Жрец

Жрец Медер надеялся, что религия и политика Маары могут существовать параллельно друг другу, не пересекаясь, но вот политика, к несчастью, считала иначе.

Он начал свой путь к Луалу и Девяти Рыцарям Его, к служению небесам и добродетели небес в восемь лет. Сын ремесленника и доброй, но зашуганной женщины, Медер вообще не должен был пересечься с Церковью Луала и Девяти Рыцарей Его больше, чем редкий прихожанин, из числа тех, что проходят мимо Церкви, отдавая ей почтение, и посещают службу в праздничные дни.

И когда ему было восемь лет был как раз такой праздник. Сам Король вышел к народу, приветствовал его, и советники – все такие нарядные, мрачно-торжественные – это захватывало дух! И Медер увлеченно вертел головою, надеясь осмотреть все-все ленты, флаги, знамена и гербы, раскрасившие столицу. Знатные фамилии держались с мраморным достоинством поколений, народ ликовал, а жрецы…как потрясли они маленького Медера!

Жрецы Луала и Девяти Рыцарей Его носили белые мантии, подбитые золотым шитьем. И сами мантии эти делали фигуры вроде бы как каменными, давали им необычайно стойкий и вечный вид. Лица у всех жрецов были одухотворенными, взгляд как будто бы проходил сквозь толпу, сквозь вообще все земное. Они шествовали выверено, медленно, следуя друг за другом,и у каждого в руках были то священные сосуды, то тексты, то просто кольцо для благословения встречных прохожих.

Медер не знал прежде за собою такого внимания! он был очарован и околдован этим ходом, этим видением. Не отрываясь, смотрел он вслед жрецам, и сердце его рвалось за ними.

А потом была музыка. Священная музыка ворвалась в толпу, зазвучал хор, поющий восславление Королю и всей земле Маары. Медер прежде любил только уличные баллады, но слушая этот дивный хор, он взрослел в душе своей, и отступало из него всякое детство, оставляя какой-то возвышенный свет.

Всё вдруг показалось ему по плечу, выполнимым и преодолимым. Никакого препятствия!

Чем больше Медер смотрел на жрецов, чем больше слушал он небесное звучание хора, тем ярче убеждался, что хочет туда, к ним, хочет стоять рядом, наслаждаться музыкой и чувствовать гармонию.

А потом была проповедь.

Высший Жрец вышел вперед, к народу, приветствовал короля и заговорил вдруг низким, мягким, обволакивающим голосом о добродетели, о нравственности, о порядке и дисциплине, о преданности своему делу, а главное – о преданности трону и Мааре. И каждое слово этой проповеди было как ожог, оно впечатывалось, въедалось в душу мальчика, и все прочнее и прочнее он уверялся в том, что хочет отдать свою жизнь на то, чтобы также стоять в белом и также говорить с народом, под тихий хор самой возвышенной музыки.

***

Но тяжело следовать самому возвышенному пути, когда твое происхождение обязывает тебя быть другим. Ремесленник-отец явно не будет в восторге, узнай он о внезапной любви сына к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Это Медер понял интуитивно и заговорил, улучив минуту, с матерью.

Мать – женщина тихая, добрая, зашуганная мужем и забитая жизнью, посерьезнела в одно мгновение. Странно и тяжко взглянула она на сына, спросила лишь:

-Знаешь ли ты на что идешь?

-Никогда я не хотел ничего так сильно, как посвятить себя Луалу и Девяти Рыцарям Его, — честно ответил сын, и она кивнула, принимая волю судьбы.

-Я поговорю с твоим отцом.

В ней не было никогда силы отстаивать собственное мнение и свою позицию, но когда ее собственный ребенок, ее милое дитя, так взглянул ее сын, и вдруг пробудилась в ней прежде невиданная сила, проскочила мысль: «хоть бы он был тем, кем хочет, а не тем, кем придется».

Медер вечером прислушивался к приглушенным голосам, напряженный словно струна, готовый ко всему плохому и ни к чему хорошему. Его успокаивало лишь то, что все его мучения ради музыки, той музыки, что звучала на празднике в честь Луала.

Отец пришел к нему. Ожидаемо, конечно! Спросил сурово:

-Мать правду говорит?

Отца Медер боялся, но почувствовал всем своим восьмилетним существом, что если сейчас откажется от служения, то будет жалеть, если не устоит, то вся жизнь его как будто бы кончена. Он сам не знал позже, откуда вообще взялась в нем такая уверенность, но она взялась! А может быть, послал ее Луал?

-Да.

-Неблагодарный ублюдок! – Отец яростно взглянул на своего, вмиг ставшего каким-то другим сына. – Я растил тебя как помощника, как того, кто примет мою роль на себя, когда я состарюсь. Я уже не так хорошо вижу, а все должен обеспечивать тебя и мать! А ты?

