I
Январь 1983
Я стояла на ветхом деревянном балконе и смотрела, как мой отец бежит к машине, перекинув моего трехлетнего брата через плечо. За ним не было погони, но он бежал. Отец ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть на меня. Эхом отдаваясь в голове, звучали повисшие в воздухе немые вопросы: «Почему он не взял меня? Почему оставил одну в этом месте?»
Я не знаю, сколько так простояла, минуту или час, ошеломленная и покинутая. Оцепенение сковало все мое тело и я продолжала стоять на балконе этого богом забытого места, чувствуя, как изнутри волной вырывается отчаяние, которому я не давала выхода вот уже шесть месяцев. Я не чувствовала тела, будто меня сковал паралич. Не знаю, почему я не могла двигаться, то ли потому что мое туловище возомнило себя скалой, противостоящей ледяным порывам ветра, то ли потому что чувствовала, что оно мне больше не принадлежит. Зачем нужно это тело? Зачем я вообще нужна, если можно так просто выкинуть жизнь ребенка на помойку, даже не оглянувшись?
— Где твой брат? — резкий голос воспитательницы заставил меня встрепенуться.
Я украдкой вытерла слезы рукавом тонкого ситцевого платья, которое носила с июля, и обернулась. В пяти шагах от меня стояла грузная женщина с некрасивым, распухшим лицом. Ей было не больше тридцати пяти, но на вид ей можно было дать все пятьдесят. Обтянутая черным бесформенным платьем с рюшами, она походила на гротескную фигуру расплывшейся горгульи. Я боялась ее до дрожи, хорошо зная, что за любое неосторожное слово могу получить оплеуху. Я тщательно подбирала слова с того самого раза, когда она избила меня мокрым полотенцем в туалете лишь за то, что я спросила, когда за нами вернется бабушка и расплакалась. Она наносила удар за ударом, не заботясь о том, попала ли она по ногам или по голове. После того, как она вышла, бросив в меня полотенцем, я еще долго лежала на холодном грязном полу, скорчившись от боли, крепко зажмурившись и закрыв голову руками. С тех пор я ни разу не плакала, если кто-то мог увидеть и не задавала вопросов.
— Я сама его ищу, но его нигде нет. — растерянно соврала я.
Горгулья нахмурилась и, резко развернувшись на коротких ногах, торопливо засеменила в сторону лестницы. Я вернулась в комнату и только тогда поняла, как сильно замерзла. Худенькое тело сотрясала дрожь, пальцы окоченели, голые ноги покрылись красно-синими пятнами, из носа текло. С усилием закрыв дверь на балкон, я опустилась на корточки и сидела так, пока не почувствовала, что вновь могу управлять пальцами рук.
Позвали на ужин. Я вытерла нос рукавом и побрела в сторону столовой.
На ужин была отвратительная слипшаяся перловка. От каши веяло старостью и жуками. Я без аппетита подняла ложку с кашей и, не чувствуя голода, опустила обратно. Чай — вот и весь мой ужин. Дети вокруг меня с аппетитом ели бесформенную массу. Многие были здесь уже давно, некоторые — с рождения, они привыкли к этой еде.
Ужин закончился и я угрюмо побрела в комнату для девочек. Проходя мимо Горгульи и поварихи, стоявших вместе на выходе и шептавшихся, я ненароком уловила пару фраз:
— Опять этот гаденыш куда-то спрятался. Сидит, небось, сопли размазывает. Сил моих нет! — с ненавистью выплюнула Горгулья.
— Маленькие выродки. Их родители, эти алкаши и наркоманы, расплодились, а нам теперь расхлебывать. — согласно закивала повариха.
Я резко повернулась к ним. Ярость закипала в маленьком сердце.
— Мои родители не наркоманы и не алкаши! Скоро меня заберут отсюда! — с горящими глазами я переводила взгляд с одной женщины на другую.
Что-то массивное обожгло мою щеку. Голова отлетела влево, я едва сохранила равновесие. Рука инстинктивно прижалась к пульсирующей болью щеке. Слезы брызнули из глаз, но я держалась, чтобы не разреветься.
— Будешь знать, как встревать в разговоры взрослых, мелкая паршивка. Марш в комнату!
Я ждала этой команды и бегом пустилась в сторону туалета. Продолжения не последовало только потому, что нас окружали люди. Тем не менее, она могла отыграться на мне при любом удобном случае.
Предусмотрительно заперев дверь туалета на щеколду, я выплакала все, что скопилось внутри и, почувствовав опустошение, умылась и отправилась в комнату. Переодевшись в дырявую казенную пижаму, я забралась под одеяло с головой. Рой мыслей не давал мне уснуть. «Они же заберут меня? А вдруг им нужен только Миша, а я не нужна? Миша маленький, а я старше на целых два года. Может, я большая и поэтому больше им не нужна? А если это из-за того, что я разбила мамину пудру? Мамочка, прости меня, я не хотела! Пожалуйста, заберите меня домой! А что будет, если я останусь здесь навсегда?..» Горячие слезы катились по щекам одна за другой, я старательно вытирала их краешком одеяла, пока он не промок насквозь. «Может, они не знают, что бабушка отдала нас в это место? Нет, тогда как бы папа забрал Мишу? Бабушка не специально, я точно знаю. Бабушка нас любит, она просто очень устала.»
Я забылась беспокойным сном, вдруг почувствовав запах булочек, которые пекла мама. Сон был беспокойным, я всю ночь ворочалась от всплывающих в голове видений. Вот, бабушка открывает калитку и ведет нас к белому двухэтажному зданию, облупленному от времени, с накренившейся крышей. Вот, я вижу табличку «Детский дом «Ромашка»». Мы заходим в здание и поворачиваем направо. Бабушка заходит в какую-то комнату, мы с Мишей ждем ее в коридоре. Миша молчит и жмется ко мне. Ему страшно. Вот, выходит бабушка, сопровождаемая рослой женщиной в белой рубашке, черных юбке и пиджаке, с собранными в аккуратный пучок волосами. Женщина натянуто улыбается и говорит: «Ну что, теперь вы будете жить здесь.» Я в. полном недоумении цепляюсь за бабушкино платье. Она одергивает меня, чуть приседает, поправляя рукав моего ситцевого платья, и говорит: «Вы слышали? Теперь вы будете жить здесь. Ведите себя хорошо.» Бабушка встает, разворачивается и уходит. Я хочу побежать за бабушкой, но Миша обнимает меня сзади и громко плачет. «Не укади», лопочет он и это единственное, что я могу разобрать сквозь гул, стоящий в ушах. Я кричу бабушке вслед: «Бабушка, пожалуйста, не оставляй нас! Я буду себя очень хорошо вести!» Но бабушка уже далеко. Я слышу, как за ней захлопнулась дверь и так и стою посреди коридора, обнимая плачущего Мишу.
Меня зовут Ира. Мне пять.
