Завтра мы вернемся Часть третья

Лес разразил ружейный выстрел, мгновенно встрепенувший всех птиц поблизости.

— Слышал? — Первый насторожился — Кто это стрелял?

Второй остановился и прислушался.

— Очевидно, что кто-то охотится, — заключил он — Мне кажется, это именно тот, кого мы ищем.

— А не опасно к нему идти, пока он с оружием на охоте? — голос Первого напоминал напуганного ребенка, было заметно, что он еле сдерживает дрожь, но парень не предпринимал никаких решений, словно думал оказаться случайной жертвой охотника.

— Он больше не стреляет, — все еще вслушиваясь в чащу, чуть ли не шепотом сказал Второй — Видимо, тот, в кого стреляли, больше не нуждается ни в чем, — потом, увидев вопрос в лице собеседника, добавил — Он убил животное.

— Хотелось бы в это верить, — сказал Первый.

— Пойдем, кажется, нам осталось недалеко.

— Кажется? У тебя же есть какая-то информация от твоего информатора, и ты не уверен?

— Я знаю, куда мы идем, — успокаивая Первого, ответил Второй — Вот, смотри.

Парень вытащил из кармана штанов помятую, сложенную несколько раз бумагу с оборванным краем.

— Здесь записан наш путь. — Второй развернул бумагу — Семьдесят километров от города — есть; вход в лес через небольшое поле — есть; три муравейника подряд на одной линии — есть, я все это приметил; после мы должны были пересечь лосиную тропу — уж это ты явно и сам заметил.

— Это сложно было не заметить, — ответил Первый.

— Скоро должна быть граница, — просматривая конец записей, сказал Второй — Да, граница.

— Почему ты мне все это не рассказал до этого?

— Чтобы ты бегал и искал в каждой кочке направление движения.

Некоторое время двое шли в тишине, погруженные в свои мысли. Второй, в который раз начал размышлять о высоких материях, возможностях существования чего-то такого, что пока для всех находится за гранью достижения понимания. Первый же пытался визуально увидеть ту самую грань, границу, о которой говорил его спутник, чтобы немного выделиться в его глазах, первым обнаружив разыскиваемое.

На самом деле Первый на протяжении всей жизни старался хоть как-то выделиться на фоне сверстников перед теми, кто являлся в его уме объектом, что-то представляющим из себя в этом мире, ну и, конечно, перед девушками. Впервые Первый это понял в возрасте десяти лет, когда дети как раз начинают делиться на своеобразные касты, и, принадлежность к какой-либо из них могла сделать ребенка крутым в глазах остальных или же наоборот — скучным заучкой или того хуже — маменькиным сынком, слабаком. Первый, конечно, не хотел попадать в группу занудных зубрил, поэтому быстро влился в более «крутой» коллектив — начинающих спортсменов. В то время модно было «висеть» на турниках и делать сложные акробатические трюки под удивленные восклики одноклассников и прохожих. Но суть истории совершенно не в этом, а в том, что маленький Первый не умел учиться на своих ошибках, но, будем честны, повзрослев, он так этому и не научился.

Спустя некоторое время, занимаясь на спортивной площадке с друзьями, начинающий выпендрежник на турнике заметил девочку, перед которой нужно было непременно выполнить самый сложный и зрелищный номер, на какой он только был способен. В итоге, после двух полных оборотов на сто восемьдесят градусов и практически удачного разворота в обратную сторону, руки героя разжимаются, будто силы в них и не было, и Первый падает в грязь лицом, в прямом смысле.

Девочка начала общаться с другим, который даже не собирался как-то показывать себя, а только понемногу занимался своим делом и очень громко смеялся над грязным лицом горе акробата.

— Чего такой задумчивый? — Спросил Второй, обратив внимание, что его спутник начинает медленно отставать и при этом совершенно не меняется в лице.

— Да так, задумался, — ответил Первый, отойдя от легкого оцепенения и оглянувшись по сторонам, — Энергию в мозге экономлю.

— И много ты наэкономил, постоянно запинаясь и отклоняясь от маршрута? — Второй прищурил глаза и стал похож на злого азиата из давно забытого фильма.

— Достаточно, чтобы вернуться в прошлое и провести там не самые веселые моменты своей жизни.

— От чего это? — Второй решил, что не стоит выводить собеседника из себя глупыми шутками или сведением всей ситуации ни к чему не стоящему событию.

— От чего? Тебе, правда, интересна только причина, почему я вспомнил это? — Первый явно немного обиделся.

— От чего это воспоминание плохое? — раздраженно расширил свой вопрос Второй, говоря таким тоном, будто разговаривает с ребенком.

— А, ты об этом, — Первый замолчал, подняв палец к губам, — Я всегда старался быть на виду у всех и каждый раз оказывался только объектом насмешек из-за моих попыток выглядеть таким, каким хотел быть.

