа лица и темные круги с набрякшей кожей под глазами, что явно показывало ее интерес к возлияниям.
— Олег Белихин? – спросила она прокуренным голосом. – Поднимайся. Сейчас поедем.
— Куда? – испуганно пробормотал Олег.
— В детприемник. Я воспитательница, — коротко ответила женщина.
— А папа с мамой когда за мной придут? – холодея от неприятного предчувствия, спросил мальчик.
— Я не знаю. Там тебе все скажут, — дама явно не желала растрачиваться на какие-то объяснения.
Вслед за ней Олег на ватных ногах покинул отделение милиции. Выходя, он случайно встретил взгляд милиционера, который его сюда привел, и ему показалось, что в этом взгляде на мгновение мелькнула искорка жалости, которая, впрочем, тут же погасла.
Вместе с сотрудницей детприемника он проехал часть Москвы на трамвае, а потом они пересели в автобус.
Этот автобус какое-то время петлял по заводским окраинам, а потом вдруг выехал из города.
Остановки производились довольно часто, люди входили и выходили, а потом автобус въехал в небольшой городок, застроенный малоэтажными зданиями, и тогда женщина потянула Олега за рукав:
— Нам на выход.
От остановки они прошли минут пятнадцать, пока не уперлись в длинное двухэтажное здание грязно-желтого цвета. Это и был детский приемник-распределитель (сокращенно – ДПР).
Сопровождающая нажала на кнопку звонка, и через минуту дверь открыл мужчина лет тридцати, крепкого телосложения.
Олег осторожно зашел, и тут же у него закружилась голова от смеси довольно непривычных малоприятных для него запахов хлорки, карболки, переваренных несвежих овощей и не очень мытых тел. Откуда-то доносился шум множества детских голосов.
— Оформляем, — коротко сказала воспитательница, и мужчина повел Олега по длинному коридору. В небольшой комнате он усадил мальчика на стул, сам сел напротив и принялся задавать ему вопросы: имя, фамилия, дата рождения, имена-отчества родителей и так далее. При этом мужчина делал записи в какой-то журнал. Потом их недолгое общение завершилось.
Зашла пожилая женщина в белом халате, которой мужчина (как выяснилось, это был старший воспитатель) сказал, кивнув на Олега:
— В санпропускник.
Через час тот же старший воспитатель отвел пахнущего казенным мылом и еще чем-то едким Олега в большую комнату со множеством железных кроватей в два яруса, по которой сновали мальчики разных возрастов. Были и такие, как Олег, были и помладше, и средние, но присутствовали и совсем большие – лет пятнадцати. От множества голосов в комнате стоял гул.
Мужчина подошел к одной из свободных коек, бросил на нее матрас, одеяло и комок серого белья, сказав Олегу:
— Застилайся.
И тут же ушел.
Как только он вышел, ближайшие дети, ранее демонстративно не обращавшие на Олега внимания, мгновенно замолчали и уставились на него. А один, лет двенадцати, подошел к нему и как-то небрежно спросил:
— Новенький, ты кто?
— Олег.
— Ха! А я – Жбан.
— Это имя такое? – удивился Белихин-младший.
— Ты че, дурной? Какое имя, кликуха это. И у тебя кликуха будет, потом решим, какая.
И он отвесил Олегу подзатыльник.
Это было не особо больно, но как-то неожиданно. Олег даже не успел отреагировать. А Жбан сказал:
— Одежонка-то на тебе ничегошная, не бедствовали твои родичи. Жаль, мелкий ты еще, не налезет на меня. Ничего, найдем, кому из моих корешей она по меркам придется.
— Не хочу я ни с кем меняться, — заявил Олег. – Я скоро домой пойду.
— Куда?!
— Домой! Папа и мама придут и меня заберут отсюда.
Ответом был громкий и недобрый хохот обступивших его мальчиков, а громче всех смеялся Жбан.
— Вот дурачок-то, — сказал Жбан, отхохотавшись. – Никто за тобой не придет, понял? Это детприемник, для тех, у кого родители – враги народа. Твоих родичей либо расстреляют, либо в лагеря отправят. Никогда ты их больше не увидишь, а дом твой теперь здесь.
— Врешь! – крикнул Олег.
— А вот сам и посмотришь скоро, вру или нет.
Жбан наградил его еще одним подзатыльником и, услышав, что его кто-то позвал, отошел. Остальные мальчики, потеряв интерес к Олегу, тоже разошлись. Белихин-младший, почувствовав дрожь в ногах, присел на койку. Всем своим существом он восставал против услышанного, не хотел ему верить, но какой-то голос внутри безжалостно подсказывал ему, что все обстоит именно так.
Бездна отчаяния – вот так можно было бы охарактеризовать его состояние. Почти час просидел он в ступоре, неподвижно глядя перед собой и не обращая внимания на детей, которые сновали вокруг. А потом произошло неожиданное.
Старший воспитатель, который его привел сюда, снова явился в комнату и сказал:
— Белихин, пошли.
