ЭЛЛИ И ПРИБЛУДЫ (Настроение с послесловием)

Новелла. Фельетон

На изумрудный фон задул свежий ветер вдохновения. Теперь можно было загадывать желания и оживлять своих героев. Так, на одну из площадей, украшенную эшафотом, пыльная буря занесла героев из соседней сказки. Когда они приземлились, домик-фургон их развалился и стал неликвидом, а добрая волшебница Виллина позаботилась, чтобы он при падении прибил злую Гингему, которая тормозила вопрос завещания. Из фургона вывалилась девочка Элли со своим пёсиком Тотошкой, а Страшила, Железный Дровосек и Трусливый Лев вылезли из кузова сами – грязные и измотанные: даже великий навигатор Гудвин не узнал бы их, чтобы вернуть их в Канзас, а значит герои обречены раствориться в мире безудержной свободы, став лёгкой добычей подозрительно размахивающего кистью художника.

Покинув развалившуюся коробку, Элли немного ударилась головой о рамку с комментариями, а Тотошка заговорил, правда стал верчёный и какой-то наблатыканный. Страшила позаимствовал ума у Доктора Дотрикса, Железному Дровосеку достались изъеденная паразитами печень и еще какой-то чип счастья, а Трусливый Лев взялся за старое – за неизвестный стихотворный размер и непонятные сплетения. В сопровождении чудесным образом заговорившего Тотошки девочка и трое бедолаг побрели по нелегкому пути из выцветшей на солнце бумаги к изумрудной дощечке ураганов. Они ещё не знали, что на неё заносит кого не попадя, а кто-то взбирается туда из любопытства. Перед коварным маковым полем странники решили сделать привал, и Тотошка пораскинул:

— Лёва, твоя очередь нести рюкзак… Слушай сюда, мужчины, с Людоедом и с Саблезубыми Тиграми у нас всё в ажуре, но как нам быть с Элли – после дополнительного испытания об столб хозяйка совсем от рук отбилась? – Тотошка ещё раз привстал на задние лапы, чтобы проверить её зрачки и измерить ей давление.

— Сдадим её на английскую почту, там как раз вышла негашёная марка Титаника, – сказал Страшила и как-то ухмыльнулся не по-детски.

— Давайте лучше зайдем в аптеку и купим настойку из плодов боярышника, она позволит мне избавиться от моей печени, – поддержал разговор Железный Дровосек.

— Нам приключений только не хватало, – опомнился Трусливый Лев, уловив, что может оказаться слабым звеном.

— Вы, парни, с дуба рухнули…130 на 90… повышенное, – Тотошка спрыгнул на свои четыре, – вы в толк возьмите, что нам выбираться отсюда надо, да поскорее, пока нас под монастырь не подвели и не сделали декапитацию.

Вдруг цепи заскрипели, площадь заходила ходуном, с эшафота полетели первые головы. Они летели и кричали: «Верните нас в роман! Верните нас в роман!»

— Что было это? Право, я не идол, – поджал хвост Лев, когда увидел непонятное обстоятельство.

— Всё то же, что я и пытаюсь втолковать. Железный…Лёва, всё путем, дёрнули дальше.

С повышенным давлением и расширенными зрачками Элли петляла из стороны в сторону, пропетляв маки, допетляв до серебряных башмачков Гингемы, у которой их быстренько отжали, так как они были серебряные. Известно, что серебро понижает давление, хотя и остается химическим элементом 11 группы пятого периода в периодической системе, ну да ладно. Мужчины прошли еще несколько кварталов макового поля и пришли к выводу, что дальше идти нужно по прямой – аккурат к изумрудной доске ураганов, там как раз буйствовал поэт с умудренным лицом:

— Всё в этом мире ненадежно спрятано за составом поезда в сторону платформы летит состав преступления…

— Пардон, милейший, – Тотошка испытывал когнитивный диссонанс, но держал себя в лапах, – не знаете, как тут на доску ураганов взойти?

— Кому взойти, а кому и пригреться, – прошипел из-за угла «дендрарийсозмеями23».

— А что у нас опять в чате говорящая собака? – подключился автор психоделических фельетонов.

— Ты как гавкаешь? – не сдержался Тотошка.

