Записки самообманщика

Вчера все было в тумане, буквально — глухой туман с видимостью в 3 метра: идёшь, как в темноте опираясь только на многочисленные звуки машинных гудков, в особенности неприятных, если очутиться возле дороги, на еле слышимые аккуратные шаги всякого люда, что вынужден идти вперёд, и на интуицию, которая способствует потери верного пути. Проснулся чуть раньше будильника, благодаря учебной тревоге; повезло, что на этот раз она была громче обычного — действительно, такого рода воздействие дарует глубокое безразличие ко всему, что пытается пробиться извне вплоть до того, что перестаешь замечать даже важные детали, которые могут спасти жизнь, но и которые, если присмотреться, могут ее и отнять; действительно, безразличие даёт возможность не играть в лотерею с высокой ставкой, она отдает бразды правления над тем, что благородно называется человек его базовым навыкам выживания, которые умеют не подводить. Утро было прожито в предвкушении, подобному тому, что появляется в парке аттракционов; да, реальность вне дома казалась чем-то захватывающим, но, как впринципе и в каждый другой день, не давала мне гарантии на безопасность, разве что сегодня эти опасения особенно явно вылезали наружу.

Дорога заняла не мало сил, и, к сожалению, она не собиралась их когда-либо отдавать, но это неважно — достаточно лишь того, что путь завершён, и теперь оставались лишь несложные задачи, которые, поступи они на стол сразу, возможно выполнить и за пару часов, но по неизвестной причине они распределились равномерно по дню так, чтобы на каждую задачу выделялось не меньше тридцати минут, в которые было вольно делать все, что могло или не могло помочь делу, и занять в общем чуть больше восьми часов рабочего времени, которые тоже никто и никогда не собирался отдавать. По сути эта работа была для меня обменным пунктом времени на деньги с довольно приличной комиссией и с не очень обходительным персоналом; к сожалению, я понял это поздно, — вчера; положил бумагу об увольнении на стол вечно отсутствующего главного лица и решил прекратить порочный обмен, по крайней мере на сейчас.

***

На улице все ещё стоит серая завеса, обильный шум гудков и аккуратный стук каблуков по асфальту. Туман не рассеивался и внушал полную уверенность в том, что все то пространство, которое по бумагам является всеобщей людской собственностью, теперь принадлежит ему по праву победителя в столкновении человека со стихией; невозможно отрицать, что теперь он диктует правила, не принимая никаких возражений и не идя на уступки менее масштабным созданиям, которым каждый день приспичивает выйти на улицу. «Дом, милый Дом» — пожалуй подходящий слова для сложившейся ситуации, однако, как это обычно бывает, потеряв возможность прогуляться на чуть теплом осеннем воздухе, появилось желание всё-таки слазить на рожон, что странно, ведь в моем списке предпочитаемых дел уличные прогулки, если и имеют какое-то место, то точно одно из последних; даже сейчас такое времяпрепровождение не кажется мне заманчивым и, по правде, в девяти случаях из десяти мой выбор пал бы на домоседство, но сегодня, видимо, тот самый десятый случай. — Любопытство, чувство, которое иногда, как сегодня, можно назвать программой самоуничтожения; с чего вдруг такие опасения? — туман обычно не сулит никаких бед. Да, это правда, но как недавно выяснилось помимо своего обычного водного состава он вобрал в себя частички тяжёлых металлов после недавних полевых испытаний, так что пока можно забыть про свежий воздух и про сладкую иллюзию безопасности, которую питает каждое разумное существо, озабоченное своим светлым счастливым будущим.

Вот что странно, хотя никак меня не удивляет: количество людей, которым также известно про радиоактивную опасность и которые по-прежнему каждый день выходят на улицу, практически, за исключением некоторых сотен, равно количеству людей в обычный осенний день. Это можно списать на неверие, но никто не будет отрицать, что дышать теперь стало труднее; однако я придерживаюсь другого мнения: после объявления угрозы жизни населения многие души, настолько сильно испугавшиеся, что перестали видеть опасность у подбородка, продолжили придерживаться своей обычной рутины, дабы всеми практическими методами доказать себе, что ничего не изменилось, и тем самым заново воссоздать ту самую иллюзию безопасности. Вполне закономерный процесс, процесс милосердного самоуничтожения заместо медленной мучительной смерти в стенах тревоги. И все же я выбираю второй вариант и сегодня остаюсь дома.

