1
Как злорадно мне сейчас осознавать, что в этом мире ничто ничего не стоит! Нужно
лишь что-нибудь запланировать — и ты слышишь хохот Господа Бога с небес. Беспечная, полная
надежд юность… Когда в тебе еще столько не убитых жизнью стремлений и ты смотришь на
свет, надев розовые очки! Только переживая душевные муки и
разочарования, начинаешь понимать истинную суть вещей: людишки никогда
не изменятся. Они всегда будут напичканы своими жалкими пороками, как
рождественская утка яблоками.
А как жаль тех искренних, прекрасных, самых настоящих самоотверженных
чувств, способных зародиться в еще неискушенных сердцах и обреченных на неизбежную
гибель под тяжестью этих самых убийственных пороков!
Чувства эти постепенно истлеют, временное помешательство пройдет, призраки
прошлой любви померкнут и постепенно растают.И куда же девалась вечная, казалось бы
в тот момент, священная любовь? От нее осталось лишь смутное воспоминание, словно из
другой жизни…
Мне уже не больно осознавать, что никто никого не любит, что любовь —
всего лишь химия, что нет ничего вечного в мире людей….
Разбитые сердца выплеснут наружу всю скопившуюся в них злость и желчь и
цинично рассмеются Любви в лицо. Да, в этом мире ничто ничего не стоит. И все начнут
поступать так же, как поступали ранее с ними. Нет справедливости на свете!
Я вспомнил историю рождения короля Франции Людовика 14.
В этот сентябрьский день Анна Австрийская родила близнецов. Но могла Франция иметь двух монархов, которые
разорвали бы ее, борясь за престол, поэтому остаться должен был только один
ребенок, будущий наследник престола. Другой же мальчик был отослан в самую глухую
провинцию и воспитывался с чужими людьми, а когда вырос, его упрятали в
Бастилию, надев на лицо железную маску (чтобы никто не заметил поразительного
сходства с королем). Несчастный получил прозвище Железная маска и до конца своих
дней пребывал в заточении, он, принц крови! А вина его была лишь в том, что мальчик
оказался братом-близнецом короля. Ужасная, несправедливая и печальная участь… Но у
нас все было по-другому.
С детства я любил разглядывать себя в зеркало, за что получил прозвище
Нарцисс (самовлюбленный юноша из древнегреческой легенды).
Я мог любоваться собою часами! Как приятно смотреть на себя в зеркало и
осознавать совершенную красоту! Я — само совершенство! Да, я красив! Я очень красив, я
прекрасен, словно Бог, и готов кричать на весь мир об этом! Мне все равно, что вы обо мне
подумаете, я просто обожаю себя! Ну и что? Разве любить это плохо? Даже будь это
плохо, любить себя я не перестану.
Я дотрагиваюсь до холодного зеркального отражения и трогаю свои
губы, глаза, волосы… Этот мистер совершенство в зеркале, это я сам! Самодовольная
улыбка озаряла мое неподражаемое лицо. Ни за что не изменю себе! Я сам хочу целовать
эти прекрасные губы, гладить эти прекрасные линии, принадлежать лишь только сам
себе (остальные этого не стоят).
Я прикасался губами к холодным губам зеркального отражения, повторяя, как сильно
люблю его. Меня считали сумасшедшим, ведь я был помешан на себе самом!
И вот, как-то раз я увидел, что отражение мое раздвоилось. Это вошел в мою комнату
Тройд, мой брат-близнец.
— Все любуешься, — скептически хмыкнул он.
Я развернулся и посмотрел в его выразительные большие глаза. Он — это я, а я — это он.
Мы одинаковы. Я не могу целовать свои губы, но если я поцелую его, значит поцелую
самого себя. Эта мысль мне понравилась и я с наслаждением обнял брата.
— Что на тебя нашло? Приступ нежности? С чего бы это? — спросил Тройд, удивившись.
Я с озорством посмотрел на него и чмокнул в губы.
