Записки Патрика

ЗАПИСКИ ПАТРИКА

   Жизнь — борьба. Эта старая, как мир, истина никогда не соврет, как отражение в зеркале. Борьба, в которой выживает сильнейший. Успокоение — для мертвых, но, пока мы живы, мы будем бороться за свое право на существование. Честно говоря, чем больше я познавал мир людей, тем омерзительней мне становилось. Я говорю «мир людей», потому что у нас свой мир бессмертия, красоты, вечной молодости и крови. Да, да, я из тех самых существ, которых люди называют вампирами. Вампир — сказочное, мифическое существо, анреальная фантазия? Неужели же вам легче поверить в библейский бред, нежели в то, что моя изящная рука с заостренными ногтями водит сейчас эти признания пером по бумаге! Я никого не заставляю верить в свое существование. Просто знайте — Я есть. Этого достаточно.
   Вы живете и вращаетесь в системе, придуманной вашими предками и сдохните в ней, так и не познав истинное понимание вещей. Вы погрязли в этой системе и не в силах ее разрушить. Вы жалки и мерзки.
Вас считают, как скот, по серийному номеру в паспорте. Нет номера — и вы не существуете. А Я существую, вопреки всему, не имея номеров и бумажек. Вы живые? Вы всего лишь числа! Вами управляют страсти. Жажда к накоплению бумажек, за которые вы можете купить себе жалкие удовольствия. Но вам никогда не познать истинных удовольствий. Вы всю жизнь копите. Вы хотите все больше и больше заветных бумажек, но многие из вас умрут раньше, чем смогут воспользоваться хоть четвертой частью накопленного.
   Вы все разные и одновременно все одинаковые, одолеваемые жаждой бумажек, дорогих камешков и цветных металлов, из-за которых готовы предать и убить друг друга. Как же вы ничтожны!
   А я всего лишь ласковый убийца. Я могу подарить вам наслаждение умереть в моих объятиях, когда ваша кровь будет пульсировать в моих венах. Вы сладко и безмятежно умрете. Некоторым из вас я могу подарить бесценный дар — сделаю вас подобными себе.
Избранные и достойные встречаются слишком редко. Поэтому я навеки усыпляю вас — спите спокойно. Вам же нравится наслаждение и милость, которую МЫ дарим вам. Вам охота еще покоптить свой дурацкий мирок…
…Я помню, что случилось, когда я был еще ребенком. Когда в наш уютно-мрачный дом ворвались убийцы. Я спрятался под кровать, но все видел… Видел, как они тащили мою мать. Как прекрасна была она с разметавшимися ниже пояса черными кудрявыми волосами!
Как обнимала ночная сорочка ее стройную идеальную талию! Она никогда не старела. Какие изящные руки! Какова белизна кожи! Глубина взгляда… Я полюбил ее, как только родился. Любил не только как мать, а как женщину. Вы удивитесь и назовете меня извращенцем. Я же скажу, что вы погрязли в своих предрассудках и не видите, что сами творите мерзкие вещи. У нас все по-другому. У нас нет ограничений. Мы свободны, свободны в своем выборе.
Да, я мечтал о своей матери. Я решил, что когда подрасту, то стану ее любовником и воображал, как нежно мои руки будут ласкать ее стройное идеальное тело. Как мои губы будут касаться ее белоснежной кожи…
   Сейчас же я с ужасом наблюдал, как эти святотатцы вбивали в эту безупречную и еще не принадлежавшую мне грудь серебряный крест с длинной рукоятью. Будто в ушах и сейчас еще стоят удары тяжелого молота, фонтан темно-красной крови, обагрившей белый атлас, слезы в ее глазах… Прекрасных грустных глазах… Мне хотелось кричать и биться в истерике, но я не мог пошевелиться, скованный ужасом. Если бы я в тот момент закричал — они бы убили и меня…
   Мать умерла, они спалили дом: Я, переполненный диким страхом, убежал к тетке в родовое поместье. Она воспитала меня… Я часто и сейчас ещё просыпаюсь от звука тяжелого молота, вбивающего в грудь моей матери смертоносный крест…
   Я вырос. Я был молод и безумно красив, полон обаяния, жизненной энергии и остроумия. Обо мне мечтали все. Даже те, кто лично не был со мной знаком.
   Как-то раз, в таверне, я сидел, попивая красное вино. Мне все наскучило — пристальное внимание к моей персоне, этот непонятный ажиотаж вокруг себя. Мне даже захотелось пообщаться с человеком, который бы меня абсолютно не знал. Не успел я подумать об этом, как дверь таверны открылась и на пороге появился человек в запыленной дорожной одежде. На поясе его висел кинжал, а за плечами ружье. Он напоминал охотника. По случайности — все столы в таверне в этот выходной день были заняты, я же сидел один.
Он бесцеремонно подвинул дубовый стул и спросил, можно ли присесть. И присел, не дожидаясь ответа. Заказал себе рому.
   Я с любопытством разглядывал гостя. У него были белоснежные волосы ниже лопаток, смуглая кожа, карие глаза, светящиеся жаждой жизни; прямой нос, слегка женственная форма губ. Я подумал тогда, что особенно мне понравились его скулы.
   Незнакомец чокнулся со мной громадным бокалом, полным рому, расплескав напиток на стол. Он протянул руку и сказал, что его зовут Гэбриэл. Моя тонкая, изящная, белоснежная ручка с удлиненными коготками нелепо смотрелась в его огромной смуглой ручище. Я представился Патриком.
   Я спросил, откуда он. Гэбриэл ответил, что странствует. Мы начали говорить о всякой ерунде, а он пил большими глотками и начал хмелеть. Он заказал еще один бокал, а потом еще.
   — Вы охотник? — спросил я.
   Он резко расхохотался.
   — Да.
   — Дичь любите?
   — О да, еще как люблю!-ответил он, продолжая хохотать. Потом, внезапно, его лицо стало серьезным. Гэбриэл принялся осматриваться по сторонам, будто ища кого-то.
   — Еще и как люблю…- машинально проговорил он.
   Его глаза сверкнули ненавистью.
   Гэбриэл наклонился ко мне, снизив голос до шепота и смотря по сторонам: — Да, я охотник. Я охочусь на мерзких тварей, на вампиров!
   Я не понял, шутит он или говорит правду.
   — Вы верите в существование вампиров? — спросил я.
   — Они есть… — сквозь зубы прошептал Гэбриэл. — Я жизнь посвятил тому, чтоб этих тварей убивать одну за другой!
   — Правда? — цинично и спокойно спросил я.- И как же вы это делаете?
   — Это уже не важно! — сказал Гэбриэл, положив руку на клинок кинжала.
   Я рассмеялся ему в лицо.
   — Вы знаете, — сказал я, — далеко ходить вам не нужно, вампир сидит перед вами. — Это я. Попробуйте убить меня, посмотрим, что из этого выйдет.
   Громадная фигура Гэбриела наклонилась надо мной, встав из-за стола. Лицо его исказила зверская гримаса. Я даже испугался.
   Он схватил меня одной рукой за шкирку и поднял в воздух. Оторвавшись от земли, я беспомощно болтал в воздухе руками и ногами, чувствуя себя нашкодившим ребенком. Я сгорал со стыда, видя улыбки тех, кто знал, кто я такой. Не выдержав, ткань моей новой великолепной рубашки, стала трескаться.
— Поставьте сейчас же меня на место! — разозлился я.
— Следи за тем, что говоришь, мальчик! — грозно сказал Гэбриэл, едва ли не швырнув меня на стул.