***

Холод, мрак, запах дыма — такие ингредиенты для своего коктейля сегодня подобрало то, что в народе зовётся Бог, и сейчас, по всей видимости, оно тщательно их смешивает, добиваясь однородного состояния, при этом постепенно подливая крепкий биттер, на этикетке которого красуется надпись «неизбежность» — такая пошлая метафора приходит в голову, когда иной раз подходишь к окну. Жалость к собственному существованию, я в ней погряз очень глубоко, но благо она не похожа на болото и каждый раз, когда я замечаю ее за собой, мне удается беспрепятственно выйти в более правдоподобный мир — тот, что все больше становится похож на дешёвый сериал без главных героев и без какого-либо действа, двигающим сюжет, но со скрупулёзно подобранными декорациями, бюджет на которые из года в год сокращается.

Сегодня нет настроения на размышления — мой взор преисполнен страха, прячущимся за злостью; злостью на себя, на все, что я делаю, да и на все вокруг, что почему-то посчитало себя правым существовать.

***

Осень выдается холоднее, чем обычно, но всё же температура ещё не зимняя и тело позволяет пребывать на улице дольше двенадцати минут. Я выходил на улицу уже не раз — решил, что все это меня не устраивает и что либо я живу так, как хочу, либо не живу вовсе. Радикально, глупо, безнадежно и к тому же такой выбор был сделан в порыве паники — не отрицаю и, более того, был бы полностью согласен со своей неправотой, будь я тем, что являлось мной года три назад, когда все, что меня окружало, подчинялось единому процессу движения вперёд и когда мое чувственное восприятие внешних обстоятельств имело хоть какой-то вес в осознании сути вещей. Хотя, если говорить совсем уж честно, то с самого начала моего взаимодействия с себе подобными, я никогда не ощущал ничего положительного и ничего отрицательного, но я научился делать видимость того, что поступающая извне информация обрабатывается мной не только путем логической фильтрации, но и путем чувственного запоминания, дабы быть своим среди чужих и иметь какие-то шансы на взаимообмен. К счастью, время смывает грани и теперь я больше не актёр — теперь то, что внутри собирает внешнюю оболочку и оно же задаёт программу коммуникации с внешним миром; этому ещё содействует туман, не сулящий никакого спокойствия в будущем, когда, возможно, ядерная угроза перестанет быть угрозой, а станет повседневной опасностью, сравнимой с той, которую испытывает ежедневно каждый человек, решивший перебежать дорогу на красный или покурить сигарету без фильтра.

Все чаще летают самолёты, пассажирские и те, с которых сбрасывают какой-то порошок — пока не понял попытка ли это создать видимость контроля или всё и правда идёт на лад; шагов за окном стало меньше, и меньше гудков — лёд растворился и теперь можно наслаждаться готовым крепким напитком, стакан от которого в конце лучше будет разбить, чтоб наверняка не пришлось склеивать и чтоб оставалось лишь одно — выбросить эту груду стекла в очень глубокую мусорку.

***

Забавно — никогда замечал, что в моем доме горят только четыре лампочки из пятнадцати; не помню, когда я их менял, может никогда, а может я меняю их настолько часто, что вообще не считываю это как действие, занимающее время и какой-то объем энергии. Свет я давно не включал, но сегодня пришлось, дабы провести уборку, и к своему удивлению заметил, что я перестал различать некоторые цвета — видимо уже ни к чему понимать, что есть зелёный, а что синий; зато теперь лучше разбираюсь в оттенках черного — нет, я не заучивал их названия, но смогу сказать, чем один отличается от другого.

Названия… Забавно — с появлением такого, на первый взгляд, гениального инструмента как язык, человеку понадобилось разделить всё, что его окружает на части, которые состоят из ещё меньших частей и т.д. , каждому компоненту этой огромной цепи деления дать определенное название и потом через эти же названия объяснять что-то более комплексное; язык потребовал порядка, которого никогда до этого не существовало за ненужностью, и он потребовал в этом порядке существовать. И при всём этом, мы называем себя свободными — действительно, человек, родившийся в тюрьме и проживший там всю жизнь, будет считать, что он был свободен : что кандалы на ногах — для безопасной ходьбы, что тюремная роба — модный костюм, что дневные прогулки — захватывающее путешествие, и он точно будет убежден, что вне тюрьмы нет ничего, а если и есть, то лишь боль и страдания; конечно, у нас есть опция выбирать, вот только другой опции нет…

Наконец, забавно и то, что все мы больше походим на качественно сделанные игрушки, куклы, с которыми, я уверен, очень интересно играть; но дети вырастают, куклы выбрасываются, а с ними и их маленький сине-зелёный домик, также использовавшийся в целях развлечения.

