Меня зовут Лида. Сегодня мне еще пять, а завтра будет шесть.
Я живу в большом зеленом доме. В нем всегда холодно и хочется есть.
Вместе со мной живут Анька – ей семь, Зойка – ей, как мне, скоро шесть. Сережка – кривляка и драчун, ему только пять с половиной. Машка – она новенькая, и еще 16 девочек и мальчиков (и говорят, скоро новых привезут).
Еще в доме есть тетя Таня – наша воспитательница, замершая и худая, как мы. И дед Матвей – сторож с одной ногой и длинными усами, как у таракана. Дом, где мы живем, называют детским. Ну, это понятно, здесь живет столько детей, и почти нет взрослых.
Каждое утро, вместо завтрака, наша воспитательница тетя Таня старательно зачеркивает крестами цифры на самодельном календаре, старается, складывает, вычитает, считает вслух и про себя. А мы сидим за пустыми столами и просто ждем. Она тихо поворачивается, смотрит на нас теплыми, большими, очень уставшими глазами и говорит:
«Уже 652 дня идет война. Шестьсот пятьдесят два дня. Почти два года».
Глаза у тети Тани начинают блестеть. Она опускает руки, замирает и как будто засыпает с открытыми глазами. Становится тихо, я слышу, как урчит у меня в животе. Кажется, тетя Таня тоже слышит. Вздрагивает, улыбается и начинает рассказывать как жили люди без войны.
— 652 дня, – почти два года?! — шепчу я себе под нос, это наверное очень много. Мне почти шесть, а войне два. «Шесть минус два» — бормочу и медленно зажимаю пальцы, получается один…, два…, три…, четыре. Четыре года я жила без войны.
Четыре года – без войны! А я помню только этот дом. И кроме него, тети Тани, Аньки, Сережки и Машки, Зои, холода и голода, как будто ничего не было. Не могла же я проспать этих четыре года. Родилась, заснула, проснулась (открыла глаза), и я в детском доме. Анька на соседней кровати, тетя Таня помогает натягивать Сережке штаны, холодно и очень хочется есть.
Каждое утро вместо завтрака мы считаем дни.
Но сегодня все по-другому.
Нас разбудили, наспех одели и вывели во двор, какие-то люди в военной форме. Только форма эта не похожа на форму наших солдат. У наших она зеленая, мягкая и теплая, как трава весной. А у этих она серая и холодная, как сегодняшний день. На форме этой — блестящие птицы, с большими клювами, а на рукавах черные кресты. И кресты эти совсем непохожи на тети Танины в календаре, а похожи они на больших черных пауков.
Эти люди очень торопятся, они забыли одеть нам платки. Тетя Таня никогда не забывает. Во дворе еще снег. Он лежит и не спешит уходить. Вот если бы солнце. Но его нет. Наверное солнце боится войны. Прячется, показывается редко. А когда выходит — ненадолго, всегда холодное, уставшее, в грязных пятнах. Такое же, как и мы…
Эти люди заносят в наш дом большие коробки. А мы стоим на холоде в ряд друг за другом. Я стою пятая, передо мной Сережка, за мной Анька, и мне от них немножечко тепло. А Машка первая, ей холоднее всех.
Мы хотим спать, мы хотим есть, мы хотим зачеркивать и считать цифры, слушать тетю Таню и свое урчание в животе.
— Мне холодно, не могу больше, – шепчет Анька, может, эти люди еды привезли. Анька рассказывала, когда жила в другом детском доме, два дня ехать отсюда. Приезжали к ним солдаты и устраивали пир, накрывали столы, давали картошку, белый хлеб с маслом и компот из сушеных абрикосов. А тому, кто все съел, добавки. Анька говорит, что они на еду сначала только смотрели, брать боялись. Казалось, что если взять, сразу все исчезнет, что все это сон. Не будем трогать, пусть только смотреть, лишь бы все оставалось на столе.
— Компот из абрикосов, аб-ри-ко-сов, – повторяю я. Вот бы и нам сегодня устроили пир. Какой он, этот компот? Вот бы только увидеть, а если очень повезет — попробовать.