Я был такой злой, что еле сдержал себя, чтобы не накинутся на него с кулаками. Но я представил всю нелепость ситуации — мой женственный изящный кулачок против лапищи этого верзилы. Я бы выставил себя посмешищем. Поэтому я сдержался, даже выдавил из себя улыбку.
Действуя по принципу, что месть то блюдо, которое подают холодным, я пригласил Гэбриэла в свое поместье, поклявшись себе в том, что непременно поставлю наглеца на место.
   Возомнил себя охотником на вампиров, так еще и общается со мной, как с несмышленым юнцом, экая неслыханная дерзость!
   Я распустил волосы, чтобы скрыть здоровую дырку на треснувшей, увы, уже моей бывшей любимой рубашки.
   Черным бархатом мои волосы рассыпались по белому шифону. Гэбриэл бесцеремонно принял принял приглашение. Тетушку в поместье я предупредил, что добыча моя. Пьяный Гэбриэл сию минуту захрапел. Я отправился в свои покои. Скинул порванную рубашку со злостью дюжины чертей. Мое тело со светящейся белоснежной прозрачной кожей болело от выходки этого хама. Я открыл баночку с розовым кремом. И мои тонкие пальцы начали облегчать участь тела. Крем облегчал ноющую боль. Я посмотрелся в зеркало. Мои волосы доставали до пояса. Я улыбнулся с ощущением того, что молод и красив. Но случай в таверне омрачил мою радость.
   Сейчас я покажу этому выскочке, кто мы такие. Пусть знает, с кем имеет дело! Что запоет он, когда мои клыки вопьются ему в шею!
   Я кинулся в спальню Гэбриэла. Разило алкоголем. Он увалился на белоснежные простыни, как был, в пыльной дорожной одежде, даже не разуваясь, словно неотесанный деревенский мужлан. Моя истерически утонченная натура испытала омерзение. Я достал платок, чтобы протереть его шею от пыли и пота, прежде, чем мои аккуратные клычки продырявят ее.
   Гэбриэл спал, храпя на всю спальню.
   — Фу… — не выдержал я. С отвращением я протер его мощную шею носовым платком и оскалил клыки. Но когда я увидел, что Гэбриэл смотрит на меня, его взгляд пригвоздил меня к месту. Он молниеносно подскочил с кровати.
   — Ах ты, несносный мальчишка! В вампиров решил поиграть со мной! — закричал Гэбриэл.
   — Никто тут не играет, ты имеешь дело с самим вампиром! — сказал я. Он рассвирепел, перекинул меня через свои колени животом и его огромная ручища с неимоверной болью прошлась по моим ягодицам. Мое лицо уткнулось в его пыльное колено и я стал чихать. Он продолжал шлепать меня невероятно сильной ручищей.
   — Ай-ай-ай, — заорал я.
   — Что, будешь еще так шутить?
   — Нет, — проскулил я, — отпустите меня. Он ослабил хватку и я чуть не скатился на пол.
   На меня напало такое остервенение, что я накинулся на Гэбриэла и вцепился в его спину острыми коготками. Гэбриэл схватил меня и выволок из спальни, выставив за дверь.
Я был в бешенстве, из спальни моего дома! Какая наглость! Дерзость! Я схватился за заднюю часть своего тела, которая болела от мощных ударов этого мужичья. Я всю ночь спал на животе. Ах, как же было больно! Я возненавидел Гэбриэла всем сердцем и решил, что он за это еще ответит.
   Утром мы встретились в столовой. Я ехидно улыбнулся, наблюдая за тщетной попыткой Гэбриэла найти хоть что-нибудь съестное.
   — Тетя на диете, — насмешливо бросил я, — а по утрам предпочитаю не есть.
   Гэбриэл смерил меня ненавидящим взглядом. Я напомнил ему, что если его что-то не устраивает, то его тут никто не держит. И заодно намекнул, где находится ванная и гардероб. Хотя, вряд ли моего изящного размера вещи хоть до половины бы налезли на этого неотесанного великана. Он поблагодарил меня сквозь зубы и пошел в ванную. Я, тем временем, успел осушить бокальчик замороженной крови.
   Гэбриэл вышел из ванной и посетил гардеробную. Я едва не покатился со смеху, увидев, как он напялил на себя старомодные вещицы моего прадеда. Какой же неотесанный олух! Посмеявшись в душе от души, с чувством собственного достоинства, я ушел в библиотеку для прочтения книг, чем обычно занимался в подобное время суток. На мне была черная рубашка из дорогого сукна, обшитая тонкой работы кружевом. Я сравнил ее со старомодным прадедовским нарядом, который напялил на себя Гэбриэл, и снова расхохотался.
После я спустился в сад. Погода была жаркая и моя рука в ажурной перчатке вращала веер. В саду сидел Гэбриэл. Он сидел прямо в пыли, широко расставив ноги, и точил какие-то деревянные колья. Летела стружка, по его лицу струился пот.
   «Настоящий крестьянин», — усмехнулся я в душе, демонстративно пройдя мимо него королевской походкой, держа под мышкой томик Шекспира.
   Я присел в саду на лавочке, обмахивая себя веером и делая вид, что с увлечением занят книгой. Гэбриэл не обращал на меня внимания, маниакально занимаясь своей работой. Я ждал, когда же его изнурит этот солнцепек. Я сам едва ли не был на грани солнечного удара, несмотря на то, что сидел в тени. Наконец, Гэбриэл смахнул с лица прилипшие от пота волосы и сказал довольно грубо: — Эй, ты, принеси-ка воды!
   — Что? — спросил я, не веря своему слуху.
   — Ты оглох? Принеси воды! — повторил он. Я сжал кулаки от бешенства.
   — Во-первых, не тыкайте мне! А, во-вторых, я вам не прислуга! И не забывайте, в чьем доме находитесь!
   Гэбриэл махнул рукой, скинул с себя полностью всю одежду и подошел к бассейну. Я смотрел на его нагое смуглое крепкое геркулесовское тело и мне стало неловко. Я прикрыл лицо веером. Гэбриэл прыгнул в бассейн, брызги воды попали мне прямо в подведенные черной тушью глаза. Глаза разъело. С проклятиями, швырнув веер на землю и уронив Шекспира, я пошел в дом.
   Этот человек все больше и больше нервировал меня. И я уже не мог дождаться, когда наполню свое чрево его кровью. А кровь там должна быть здоровой и питательной. В здоровом теле — здоровая кровь. Всегда говорила тетушка.
   Я решил, что перед тем, как высмоктаю его кровь, подпорчу жизнь этому человеку всевозможными гадостями, на какие только хватит воображения.

   Я сидел за своим любимым пианино. С детства тетка учила меня игре. Мои тонкие пальцы бегали по клавишам, воспроизводя бессмертные произведения классиков. На пианино стояла в фужере кроваво-красная роза (мой любимый цвет). Как я люблю прекрасное! Откусив кусочек шоколада с начинкой из кровавого ликера (только я знал подпольный магазинчик, где можно было приобрести столь утонченные вамп-сладости), я снова заиграл на пианино.
Послышался шум, кто-то вошел, откинув дверь ногой. Я услышал раздражающие меня шумы и обернулся, прекратив игру. Я увидел, как в зал вошел Гэбриэл, таща за собой слой пыли и грязи, который волочил за собой связку кольев, царапающих паркет. Удивлению моему не было предела.
   — Послушайте, — сказал я, — я не знаю, из какой деревни вы к нам прибыли, но ведете себя, как человек самого низшего происхождения.
   Гэбриэл ощетинился. Он побежал ко мне и заехал кулачищем по роялю. Роза подпрыгнула вместе с фужером, вместе с ней подпрыгнул и я на своем стуле.
