Глава 19

Его ввели в наручниках, в потертых серых штанах и рваной майке. Душная комната для назначенных свиданий с облупившейся штукатуркой на стенах выглядела довольно тусклой и бездушной. Я сглотнула. Мы встретились глазами: его выглядели такими опустошенными и замученными, из них совсем пропал теплый болотистый оттенок.

— Ну, что, сестренка, я жду твоих слез и криков, – он горько усмехнулся, тяжело упал на металлический стул и с грохотом опустил руки на стол между нами.

— Ты плохо меня знаешь, если тебе взбрело в голову так обо мне думать. Я не собираюсь тратить отведенные нам полчаса на истерики, Илес. Я лишь хочу знать правду.

Его плечи поднялись и на выдохе тяжко опустились. Серая масса поглотила каждую черточку его лица, меняя его до неузнаваемости, но я остро ощущала сердцем – передо мной сидит Илес, тот, который меня когда-то любил и любит сейчас.

— Какую правду ты хочешь знать, Ана?

— Всю.

Он опустил взгляд на наручники, потер онемевшие запястья и хмыкнул.

— Сестренка тебе ничего не рассказала, так?

Я откинулась на спинку стула и как можно тише ответила:

— Я не понимаю о чем ты.

— Да брось, Ана. Вы с Кэти были неразлучны, у меня совершенно не возникают сомнения, что она тебе все выболтала. Я уверен, ты и сама все знаешь, – продолжая сверлить взглядом металлическую столешницу, ответил он.

На долю секунды я испытала облегчение, но на его место пришла грусть.

— Она приходила ко мне, – я замолкла, ожидая увидеть реакцию брата. Ил медленно поднял голову и уставился на меня, выдавливая самую наигранную улыбку безумца. — Каждую ночь, в любое время суток. Она пугала меня и продолжает делать это сейчас, но ничего не хочет говорить о том дне.

— А ко мне не приходит, – отчаявшись, пробормотал он. — Ведь она погибла по моей вине, но она ничего не делает. Я все ждал, когда она начнет являться ко мне, чтобы во множественный раз доказать, какой я мерзавец, но ничего. Черт возьми, она нихрена не делает! – всплескивая руками, он прокричал.

Секундная стрелка на стареньких настенных часах противно тикала, каждый раз напоминая, что мое время истекает. Жалкие полчаса времени пролетают слишком быстро, а мне так хочется услышать правду.

— Может, она не винит тебя в случившемся? – тихонько пробормотала я.

— Что за бред ты несешь, сестренка? Как можно не винить человека в своей смерти? Очнись, в этом мире нет радужных пони и плюющихся радугой сказочных человечков. Здесь ты отвечаешь за свои поступки, мстишь своему обидчику и никак иначе. Мир вокруг тебя совершенно не слащавая фантазия, он слишком жесток и примитивен.

— Думай, как знаешь, Ил, но Кэт никогда не говорила о тебе, как виновнике в собственной смерти. Она любит тебя и любит меня, ей больно смотреть на твои страдания, – стараясь не закричать, я сжала ремешок сумки. — Кэт винит во всем себя.

— Значит, она такая же ненормальная, как и ты. Вы обе неуравновешенные! Ты пришла сюда, чтобы очистить мою совесть? Так знай, ничего не получится! Я знаю, что виновен и прекрасно ощущаю на себе всю тяжесть содеянного. А теперь можешь бежать домой или где там тебя ждет защитник.

Несмотря на всю паршивость ситуации, я по-прежнему была верна своему сердцу. Оно болело и разрывалось от таких громких фраз, спотыкалось о неровности и шероховатости, но не переставало верить. Этот человек утопнет в собственной вине, пока сам не найдет в себе искупление. Мне здесь делать нечего, вразумить его все равно не получится, а своим уходом я могу гарантировать, что не расплачусь прямо здесь. Я без слов поднялась с неудобного стула, одернула подол сарафана и шаркающим шагом поползла к двери.

— Ты же не получила ответы на свои вопросы, – спокойно проговорил Ил, гремя наручниками.