— Мальчики, не ссорьтесь, ожила Элли, у которой давление нормализовалось в связи с тем, что на ней были серебряные башмачки.

— Это вам волшебный свисток нужен, – вмешалась в разговор королева полевых мышей Рамина, которая с надменным видом не стала сразу встревать, так как была занята некоторыми домашними вопросами, совсем не связанными с домашним хозяйством. Рамина подумала, что пыжиться дальше нет сил и решила предложить свой свисток за полцены.

Парни оценили деловой жест Рамины: свисток позволял Элли в него дуть и привлекать к себе внимание. Элли свистнула, но вместо неё на доску ураганов полезли какие-то волки-отшельники, вороны с тождеством скворца, пчёлы-камикадзе, а однажды даже Летучие Обезьяны, вызванные Бастиндой при помощи волшебной Золотой Шапки, не постеснялись прилюдно разместиться там, изничтожив психику Страшилы, и изъев печень Дровосека; Льва же хлопнули на малине, но об этом в другой раз. Тотошка был огорчен и думал, как выходить из положения. С одной стороны, нужно было как-то апеллировать к здравому смыслу, с другой – адаптироваться к нестандартному мышлению Бастинды, сестры Гингемы, которую на башмачки разули. Элли осталась невредимой от отлетевшей ей в лицо ураганной доски: она клацала каблуками и отпугивала читателя. А свисток – это так, для прикрытия. Так что Бастинда положила на башмачки глаз, чтобы из-под Элли их обратно сдёрнуть. Тотошка угадывал психотип Бастинды, но не мог никак позволить, чтобы у бедной Элли опять подскочило давление: в такие моменты та становилась раздражительной и даже могла кого-нибудь пнуть, оставшись равнодушной. Так что не вариант, что это бы понравилось псу Тотошке. Тут ещё такое дело: оказалось, что Бастинда не умывалась пятьсот лет, но тщательно это скрывала, пользуясь присыпками. Тотошка пронюхал и напал; или напал, потом пронюхал, в общем, – утопил её в своих слезах. Элли тоже была неглупа, недурна собою, хотя и расчётлива; попытавшиеся осквернить ураганную доску своим непонятным эвфемизмом и моветоном Мигуны – оказались в итоге неплохими ребятами и даже воскресили собрания сочинений Страшилы и Железного Дровосека – те томились в Шильонском замке – их возвратили к жизни незамедлительно после того, как Мигуны стали хорошими, причём попросили Дровосека стать их правителем, на что тот ответил отрицательно, что должен сначала вылечить впаренную ему печень, и на кой ему нужен такой чип счастья – понятия не имеет.

В общем, расчётливая Элли забрала Золотую шапку Бастинды, которая позволяла волшебнице управлять Летучими обезьянами, и в итоге у Элли оказалось в арсенале три аксессуара: серебряные башмачки, теперь уже золотая шапка и беспонтовый свисток, что позволяло ей быть велеречивой и надменной, чем сквозило в её опусах. Компания, за исключением Трусливого Льва – тот еще не успел определиться насколько отдает словоблудием в его новых стихотворных размерах – подошла вплотную к испещренной стихами и шрамами доске ураганов, но участвовать в просветительской деятельности не осмелилась. Казалось, друзья и дальше обрекают себя на томление, чреватое невозможностью выразиться в Канзасе. Но по ходу пьесы опять прискакал Тотошка и всё отрегулировал – внушил друзьям, что да как, и чтобы дойти до умопомрачительной экзальтации необходимо к доске неприметно присовокупиться: в лексике Тотошки произошли метаморфозы, он стал увлекаться Байроном, хотя и начал терять дар речи, что говорило о безысходности его собачьей жизни в гуманитарном ключе. Неминуемые недоразумения разрешились, когда стало безвозвратно понятно, что и Страшила, и Железный Дровосек однозначно адаптировались к своей участи, что наталкивает на чужую мысль – секрет ураганной доски вовсе не в том, что она из изумруда, а в том, что если присмотреться к ней поближе, то это только стекло зеленого цвета, за которым скрываются творческие души. Если ты не творческая личность, то ты будешь видеть перед собой изумруд, а если творческая, одаренная, не просто креативная какая-то, а именно творческая, окрылённая! – работая над собой, – ты увидишь лишь запылённое стекло, которое нужно протирать бархатной ветошью – чтением классики. И то, что таких изумрудных досок много, не говорит о том, что кругом – одна бездарность; по природе своей человек устремляется преимущественно к внешнему убранству, предпочтя его внутренней силе красоты.