   — Как ты смеешь заикаться о моем происхождении! — закричал Гэбриэл. — Ты меня даже не знаешь! — он брызгал слюной так, что заплевал мне лицо. Я промолчал, чтобы только он поскорее убрался.
   Гэбриэл схватил веревку и потащил за собой связку кольев, как на санях, оставляя на чистеньком блестящем паркете кучу пыли и грязи. Я был вне себя от возмущения. Первым делом я достал носовой платок, чтобы вытереть заплеванное лицо. Сам черт послал мне этого омерзительного, тупого и наглого увальня! Боги, что мне делать!
   Я вспомнил, что к вечеру приглашен в один модный элитный салон для игры на пианино. Нужно хотя бы пару часов поупражняться. Смерив свой гнев, я снова заиграл.
Бессмертные классики немного отвлекли мой воспаленный, сходящий с ума, мозг.

Я облачился в новый камзол, сшитый по случаю этого вечера. Ах, хорош! Славный камзол! Накрахмаленный воротничок. Пряжка искусной работы на ботинках. Я вертелся перед зеркалом. Как же я похож на мать! И от чего не родиться мне женщиной!
   Открылась дверь и заглянула нечесаная голова Гэбриэла, с отросшей бородой.
   — Куда собрался?
   — В салон,- с важным видом ответил я, продолжая вертеться перед зеркалом, — там собирается богема. Музыканты, художники, поэты, любители театра. Утонченные и благородные люди.
— Я пойду с тобой, — бесцеремонно сказал Гэбриэл.
— Я посмотрел на него и рассмеялся ему в лицо. — Не думаю, что вас примут в этом салоне, мой друг. Его посещают только благородные и утонченные люди, — снова повторил я эти слова и подчеркнул.
   В салоне собирались и вампиры и не вампиры. Мы, вампиры, узнавали друг друга, и заговорщицки при встрече улыбались, намечая свою жертву. Ах, какой ассортимент самых ярких личностей!
   Я уже сидел за пианино. Множество глаз следили за мной, как за самим Богом, что мне очень польстило. Мои пальцы играли печальный Ноктюрн Шопена и все с замиранием сердца слушали игру… Пока… Не открылась дверь и на пороге не показался Гэбриэл. Мама дорогая!! Я отвернулся в сторону, попытка спасти себя от смертельного позора висела на волоске.
   Гэбриэл, заросший и нечесаный, в старомодном прадедовском костюме, стоял здесь… Да как он нашел! Погибель моя…
   — Вы, простите, кто? — уставилась на него хозяйка салона.
   — А я, простите, друг мистера Патрика, — ответило проклятое чучело и мое лицо до самых ушей залили краска.
   — А… — растерянно проговорила миссис Льюис (которая и была хозяйкой салона), -стогда проходите, — она расхохоталась, потому что не было сил сдерживать смех.
   Все последовали ее примеру.
   Надвинув волосы на лицо, я продолжал играть, думая о том, что теперь стану всеобщим посмешищем. Я мысленно хоронил свою репутацию, а это чучело бесцеремонно уселось на кресло в своем шутовском наряде, схватило тарелку с мясом и стало есть прямо руками.
   «Играй, играй, Патрик, все хорошо», — подбадривал я себя, не веря, что все это со мной. Надо мной все смеялись! Такого позора я не переживал еще никогда.
   А Гэбриэл, поковырявшись пальцем в зубах, и вытерев его об старомодный камзол, пошел курить на балкончик. Я помчался за ним, с выступившими на глазах слезами. Я схватил его за ворот камзола: — Зачем вы это делаете, а? Зачем? Что сделал я вам плохого?
   — А я ничего такого не делал, — спокойно ответил Гэбриэл, — куря свою вонючую дешевую сигарету, от которой меня стошнило. — Я просто пришел немного развлечься, поесть и выпить, у вас же весь дом на диете.
   — Ну все! — закричал я. — Не хотите уйти вы, я сам уйду! — я выбежал, стараясь испариться из салона как можно незаметнее, чтобы не видеть потешающихся надо мною мин.
   Прибежав домой, я напился снотворного и лег в постель с единственной целью, чтобы забыться сном и не думать о сумасшедшем позоре. Долгожданный сон сморил меня.
   Проснулся я от ударов молотка, от которых стала сотрясаться моя несчастная голова. Я подскочил на кровати. Это звуки конечно же из комнаты проклятого неотесанного мужлана! Я помешался от этой кутерьмы.
   Я побежал в его комнату, не смотря на то, что нога моя волочила одеяло и я в конце концов упал. Еще больше озверев от боли, с криками: — А-а-а! — я ворвался в комнату проклятого, и с кулаками накинулся на него. Я трепал его за волосы и молотил кулаками по чем попало. Гэбриэл схватил меня за шиворот. Его глаза выражали ярость.
   — Ты что себе позволяешь, мальчик! — прогремел он и, лежа на спине, я увидел здоровенный кулак, надвисший над моим лицом.
   «Перелом носа, как минимум», — подумал я. — «Не красоваться мне больше перед зеркалом!»
   Я закрыл глаза, смиренно ожидая удара, который поставит крест на моей внешности.
Но вопреки всему…. Я подумал в тот момент, что помешался от страха. Вместо громоподобного удара, я почувствовал на своих губах нежнейший поцелуй. Я открыл выпученные от удивления глаза и увидел, что Гэбриэл склонился надо мной и целовал. Я снова закрыл глаза. Он продолжал нежно целовать меня, хоть его борода неприятно щекоталась. Я не мог оправиться от шока. Он раздвинул мои губы и просунул в мой рот язык. Я даже не отдавал себе отчета, что отвечаю на его поцелуй.
   Его крепкие руки осторожно начали обнажать участки моего тела. Никогда бы не подумал, что руки этого неотесанного грубияна могут быть такими нежными. Его губы спустились к моей шее. Я был как под гипнозом, шок сковал мои члены, я лежал и не шевелился.
   Руки Гэбриэла поглаживали мое тело, которое он уже успел обнажить. Губы его переключились на мою грудь, затем на живот.
   Я не знал, что мне делать, поэтому не делал ничего.
   Его руки и губы становились все нежнее, ласкали меня, как божество. Я начал возбуждаться. Мне сейчас стыдно вспоминать, что Гэбриэл вытворял со мной и, что еще стыднее вспоминать, мне это нравилось.
   Он был страстный и опытный. Я пришел в себя, когда Гэбриэл заснул, прижимая меня к своей широкой груди. Я потихоньку высвободился. Посмотрел на него, совершенно нагого. Мне стало стыдно. Я схватил одежду и убежал в спальню, надеясь, что по дороге мне не встретится тетя.

   Я не мог заснуть, хоть и наступило утро. Я все думал о том, что случилось ночью. Да как такое возможно! Я-то как мог, с этим мужланом! Фу… Я вспомнил, как он ел руками и ковырялся в зубах. Меня стошнило. Самоубийство спасет меня от позора! Но я бессмертен, увы!
   Я зарылся в подушки и всплакнул. Он отымел меня по-полной. И в прямом и в переносном смысле.
   В дверь раздался стук.
   — Сейчас, — сказал я, вытерев кулаком глаза. Я вышел. На пороге стоял очень красивый и элегантный человек. Я не поверил. Черт… Да это же… Это же Гэбриэл! Лицо его было гладко выбрито, волосы аккуратно причесаны и собраны на затылке в хвост. На нем был дорогой и модный камзол, белая рубашка с накрахмаленным воротником. Я попятился назад.
   — Я заметил, что вам нравится Шекспир, — сказал Гэбриэл. Его хорошо поставленная речь мягко и плавно лилась. — Я решил подарить вам на память этот сборник сонетов.