Я обернулась. В тусклом свете одинокой лампочки его щеки увлажнились, а глаза переполнились печалью. Поперечная волна покалывающей боли отозвалась в грудине, дыхание затруднилось. Мне совершенно не хотелось оставаться здесь и наблюдать, как ему тяжело, но желание узнать всю правду оказалось сильнее.

— У вас осталось пятнадцать минут, мисс Дэниелс, – дверь раскрылась, и на ее пороге показался молодой мужчина в форме.

— Спасибо, – я кивнула ему головой и снова присела на стул.

— Наркотики. Она узнала, что я сбавляю их некоторым торчкам, и решила вправить мне мозги. Ты же знаешь ее – ей плевать на саму себя, зато, она готова голову оторвать нам за идиотские ошибки.

Мне захотелось громко и надрывно смеяться над своей нелепой догадкой, ведь, я чувствовала, что здесь замешана эта гадость.

— Ты действительно идиот, Ил.

— Знаю, – в дверь постучали три раза. Наше время подходило к концу. — В тот день один из моих клиентов с силой впихнул в меня порошок, как только узнал, что я не сижу на дури. Мне пришлось, Ана, иначе, я бы потерял деньги, много денег.

— Ты слабак, братец. Если ты не можешь дать понять человеку, что не нуждаешься в этом, то ты пропал. Мне противно, что именно ты опустился так низко. Эта же дрянь утащит тебя в могилу. У меня нет желания выслушивать остальное.

— Постой, – окликнул Ил.

Я развернулась, сложила руки на груди и покрепче стиснула зубы.

— Я был под кайфом, когда мы с приятелем катались за городом. Я увидел знакомую тачку и решил остановиться. Кэт буквально набросилась на меня, кричала оскорбления в мой адрес, упомянула тебя. Я так плохо помню тот момент, – он замолчал. — Порой в голове отчетливо всплывает фрагмент: я несильно толкаю ее в грудь, она оступается и начинает падать взад себя. Дальше я пытался ухватить ее за руку, но успел схватить лишь ткань футболки… А потом провал, и она без слов летит на дно каньона. Только запомнил, что Кэт была там не одна, – Илес сильно зажмурился, громко сглатывая всякий раз, как натыкался на обрывки трагедии в его подсознании.

Его лицо очернила боль и разъедающая скорбь. Я вспомнила, как нашла снимки с места ее гибели: мертвая, бездушная и совершенно пустая кукла без яркого огонька в глазах. При ней даже не было ее привычной экипировки. Какая же я дура!

Тонкими щупальцами страх оплетал каждый нерв, сустав и мышцу. Ее последние снимки страшным кошмаром притаились под моей кроватью, чтобы в любой момент нахлынувшей слабости сделать еще больнее.

— Ты понимаешь, что скоро суд? Я ничем не смогу тебе помочь, если ты продолжишь настаивать на самой жестокой мере пресечения?

— Мне не нужны поблажки, Ана. Я терпел, выживал эти два года и мне надоело. Мне надоело прятаться за спинами родителей и собственной напущенной хладнокровности, которая, в конце концов, подставит мне подножку. Я уже наполовину там, вместе с Кэт.

— Прекрати, – разозлилась я. — Я попытаюсь что-нибудь сделать, если ты изменишь свои показания и выставишь ее смерть несчастным случаем. Прошу тебя, Илес, прошло столько времени, перестань себя калечить.

— Вина от смены показаний не станет меньше, сестренка. А так, хотя бы появится смысл жить дальше. У меня будет стимул стремиться к лучшей жизни, – его голос звучит все так же безнадежно.

Он утратил веру в самого себя, утратил ее в нас. Его глаза потухли, а плечи опустились под тяжестью страшнейших душевных терзаний.

— Ты можешь стремиться к этой жизни вместе со мной, со своей семьей – на свободе, где тебя любят и не осуждают. Родители не находят себе места, они горстями пьют успокоительное и не спят по ночам.

— Мисс, ваше время истекло, – вновь проговорил заглянувший мужчина.