Перемахнуть через мосток всегда проще, чем через оградку. Тотошка совсем потерял хватку, постарел, подзабыл кое-что, но еще был способен. А Элли, сидя у камина, думала, какое бы желание загадать, чтобы было у всех всё хорошо. Решила далеко не ходить: подбросила дровишек, покрутила золотой шапкой, топнула серебряным башмачком, посвистела в волшебный свисток и перед ней под ёлку с горящими огнями припрыгал Черный Кролик, который сказал:

— Элли, здравствуй, ты меня узнаёшь?

— Нет, кролик.

— Это же я, Трусливый Лев.

Элли почесала затылок:

— Но как же так? А где же твой прежний облик?

— А он мне не понадобился. Лучше быть смелым кроликом, чем у Тотошки на пере.

Так всё у них заладилось с новым витком; они вернулись в Канзас, где ёлок много и различных досок ураганных в достатке, да вот только тревожит меня один вопрос: как же быть с теми, кто так и не поверил в свои силы и способности? Позволим же и им участвовать в великолепной силе вдохновения и искренних порывах. «Вообще смешное соприкасается с великим», – сказал французский писатель Жан Франсуа Мармонтель, поэтому этот шаг за вами. Да здравствует доктор Дотрикс!

Поднимитесь под купол цирка, шагните по канату, поймайте равновесие, не бойтесь упасть – вас обязательно подхватят; сопереживайте, наполняйте, оживляйте и оживайте (не стоит только вживлять), творите, поднимайтесь и опять начните действовать с самого конца или начала. Предложенный выше опус, больше похожий на импровизацию, – лишь попытка продемонстрировать приём создания настроения у аудитории на основе известного произведения Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города», с акцентом на современные нравы.

Художник – любитель или профессиональный автор – постоянно экспериментирует в поисках объемного восприятия. Утрированная попытка получить узор калейдоскопа с добавлением оси абсурда – как раз нескромный случай. Почему Шильонский замок, которого в оригинале сказочной повести не было, мной, однако, упоминается? Это ничто иное, как художественный образ, семантика, так же, как и Байрон, который томился в нём при жизни. Когда я поместил туда нелепых героев, получилось зрительное искажение, некая пружина восприятия, а не просто констатация.

Всякий символ – есть образ, и всякий образ есть, хотя бы в некоторой мере, символ (С. Аверинцев).

Натолкнуться на неожиданно точную реплику, слово или даже букву – редкая удача, вот только соответствует ли эмоция вашей находке, лексическому или фонетическому сцеплению, которое вы предусмотрели? Другими словами, ручей должен звучать шумом, звоном стекающей воды, а не оставаться плоским рисунком, даже выведенным акварелью. Приведу пример визуализации и звучания через следующий набор символов:

Каскады волн.

Раскрыли веер брызг –

Потоки струй,

Опередив паденье,

Спешат упасть

В иные измеренья…

Увидели символизм? Почувствовали? Я специально не стал выделять курсивом строки нашего современника, чтобы прорисовать их в сознании. А где же оправданность вложенных средств? Так вот же она:

Весь мир – органный звук,

В котором ноты – тайны,

И рокот – трубный глас

Над ледяной землей,

Где шепчутся миры…

Огромней и случайней,

Чем в небе – нет игры

Над зеркалом – водой.

(С.Айдинян)

Расформируйте вышеприведенное сложение на составные строки – ассоциативный ряд никуда не делся – остался прежним, понятным. Два четверостишия склеены рифмой двух стихий, к тому же «случайные тайны» в жизни проскальзывают, как, впрочем, мир – это игра. Стих тем информативнее и описательнее, чем он короче, потому что раскрывается пружиной смыслов, а стало быть – объёмен и динамичен.

Невидимая грань проходит между лирикой и прозой; между экспрессией (свободой чувств) и импрессией (созданием настроения); между ритмическим наполнением и методом простого изложения; понаблюдайте за своим чадом, который только что плакал, а теперь импульсивно переключился на хохот – ещё одна невидимая грань.