Нам каждый день на обед дают суп. И мне часто кажется, что я могу съесть ведро этого супа. Супа, в котором уже много дней, кроме мутной воды и нескольких серых комков ничего нет.
Но пока нет картошки, нет белого хлеба, нет компота из абрикосов, и даже нашего мутного супа тоже нет. Только мы стоим, друг за другом и тетя Таня с нами. Она тихо шепчет, что скоро все закончится, будем есть и играть, только не плачьте, постойте тихо, не шевелитесь — все обойдется.
«Скоро все закончится».
Эти три слова повторяет наша тетя Таня каждый день. Повторяет, как новогодний стишок, выучила и повторяет, чтоб не забыть. А война все не кончается. Хоть мы любим свою тетю Таню, но Анька говорит, что больше ей не верит, и теперь так будет всегда. Я еще верю, очень хочу верить.
Они — эти люди, продолжают носить ящики, и говорят что-то на непонятном языке, мы ничего не понимаем, мы не учили такие буквы, не знаем таких слов. Эти слова, они громкие, резкие и холодные, а еще эти пауки на рукавах.
Дед Матвей! Куда он подевался, куда мог уйти, на одной-то ноге, со своего любимого крыльца.
Я хочу спать, я хочу есть. Зачем эти люди завязывают нам глаза. Темнота. Чернее, чем кресты на календаре тети Тани. Может все закончилось, и нам устроят пир, и мы будем играть. Но как они не понимают, что играть на голодный живот совсем не весело.
Я спрашиваю у тети Тани:
— Это игра?
Дрожащим, тихим, как будто не ее голосом она отвечает:
— Да.
Когда мы играли с тетей Таней, она долго объясняла нам правила, а из-за таких, как Сережка приходилось повторять по несколько раз. А тут играть начали, а правила никто не сказал. Тихо-тихо. Вот сейчас кто-то хлопнет в ладоши и громко крикнет:
— Игра началась!
Но пока тишина. И вдруг как гром, незнакомое слово «Фойа»!
Хлопок, еще хлопок, еще один, еще, и свист, и треск разорвали тишину. В глазах темнота, слышу все побежали, вздохи, визги и крики. Что это за игра? Крики — не веселые. Страшные крики. И никто не смеется и не дразнится.
Летом мы играли в «Жмурки». Мне завязывали глаза и раскручивали в разные стороны. Пока крутили, все шикали и молчали, но стоило мне растопырить руки пошире, зарычать, как медведь в лесу и начать охоту, со всех сторон начали раздаваться радостные визги и смешки, и обзывалки.
— Уже можно убегать и прятаться?
«Можно» — говорит кто-то внутри меня.
Я хочу бежать, а ноги мои не хотят, их приклеили к земле или они сильно замерзли, замерзли насовсем. Я прошу их сделать хотя бы несколько шагов, очень прошу. Они слушаются, соглашаются, я делаю шаг, еще шаг, но что-то сильное и твердое останавливает, забирается в меня и обжигает все внутри.
Я тихо опускаюсь на землю. Наверно я проиграла. Ну и хорошо, игра закончена, уже скоро будут кормить. Стало тихо, слышу только незнакомые, уже не громкие, но резкие и холодные голоса.
Я лежу, мои руки и ноги очень тяжелые, хочу подняться – не могу, наверно от голода. Больно в животе и груди, трудно дышать, я знаю — это от голода.
Чирикают птицы. Это зяблики, мы видели их с тетей Таней у нас на дереве. А Анька сказала, что они позовут весну.
Стало тепло, как будто меня укрыли двумя одеялами сразу, и кажется, я умею летать, как маленькая птичка, как зяблик. Я поднимусь высоко и полечу над нашим большим зеленым домом, над полем, на котором давно не растет хлеб, через речку и лес, полечу, найду и приведу Весну. Она согреет и накормит нас, и мы опять будем считать дни.
Меня зовут Лида. Завтра мне будет шесть.
просмотров