«Да он еще совершенно ребенок» — подумал Второй — «Совершенно не представляю, зачем ему та девушка, учитывая еще его совершенно детское сознание».

— Это и стало причиной того, что ты сейчас идешь со мной через лес? — спросил Второй.

— Я очень сомневаюсь, — лицо Первого немного исказилось, — Я грешу на злой рок и невидимые силы.

— Злой рок? — Переспросил Второй и резко развернулся к отстающему собеседнику, надеясь на некоторое расширение познаний о Первом, с целью закрепления собственных мыслей о впадении парня в ребячество.

Движение снова остановилось, образовался незапланированный привал. Один из искателей стоял уже за линией той самой границы, а другой еще не заступил за ее пределы и совершенно не догадывался, что буквально через один шаг его жизнь обернется совершенно в другую сторону.

— А как это еще назвать? — Удивился парень — Делаешь — делаешь все как нужно, а будто сама Вселенная против того, чтобы ты достиг своих целей и желаний.

Первый медленно ковырял кору рядом стоящего дерева и то и дело проверял ноготь на указательном пальце на состояние его целостности. Его собеседник не решался заговорить, опасаясь спугнуть нотку искренности, которая вот — вот зарождалась в голове молодого парня. Второй даже немного проникся к чувствам этого человека, хотя сам и не понимал почему. Возможно, это работало точно также, как и при виде какого-нибудь милого животного — ощущение некоторой радости и умиления от симпатичной мордашки маленького существа, будь то кошка, щенок или маленькая шиншилла, появлялись в голове сами собой, неожиданным снегопадом посреди осеннего сплина. Парень даже задумался, что именно вызывает подобного рода эмоции, ведь человек существо сложное и тонко настроенное и вряд ли будет выпускать такое количество серотонина в мозг только из-за того, что в его поле зрения попала обыкновенная зевающая кошка. Отсюда и выходит мысль о глубоком человеческом желании либо ухаживать за любым слабым существом, либо же завладеть им и его красотой, чтобы посредством этого стать хоть не на голову, но на небольшую ступеньку выше соседа, у которого дома только тараканы, а они уже далеко не милые и приятные.

Первый, по-видимому, закончил с попытками уничтожения древесной брони и отошел от своих размышлений, он повернулся к собеседнику, нервно потирая палец, в который, кажется, умудрился запустить занозу. Было заметно, что его внутренние терзания скребут его изнутри, словно тысячи кошек, размером со среднестатистического тигра, каких видел Первый в зоопарке очень — очень давно, когда еще не было даже мыслей ненавидеть свою судьбу.

— Понимаешь, — искатель уткнулся взглядом в свои ноги, рассматривая побитые природой кроссовки, — я уже рад о камни разбиться, прыгнуть со скалы, хорошенько разбежавшись так сказать, лишь бы это хоть на мгновение помогло. Понимаешь?

Второй коротко кивнул.

— Я вот давно думаю, когда внезапно умираешь, что с тобой происходит?

— Думаю, просто исчезаешь, — Второй подзадумался, он никогда не размышлял на подобные темы, что довольно странно, учитывая главную трагедию его жизни. — Исчезаешь в пустоте, уходишь в ничто и зависаешь в бесконечной тишине, которая уже никогда и никуда не отступит. — Лицо парня изменилось в крайне задумчивую, неподвижную маску, а по спине пробежал холодок, дотронувшийся до самых далеких нервных окончаний и превративший их в замороженные ветки, готовые разбиться от легкого ветра.

— Неплохо ты подумал, — ответил Первый — но где ты себе представляешь это ничто, в которое ты пустоту поместил?

— Не знаю даже, думать надо, — ответил искатель.

— Вот тут то и оно, что нельзя ничего в ничто поместить, поэтому такая картина никогда не нарисуется, красок нет, да и холст ты не поставил.

— Хорошо, а какая тогда должна быть картина? — Спросил Второй.

— Я считаю, что человеческое сознание, в момент смерти тела, обретает некую константность и обретает бессмертие. Слышал когда-нибудь про ограниченную бесконечность?

-Конечно, слышал.

— Так вот, тут именно это и есть в чистом виде.

Первый от перевозбуждения начал хлопать по своим карманам, будто разыскивая записную книжку, в которую записывал свои философские мысли и иные переживания. Карманы оказались пусты, в них никогда и не было записных книжек, все мысли все время хранились в голове. Парень собрался с мыслями и медленно продолжил:

— Сознание остается в ограниченной бесконечности и проживает там свою жизнь с самого начала, раз за разом или попадает в тот самый Рай, сам знаешь из какой книги, в Вальгаллу, как хочешь. На самом же деле умирающее сознание, боясь стать тем самым ничем, создает себе мир, в котором может все, человек остается там в своих лучших мечтах, и все это плотно упаковано в самую последнюю секунду жизни. — Первый остановился, переводя дыхание, на его лбу выступил пот, который он тут же стер, еле поднявшейся рукой.