Голос его набирал силу. Отец вообще любил сына. Крепко любил. Но в нем была усталость рабочего человека, который возлагал на свое потомство какие-то свои, бесконечно смелые и радужные надежды, а вдруг оказалось, что потомство имеет какие-то свои, пусть и наивные, но представления и желания.

-Даже не думай! – подвел итог отец. – Ты должен быть помощником семье, а не каким-то там жрецом! С завтрашнего дня пойдешь ко мне в лавку, будешь учиться. Учиться не какому-то там трепу, а настоящему ремеслу!

И наступило «завтра». Медер действительно пришел в лавку с отцом, и даже поднялся без сопротивления за ним по ступеням. Он нес в своем сердце маленькую надежду, и та грела его.

Каждую свободную минуту он использовал, чтобы улизнуть к торговой площади, где иногда бродили жрецы и их послушники, каждую свободную монетку, что удавалось заработать в соседних лавках за мелкие услуги, откладывал в свой тайничок.

Отец только диву давался такой упертости сына. Ни трещины, ни грубые окрики, ни отсутствие шансов не останавливали его…повод для печальной гордости.

Семь лет борьбы, которая никем не замечена. Семь лет самоотверженного тихого служения, служения в уме и сердце, и вот – судьба снова распоряжается жизнью Медера, проверив его на прочность.

Отец умер хрипло и быстро. застудился, экономя на крепкой одежде, и попытался вылечиться дешевым винным пойлом. Смерть…убытки, слезы матери и шанс для Медера. Мать не сопротивлялась ему, лишь спросила:

-А если у тебя не выйдет?

-А если завтра солнце не встанет?- в тон ей ответил Медер и вышел на встречу своей судьбе.

***

Его приняли с насмешливым удивлением. Юнец выдержал испытание, говорил пылко, убеждал комиссию жрецов в верности и благости своих намерений, в любви к Луалу и Девяти Рыцарям Его. Опытные жрецы увидели жар в его сердце, но что значит этот жар? Он должен быть подкреплен доказательством. Постановили:

-Через две недели кончается сезон. Будет экзамен. Если вы выдержите его, то поступите в послушники.

Медер яростно согласился. Две недели – это маленькая жизнь.

Сон и еда – это вещи совершенно неважные. Медер принялся их сокращать. Он желал воспользоваться призрачным своим шансом, прекрасно понимая, что его познания Священных текстов, купленные на собранные медяки в самых урезанных вариантах, многого не дадут. Но в Церкви была библиотека и в ней Медер почти что поселился.

Оглашения результатов экзамена он ждал со страхом, не замечая насмешливо-снисходительных взглядов тех, кто много лет, с самого рождения занимался при Церкви, готовясь поступить в услужение Луалу.

Но чудеса случаются. Может быть Луал хотел видеть среди своих жрецов именно Медера, а может быть просто луна была не в том доме, или фанатичное сердце юнца интуитивно многое угадало, но Медер оказался в десятке (хоть и на последнем месте) среди выдержавших экзамен и был определен послушником.

К следующему экзамену Медер значился уже на седьмом. К семнадцати годам поднялся на пятое место, затем попал в тройку…

В двадцать лет его определили уже жрецом, с честно завоеванным первым местом среди всех учеников Церкви. Тогда Высший Жрец, поздравляя его, сказал:

-Не расслабься, сын мой, уповая на свою удаль. Учиться нужно всю жизнь.

Медер горячо пожал руку и заверил, что будет учиться и готов ко всякому труду. С восторгом он впился в новую жизнь.

И тут понемногу спал сладкий морок.

***

Когда ему принесли пачки бланков, бумаг и папок, Медер не понял и уточнил:

-Это мне?

-А как же! Это для отчетов! – радостно ответил ему Наставник и, взглянув на лицо своего ученика, истолковал не так, поспешив успокоить, — да там не сложно, ты разберешься!

-Какие отчеты могут быть от служителя Церкви Луала и Девяти рыцарей Его? Я же не казначей! – возмутился Медер. – Я просто жрец. Я читаю проповедь, я слушаю исповедь, отпускаю грехи, благословляю…

-Ну, это же надо учитывать! Вот этот журнал для того, чтобы записывать, сколько прихожан было на проповеди – мой совет, отдавай его кому-нибудь из послушников. Вот этот – на количество благословений по разделам – к браку, на рождение, на другое. Этот – отпевание смертей. Кого отпел, когда, за сколько монет. А вот этот…- Наставник торопливо вывернул из пачки самый толстый журнал. – Вот сюда краткое содержание исповедей.

