Зомбация

— Сынок, ну пожалуйста! — звук голоса бегает по грани материнской тревоги и дикого испуга, скатываясь на сторону женской истерики. — Удали свою последнюю статью!

И ведь не сказать, что семья жила плохо. Бабушка, Ольга Никифоровна, уже лет пятнадцать как вышедшая на пенсию, все равно продолжала копаться на двух огородах. Анна Николаевна, мама Славика, работала кассиром в автобусном парке, совмещая, в качестве подработки, со страхованием в банке. Отец… Вполне возможно, как раз в него он и пошел.
Все семейство разместилось на кухне старой квартирки. На памяти обоих представителей молодого поколения Ахремчиков, это было единственное место, где не пахло «по-стариковски», несмотря на почтенный возраст хозяйки.
Седая старушка поставила на стол все, чем была богата. Картошка, конечно же, своя. Огурчики, помидорчики. Миска с голубцами, небольшая пиала со сметаной рядом. Аджика? Домашний кетчуп, специальный рецепт.

Во главе стола сидел Ахремчик Вячеслав Леонидович — единственный «наследник рода», как говаривал покойный дед Коля. До вчерашнего дня этот парень был «гордостью семьи». Собственно, по данному поводу они и собрались. Бабушка, мама и старшая сестра сидели по правую и левую руки начинающего писателя. Сколько он уже выслушал? А ведь прошли всего сутки!

В интернете все писали «красава», «лайк», ставили огоньки и репостили, репостили, репостили…
«Ты же понимаешь, что твоя не начавшаяся карьера может закончиться одним звонком?» — это уже Леся. Рыжая красавица, легенда школы номер тринадцать, первый диплом технического университета, заведующая исследовательской лаборатории… Правительственной.
«Славик, ну, толковый же мальчик, ну, как ты так, право слово!» — бабуля, трезвость ума которой возраст обошел, слов найти не могла, выражая исключительно эмоции.
Анна Николаевна была белее сметаны, стоявшей рядом. По ее щеками медленно, даже как-то благородно, с выдержанными паузами катились слеза за слезой.

— Лесь, скажи мне, что ты с ними из женской солидарности! — он умоляюще посмотрел на сестру, но на ее лице не дрогнул ни единый мускул.
— Слав, в этот раз ты перешел черту. Удали.
— Внучек, я в ваших интернетах, конечно, не разбираюсь, — она сняла и протерла толстые линзы очков лежавшей под тарелкой салфеткой. — По что тебе мать до слез доводить? Да и, если правду тебе говорить, — Ольга Никифоровна нагнулась в его сторону, и сказала, понизив голос: — ты же смышленый хлопец. Признай, написал ради, как это у вас, молодых… Хайпа?

«Как же нелепо это звучит от нее… — потирая виски, думал Славик. — И ее попытки говорить «по-молодежному», и смысл, и все вот это вот!»
— Нет, я действительно так думаю. И статья получилась хорошей.
— Хор.. Хорошей? — утирая слезы, произнесла Анна Николаевна. — «Зомбация страны для жизни»?!

От этих слов передернуло всех, кроме автора. Работой он был доволен. Доволен названием, доволен содержанием, доволен собой! Да! Он, Вячеслав Ахремчик, написал о том, о чем никто не писал! Прокричал то, что все думали, боялись думать, но думали ведь! Плевать, что слов «зомбация» или «мозгосжирание» не существует, ведь и страны для жизни давно не существовало. Если она вообще хоть когда-то имела место быть.

— Ой, Славик, ну ты скажешь тоже! — бабушка поднялась, чтобы поставить чайник. К еде до сих пор никто так и не притронулся. — Нормальная у нас страна, и президент у нас нормальный, и все у нас нормально!
— Да, конечно, — подхватил, пародируя ее голос, Слава. — И зарплаты у нас хорошие, и образование, вообще, европейский уровень жизни. Да что там, европейский, лучше!
— От же ж, паразит, — Никифоровна дала ему подзатыльник. — Мы ж тебе и не Европа, а учился бы ты нормально, вместо этих своих писулек, то и жаловаться не приходилось тогда. Мне вот живется хорошо, — она поставила чайник и зажгла огонь на плите. — Пенсионеров у нас, дал Бог, не обижают. И вас тоже.
— А то, что экономика наша поджата под Большого Соседа? Что мы уже ничего не можем решить, как страна, без их разрешения? Да что там, — он поднялся, зачем-то складывая чистые тарелки в раковину, — У нас народ в принципе ничего не решает.
— Не решает, решать ему что-то надо! — они стояли друг напротив друга. У Анны Николаевны закончились слезы, Леся сидела, откинув голову назад, а Ольга Никифоровна пристально смотрела на внука, надеясь что-то втолковать олуху: — Решала ты, недоросшая! Лучше всех знаешь? Политик великий! Вот ты бы лучше…