   Я дрожащей рукой взял книгу. Это не может быть он, это дьявольское перевоплощение.
   — Вы не Гэбриэл… — прошептал я.
   — Давайте присядем, — сказал Гэбриэл и я машинально сел вслед за ним на кровать.
   — Я — Гэбриэл. Я человек из очень старинного и знатного рода. Я талантлив и образован. Я знаю толк в литературе и хорошей одежде. У меня неплохой вкус. То, что вы видели до этого, была всего лишь маска…
   — Но зачем?! — вытращил я глаза.
   — Патрик, выслушайте меня, — сказал Гэбриэл и взял меня за руку очень нежно. — Когда я вас в таверне увидел, я с первого взгляда влюбился в вас. Простите… — при этих словах я сильно покраснел. — Я хотел узнать вас получше, узнать ваши вкусы, предпочтения. Узнать, понравлюсь ли я вам не элегантным и знатным, а грубым и неотесанным. И вчера ночью…
   — Забудьте! Я не отдавал себе отчета, — встал я и вырвал свою руку из его руки.
   Я всеми силами пытался скрыть свое сильнейшее удивление.Так вот оно что крылось там…
   Гэбриэл припал губами к моей руке: — Патрик, дайте мне хоть один шанс, я люблю вас сильно…
   — Подите из моей спальне, — властно указал я на дверь. — Мне надобно подумать.
   Он покорно вышел. Я немедля закрыл дверь на ключ и ошарашенно присел на кровать.
   — Так… Нужно срочно выпить, — сказал я, доставая из-под подушки брэнди-кровь.

   Я несколько дней не выходил из спальни. Мне было неловко. Вообще, я не знал, что делать.
   Гэбриэл торчал под моими дверьми, стучал, умоляя открыть.
   — Вы подумали? — спросил он с порога, пытаясь меня поцеловать, но я увернулся.
   — Меня пугает ваша страсть ко мне, — сказал я. — Быть может, лучше просто общаться…
   — Да, да, конечно, — ответил Гэбриэл. — Просто я переживал, что вы не открывали несколько дней.
   — Мне необходимо было отдохнуть…
   Я с опаской общался с Гэбриэлом, но, казалось, он забыл о своей страсти. Мы начали разговор о литературе. Гэбриэл казался очень начитанным человеком, человеком с хорошей памятью. Он знал на память целые главы моих любимых романов и сам писал утонченные стихи. Наши вкусы в области литературы во многом совпали.
   Гэбриэл умел довольно неплохо рисовать. Мы обговаривали картины современных художников и авторов более раннего периода.
   Когда же как-то случайно я услышал игру Гэбриэла на пианино, мне потом просто стыдно было садиться за инструмент. Гэбриэл начал казаться мне едва ли не совершенством и я про себя восхищался им.
   Он спросил меня, почему я не появляюсь в том салоне и я ответил Почему. Тогда он попросил меня вместе с ним пойти в тот салон, чтобы он исправил ситуацию. Вначале я отнекивался, потому что мне было стыдно возвращаться туда, но потом согласился.
Я представил Гэбриэла в салоне, но он сказал, что его уже должны знать и напомнил свой визит. Я устыдился. А Гэбриэл все обернул в свою пользу. Спросил, понравился ли в салоне его розыгрыш. Он сделал так, что его выходкой стали восхищаться. Я поражался этому человеку все больше и больше. Остроумию этого человека. Я и сам не заметил, как постепенно начал влюбляться в него. С каждым днем все больше. А Гэбриэл словно забыл о своих признаниях и прошлом разговоре. И я решил, что это был один из его розыгрышей. Очень этому огорчился.

   — Что приуныл? — я увидел свою тетку в ее любимой шляпе с черными перьями. Она усмехнулась своей безупречной улыбкой и во рту показались привычные клыки. Тетка бесцеремонно налила мне виски с примесью крови. Мы залпом выпили.
   — Это из-за этого Геркулеса? — она захохотала. — Я сразу поняла. Только из уважения к тебе, любимый племянник, я не напилась его крови. Я предоставляю это право тебе. Сделай его вампиром и будьте счастливы!
   — Не все так просто, — ответил я и ушел. Я печально сидел на диване. Играть на пианино не хотелось. Меня охватила полная апатия. Я смотрел на свое отражение в зеркале. Белизна моей кожи сливалась с белоснежной рубашкой. Черный шелк волос рассыпался по плечам.
   — Скучаете? — послышался голос Гэбриэла.
   — Как видите, — ответил я, вздрогнув от его голоса. Я подумал о том, что он и не любил меня, что это всего лишь бред. Мне стало горько и обидно.
   — Я вижу слезы в ваших глазах, — сказал Гэбриэл.
   — Вам показалось, — ответил я, пряча глаза, которые действительно увлажнились слезами.
   Гэбриэл взял меня за подбородок и осторожно развернул к себе. Я пытался выдержать взгляд, но у меня это слабо получилось. Предательская слеза покатилась по щеке, оставляя за собой черный след от туши.
   — А оттого слезы в ваших глазах, что душа ваша чувством переполнена, — сказал Гэбриэл.
   — Не думаю, — ответил я. — Но глаза говорили обратное.
   Гэбриэл прикоснулся к моим губам. Это был бальзам на душу. Я прилег на диван, мое дыхание стало горячим, дышащим страстью.
   — Я вас люблю, — прошептал я и мне было все равно.
   Гэбриэл улыбнулся.
   — Я знал, что будет именно так, — сказал он и снова принялся целовать меня. Я целиком отдался страсти. Мы улеглись на диван.

   Таким счастливым, как в это утро, я еще никогда не просыпался.
   Я пресытился своей властью над жизнью, я пировал кровью, кутил, выслушивал многочисленные похвалы окружения, упивался обожанием и поклонением. Я воспринимал это как должное. Все казалось обыденным. Но этот человек каким-то чудом влюбил меня в себя. Я влюбился в него, как мальчишка. И был любим. В это утро я был самым счастливым вампиром на свете. Я не задумывался тогда, что жизнь состоит лишь из совокупности мгновений. И от того, что есть сейчас, не останется и камня на камне.
   Но не буду забегать вперед.
   Увидев, что моя пассия еще спит, я, стыдливо, как женщина, побежал за одеждой. Остановился возле огромного зеркала, приобретенного моими предками еще в энном веке, я не мог сдержаться, чтобы не посмотреть в зеркало на свое обнаженное тело.
   Прекрасная белая кожа… Худой… Нет, стройный… Так будет вернее. Мое тело было красивым. И оно навсегда останется таким. По меркам вампиров я был еще юным мальчиком. По людскому годоисчислению мне было шестьдесят семь лет. Выглядел я как двадцатилетний парень. Рожденный от вампира, я сам мог выбирать время своего причастия. Когда мне было десять лет, тетя серьезно сказала мне: — Каким бы ты хотел остаться навсегда? Мальчиком, юношей, мужчиной, стариком?
   Я знал, что когда она говорит с таким серьезным видом, то, видимо, это что-то важное.
   — Мальчиком, — ответил я.
   — Глупое дитя, — возразила она. — Я спрошу, когда ты начнешь осознавать.
   Она спросила, когда мне было восемнадцать. И я уже начал осознавать. Нет, конечно же ребенком мне оставаться не хотелось. Я потерпел еще пару годиков и, посмотревшись в зеркало, сказал: «Оно!»