— Вроде бы все и складно, — Второй наклонился на сухой еловый ствол, — да только мораль нашего мира, привычная каждому с малолетства, теряет смысл.

— Это почему еще?

— А ты сам подумай. Чему нас эта мораль учит?

— Делай добро и потом воздастся, — искатель остановился на секунду, осознав, о чем пошла речь — делаешь зло — получишь боль и такое же зло.

— Молодец. Но теперь выходит, что ты независимо от своих действий получишь персональный рай, нужно только дождаться нужного момента, а до этого хоть храмы жги, хоть власть топором сгоняй. Считай как у буддистов: любые действия приводят к любым последствиям, только у нас последствие одно — бесконечное удовольствие.

Первый задумался над словами парня, ответить было совершенно нечем.

— Поработай над своей теорией, — заключил Второй — пора уже идти, мы ведь уже на границе — и искатель указал на тонкую линию мха под своими ногами.

— Вот тебе и на. Искал — искал и в итоге не заметил под самым носом, — расстроился Первый и быстрым шагом перешел еле заметный ряд из светлого растения.

— Будет тебе еще, прекращай вести себя как обидчивый ребенок — искатель был раздражен, он не очень любил мужчин, которые не были достаточно серьезны что ли, когда они от какой-нибудь мелкой оплошности в жизни сразу теряли лицо, расстраивались и чуть ли не начинали плакать, но это в отдельных случаях. Мужчина всегда должен быть сдержанным и не падать на землю от легкой жизненной подножки.

— Сколько еще до места? — Удивительно серьезным тоном спросил Первый, загадочно смотря вперед, он широким шагом шагал, засунув руки в карманы. Уже донельзя грязные штаны превратились в нечто твердое неопределенного цвета, как засохшая разномастная глина на проселочной дороге.

Оставалось совершенно немного до таинства лесного ритуала. Двое медленно пробирались через редеющий лес. Птицы перестали так часто бегать по веткам над головами; звук от шагов словно совершенно пропал, как будто парни шли вдоль Стикса по черному безмолвному песку, ноги утопали в мягком покрытии, шаг был тяжелым и от того весь путь казался созерцательной прогулкой, правда место было не самым подходящим, хоть побережье черной реки, хоть холодный осенний лес неизвестно где. А может, в этих местах и не было какой-то весомой разницы, оба находились в практически неизвестной дали, единственным существом в этих местностях был неизвестно откуда взявшийся человек, проводивший особый ритуал.

Где-то не очень далеко, на площадке вокруг костра начал раскручиваться ветер, поднимая вверх по спирали маленькие крупицы земли.

Лес звенел непонятными звуками, напоминающими тонкую чувственную мелодию китайских инструментов. Где-то далеко, над шпилями сосен, в облаках, висел маленький китаец, достигший в своем горном храме дзена. Монах не один десяток лет искал в глубинах своего сознания ту самую дверь, что ведет к бесконечному блаженству, чем, собственно, были заняты еще сотни последователей этого самого человека.

В один прекрасный день дверь открылась, но совершенно не в ту сторону, в какую предполагали учения, появился ни то белый, ни то голубой свет, манивший к себе монаха. Только вот была маленькая загвоздка: дверь вела не в вечное удовольствие, она находилась чуть правее от искомого прохода, как в нормальных домах расположена дверь в чулан или гардеробную. Теперь, спустя тридцать лет упорнейших медитаций, отказов от еды и воды, тело смогло отсоединиться от сознания, отправив его шевелить макушки деревьев и играть странные песни над лесной глухоманью. Ему оставалось теперь разобраться в одном простом или вовсе непростом вопросе: он теперь есть или нет? Учитывая факт осознания монаха о его собственном местонахождении, и полном понятии отделения его Я от тела, он пытался осознать — теперь душа летает над северными лесами или же все это плод искаженного и измученного лишениями мозга. Многие говорили, что душа — это нечто неосязаемое, находящееся в неизвестном месте и весит практически двадцать два грамма, как говорил Дункан Макдугалл много лет назад. Но с другой стороны, где это самое место? Как его найти? Никто не знает. Но многие знают, что сознание — сильнейший инструмент, способный создать абсолютно все, что угодно, даже само себя, например во сне. Выходит, что и монах может быть не монахом, и вообще находиться не здесь, а в любом другом месте, если место и сознание вообще существуют.

Где-то под Москвой от очередного скандала соседей с этажа повыше проснулся изрядно выпивший элемент, одним перекатом свалившийся с кровати и резко схватившийся за голову. Ему сложно было осознать слишком правдоподобный для залитого алкоголем ума сон. Сложно представить себе самого себя, парящего над морем из макушек деревьев и играющего на старой китайской нотке мелодию для двух, заблудившихся в лесу, человек.