Без разрешения Михалыча отправить людей на поиски мы не могли, слишком мало людей, деревню оставлять было нельзя. Пришлось ждать. Неспокойные сумерки окутали деревушку. Этой ночью с кардона снова доносились выстрелы. Отправили двух мужиков в помощь. Евфросинья Петровна сидела у двери и смотрела на маленький огарок свечи, лицо ее было бледным. Огонь на фитильке трепыхался так, как будто пытался увернуться от ее бездумного взгляда. Украдкой все ещё были слышны выстрелы. В деревне было не спокойно. Во многих домах горел огонь. Кроны леса гнул холодный и беспощадный ветер. Фитиль огарка сгорел, забрав с собой, уставший сопротивляться огонёк, теперь только свет бледной луны через маленькое окошко освещал часть избы. Громыхнул одиночный выстрел. Всё стихло. Ночь была длинной.
Утром я проснулся от того, что кто-то сильно ломился в закрытую дверь, оказалось, что я уснул, сидя, прислонившись к печке. Ефросинья Петровна все так же сидела за столом, уставившись на огарок. Она никак не реагировала на громкий стук. Пришлось открывать мне.
На пороге стоял Лаврентьич, весь серый.
Голос его звучал непривычно робко.
– Дрезина не вернулась… Я пошел проверить кардон. Она не проехала и половины пути… Их всех разорвали…
Новость была не из приятных. Все это значило, что теперь деревня – новый и последний кордон. Лаврентьич собрал всех мужиков, чтобы возвести оборонительные рубежи вокруг деревни. К полудню работа была закончена, на каждом посту были выставлены караулы, а по периметру рассыпана соль. Никто не отправился за телами погибших. Забирать было нечего. В первом часу дня в деревню, наконец-то, вернулись мужики с Михалычем. Лица были угрюмы. Двое мужиков за Михалычем волочили под руки какое-то тело. Это был Фёдор…