-То есть как? – не понял Медер. – исповедь это тайна! Это священное…

-А вдруг там про убийство? Или про заговор? – возмутился Наставник. – Дознание обязало предоставлять все данные. Это для того, чтобы сократить число преступлений и покарать за уже совершенные. К тому же это указ Короля.

-Разве стоит его воля над волей Луала?

-Разве он не ставленник Луала на земле? – в тон возразил Наставник и вопрос был закрыт этим плачевным ничем. – Не переживай. Самое краткое содержание. Раз в сезон приходит дознаватель и проверяет все записи. Если что-то срочное, то запиши на эти бланки, отправь…нет, прежде покажи мне.

Это было первым серьезным разочарованием. Медер потерял покой. Он старался найти его вновь в чарующей музыке, но совесть не позволяла ему этого сделать, напоминая ядовито, что он передает самые ужасные тайны горожан Дознанию.

Записывал Медер скупо. В журнале для исповедей и вовсе писал кое-как, ограничиваясь простым: «изменил жене», «внебрачный ребенок», но вскоре дознаватель сделал ему замечание:

-Ваши записи не имеют подробностей. Мне нужны имена и даты. Потрудитесь исправиться или прощайтесь с местом.

Прощаться не хотелось. Медер искренне верил в то, что на посту жреца принесет все-таки больше благодеяний и добродетели, чем за его пределами. И стал записывать, каждый раз, мысленно прося прощение у исповедующегося грешника. Да, пусть кающийся и совершил какой-то поступок, но он пришел за прощением, за сочувствием, а Медер передавал тайну измученной души во власть Дознанию.

Не желая проигрывать уж совсем, Медер научился изворачиваться. Тайных бастардов заменял мелкими злодеяниями вроде чревоугодничества или гневливостью. Измены брака называл гордыней, и чувствовал все больше подступающие темные воды.

Второе разочарование было еще более опасным. Подкуп!

Как можно подкупить жреца? Жрец благословляет брак и рождение, провожает в смерть. И что же? Парочка влюбленных, которым не суждено было никогда быть в честном браке, явилась с мольбами к Медеру, прося соединить их тайно. Во взгляде обоих было столько любви и нежности, столько кротости, столько веры и света, что Медер заколебался.

С одной стороны – союз перед Луалом – святыня, но с другой – обстоятельства развели эту пару в разные сословия, так как это примут родители? Дозволят ли?

Медер направился за советом к Наставнику и тот неприятно поразил его:

-Возьми с них деньги и напиши родителям. И заработаешь, и чести дома не уронишь. Не придется венчать грешников.

-Но они любят друг друга! Как можно говорить о наживе…

-А если его родители убьют такую поганую невесту? А если она вздернется? Или он утопится? Нет, родители должны знать. У юноши блестящее будущее, наверняка, ему уже подыскали партию, а девчонка еще молода…отойдут. А если нет – не наша забота. Существовать же на что-то жрецы должны, одним бюджетом не насытишься. Так что, либо ты сделаешь так как я сказал, либо кто-то другой из наших жрецов сделает это, не бойся, найдутся.

Медер восставал внутренне против этого решения. Но разум говорил, что родители обоих должны знать. А если совершать уже подлость к влюбленным, то почему бы не совершить и благодетель, взяв деньги? В конце концов, с этих денег, с пожертвований кормит Церковь нищих и бесприютных. Сама существуя на казенном довольствии, но почему же не искупить подлость благом?

Медер понимал, что это больше похоже на самооправдание. Но что он мог? Отступить? А куда отступать?

И вот уже музыка не уносит его к небесам, привязывает к земле и вдавливает. Медер впервые слышит, как она громка, как страшна, и возвещает не о чем-то радостном, а о неизбежном страшном суде над сами собой.

И Медер пишет письмо.

***

Идут годы. Он уже не удивляется новым отчетам, не удивляется просьбам (приказам) Дознания о доносах, не удивляется ничему. Его не трогает больше подкуп, Медер пытается поступать так, как правильно поступить, но правильно поступить именно для Церкви в частном случае. И это возвышает его.

Медер помогает нищим за счет своего жалования, выслушивает и сочувствует, всегда готов принять и поговорить, он – символ добродетели…

Но та добродетель церковная, за ней скрыто много чего дурного, много чего неявного, подлого и низкого. Медер искренне помогает людям, искупая слабость своего духа, но все глубже увязает в темных водах. Он теперь точно знает, с кем говорить, кого просить. Его боятся, его уважают, и он одинок.

А потом приходит смута. Вернее, началось все с того, что Король, еще будучи ребенком, очень хотел доказать своему младшему брату – принцу Мирасу, свою исключительность. Годы шли, а желание никуда не девалось и даже усиливалось.