***

Как давно сюда не проникал свет… Звёзды, я помню… Хотя бы Солнце… Хотя бы от Луны… Этот туман… Всё так таит… Безнадежно… Пусто, но так сильно, зачем…

Холод… Везде холод… Дорога бесконечна… Нигде… Нигде нет нужного… Борьба за ничто… Всё в пыли… Время… Пусто…

Вот он… Вот искомое… Конец начала… Конец начала… Конец начала.

***

Всего одна секунда и оказываешься там, где начал — процесс идёт по кругу с огромной скоростью, но как это осознать? Или всё моё существо выступает предохранителем, ограждающим меня от этого? Или я не готов? Время — всё и ничего одновременно, оно есть и его нет, и, кажется, создан такой инструмент специально для пыток, которые можно было б испытать в одно мгновение, но специально для нас, Земных существ, стрелки циферблата замедлены настолько, что после многих прожитых жизней нам не страшно больше ничего кроме ещё меньшей скорости течения времени. Конечно, свыкнуться можно со многим, но не с тем, что ты ничто, мельчайшая единица огромного алгоритма, которая обозначается одним неприметным символом и которую в любой момент можно удалить и записать другую или оставить пробел, или вставить что-то совсем иное. Маленький символ, развёртанный во времени вместе с другими такими же независимыми символами, такого наше счастье — быть ничем никогда или быть хоть чем-то, но недолго. И всё же нужно огромное везение, чтобы оказаться там, где мы есть, в пространстве, где что-то существует, ведь намного вероятней попасть туда, где царит полное отсутствие чего-либо, где царит пустота. Окна промерзли, с улицы прекратили доноситься любые звуки человеческого происхождения. Дом напротив; раньше, до тумана, там по вечерам горели окна, в некоторых из них были видны силуэты. Не знаю как сейчас, но думаю многие уехали, как и из всех тех жилых помещений, которые остались в поле видимости; многие захотели отсрочки финального действа, выбежав в коридор на антракт и наотрез отказавшись входить обратно, но так случилось, что в нашем заведении никто не будет ждать — так или иначе действо произойдет, и даже те, кто убежал в самый дальний угол, поймут, когда все начнется. Остаётся лишь ждать, когда эта маленькая стрелка соизволит остановится на последнем в мире часе.

***

Оглядываясь назад, раз уж ситуация безвыходная, то стоит оглянуться и окинуть взглядом всё то, что осталось позади, можно с уверенностью сказать, что жизнь моя была пустяком и, собственно, ничего не значила. Живой призрак, витающий в пространстве и потребляющий всё без разбора, — такую характеристику я даю себе по первому взгляду на свое прошлое. Да, бывало так, что я был когда-то полезен, но это сходит на нет, учитывая обстоятельства; бывало, что был счастлив, но, возможно, я заблуждаюсь, и то были лишь капли медовой радости, которые быстро растворялись в бочке дёгтя; были и какие-то достижения: мои личные и те, о которых мне говорили другие — последние я не воспринимал как нечто, чем можно гордиться; бывало и тепло на душе и даже когда-то любил… Но всё это меркнет перед богом смерти, перед его рутинной работой, которую он честно выполняет; и вот, что парадоксально — само наличие смерти заставляет нас ценить жизнь, но также смерть делает её наполнение бессмысленным; пустая коробка с красивым оформлением — чем не доказательство того, что мы лишь чьи-то игрушки в своем игрушечном домике.

Слишком пессимистично — да, так легче, легче видеть то, что бросается в глаза нежели то, что спрятано в темном углу и ускользает от взгляда, как только это приметишь; мне не нужны эти поиски счастья и эта борьба за его обладание — слишком очевидно, как будто такой путь предопределен, но в нём я вижу лишь обман, большое заблуждение, химеру, гнаться за которой желает каждый — великая общечеловеческая гонка с четко нарисованным стартом, но без какого-либо подобия финиша.

Так какова цель? Я должен сам решить? Правда? Я, существо, созданное чем-то свыше, зачатое двумя людьми, рождённое одним из них, должен сам решать какова моя задача? Или консервная банка с завода сама определяет свою цель на жизнь? — Да, в отличие от банки у меня есть признаки живого, но меняет ли это суть, если я точно такой же продукт с конвейера, которому нужно найти применение или списать на брак? Так брак ли я или просто безделушка, выпавшая из кармана в канализацию? — Ответа нет, да и сейчас он уже не нужен. Всё померкло, хотя что-то ещё живёт, но на последнем издыхании. Это произойдет и со мной и со всем тем, что есть и будет. Я здесь один и для других я — человек Шредингера. А может все куда проще? — Может я уже давно мёртв?