— Ты что?! — отшатнулся Тройд.
Мой взгляд стал вполне серьезным. Я долго и многозначительно смотрел на него:
— Ну ты же сам хочешь этого, разве нет?
— Безумный псих! — вспыхнул Тройд. — Ты помешался!
Я сделал попытку удержать его, схватив за руку, но он вырвался с дьявольской силой
и убежал к себе в комнату.
Я стоял, словно пораженный громом..Теперь я точно знал чего хочу — я хотел его, то
есть себя в его лице. Я стал одержим Тройдом. Не мог есть, не мог спать по ночам. Я
прикладывал ладошку к стенке — я знал, что за стенкой спит он. При одной мысли об этом я
начинал пылать от страсти. Все внутри меня буквально горело огнем.
Видя эту нездоровую одержимость, Тройд стал меня избегать, а это было особенно
мучительно.
Я едва ли не со слезами на глазах смотрел на наше детское фото, где мы
стоим совершенно одинаковые. В одинаковых футболках. Стоим и улыбаемся, взявшись
за руки. Мой брат, мой мальчик! Как же мы отдалились друг от друга! Почему же ты меня
так избегаешь!
С самого детства я был пофигистом. Мне было абсолютно наплевать, что
обо мне подумают и кто подумает. Кто сказал, что я не могу любить тебя, Тройд?
Потому, что мы одного пола, или, может быть потому, что мы братья? Инцест! Все это
предрассудки, выдуманные гнилым и вызывающем в моей горделивой душе
отвращение, обществом людишек. Да мне наплевать,что вы обо мне подумаете!
Слышите, НА-ПЛЕ-ВАТЬ!! Я не думаю о вас вообще.
А Тройд стал другим. Он
попросил, чтобы его пересадили от меня за парту в другом конце класса. Он стал делать
все, чтобы от меня отличаться, чтобы не быть на меня похожим. Он выкрасил пряди в
красный цвет и даже нарастил волосы в парикмахерской, чтобы они казались длиннее
моих. Он сделал себе пирсинг, потому что его не было у меня. Он одевал совершенно
другую одежду.
— Ты можешь изменить прическу и имидж, Тройд, но тебе не изменить черт своего
прекрасного лица, которое как две капли воды, похожее на мое! — говорил я ему.
Он молча
уходил. Мы практически перестали общаться. Я лишь слышал сухое «привет» за обедом
и «спокойной ночи» за ужином. Как же, ведь этого требовали приличия! Если бы я не
хотел разговаривать, то на его месте наплевал бы на всякие приличия и просто бы не
разговаривал.
А страсть хищным волком впилась в мой мозг,душу и тело. Я не мог ни о чем другом
думать. Кажется, мой нарциссизм перерастал в самую чокнутую что ни на есть любовь к
родному брату.
Все так же часами разглядывая себя в зеркало, я уже не думал ни о чем, кроме него.
И трогая холодную зеркальную гладь, говорил:
— Тройд…
Я представлял,как мы целуемся, как мы любим друг друга. Я представлял, что бы
вытворял с ним в постели. Мой первый сексуальный опыт был бы с родным братом!
Нет, с любимым родным братом! Так звучит лучше.
Я не имел совершенно никакого опыта в сексуальном отношении ни с девушками, ни
с парнями. Последнее людишки называют, кажется, гомосексуальностью. Это не столь
важно. Да, я с удовольствием отдался бы собственному брату! Не хочу никого другого!
Я скачал из инета пару роликов любовных сцен между геями, но там было все
настолько гадко, что меня едва не стошнило в унитаз.
Мерзкое, дешевое порно. Есть разница между порнографией и эротикой. Эротика —
красивые откровенные сцены, секс преподносится как танец тел, как прекрасное
искусство; порно же не вызывало у меня ничего, кроме отвращения.
