Нестройный треск и грохот собранного в старом сарайчике небольшого кабриолета рассекал мерную тишину давно заброшенной чащи. Машины не ездили здесь более десятка лет, дорога к огромному поместью Роклэндов заросла и теперь представляла собой лишь узкую тропинку, в которой едва-едва угадывается брусчатка.
— Теперь придется идти пешком… — с веселой обреченностью сказал Джейк, выходя из старенького своего авто.
— Угу… Это точно здесь? — печально улыбнулась ему Жанна, закидывая на плечи огромный рюкзак и неловко захлопывая дверь Долорес, так ее звал еще отец Джейка.
— Больше негде — усмехнулся парень — Подумай хорошенько, пока Долорес еще здесь… — он с нежностью осмотрел автомобиль — Как только я сброшу ее в реку, пути назад не будет… Это твой последний шанс.
— Я все уже давно решила.
— Отец примет тебя, если ты вернешься, я дам тебе десять минут, чтобы все обду…
— Он убьет тебя, стоит тебе сунуться туда! — Жанна выглядела обеспокоенной.
— Не переживай… Только посмотри на меня — Джейк раскинул руки — Мне и так уже немного осталось.
Это был истощенный скелет. От некогда мощных рабочих рук остались лишь тростинки, лишь больное напоминание о том, что когда-то Джейк носил на руках Жанну, что когда-то мог один, совершенно без помощи, пересобрать автомобиль, полагаясь лишь на собственную силу и навык. Сейчас же ему не хватит сил даже открутить заржавевшую гайку. Сильнее всего болезнь отразилась на его торсе. Еще два года назад он был писанным красавцем, пышущим молодостью и свежестью, а его силе травились анекдоты, а отец гордился им, но вот теперь от прошлого не осталось и следа. Ребра, едва ли не рвущие плоть, проглядывающие сквозь огромную футболку, похожую теперь на платье, а ведь когда-то она была Джейку впору.
Болезненный взгляд, впавшие в череп глаза и длинные, тонкие и мягкие волосы до самых плеч, черные, как самая прекрасная ночь, наследие матери, от болезни ставшие лишь нежнее. Тонкая нить губ, добрые глаза и выступающие скулы. В нем чувствовалась чудовищная обреченность, жажда жить и неизмеримо веселая печаль. Джейк уже смирился со своей судьбой, досадуя лишь на то, что ему не хватит времени с Жанной… Никогда не хватало, не хватит и сейчас.
Сама же Жанна, едва сдерживая слезы от столь ужасающего вида, бросилась к Джейку, едва не сбив его с ног.
— Я… Я никуда не поеду! Я уже обещала тебе, а ты обещал мне! — прошептала она.
Длинные, худые руки Джейка нежно обвились вокруг талии девушки, он прижал ее к себе, слабо и аккуратно, настолько, насколько только позволяли силы.
— Моя милая… Ты совершаешь глупость… Прошу, давай вернемся… Еще не поздно…
Жанна спрятала лицо поглубже в безразмерную футболку Джейка и тоскливо проскрипела сквозь слезы:
— Не говори так… Я… Я уже решилась…
— Ну-ну… Хорошо… Я все понял… — улыбнулся он и начал аккуратно гладить Жанну по голове.
Они простояли так с минуту, пока Джейка не забило в припадке ужасающего кашля. Девушка мгновенно отпрянула от него, освобождая место для воздуха…
— П-подай мне… Таблетки из бардачка… — задыхаясь, сказал Джейк, отхаркивая кровь.
Жанна в панике распахнула бардачок, отломав дверцу, что уже было совершенно неважно. Из ящичка вывалились бумаги, фотографии отца, матери, записки, документы, а сверху оказался бумажный сверток, подписанный размашистой рукой «Морфин». Скрипнув зубами, стараясь не думать о том, что именно намеревается принять Джейк, что теперь даже не кашлял, а со страдальческим лицом сидел на земле, хватая ртом воздух.