   Тогда тетя устроила в доме званый ужин. Она пригласила вечером домой одного знатного и богатого человека, который прохода ей не давал. Человек этот привел с собой дочь-очень красивую даму. Мы ужинали вчетвером. У тетки было зелье, от которого человек просто теряет голову. Его-то она и подмешала в виски.
   Мы удалились в спальню и устроили оргию. Тетка совратила богача, а я — его дочь. Мы славно развлеклись.
   — А теперь, — сказала моя тетка, — делай так, как я.
   Она развернула голову своего любовника и впилась клыками в шею. Я посмотрел на девушку. Она была почти без сознания. Такая прекрасная, такая юная. Как только что распустившейся цветок. Мне стало жалко убивать ее.
   — Не жалей, — ответила тетка. — Разве не лучше ей умереть в прекрасном сне, юной и цветущей, чем вкусить весь яд жизни и скончаться на смертном одре безобразной старухой?
И больше я не думал. Я впился в ее шею и с каждой каплей крови, вливающейся в меня, я видел, как жизненные силы покидают ее, она слабела. Мертвенная бледность стала покрывать лицо, еще недавно такое цветущее. Тело начало холодеть.
   — Подожди! — крикнула тетка. — Оставь ее! Ты можешь напиться мертвой крови. Она — яд для нас, запомни!
   Я оставил Глорию. По моему подбородку еще продолжали стекать струйки ее теплой крови. Я взял ее за руку. Жилка на запястье еле заметно пульсировала и наконец затихла. Спи, мертвая красавица! Спи вечным прекрасным сном, ты умерла в объятиях вампира.
Я коснулся ее прелестных, но уже похолодевших губ, своим кровавым ртом. Прекрасна и холодна. В это мгновение я позавидовал Глории. Она — мое прекрасное причастие. Теперь я — вампир. Мои мысли перескочили на Гэбриэла. Я очень любил его и в тот момент хотел навеки с ним остаться. Но рано или поздно он узнает…
   Ему лет 25 сейчас. Что он скажет, когда начнет стареть, а я таким и останусь? Он поймет, кто я. Хотя бы потому, что я не ем обычную человеческую пищу. Я не хочу, чтобы Гэбриэл постарел и умер. Я не хочу хоронить его. Я не хочу быть мальчиком в объятиях старика (геронтофилией не страдаю). Хочу, чтобы мы навсегда остались молодыми и счастливыми. Я принял решение — рассказать ему правду и сделать его вампиром. А если он не захочет? Если не примет меня таким, какой я есть? Ничего, я так распишу ему все, что он не сможет отказаться. Я докажу ему, насколько прекрасна сущность вампира!
   Я заразился оптимизмом, а, когда снова глянул в большое зеркало, увидел там лицо Гэбриэла. Он стоял и обнимал меня сзади.
   — Я не одет, — смущенно сказал я.
   — Вчера вас это не стесняло, — ответил Гэбриэл и поцеловал меня в шею.
   «Я так люблю его», — думал я в тот момент. — «Сейчас возьму и выложу ему всю правду. Он поймет, он же любит меня»…
   — Какое громадное зеркало! — сказал Гэбриэл. — Наверняка такие должны стоять в замках вампиров! — он засмеялся. Но тут же его лицо стало серьезным. — Да… хватит прохлаждаться… — задумчиво сказал Гэбриэл. — Нужно и дело делать…
   — Какое дело? — недоуменно спросил я.
   — Дело, которому я посвятил жизнь. — Его лицо сразу же изменилось. Глаза были полны решимости, агрессии и ненависти.
   — А что за дело? — спросил я, подозревая, что он скажет что-то страшное.
   — Я поклялся, что всю свою жизнь посвящу уничтожению этих мерзких тварей — вампиров. Гэбриэл сжал кулаки, на которых вздулись жилы.
   — Я думал, вы шутите, — заикаясь проговорил я, — вы верите в вампиров?
   Последний вопрос слетел сам с языка. В глазах Гэбриэла загорелись огоньки ненависти.
   — О… Не только верю, но и убиваю этих мразей. За свои 26, — я почти угадал его возраст, — на моем счету 144 твари. Я убиваю их, как только научился стрелять и узнал, как делать специальное орудие.
   На сей раз огоньки ненависти зажглись в моих глазах. Я обиженно скрестил руки на груди.
   — Да? И что же «эти мрази» вам такого сделали-то? — спросил я. — Жизнь погубили?
   — О… погубили… еще как погубили! Они всю мою семью погубили! А я выжил лишь потому, что спрятался под кроватью, — он погрустнел, видимо из-за воспоминаний об утраченной семье.
   Я поразился ужасному совпадению. Ведь мне приходилось точно так же наблюдать из-под кровати, как убивали мою мать и ужаснее зрелища для глаз ребенка сложно придумать. Какое нелепое совпадение!
   Гэбриэл расслабился и прижал меня к себе: — Помогите мне в этом богоугодном деле — убивать тварей!
   — Нет, — холодно сказал я.
   — Отчего?
   — Оттого, что я боюсь, как бы они не высмоктали мою кровь! — я захохотал высвободился из объятий Гэбриэла и ушел в свою комнату, уже забыв о том, что я нагой.
Я лежал в своей комнате и думал.

   Тетка вошла ко мне и поставила на столик грог с кровью.
   Она прекрасно готовила его.
   В разогретую кружку крови добавляла красного вина, сок лимона, мед и кориандр. Я обожал эту вкуснятину. Но сейчас даже ее не хотелось.
   — Я все знаю, — шлепнула меня по голой заднице тетка.
   Я сел на кровати и натянул на себя одеяло.
   — Знаешь, что?
   — То, о чем вы говорили в зале с твоим блондином.
   — Опять подслушивала? — я начал злиться.
   Она протянула мне кружку с грогом.
   — Я же должна знать, что в моем доме творится, пока ты не натворил здесь бед. Запомни: мы — семья. Кроме друг друга у нас никого нет. Я вырастила тебя, я заменила тебе мать.
   Я не мог с этим не согласиться и, отхлебнув грога, покорно опустил голову.
   — Ты мне как сын и меньше всего я хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Да и свою жизнь опасности подвергать желания у меня нет. Ты связался с опасным человеком, с врагом нашего рода. Ты вообще хоть чем-то думаешь, а? Убей его, или сделай вампиром, раз любишь. Пока я не сделала это сама. Я не хочу, чтобы наш смертельный враг жил под одной крышей с нами. Я не самоубийца.
   — Ни о чем не переживай, — ответил я. — Гэбриэл не знает, что мы вампиры. Дай мне немного времени и я все улажу. Он будет наш, обещаю.
   Я подумал о том, что ночью, конечно, мог бы «посвятить»его в вампиры. Но я боялся. Боялся того, что Гэбриэл возненавидит меня.

   Я смотрел на пламя толстых ароматических свечек, источающих тонкий аромат. Свечки стояли возле большой круглой формы ванной. Я глубокомысленно разглядывал пену на своей ладони. В воде плавали лепестки роз. Я поймал на себе взгляд Гэбриэла, который лежал в ванной по другую сторону рт меня.
   — Сильно вы вампиров ненавидите? — вырвалось у меня.
   Его глаза из нежных превратились в ненавидящие.
   — О! — он хлопнул кулаком по стенке ванны. Несколько свечей потухли. — Ненавижу — это слишком слабое слово для того, чтобы выразить то, что я чувствую к этим мразям!
   Я потупил взгляд, кусая губы от начинавшей обуревать злобы.
   — А меня любите? — ляпнул я.
   — Зачем говорить то, что и так очевидно7 — я почувствовал его руку под водой.
   — А если б я был вампиром? — не сдавался я.
   Гэбриэл рассмеялся.