Я был слегка
романтичен. Я думал, что у нас получилось бы очень красиво в первый раз. Он отдался
бы мне, я бы отдался ему. Наши две половинки одного целого стали бы снова одним
целым. Как я хотел его! Я, наверное, отказался бы от «Хаммера», если бы его мне подарил
отец, чтобы только обладать Тройдом. Но это было невозможно и мечты мои
рассеивались, как песчинки, унесенные ветром. Я просто сходил с ума.
Как-то не
выдержав, я признался ему, как сильно хочу его. Тройд посмотрел на меня, как на психа.Я
колотил кулаком по стене, колотил отчаянно, мешая Тройду спать. Я слышал его
приглушенные разделявшей нас стеной проклятия.
Надо сказать,что потом я окончательно обезумел. Я хотел секса, как молодой кобель.
Да, конечно же,с моей внешностью не составило бы и малейшего труда подцепить какую-
нибудь глупенькую дурочку, верящую в прекрасных принцев. Плюс
сказочка, красноречиво рассказанная мною о любви — и секс на всю ночь обеспечен. Но нет
же!
Тогда мне вспомнилась притча о льве и собачке.
В зоопарке жил лев. Каждый день ему в клетку кидали собачку, которую он
разрывал, чтобы пообедать сырой собачатиной.
В один прекрасный день к нему
кинули очередную собачонку, которую он не тронул. Наоборот, он полюбил ее. Они
вместе ели из одной миски,она спокойно спала на льве, свернувшись клубочком.
Потом собачонка
заболела и умерла. Лев тосковал так сильно, что едва не издох сам. Ему кинули другую
собачку, пытаясь заменить ею предыдущую, но лев разорвал маленькое животное. Ему
была нужна только та собачонка, ИМЕННО ТА, И НИКАКАЯ ДРУГАЯ. Та ,которую уже не
вернуть…
Думаю,эта притча как нельзя лучше характеризует мои настроения по поводу
Тройда.
Ночью, прижавшись всем телом к стене, безрезультатно пытаясь услышать через нее
его дыхание, стук его сердца, я больше не выдержал. Я кинулся к нему в комнату.
Тройд
спал, засунув, как всегда, голову под подушку. Я осторожно остановился у его кровати и
включил светильник. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу и не зная, что мне делать. Вся
моя храбрость мгновенно улетучилась. Поняв ,что попусту стоять не стоит, я дернул
Тройда за плечо.
Конечно он не проснется, он всегда крепко спит! Я впал в уныние, но идею подала
стоящая на столе шкатулка, подаренная матерью на день ангела. Я завел шкатулку и
поднес ближе к подушке, из-под которой торчала красная прядь волос. Заиграл
Моцарт, сороковая. Тройд вскочил на кровати и полуиспуганно-полуудивленно уставился
на меня.
— Что ты хочешь? — придя в себя, спросил он.
— Тебя, тебя! — не выдержав, умоляюще проговорил я.
Наверное также жалобно мяукает голодный котенок, надеясь на кусочек Вискаса.
Дальнейшая сцена полностью поразила Тройда, едва не прибив его к стенке.
Не имея возможности далее сдерживать свои эмоции, я грохнулся перед ним на
колени, стал плакать и заламывать себе руки, повторяя, что умру, если он не ответит мне
взаимностью и моля хотя бы о недетском поцелуе.
Тройд слушал меня, разумеется полностью шокированный. Потом его рука
потянулась к телефону.
— Что ты делаешь? — спросил я.
— Собираюсь вызвать тебе психушку, — отвечал Тройд.
— Не надо, — простонал я. — Я же люблю тебя…
— Ты болен, Нарцисс! — проговорил Тройд. — Ты серьезно болен.
Он тогда посмотрел на меня так, как непременно бы посмотрела жалостливая
санитарка на дурачка из психбольницы. Это было сожаление. Меня это взбесило.
— Я не болен! — стал кричать я в гневе.
Меня охватило такое остервенение, а тело так
пылало от страсти, что я решил овладеть братом силой.