Вот дрожащей рукой она подносит к его рту таблетку, Джейк жадно целует ее в ладонь, одновременно с этим проглатывая препарат. Еще несколько минут его тело билось в конвульсиях от боли, пока, в конце, он все же вздохнул с глубоким хрипом и не поднялся на ноги.
— Легче? — тяжко спросила Жанна.
— В-все… В порядке — улыбнулся он, размазывая кровь с уголка рта по лицу.
— Д-да… — насилу заставила она себя улыбнуться.
— Дай мне минутку… Попрощаться с Долли… Просто это вся жизнь отца… Он… Он не мог без нее.
Жалкая ложь… Джейк стоял дрожа, облокотившись на машину, собирая силы для того, чтобы сесть в нее и не упасть в обморок. Еще десять минут назад он был готов расстаться с Долорес. С его лба лился пот, глаза безумно бегали, но на лице была безумная улыбка, маленькое солнце.
— Ну вот и все… Подожди меня здесь, река всего в паре сотен метров… А можешь и не ждать — иди по тропинке и выйдешь к поместью… Приготовь пока нам… Обед — болезненное солнце.
— Угу — кивнула Жанна и засеменила по тропинке к поместью далекого предка Джейка только для того, чтобы он мог побыть с собой хотя бы несколько минут, ведь после этого вся его последующая жизнь будет связана исключительно с Жанной, ведь стоит ему сделать шаг за порог, как они окажутся связаны так крепко и так безысходно, что единственным их спасением станет старенький кольт Колли.
Джейк с усилием уселся за руль и поехал прочь, к реке, к крутому ее берегу. Долли он поставил на самом краю, благо в прошлом он считался одним из лучших гонщиков гнилого своего Лос-Анджелеса. Здесь же, за тысячи километров и сотни песен, уже совершенно неважно, кем он был и как хорошо умел водить. Не без труда Джейк вышел из Доллорес и едва ли сильным толчком отправил ее вниз с обрыва… Грохот и плеск ознаменовали начало конца. Теперь пути обратно для него нет буквально.
И без того изувеченная машина, старушка Долли, пережившая жестокую расправу и с нежностью восстановленная по крупицам руками Джейка теперь обратилась в сущие обломки. Старинный ее кузов, состоящий скорее из шпаклевки и краски, нежели из металла расплылся в реке уродливым маслянистым пятном, двигатель выпал через решетку радиатора и теперь выглядывал из раскуроченной машины так, как чужой из груди нерадивого исследователя…
— В добрый путь, малышка — грустно усмехнулся Джейк и, собравшись с духом, отвернулся от столь печального зрелища.
Здесь, в призрачном оазисе посреди пустыни, где течет безымянная речка и стоит какой-то древний город-призрак с поместьем сотню лет умершего предка, в месте, о котором человечество забыло несколько десятилетий назад, он и встретит смерть, а даже если и захочет вернуться, захочет уцепиться за жизнь тонкими своими руками, изломанными болезнью и слабостью пальцами, то добьет его пыль и солнце, что светит здесь по восемнадцать часов в сутки и лишь дом в небольших искусственных зарослях сможет укрыть его от старухи с косой на несколько дней.
Путь к поместью предстоял короткий, но даже он наводил тоску и грусть, труднее всего было убивать собою Жанну, что так безумно любила его…
Молодая девушка, наследница богатого наркобарона, что во много раз свободнее, богаче и лучше Джейка, согласилась купить билет в один конец с ним и только для него. Безумная идея, самая настоящая глупость, но вот они уже здесь, вот двигатель Долли, от старости привередливый и совершенно нетерпящий влаги, утоплен, вот костлявые пальцы на глотке…
Настоящая красавица, утонченная, роскошная.Объемная грудь, приличные бедра, широкие плечи и статная фигура… Золотые локоны и нежно-голубой взгляд, исполненный жизни и свежести. Когда-то Джейк был ей подстать и вместе они составляли картину столь фантастичную, столь яркую, что многие прохожие оборачивались, стоило им пройти мимо. Она увлекалась Гете, Гейне, Ремарком… Читала отечественных авторов, вроде Диккинса, лэйкистов, в частности Саути и Уордстворта, была знакома с Эдагором Аланом По и взахлеб проглатывала кого-то из русских, вроде Набокова или Достоевского, а он, Джейк, рос среди тех, для кого сама книга была признаком глупости и слабости.