   — Вы шутник, однако, господин Патрик! Я еще с самого начала заметил ваше чувство юмора.
   Я начал еще больше прежнего злиться.
   — И все же, чтобы вы сделали, будь я вампиром?
   Он схватил меня и начал целовать.
   Мы ушли под воду с головой.
   В общем, мы отвлеклись от темы разговора. Я не смог противостоять его ласкам и поцелуям. Его поцелуи дурманили и я отдался ему, словно в агонии.
   — А как вы убиваете вампиров? Говорят, они бессмертны? — спросил я, когда мы лежали в постели.
   — Есть у меня арбалет один старинный, который мой дед еще перед смертью сделал…
   — Робин гуд, — цинично хихикнул я. — Неужели обычные стрелы могут убить вампира?
   Гэбриэл прижал меня к себе и погладил по волосам. Я и любил его, и немного начинал ненавидеть. И не знал, что мне делать.
   — Конечно, обычные не убьют эту тварь! — хмыкнул Гэбриэл так, будто бы я был круглым дураком. — А стрела, смоченная в определенном количестве мертвой крови, еще и как убьет!
   — А где же вы берете мертвую кровь? — спросил я.
   — Есть у меня люди, которым я плачу и которые сообщают мне, где и когда лежит свеженький труп. Так что я бываю на месте происшествия еще раньше следователей, запасаясь смертельным ядом.
   Я заерзал на постели. Мне уже мерещилось, что эта дьявольская стрела пронзает мою грудь.
   — А… если вы промажете и вампир нападет на вас? — не унимался я.
   — Такое невозможно, — заносчиво ответил Гэбриэл. — Из 144 выстрелов я не промахнулся ни разу. Я очень меткий стрелок.
   — И все же, — не мог уняться я, — если бы, допустим, сзади на вас напал вампир? Если вы сами станете вампиром?
   Гэбриэл рассвирепел и стал похожим на одного из языческих богов.
   — Тогда я убью себя! — закричал он. — Ибо я этих тварей ненавижу так, что предпочту смерть существованию в облике вампира! Лучше смерть! Будь трижды прокляты эти твари!
Я психанул. Вскочил с кровати, наспех оделся и побежал к выходу.
   — Патрик! — окликнул он меня возле выхода. Я обернулся.
   — Я вас очень люблю, — проговорил Гэбриэл. — Знайте это!
   Его взгляд опять стал ласковым, таким, каким бывал, когда его глаза смотрели на меня. Словно в нем уживалось две сущности.
   Я выбежал на улицу. Мои глаза застилали слезы. Я не знал, что делать. Всю жизнь скрывать, кто я такой? Позволять убивать ему наших собратьев?
   Так же, как он ненавидел вампиров, я ненавидел людей. Я убивал их. Но я убивал бы их даже, если бы не было ненависти в моей душе. Это моя сущность. Человек может стать вампиром, а вот вампир человеком — уже нет. Разве что умрет и душа его через какое-то время переродится, если верить такому философскому подходу о жизни и смерти.
   Я полушел, полубежал. Глаза мои по-прежнему застилали слезы. Я бежал на маленькое фамильное кладбище недалеко от дома.
   Здесь покоилась моя семья, убитая людскими тварями.
   Погода благоприятствовала моим размышлениям. Было пасмурно и дул сильный ветер. Рукава моей рубашки стали напоминать паруса. Я посмотрел в небо. Солнце заволокли тучи. Да, я люблю, когда они обволакивают его! Ненавижу солнце! И не потому, что оно мне вредит, как глаголят сказки, а просто я его ненавижу, потому что ненавижу!
   Я посмотрел ввысь, на верхушки деревьев, на то, как они шатались от ветра. Голова слегка закружилась. Я сел возле могилы матери и приложил руку к земле. Я считал, что таким образом она дает мне свою спасительную для меня энергию. Мне было стыдно сейчас перед ней. Я знал, что она читает мои мысли. Мне было стыдно, что я так сильно заморочился на человеке. Да еще на человеке, который истребляет наш род.
   — Простите, — прошептал я и зарыдал. Ветер обдувал мое лицо, моментально высушив слезы. Луч солнца нелепо выглядывал из-за облака. Я решил выследить, куда Гэбриэл прячет мертвую кровь.
   Я выследил его. Тайком прокравшись, я заметил, как он на конюшне подвесил пузырь с мертвой кровью. Дождавшись, пока он уйдет, я проколол пузырь и вся кровь вылилась.
   Замечу, что кони у нас были особенные. Животные не очень-то любят наш род (лошади особенно). С самого детства мы прививаем лошадям покорность нашему роду, надкусывая и выпивая у них немного крови. После того, как лошадь переболеет, она становится «нашей». Любого седока человеческого рода будет скидывать с себя.

   Увидев опустошенный пузырь, Гэбриэл пришел в ярость.
   — Возможно это летучие мыши, — сказал я. — Они иногда сидят в конюшне.
   Моя душа терзалась. Я не знал, что мне делать. Тетя сказала, что, если я не разберусь со всем, то она сама примет меры.
   А Гэбриэл становился все нежнее, все чувственнее. Все больше сводил с ума своими ласками.
   — Отчего вы плачете? — спрашивал он, целуя мою руку.
   Я отвернулся и глядел на пламя свечей, вносивших лучики света в нашу мрачную обитель.
   — У меня слезятся глаза от света свечей, — солгал я, не поворачивая головы.
   — Вот вы врете, — ответил Гэбриэл. — Какой повод вам страдать, когда я люблю вас безгранично…
   — Вы не знаете, что говорите, — ответил я. — Вы не можете любить меня…
   — Какие преграды, какие запреты для нас существуют, когда мы принадлежим друг другу? — он нежно опустил меня на кровать. Я отвернул лицо, не желая отвечать на его поцелуи.
   Я продолжал смотреть на пламя свечей и из глаз продолжали литься слезы. Гэбриэл расстегнул на мне рубашку и принялся очень медленно целовать мое тело. Я закрыл глаза, из которых по-прежнему струились слезы, и простонал. В моей душе творилось что-то невероятное. Я понимал сейчас, что не смогу жить без этого человека. Что это хуже смерти для меня. А душа терзается невыносимо. Я решил рассказать ему правду. Пусть сам решает, что делать со мной. Сочтет нужным убить — я приму смерть из его рук.
   — Послушайте, Гэбриэл, — сказал я, глотая слезы, — я должен вам что-то очень важное рассказать.
   — Что может быть важнее нашей любви? — спросил Гэбриэл.
   — Я…
   — Молчите, молчите, — прошептал Гэбриэл. — Слушайте лишь стук наших сердец…
   Он пленил мои губы своими, а потом потушил свечи. Я не мог говорить, не мог противиться ему, страсти… Я сдался в плен.

   Я сидел на могиле у матери и просил прощения за то, что вместо того, чтобы убить этого «людя», я был едва ли не в состоянии позволить ему убить себя. Я молил ее простить мне мою слабость и дать сил.
   Вчера я украл у Гэбриэла его смертоносное для вампиров орудие и уничтожил его. Теперь охотник останется без орудия. Для того, чтобы сделать новое, нужно время. Там я успею что-нибудь придумать.
   Я еще раз попросил у матери прощения и вернулся в поместье. Меня встретил Гэбриэл.
   — Где вы были, мистер? — с какой-то издевкой спросил он.
   — Гулял, — ответил я.
   — Куда-то арбалет пропал, — снова сказал он.
   Мои глаза предательски забегали и я отвернулся.
   — Понятия не имею, — ответил я.
   — Может снова мыши летучие унесли? — цинично бросил он.