А принц Мирас был человеком амбициозным, тщеславным и болезненно воспринимал все тычки и оскорбления. Стоило ли удивляться тому, что Мирас, отдавший всю свою ярость и неприкаянность на служение народу, вскоре стал обладателем мощной политической партии? Стоило ли удивляться перевороту?

Обстоятельства его были странными, туманными. Но Медер объяснил себе так: был Король Прежний, но ушел. Теперь Король Мирас.

Впервые войдя в королевскую залу, ставшую новой палатой Короля, Медер приветствовал правителя:

-Ваше величество, — чем изрядно расслабил Мираса, знавшего, какой властью обладают жрецы.

-Я рад твоей дружбе, — признался новый король. – Высший жрец, Медер.

-Я дружен со всеми, — не стал отпираться Медер. – дела трона мало интересуют слугу Луала и Девяти рыцарей Его. Религия должна идти рядом с политикой, но не пересекать ее.

-Разве религия не может прийти на помощь своему королю? – Мирас был само очарование. – разве не присягал ты короне?

-Корона имеет смертную голову, а жрец – волю Небес.

-Но смертная голова может служить благу, что одобрит воля небес, — Мирас ценил искренность в людях, даже если эта искренность была опасной. – скажи мне, высший жрец, разве всегда ты поступал на одно благо? Разве не прятал ты браки, разве не доносил ли исповеди, и, в конце концов, разве не благословлял ли ты тайно бастардов?

Замечание было правильным. Медер сумел вырваться в Высшие Жрецы, возглавил Церковь Луала и Девяти рыцарей Его, но что он для этого совершил, сколько раз и как…это тайна, за которую теперь жрец планировал расплачиваться, твердо веря, что под его правлением Церковь откажется от всех подлостей.

-Ваше величество хорошо осведомлены, — признал Медер.

-Послужи своему народу, как служит ему всякий жрец, — Мирас склонил голову в дружелюбном сочувствии…

***

Смута несет в себе смерть. Вскоре Медер понял, почему именно его Мирас призвал на свою службу. смерти надо оправдать перед народом.

-Объяви его врагом, — убеждал король своего жреца, заговаривая об очередном опасном своем советнике.

-Он не совершил преступления против церкви или Луала!

-Но он совершил преступление против своего короля.

-Пусть дознаватели объявляют тогда его предателем, — настаивал Медер.

-Дознавателей народ не любит, а жрецам верит, — признавался король. – объяви.

-Ваше величество, — чуть не плача, умолял Медер, но Мирас, показавшийся таким тихим и дружелюбным в первую встречу, жестко констатировал:

-Или так, или всей свободе церкви придет конец, я сделаю ее подвластной Дознанию!

И Медер, спасая своих братьев, свой народ, своего бога объявлял врагами. И снова объявлял. Благословлял карательный поход против не сразу покорившейся земли. И снова объявлял врагов, и призывал карать тех, кто творит заговор против своего короля. И снова действовал, опять и опять подчиняясь указанию короля…

-К этому ли я шел? – спрашивал Медер сам себя, провозглашая вчерашнего верного друга короны сегодня врагом перед народом. – Этого ли я ждал?

Спасения не было. Музыка, прежде священная, стала темной. Она резала, жгла, выла, выжигала, опаляла всякую надежду и всякое стремление к благу.

Просыпаясь, Медер не видел света за окном. Он не выносил тишины, но не выносил и разговора. Каждый день отравлял другой.

-Я просто хотел помочь людям! – в отчаянии кричал он вдруг во время заседания советников, сменившихся благодаря Медеру почти полностью.

-Я просто хотел нести благо! – умолял Медер, в отчаянии хватаясь за плащи своих послушников, ползая в молитвенном зале, пугая юных учеников, к которым пришли музыка и желание нести слово Луала и Девяти Рыцарей Его.

-Я просто верил…- в бессонную, очередную бессонную ночь, шептал в темноту Медер.

-Я преступник. И я несу народу вред. Я предал своего короля. Я предал Маару, я предал Луала, — объявил Медер в один пасмурный день народу и народ испуганно охнул.

Король бесновался, требовал покаяния, но Медер отвечал спокойно и безразлично:

-Я предал Луала, я был труслив, чтобы быть ему. Судите меня.

-Ты высший жрец моего королевства!

-Я прошу вашего милосердия, — не отступал Медер. – Казните меня так, как казнили других по моему жесточайшему и подлому навету.

Мирас вздохнул, унимая гнев. Что делать с безумцами?

-Ты был верным слугой, — простился король со жрецом, а через три дня Медер, не дрогнув, ступил на эшафот. Абсолютно успокоенный, уверенный в правильности своего поступка и твердый в своей вере.

Он мысленно успел еще воззвать к Луалу прежде, чем дернуло стальным ожогом по коже, и даже увидел края открывающегося чертога Луала и бесконечный, сжигающий смертного свет.