Я прыгнул на него, как дикая пантера на свою добычу. Тройд опешил от
неожиданности. Я свалил его на кровать и прижал всем телом, чтобы он не мог
пошевелиться. Что-то внутри меня ликовало. Вот они, эти долгожданные и такие сладкие
губы, вот оно, это нежное тело, которое я желал, как зефира в праздник.
Мы смотрели друг на друга. Я с победоносной улыбкой, а Тройд с нескрываемым
испугом. Я чувствовал, как сильно бьется его сердце. Я засмеялся, почувствовав себя
Юлием Цезарем, покорившим Галлию. Мы продолжали смотреть друг на друга и лупать
глазищами.
Наконец я лизнул его в губы. Нет, не зря мать всегда называла меня котенком. Я
ласкался, как котенок.
Я посмотрел на Тройда:ноль эмоций. Он все так же молчал, лупал глазищами, а
сердце все так же лупал глазищами, а сердце все так же отчаянно билось. Я предпринял
вторую попытку. Я склонился к нему и нежно провел язычком по его губам. Я видел, как
его глаза все шире раскрываются и улыбнулся. Теперь я был хозяином ситуации и нужно
было действовать, не отходя от кассы.
— Моя прелесть! — проговорил я, но потом вспомнил, что это была любимая фраза Горлума из «Властелина колец» и мне стало смешно.
Я поцеловал Тройда в шею. Кожа — бархат, такая же, как и у меня, просто чудо!
Решив не терять даром времени, я полез к ремню с крестообразной пряжкой на
брюках Тройда, представляя, что сделаю с ним все, что мне вздумается.
Признаться, я
слишком перевозбудился, увидев его голый живот. Руки судорожно пытались расстегнуть
проклятый ремень.
Придя в себя от шока, Тройд так отпихнул меня, что я едва не влип в стену, в которую
влипал обычно детский шарик-лизун. Но не тут-то было! Я не собирался отдавать
добычу так просто. Я решил сражаться за его тело до самого конца, снова осуществив
«прыжок пантеры». Я принялся целовать Тройда в губы и предпринял попытку засунуть
ему в рот свой язык, получив такую болючую оплеуху, что побоялся как бы громадный
синяк не изуродовал мою божественную внешность. Впрочем, вру. Об этом я подумал уже
позже. А в тот момент я не думал ни о чем другом, как о том, чтобы выиграть право на
обладанием телом Тройда.
Удары сыпались на меня, будто бы чья-то щедрая рука держала надо мной рог
изобилия. Но я не чувствовал боли. Я так рванул ремень, что оторвал пряжку нафиг.
Повалив Тройда на живот, я принялся спускать с него брюки.
— Тебе не будет больно, — бубнил я, — я видел, как это делали в одном фильме. Я сделаю
это с тобой, а потом ты сделаешь это со мной…
Мне удалось слегка обнажить место, находящееся чуть пониже поясницы. Это меня
завело до такой степени, что я потерял всякую бдительность. Тройд вскочил, перевернув
меня на спину и принявшись колошматить. Он называл меня самыми обидными
эпитетами, а я истерически хохотал, выглядя в его глазах полнейшим дурачком.
Он сказал, что я, как наш пес, который за неимением сучки, лезет на кота. Я сказал, что
мне не нужны сучки, что я люблю и хочу его. Тройд обозвал меня педиком и
извращенцем. У меня уехала крыша. Я сказал, что отдам ему все свои сбережения, все, что
копил, чтобы купить себе одуренный сноуборд, если он поцелует меня по-взрослому. В
ответ на такое предложение я получил кулаком под глаз. Улучив момент, я снова
вырвался и снова напал. Мы продолжали кататься по полу, задев вазу, которая с
грохотом разбилась. На шум прибежали родители. На вопрос что
случилось, Тройд, краснея, отвечал, что подрались. Он бы не пережил, узнай родители
истинную суть вещей. А я сидел и тупо ржал с огромным фонарем под глазом, потому что
мне на это все было ПОФИГ.