   — Да что с вами такое! — сказал я для того, чтобы сказать хоть что-то. — Неужели вы хотите обвинить меня в пропаже ваших вещей?
   Гэбриэл развернулся ко мне. Он был разгневан.
   — Был сегодня на вашем фамильном кладбище…
   — И… увидел дату рождения и дату смерти вашей матери, — сказал Гэбриэл. — Знаете, мне показалось, что, как для человека, жизнь в 532 года чрезмерно длинна, вам так не кажется?
   Вся моя смелость куда-то улетучилась. Я уже забыл, как еще недавно сам хотел признаться во всем. Мне стало страшно.
   — Это какая-то ошибка, — промямлил я.
   Гэбриэл сильно сжал мои плечи и встряхнул меня.
   — Неужели? Не нужно лгать! Я знаю, кто вы. Вы-из рода этих мразей. И как я сразу не догадался-то! Вы уничтожили мои орудия, но вам не избежать смерти все равно! — он швырнул меня на кровать.
   — А как же ваша любовь? — бросил я ему, готовя себя к смерти.
   — Какая любовь может быть к мерзким тварям, к врагам рода человеческого!
   Гэбриэл прижал меня к кровати. Наши лица находились близко друг от друга. Я видел его глаза, обуреваемые гневом, ненавистью, чужие глаза, глаза, сулящие мне опасность. Сработал инстинкт самосохранения — в моем мозгу промелькнула мысль накинуться на него и впиться клыками в шею. Но нерешительность, малодушие сковали мои члены. Я не мог пошевелиться. Я не мог убить то, что я люблю…
   — Да… — сдавленным голосом проговорил я. — Я — вампир. Я — тот, кто пьет кровь, убивает людей или дарит им вечную жизнь… Твой род также беспощадно убил мою семью, как мой — твою. И я стал маленьким очевидцем этой трагедии, которая и сейчас еще стоит у меня перед глазами.
   Я не стал отрицать своего происхождения, которым горжусь. Твое право, что решить в отношении меня…
   Гэбриэл рассвирепел еще больше. Его лицо исказила устрашающая гримаса.
   — Что тут можно решать! — воскликнул он. — Что еще можно решать с мерзкой мразью, подобной тебе! Смерть! Трижды смерть! — он занес надо мною стрелу, смоченную в мертвой крови.
   Я подумал о том, что еще недавно он говорил, как сильно любит меня. Неужели «такая сильная любовь» могла сразу же исчезнуть? Если бы действительно эта любовь была, разве не все равно ему было бы, кто я и что я, как стало все равно мне?
   При мысли об этом на моих глазах выступили слезы. Я смотрел в его глаза, светящиеся ненавистью, и думал о том, что еще недавно рассказывали мне эти глаза о любви… Наверняка, сейчас мой взгляд был похож на взгляд моей матери перед тем, как ее подло убили. Трогательно-грустный, прекрасный и обреченный. А я, как две капли воды, был похож на мать, я должен был бы родиться девочкой, но родился хрупким мальчиком.
   Гэбриэл внезапно выкинул стрелу прочь и припал к моим губам с бешеной страстью.
Я обнял его за плечи.
   Он шептал мне, что любит меня, не смотря ни на что. Шептал так страстно, что внутри все закипало. Он целовал меня, забывшись, целовал мое тело и я понял, что никогда и никого не полюблю больше так, как его… Кем бы ОН ни был… И без него вечность моя будет равняться смерти…

…Мой милый Патрик, где бы ты сейчас не находился я, не прощенный, на коленях вымаливаю твоего прощения… Это тот, «без которого вечность твоя равнялась бы смерти»…
   Прошло более тридцати лет и возраст мой близится к шестидесяти годам моего земного существования. Сейчас я нахожусь в твоем поместье, Патрик. В пустом и заброшенном с тех времен поместье. Я не знаю, что сталось с твоей теткой, столько воды утекло со времен тех счастливых дней, проведенных в этом райском для меня на тот момент месте. Сейчас я ступаю по паркету, по которому ходили мы когда-то, взявшись за руки, счастливые и влюбленные; ступаю, оставляя на толстом слое пыли следы от своих громадных сапог. Я гляжу в старинное огромное зеркало и передо мной мысленно возникает твой прекрасный и вечно молодой облик. Вот, он тает, реальность тяжелым грузом возвращается ко мне, давя камнем на душу…
   Я вижу лишь свое отражение в зеркале. Свое испещренное морщинами лицо прожившего немногим более полсотни лет мужа. Мои волосы, до пояса длинные, белые теперь лишь от того, что их посеребрила седина. У рта появились театральные складки. Под глазами синие круги — сказались бессонные ночи. В вечно живых глазах усталость и печаль…
   Я сижу у стола, зажег найденный здесь же огарок свечи, читаю твои записки, Патрик, и по моему лицу струятся слезы…
   Как же я любил тебя! Прошло уже более тридцати лет, но я так и остался одиноким волком. Никто не тронул моего сердца, потому что оно навсегда принадлежит тебе одному, где бы ты не находился…
   Моя душа по-прежнему любит тебя, будто бы не было этих пролетевших десятков лет… Словно я и сейчас вижу твое по-женственному красивое лицо, будто и сейчас сжимаю в своих руках твое хрупкое и стройное тело.
   До сих пор чувствую на своих губах аромат твоего поцелуя… И сейчас я достану из своей дорожной сумки перо и чернила и продолжу твои записки, мой дорогой Патрик, чтобы эту историю кто-нибудь, спустя годы, а может и столетия, нашел и прочел. Потому что я чувствую приближение смерти, а предчувствие никогда меня еще не обманывало. Но смерти я не боюсь и смогу принять ее с достоинством. Но прежде, хотелось бы дописать в твоих записках, Патрик, что с тобою произошло дальше, потому, что ты этого сделать, увы, не смог…
   Итак, я начну описывать события с того момента, когда я был на фамильном кладбище Патрика и видел могилу его матери, видел дату ее рождения и смерти… Я все понял. Понял, в какую семейку я попал. Я понял, что и эта странная женщина, носящая вечный траур, живущая в поместье, и сам Патрик — ни кто иные, как мерзкие и отвратительные твари, т.е. — вампиры. Я впал в бешенство. До меня дошло, куда делся пузырь с кровью, висящий в конюшне, да и загадочная пропажа арбалета была не случайна. Я понял, что в ловушке. Они знали, кто я на самом деле и остаться в живых должен был кто-то один. И я решил, что это буду Я.
   Схватив стрелу, я помчался к Патрику. Далее был разговор, который он описал выше. Я решил убить его, злясь на самого себя, что не прекращаю любить.
   Я занес стрелу, но увидел его раскрывшиеся, полные слез, глаза, в которых была грусть и укор. Я не смог сдержать себя. Я припал к этим губам, я целовал и целовал их, я обнимал это хрупкое тело, снимая с него одежду, всей душой желая овладеть им. Эта ночь была наполнена таким чувством, что по нашим лицам не переставали течь слезы. Его глаза плакали от любви ко мне, а мои от любви к нему и от того, что я чувствовал себя удавом, который должен задушить кролика.
   Я знал, что это наша Последняя ночь, потому что свой дом и свою клятву я ставил превыше своих личных интересов. Я знал, что к утру должен убить этого мальчика и обречь себя на вечные страдания и душевные муки. Я казню не только его, но и себя… И моя жизнь будет страшнее — я буду мучиться всю свою жизнь. Но я не мог поступить иначе. Я исполню свой долг и казню себя. Но это будет на рассвете. А пока… «О Ночь! Продлись дольше»… — молил я. — «Пусть секунды обернутся в минуты, минуты в часы, а часы в вечность»… Я был очень нежен с ним и украдкой поглядывал в окно, не занимается ли рассвет и со вздохом облегчения отворачивал голову, убедившись, что на улице еще темно.
