Вчера я выбрался из дома, который в центре города и ехал по дороге имени Джона Белла. Странное дело, что переименование не коснулось этой дороги. Белл был у истока изгнания индейцев и сторонник расовых различий. У нас ещё в 1978 году горели костры ККК. Правда часть дороги среди гор стала бульваром Старого Орешника, подражание индейским названиям, а равнинная её часть, осталась историческим напоминанием, хотя Белл, можно воспринять, как Колокол.
Нещадно палило солнце и вторая бутылка воды подходила к концу. Я уже устал от жары за последние недели, а прогноз даже дождя не обещал. Датчик температуры показывал, что на улице 38 градусов тепла. Аэро кондиционер непрерывно жужжал, обдувал лицо и ноги холодным воздухом, а через стёкла машины пробивалось тепло. На следующий сезон поставлю тонировку с максимальной защитой. Пока времени нет, очередь у хорошего мастера два дня и живёт он в Ла Верне, а это 20 миль от моего дома. Он уже мне три машины делал. Дотрагиваться можно было только до руля, а на приборной панеле можно и семечки жарить. Три часа дня, самый пик жары и тут меня посетила мысль, свернуть в церковь Святого Игнатия. Не зря же господь доставляет мне такие страдания, а там благодать и прохлада, тем более, что спешить мне некуда. Да и сворачивать не надо, она на пути.
Подъехал, смотрю, что много машин и поставил свою рядом. Захожу и осознаю, что сегодня церковное новолетие. Не зря страдания господь послал. День Рождения Богородицы, без неё ничего бы не изменилось в мире, это настоящее начало современной истории. Конечно пришел к шапочному разбору, когда все начали расходиться, но суетиться не стал и прошёл в соседнее здание, где есть маленькая молельня.
Там остыл немного и стал припоминать свою жизнь. И дома того нет и девушки моей уж нет. Туман был всегда, в тумане жил и в тумане работал. И конца пелене на глазах не было. Так было легче делать своё дело и не замечать ничего вокруг. Туман не мог рассеяться по определению. Туманом было светлое будущее нашей страны. Потом пришла боль и провалился в забытье, которое перешло в сон.
Наступило отторжение реальности на подсознательном уровне. Жизнь всех людей была за окном, но она не менялась, а была впечатана, словно вытравлена фтористой кислотой, рисунок был фильтром моего бытия.
Потом появился Мастер Ли и открыл третий глаз, который видел правду жизни. Красивый цветок лотоса появлялся всегда, когда я начинал его вызывать. Он прилетал из ниоткуда и туда же исчезал, если я отвлекался. Позже, я привык жить с лотосом, но это был другой туман, я начал понимать события, а контролировать их не мог. Наконец, появился Лама Танг и увеличил мою жизненную энергию. Это был туман высшего класса, но он оставался туманом, за которым скрывалась моя жизнь на стекле. Именно, на стекле, а не за стеклом, она туда переместилась. Вокруг были люди, они обращались ко мне и старались перекричать друг друга, но их голоса не проходили через стекло. Преодолеть картинку на стекле я не мог. Я продолжал видеть мир глазами того, кто её нарисовал. Она была вечной, поскольку художник умер, а я остался с незаконченным рисунком. Что-то видел хорошо, что-то видел расплывчато, как тень. Я понял, что это виртуальная игра в жизнь. Мой мир превратился в мираж.
Вдруг, я почувствовал запах кухни и появилась новая картинка. Бульон закипел и маленькие кружочки жира плавали по кругу, словно танцевали казахский танец камажай. Рядом на тарелке лежал лист красного кимчи и ароматно пах, а сверху находился обжаренный в масле кусок грудинки курицы. Потом на столе оказались тигровые креветки с соусом и с корнем лотоса. Я превратился в блудного сына, который вернулся после долгого безрезультатного странствия и теплая, как кровь слеза, скатилась из глаза в тарелку.
На смену кухни пришло видение, что я иду в темноте и полном одиночестве по берегу озера Онтарио, а когда начало светать, то оказался на берегу Балтийского моря. Опять пришла мысль об отношениях с женщиной, которая приготовила бульон и рис. Вкус стал ярче, а женщина так и не появилась, хотя кто-то дал палочки, точнее они сами возникли в руке. Лист кимчи, на нём мясо, появилась ложка с рисом и чашка с бульоном. Бред, нет, это рисунок на стекле, он поменялся. Последним появился камень, который из белого медленно превращался в серый, потом в коричневый и как стал чёрным, наконец треснул. Он разлетелся на тысячи осколков, каждый из которых был годом моей жизни. Осколки всё умножались и превращались в десятилетия и тысячелетия одиночества, а я оставался один на берегу, но уже Каспийского моря в Дербенте.
