Заточение

Это грёбаное поле когда-нибудь закончится?

По ощущениям он идёт уже лет сто. Хотя, может и правда сто: в этом пространстве, где воздух даже какой-то другой, где трава кажется прочнее стали и одновременно хрупче раковины улитки, где солнце светит не так, как надо, а как-то по-извращённому, ничего не понятно. Ощущения малоприятные – в первое время здесь хотелось то ли блевануть от сжавшихся в комок нервов, то ли заорать, срывая голосовые связки и пугая самого себя звуком собственного голоса и забиться в истерике с водопадом слёз. По краям нет ничего: ни деревьев, ни холмов или гор, ни заборов, ни стен, ни домов. Просто бескрайнее поле грязно-зелёной травы, что холодила и без того замёрзшие ноги в промокших кроссовках. Он уже несколько раз задавался вопросом: что было бы лучше: водная гладь без берегов или это? Говорят, зелёный успокаивает, но сейчас он только раздражал и наводил тоску с чувством безысходности. Захотелось снова заплакать. От беспомощности.

Он просто шёл вперёд не сбавляя и не прибавляя скорости, просто шёл и пытался начать о чём-то думать. Ходить с пустой головой оказалось более пугающе, чем думать о том что вообще, мать вашу, происходит. Бледное небо – серый цвет с примесью такой же голубизны, полупрозрачные подобия облаков ватной паутиной расползались от порывов почти неощутимого ветра. Есть легенда, что люди после смерти попадают в свой личный рай. Но он явно попал в ад. Если он вообще умер.

Почему-то хочется бежать, причём бежать так, чтобы горло и лёгкие горели от нехватки воздуха. Он не отказывает себе в этом странном желании и несётся, жмурясь по пути, словно пытаясь прогнать галлюцинации перед глазами, несётся, не пытаясь убрать прилипшие ко лбу волосы, несётся, поскальзываясь в своей хлюпающей обуви. А потом валится на землю, как бежал – лицом вперёд, но боли от удара не чувствует. Он поворачивается и смотрит наверх, спина и руки покрываются мурашками, тонкая ткань футболки становится влажной, сердце долбится о рёбра со страшной силой. Захотелось закурить. От безысходности.

Глаза сами закрываются, тёмные ресницы не отбрасывают никакой тени на бледноватую кожу, губы сжимаются в тонкую полоску. Он сглатывает ком в горле и резко садится, ссутуливая плечи и опуская голову. Может, ну его нахрен? Будет сидеть тут и ждать в прямом смысле какого-нибудь чуда. Это, возможно, будет лучше, чем бесконечно идти. Или нет? Если куда-то движешься, то обязательно куда-то придёшь, ведь так?

Он встаёт, отряхивая ладони и разворачивается, застывая от какого-то неясного ужаса. Перед ним, буквально в трёх-четырёх шагах дверь. Старая обшарпанная дверь с медной потёртой ручкой. Чудо уже настало? Стоило устроить марафон и упасть лицом в землю? Это что, расценивается как акт нелепого раскаяния в грехах и отчаянной молитвы? Он практически прыжком преодолевает расстояние до двери и хватается за ледяной металл. Во всех фильмах и книгах учили никогда подобное не открывать, бежать в обратную сторону и на всякий случай крестится. Но выбора у него нет. Хоть бы там была не бесконечная вода. Если да, то он точно там утонет. Захотелось засмеяться. Просто так. От отчаянья и счастья, наверное.