Олег послушно поднялся и отправился с ним. Мужчина привел его в ту же самую небольшую комнату, где проводил оформление мальчика в ДПР. Посадил на тот же самый небольшой стул и… оставил одного.
Через пару минут зашел молодой мужчина в форме. На вид ему не было и тридцати. Он сел за стол напротив Белихина и улыбнулся ему:
— Ну как, Олег, поговорим?
Впервые за все время с момента ареста родителей кто-то назвал его по имени. Да и улыбка у незнакомца была приветливой и располагающей. Мужчина был явно настроен к нему доброжелательно. Олег кивнул, хотя в горле у него стоял ком.
— С твоими папой и мамой все в порядке, — заговорил незнакомец в форме. – Мало ли чего могли тебе тут наговорить здешние оболтусы. Словом, так. Твои родители тебя ждут. Скоро вместе поедете домой.
Олег вскочил, готовый бежать к папе и маме. Невероятное счастье заполнило всю его душу без остатка. Весь пережитый кошмар оказался недоразумением, страшным сном, который, похоже, подходил к концу.
— А почему они не пришли за мной? – все же спросил он.
— Видишь ли, — сказал мужчина. – Они очень хотят тебя забрать, но те, кто здесь, не хотят тебя отпускать. Я не могу им это приказать, но знаю, чем смогу тебе помочь. Расскажу тебе, как отсюда выйти. А ты меня внимательно слушай и запоминай. Идет?
Олег кивнул.
— Ты выходишь из комнаты, поворачиваешь направо и доходишь до лестницы. Знаешь ведь, где право, а где лево? Вот и чудненько. Поднимаешься по лестнице, там выход на крышу, он открыт. Выходишь на крышу, а там опять направо. Доходишь до конца. Соседний дом почти рядом, на его крышу отсюда перекинуты три широкие доски. Пройдешь по ним. Только не трусь, раз уж хочешь домой. Струсишь – останешься здесь насовсем, и я уже больше помочь тебе не смогу. Когда пойдешь по доскам, смотри не вниз, а перед собой, чтобы голова не закружилась. А как выйдешь на крышу соседнего дома, твои папа и мама тебя снизу сразу увидят и за тобой поднимутся. Все понял?
— Понял! – радостно крикнул Белихин-младший.
— Тогда – иди. Помни, папа с мамой тебя уже ждут, — весело сказал мужчина и подмигнул ему.
Олег не шел – он бежал. Одним махом он взлетел по лестнице вверх и через несколько мгновений оказался на крыше. Яркое солнце и синее небо взбодрили его еще больше. Добежав до конца крыши, мальчик на несколько мгновений застыл в нерешительности перед перекинутыми досками. Пройти по ним до крыши соседнего дома надо было немного – всего какая-то пара метров. Но все равно было страшно.
Олег сумел пересилить этот страх – так сильно было желание скорее увидеть родителей и оказаться дома. Помня слова доброго незнакомца в форме, что смотреть вниз нельзя, можно только вперед, он решительно ступил на доски и сделал вперед несколько шагов.
Но внезапный хруст под ногами все же заставил его посмотреть вниз, и это оказалось последним, что он успел сделать в своей жизни. Доски надломились, и мальчик полетел вниз.
Ерофеев, куривший на улице, бросил взгляд на неподвижное тело на мостовой и быстро вернулся в детприемник. За пару десятков секунд он преодолел расстояние до кабинета директора ДПР, резко открыл дверь и сказал сидевшей за столом немолодой женщине.
— Полина, время пошло. Поповского сына приготовили на выход?
Та кивнула, глядя на него как-то испуганно. С недавних пор этот человек внушал ей какой-то первобытный, всепоглощающий страх.
Известие о несчастном случае быстро распространялось по детприемнику.
— Кто разбился?! – спрашивали те, кто услышал об этом позже.
— Говорят, Вася Мельников, ну, сын попа. Не помог ему его боженька. Вроде, сбежать отседова хотел по крышам, да и споткнулся.
Во время переполоха никто не обратил внимания на старшего воспитателя, который быстро вывел на улицу одного из мальчиков, ровесника разбившегося Олега, и передал его Ерофееву. Следователь вгляделся в лицо мальчика, кивнул и коротко сказал ему:
— Садись в машину.
— А куда мы? – робко спросил Вася уже в машине, после того, как она отъехала.
— У тебя теперь появится приемная семья, где тебе будет лучше, чем здесь. Намного лучше и во всем. Но запомни навсегда: никакого Васи Мельникова больше нет и никогда не было. Теперь ты Олег Белихин, не только по документам, но и вообще. Насовсем, ясно тебе? По дороге я тебе расскажу про твою прежнюю жизнь, где вырос, как арестовали отца и мать, ну и все прочее. Теперь это т в о я жизнь. Но если проболтаешься кому-нибудь о том, что было на самом деле – вернешься в детприемник насовсем. Понял это, О л е г ?
— Да, да! – обрадовано закивал тот.