Он не слушал, что там было «лучше». Славик смотрел и вспоминал, как в детстве играл в этой квартире. Он и Леся. На выходные их часто отвозили к бабушке Оле. Иногда он так привыкал, что звал ее мамой. И уважал всегда. Не просто из-за старости, а потому что с ней можно было поговорить о чем угодно. Житейской мудрости у Ольги Никифоровны хватало.
А что сейчас? Что может знать о политике старушка, у которой даже интернета нет? Вся получаемая информация — из телика. Впрочем, за достоверность информации в сети он тоже голову бы не положил. Везде была ложь. Везде. Телевидение, интернет, газеты и даже личные разговоры. Правды не было нигде. Не потому, что люди ее не хотели. Просто им ее никто не давал. Она ведь не маленькая девочка, закрытая в подвале. Та хотя бы кричит и плачет. А эта — давно прекратила все попытки подать голос. Все равно никто не слышал. Так и сидела где-то. Где? Никто не знал. Как давно? Какие сложные вопросы.

Слава не пытался найти ответы на эти вопросы. В своей статье он об этом и говорил: «Когда началась эта акция зомбирования? Когда мы перестали получать хоть крупицы правды? И получали мы их вообще когда-нибудь… Впрочем, разве жизнь зомби так уж плоха? Радостная жизнь. Ничего серьезного делать не надо. Не надо даже думать. Нет. Вообще, лучше не думать. А еще лучше — не думать так, как говорят не думать. Наверху ведь знают, как тебе лучше не думать. Чего тебе лучше не делать. Что лучше не говорить, не смотреть, не читать, не…»

— Ты выставил все, будто мы живем в «1984», Оруэлла. Или «451 градус по Фаренгейту», Брэдбери. Нет, как в «Последней ноте», Демиана Фелла! — Лесе все это порядком надоело, и ее тон давал это понять.
Эту девушку в принципе легко было вывести из себя. И не потому, что она была стервой, а потому, что она в принципе представляла собой персону крайне эмоциональную. Из этого следовало, что под «вывести» подразумевается «вывести на любую эмоцию», а «из себя»… Ну, из себя ее тоже было легко вывести.
— Очнись, братец, ты этим ничего не изменишь, только себя угробишь!
«И нас, за компанию!» — закончила она внутренним голосом. Теплым голосом. Раздраженным, конечно, но теплым. Леся любила брата. Не настолько, чтобы потерять из-за него работу, но что-то около такой любви.
— В любой другой стране, ты получала бы минимум в четыре раза больше! — он знал, что для сестры это не будет аргументом.
— Дорогой мой, ты бы свои деньги считал, а не мои. Мне и здесь неплохо. Не так много, зато стабильность.

— Сынок… — Анна Николаевна не смотрела ему в глаза. Взгляд опущен вниз. Она вообще будто не здесь. От нее только голос. Не факт, что мысли ее сейчас отсюда, из этого времени, по этой ситуации. Женщину, у которой поседела уже большая часть волос, просто словно заклинило: — Удали. Удали, сынок…
Она будто знала, что будет дальше. Десять лет прошло. Леня тоже был такой. Славик. Весь в отца. Зачем он такой? Весь в отца. Зачем? Что ему это даст? А что отнимет? И слез уже нет, а плач не прекращается. Внутренний. На внешний слез нет. И сил тоже. В голове образ Лени. Ее Лени. Того, которого забрали десять лет назад. Он исчез, но она-то знала, что его забрали. Она-то знала! И Славика заберут. Даже если он удалит. Тогда зачем умолять, чтобы удалял? Пусть люди знают правду! Пусть знают… Но может не заберут, если удалит? Может…

— А я не боюсь! — в глазах пылала ярость, в голосе она же звенела сталью. — Я не такой трус, как вы! Хотя, какие вы трусы? Вы просто зомби! Такие же, как все вокруг! Да, про вас я писал! Про таких, как вы!
Парень вышел, хлопнув дверью. Сначала той, которая отделяла кухню от прихожей, а через минуту, почти минуту, секунд семьдесят шесть, или восемьдесят две — входной.

«Вырастили, на свою голову!» — думала Ольга Никифоровна.
«…» — всхлипывала Анна Николаевна. Плакала. Снова плакала.
«Вот и разбери, кто мы: зомби, или трусы? — крутилось в голове у Леси. — В любом случае, эта, как Славик ее назвал, «Зомбация», прошла у нас успешно. Мы либо думаем, как другие хотят, чтобы мы думали, либо боимся думать сами, потому что отгребем за то, что не думаем так, как другие хотят, чтобы мы думали. Слишком много мы думаем. Или слишком много не думаем? Слишком философские вопросы. А философов не любят. Прощай, зомби, считающий себя единственным человеком. Прощай, Славик…»