Я продолжал целовать Патрика. Минуты страсти сменялись минутами вечности. В перерывах между тем, как я снова и снова овладевал его телом, доводя его до изнеможения, он прятал свое заплаканное лицо у меня на груди, а я гладил его по волосам. Я понимал, что люблю его невыносимо. И при мысли о том, что на рассвете мне нужно будет сделать ЭТО, душа моя разрывалась на части.
   А он повернул ко мне голову, сказал, что очень любит меня и тихонько дотронулся до моих губ. Я не выдержал и отвернулся. Я больше не мог выносить этой пытки…
   — Гэбриэл! — позвал он. — Что случилось?
   — Ничего, — тихонько ответил я.
   Мною снова овладела страсть.
   Я продолжал наслаждаться его телом, пытаясь навсегда сохранить в памяти это незабываемое ощущение, навсегда сохранить черты этого милого душе лица, вкус его губ, блеск его глаз. Мне казалось, что в этот момент сознание мое отключилось и стало летать где-то далеко. Пока я не глянул в окно и не увидел того, что начал заниматься рассвет…
   Я резко встал и оделся.
   — Куда ты? — спросил Патрик.
   Я повернулся к нему: — Сейчас я уйду, но через некоторое время вернусь. Я хочу, чтобы когда я вернулся, тебя здесь не было. Если ты меня действительно любишь — садись на коня и скачи отсюда как можно дальше… А я говорю это, потому что люблю тебя…
   — Но зачем?! — удивился Патрик.
   — Надеюсь, что к моему приходу тебя здесь не будет, — раздражаясь, сказал я, и вышел.
   Я приготовил стрелу с мертвой кровью. По крайней мере, я дал ему шанс. Возможно, совесть моя будет терзаться теперь не настолько сильно.
   Я шел к его спальне на ватных ногах. Мои руки трусились. Я молился, чтобы его не оказалось в спальне, но, когда я вошел, Патрик лежал на кровати уже одетый.
   — Почему ты не сделал, как я тебе сказал?! — гневно заорал я на него.
   — Потому что я люблю тебя… Я не могу тебя кинуть…
   — Тогда прости мне, но я должен тебя убить, — ответил я. — Это мой долг и мне еще хуже и невыносимее, чем тебе…
   Патрик встал с постели, но я сильным движением вогнал стрелу в его грудь. Он свалился мне на руки. В его широко раскрывшихся от болевого шока глазах, я увидел упрек.
Такой упрек, который мог бы предъявить Цезарь Бруту, подло всадившему в него кинжал.
   — Зачем? Я же люблю тебя… — проговорил Патрик и из его глаз потекли слезы. Мне стало так больно, будто бы эта стрела пронзила меня самого.
   — Прости… Прости мне… — твердил я.
   Его глаза смотрели на меня.
   — Разве… Я в чем-то виноват? — проговорил Патрик и из его груди вырвался стон. Я был весь в его крови.
   Его глаза плакали. Он повторял, что все тело его пронзила невероятная боль, но что он все равно любит меня. Эта стрела, выточенная из его слов, пронзила мою душу куда больнее. Я заплакал сам.
   Видеть, как он мучается и умирает мне было невыносимо.
   — Скажи, что любишь… — проговорил Патрик.
   — Люблю, — только и смог произнести я.
   Он говорил, что боль стала просто невыносимой и он умирает. Я схватил стрелу и одним рывком вытащил из груди Патрика. Кровь хлынула с новой силой и я понял, что ничего уже изменить нельзя.
   Он умирал на моих руках.
   — Поцелуй, — плача от боли,умолял он.
   Я чувствовал себя последним мерзавцем и стеснялся сделать это. Но он очень молил.
Я коснулся его холодных губ. В его остывающих глазах я видел приближение смерти.
   Его тонкая ледяная рука коснулась моей щеки, моих губ.
   Я попытался приостановить кровь, закрыв рану рукой, но кровь текла все равно по моим рукам. Патрик начал кашлять. Из его рта хлынула кровь. Он был красив. Очень, очень красив.
   В своей смертельной бледности, с остекленевшими глазами, с капельками крови в уголках губ. Я коснулся его, запечатлел поцелуй… Я понял, что жизнь оставила его. Последними словами Патрика были слова любви ко мне. И это усугубляло состояние моей души. Я знал, что ни на том, ни на этом свете не найти мне покоя.
   Я легко поднял Патрика на руки. Его рука безвольно повисла. Его, как и моя, одежда была заляпана кровью.
   Мои глаза застилали слезы, я рыдал. Слезы осушил ветер. Я взял лопату и отнес Патрика на его фамильное кладбище. Я осторожно положил его в тени деревьев и принялся копать могилу.
   Я несколько часов рвал самые красивые цветы и устлал ими дно могилы.
   Я целовал остывшие губы Патрика, прося простить меня, снова и снова признаваясь в любви. Я снял с груди резной крест (самое дорогое, что у меня было) и вложил в его руку в знак вечной любви. Его прекрасное лицо утопало в цветах, пока комья земли не нарушили вечную гармонию.
   Я навсегда, как думал, ушел из тех мест, но вот, спустя более тридцати лет, сегодня снова переступил порог этого дома, хозяина которого стал убийцей. Эти годы тянулись, как вечность, испепеляя мою душу страданиями и тянущим на дно камнем. Я не нашел иной любви, я не нашел покоя, я не нашел пристанища в этом мире.
   Все мои мысли тянулись лишь к тому роковому дню и казнили меня немилосердно…

…Здесь полумрак, холод, печаль и одиночество. По комнате гуляет ветер, распахнувший окно и ворвавшийся в этот дом. Он перебирает листы этого дневника, а мне тревожно и неуютно.
   На стене я вижу огромную тень… Словно раскачивающийся на руке крест. Тот самый крест, который я вложил в руку Патрика…
   Мне так кажется, что я чувствую приближение смерти. И пронзивший меня могильный холод… Я выглядываю в окно и вижу, как шумит ветер, качающий деревья. Ветки болючими пощечинами хлещут меня по лицу. На темном небе блики молний.
   На стене по-прежнему раскачивающийся в руке крест. Быть может эта нелепая тень всего лишь отброшена веткой дерева? Или, я схожу с ума? Гром… Я всегда боялся грома. Мне казался он карой небесной, возмездием…
   Экая непогода разыгралась! А я в углу вижу дымку… Расплывчатый силуэт… Боже всемогущий, это же силуэт Патрика… Я спятил… Его лицо, задернутое прозрачной дымкой.
   Гром ударил с новой силой. Молнии за окном. Что это еще за треск…
   Боже, кажется, молния попала в крышу этого дома… Да здесь начался пожар!
   Мне нужно бежать отсюда, но укоризненный взгляд глаз за сизой дымкой приковывает к месту, не пускает… Патрик пришел за мной… Поэтому я останусь здесь, в этом, занявшемся пламенем, доме.
   Беть может, душу мою покинут эти невыносимые терзания…
   Патрик, я иду к тебе… Твой взгляд, объятый заревом пожара, зовет меня. И я отправлюсь за тобою в ад…
   Или куда ты скажешь… Комната занялась пламенем… Через некоторое время все будет кончено… Сейчас я выброшу дневник в окно, поместив его в несгораемую шкатулку и он проживет века. Он заставит людей когда-нибудь вспомнить о нас… Я иду за тобой… По твоим расплавленным пламенным следам…
   Твое пламя оставляет лишь горстку пепла…