Эмоции – горки, на которых проносится жизнь. Сделать написанное интересным и читаемым, постоянное обращение к чувству сопричастности, эмпатии к своим героям и гостям, а также описываемым событиям – к этому мой призыв. Разве можно эту сопричастность проигнорировать? Ваш труд, в таком случае, будет узнаваем через налёт безликости – читатель почувствует подвох: заслышав ваш ровный, металлический стук, он потеряет интерес к вашим звукам.

Эстетическая ценность любой звучащей истории является неотъемлемым элементом её содержания. При этом задача оправданности вложенных средств выступает набором атрибутов, когда решается вопрос: «в чём выжить нужнее». Легенда не теряет своей ценности, если даже при её описании выбран максимально узнаваемый образ, также как события и факты не теряют актуальности, устремляясь свойствами своего описания к недостижимости легенды.

Многим авторам удалось протащить своих героев по тонкому льду рациональности – оправданности затраченных средств или ресурсов, но за этим ухищрением авторы проморгали аморфность своих персонажей, которые остались манекенами за стеклом незнакомой витрины; другие же предпочли сосредоточиться на описании лишь декораций, оставив ближний план пустовать. Третьи – бесцеремонно притянули пальцами за ноздри своего читателя, не оставив ему выбора.

Легенда должна быть не только красивой, но и правдивой, привычной и обыденной, и чтобы оформить её правдоподобность, достаточно отойти от установок, не затрагивая общих канонов. К примеру, если в Древнем Египте не было подоконников, а в ваннах египтяне мылись стоя – и это было нормой прежних дней, это не значит, что исторический роман не прочитают те, у кого в жилищах есть подоконники и ванны тоже установлены – отметьте данную нестыковку. Иногда за стремлением к максимально точному описанию событий и нюансов вытесняется пространство для маневра – работа с воображением: возьмите любую строку из приведенного выше стихосложения, абсолютно любую, какая понравилась, сделайте вкрапление в свои серьезнейшие изыскания, один лишь штрих, одной лишь строчкой, теперь подайтесь назад – затерялось ли что-то в предмете исследования? Не только не затерялось, а появилась деталь, которая раскрывается смыслами, ваш труд стал более обширным, объемным по своей окраске и, как ни странно, не менее выразительным и познавательным. Я не призываю раскладывать мольберт и выводить на нём до бесконечности красивую картинку или белый стих, и уж тем более укладывать Фараона на спину при его банных процедурах, я лишь предлагаю заимствовать семантику образа. Сделать отсылку к опыту, позаимствовав значение – к этому прибегают многие художники, тема работ и размышлений которых гораздо специфичнее и пространнее, чем просто разговоры о возвышенном. Если этого не увидеть, то вся писательская энергия будет направлена на безликость с исключительным набором знаков, правил и норм, с жестким регламентом исторической самобытности во устремление к приведению антуража в соответствие с ожиданиями экспертов. Но вся красота как раз и в том, чтобы сохранить нестыковку, и даже попытаться ею воспользоваться для поиска наикратчайшего пути восприятия, а насколько ловко у вас это получилось – будет решать читатель, который непременно оценит вашу смелость отойти от рекомендаций.

Принципиально важный момент: доминанта (усиление) заложена не в основу индивидуальной манеры изложения или описания, а в способ подачи образа – максимально продуктивного для восприятия. Здесь я специально провожу видимую черту. Акцент намеренно смещён в сторону восприятия читателя, что действует противовесом через передачу ему смыслов и символов, добываемых из его же представлений о происходящем. Подобно природе, которая не терпит пустоты, творчество стремится к оправданности, когда для сохранения устойчивого образа может потребоваться отход от фактологии, документальности событий. Сделать легенду правдивой, а события и факты освободить от «мертвой актуальности», оживить своих героев с чувством меры и достоинства, не побоявшись предложить читателю изучение под преломлением – это и есть стремление к свободе художника. О парадоксах рассуждает Дени Дидро, правда, в контексте театральных реалий, но мир искусства тесно переплетен, обширен и безграничен, а, следовательно, имеет право на существование.

Верьте в свои силы, доверяйте чувствам, цените своего читателя, не бойтесь экспериментировать! Любви и окрылённости в ваших новых работах!