Мне пришлось встать. Он неаккуратно обхватил мой локоть и подтолкнул к выходу. Напоследок, я все же крикнула, не надеясь увидеть реакцию брата:

— У меня есть свидетель, она может нам помочь!

***

Настенные часы безмолвно кричат мне вслед, пока я понуро плетусь к отведенному месту в зале заседаний. Тяжелый, полный разочарований и горести, воздух не разбавляет даже огромный кондиционер. Мне приходилось делать шаг и два вдоха, чтобы не потерять рассудок. С последнего нашего разговора прошло ровно пять дней, а я мне так никто ничего и не сказал. Я пыталась выведать информацию у Эбигейл, но та грамотно отходила от темы и переключала мое внимание на менее значимые вещи, чем жизнь брата.

Он сидел совсем рядом, через небольшой проход, пока вокруг него толпился хмурый надзиратель, готовый в любую секунду наставить на него пушку и выстрелить. Эдриан сел позади, хотя долго упирался и пытался как-то переубедить меня. В этот момент мне нужно сконцентрироваться на себе и происходящем, без каких-либо других аспектов. Любовь и забота в этой ситуации не сыграют важную роль: здесь вся власть принадлежит захватывающей игре, а вот смогут ли игроки правильно расставить приоритеты – уже другой вопрос. Если Илес не набрался ума после разговора со мной, то он с тем же успехом окажется проигравшим и тогда победу одержит страх вперемешку с виной. В этой гонке важно понимать на психологическом уровне правила игры, иначе сгинешь, так и не дойдя до финиша.

Эбигейл многообещающе улыбнулась, что-то шепнула на ухо брату и уселась неподалеку от меня. Он выглядел все таким же уставшим и поникшим, даже смотреть в его сторону без слез не получалось. Для меня образ эдакого мерзавца и негодяя растворялся, как легкая дымка, открывая истинную сущность человека. Мне наконец-то хотелось его обнять крепко-крепко, ущипнуть побольнее, чтобы напомнить ему – кто мы есть на самом деле и ни за что не отпускать от себя дальше расстояния вытянутой руки.

Судебное разбирательство могло затянуться надолго, но все же, мы были первые на очереди расправы. Нам не морочили голову так же долго, прикрываясь отговорками поиска настоящей причины смерти Кэти, как тогда, наоборот, они были готовы принять Ила к себе и вынести ему самый жестокий приговор, лишь бы с успехом отпустить висящее на их плечах дело.

— Мистер Дэниелс, вы в состоянии рассказать, что произошло два года назад? – с напускной серьезностью произнесла мадам в черном одеянии и с ярким горшком в виде пышных кудрявых волос цвета фуксии.

— Да.

Ила подняли со стула, наручники брякнули, а я вздрогнула, ожидая услышать все что угодно, лишь бы не чистосердечное признание. Он медленно, иногда отрывками, рассказывал о каждой детали, как тогда мне, лишь опуская ненужные подробности с наркотиками. Ему пришлось хорошенько отфильтровать свою речь, чтобы избавиться от грубых слов и несвязных предложений.

— … я пытался ее удержать, но меня отвлекли, ткань выскользнула из моей руки. Кэт начала падать взад себя, а я ничего не делал потому, что прибывал в состоянии шока, – взволнованно потерев уставшие запястья, он поднял глаза на меня и они блеснули тем самым болотистым оттенком.

Я затаила дыхание, боясь пропустить любую деталь и незначительную мелочь. Сердце настолько сильно билось, что уши заложило.

— Почему вы изменили свои показания? Что могло повлиять на такое спонтанное решение?

Судья практически легла на свой постамент, складывая руки перед собой, и продолжила отягощать каждое сказанное слово прищуренным взглядом.

— Я оклеветал себя, мадам, – пока никто не видел, Ил подмигнул и улыбнулся мне. — Мне пришлось многое пережить, я тешил себя надеждой, что однажды проснусь ранним утром и смогу испытать облегчение. Два года я пытался смириться с тем, что не смог помочь сестре остаться живой. Чтобы сполна отработать гложущее чувство вины, я решил придти сюда и сознаться. Но один человек помог мне осознать свою ошибку.

Речи Эбигейл я уже не слышала, потому что в голове эхом раздавались его слова. Ни что и никогда не сможет растопить твое сердце настолько, как признание, что ты причастен к чьей-то маленькой победе – ты стал тем самым аспектом толчка, чтобы он пришел к принятию и такому необходимому умиротворению на замену саморазрушению.

***

Дом гудел, буквально стоял на ушах – все радовались долгожданному возвращению Илеса. Несмотря на опровержение собственных слов, и созыва экстренного заседания по этому поводу, судья заставила отрабатывать братца на какой-то заправке под надзором специального человека. Он честно и с искренней радостью носился по территории, словно заведенный, помогая и без того толковым покупателям. Все обвинения были сняты, дело закрыто и официально признано неприкасаемым – никто в дальнейшем не сможет внести в него коррективы и как-то изменить показания.

— Скучала по мне, сестренка? – подхватывая меня на руки, проверещал брат.

— Скорее, стала на десяток лет старше, даже волосы поседели от переживаний, – взвизгнула я, вцепившись в идеально отглаженную белую рубашку на его плечах.

— Ты действительно выглядишь уставшей, – в поле зрения появился Эдриан. — Может, тебе стоит прилечь?

Брат опустил меня и, аккуратно придерживая за талию, откашлялся:

— Не припомню, чтобы наше знакомство было столь радужным. Я понимаю, каким мерзавцем мог показаться, но на самом деле все куда хуже.

— Прекрати!

Я шлепнула его по руке, и он рассмеялся. Чистый, как вода в нетронутом озере, смех завибрировал по комнате. Дрожь волной разошлась по округе, вторгаясь в сердца присутствующих. Эби о чем-то беззаботно болтала с Райаном, родители плакали от радости, а мы стояли неподалеку: нас накрыло мощнее всего. Воздух заискрился и будто взорвался, облегчая дыхание.

— Действительно, но кому, как ни мне стоило извиниться, – сказал Эдриан.

— Это уж точно, – хохотнул Ил.

— Ты просто невыносим, засранец.

— И я тебя люблю, Ана.

Пока остальные бессовестно терзали свежую пиццу с толстенной тянущейся корочкой сыра, я тихонько прикрыла за собой дверь комнаты, и устало плюхнулась на кровать, растеребив тугой пучок. Мне совершенно не хотелось веселиться. Я слишком устала для беспорядочных движений под современную музыку за руку с Эби и остальными.

Распластавшись по своей любимой кровати, я вплотную прижала к себе подушку, скинула туфли и глубоко вздохнула. Джина и Гарри не смогли снова вынести нашей разлуки, пусть и не такой долгой, и примчались в Роки сразу же, как я радостно сообщила об окончании слушания. Они остановились в небольшом отеле, отказавшись пожить пока у нас. Джина упиралась до самого конца, пока я не сдалась и не дала добро. Главное, что они теперь рядом. В шаговой доступности.

Робин – мать Эдриана, вместе со своим избранником тоже присоединились к нашему празднованию. Дом буквально кишел людьми. Куча знакомых мне лиц переполняла мою ожившую душу десятками безупречных улыбок. Каждая из них была чем-то особенным, совершенно индивидуальным произведением искусства. Они грели мне сердце, благодаря ним я становлюсь счастливее. И только одна из них останется в моей памяти лишь ярким воспоминанием. Одним из любимых воспоминаний.

После пережитого мне хотелось лишь покоя. Душевного, морального и физического. Кажется, за прошедшее лето я успела вырасти в глазах не только своих родных, но и самой себя.

Отношения с названной матерью складывались не так гладко, между нами все еще остались недопонимания. Зои много раз пыталась вывести меня на контакт, чтобы объяснить суть своего поступка тогда, но мне совершенно не хотелось ворошить давно прошедшее далекое прошлое. Генри – мой названный отец будто обрел второе дыхание, он больше не замыкается в себе, прячась от мира в своем рабочем кабинете – папа наконец-то начал полноценную жизнь. Его отношения с Зои заметно подпортились. Кажется, даже их союз претерпевает изменения, благо в лучшую сторону для Генри.