Дед его был механиком, отец был механиком и сам он механик… Все они были крепкими и статными мужчинами, всех их знали улицы Лос-Анджелеса. Ничего, кроме труда и друзей, друзей и труда… Первая травка, первая сигарета, бурное детство, яркая молодость и жестокий запрет на всех, кто носил в себе хоть каплю ангельской крови, презрительный штамп нищих, поставленный на тех, кто ими правит.
Но вот в его жизни появляется Жанна, та самая, на которую запрещено смотреть как отцом Джейка, так и ее собственным отцом… И все же запретный плод сладок и они, горячие молодые люди, статные и в статности своей безумные, начали проводить ночи напролет, просто рассказывая друг другу все то, что только считали важным…
Джейк говорил о Долли, отце и дедушке, не забывая рассказать немного и о том, где он успел побывать и какие только люди водятся в низшем свете. Жанна же рассказывала о мирах других, вымышленных настолько, что они способны заменять собой реальность, о тех вселенных, где слова честь, достоинство и любовь значат ровно столько, сколько только способна значить жизнь, о временах и словах, ради которых люди готовы были умереть.
И вот теперь, только теперь Джейк понял, что же именно значила для Ромео любовь и отчего он сотворил то, что сотворил… Конечно же Джейк не хотел умирать, не хочет и теперь, но все уже предрешено… Год назад, при первом кашле, он понадеялся на собственный иммунитет, сбрасывая все на примитивную простуду, полгода спустя он понял, что дело куда серьезнее, а три месяца назад впервые услышал от Жанны то, что делает сейчас…
Именно она стала той, кто смог заставить Джейка утопить Долли, кто привел его сюда, кто заставил его сделать глупость и он был ей благодарен, искренне, всем сердцем…
Теперь, когда жизни осталось лишь капля, он проведет ее вместе с той, кого ценит много больше всех своих дней, как прошлых, так и будущих.
Дорога до поместья оказалась достаточно прохладной, солнце, уже закатное, потеряло свою силу, а ночь пока что не вступила в права. Золотое сияние символично осветило все небо, делая вечер волшебным, таинственным, важным, знаменательным… Теперь их осталось мало, теперь каждый на счету.
Джейк не без труда прошел следами Жанны к старенькому поместью. Это было громадное ветхое здание, пусть и в некоторых местах обвалившееся, но не утратившее своей величавой статности. Оно все еще внушало трепет и теперь, прошедшее века, являлось обломком давно ушедшей эпохи. Времени, когда фамилия Джейка стоила чего-то большего, чем две покрышки и пара долларов за целый день тяжелой работы. Тогда его предок был человеком, тем, кто сумел подчинить себе дикую природу этого континента, кто смог сколотить невиданное состояние собственным жарким трудом и упорной решимостью. Пусть и дед, пусть и отец Джейка обладали этими чертами, но все же жестокая система перемолотила когда-то великое состояние.
К тому же они может и были мудры, может и могли перебрать все машины в мире при должной сноровке, но все же дельцами оказались ужасными и несколько наивными. Обмануть человека рабочего, к сожалению, просто, а честного еще проще… Но все же Джейк был горд тем, что был он сыном своего отца и с его суровыми уроками усвоил и общую для их семейства слабость — истинную честь и понятие достоинства. «Не деньги определяют личность, далеко не они» — говорил когда-то ему отец, с серьезным видом перебирая очередной двигатель очередной малолитражки.
Джейка охватили воспоминания… Перед самым поместьем он, еще до того как успел коснуться старинных, монументальных дверей, сделанных из древнего дуба и крепкой стали, которые пережили как владельцев, так и многие комнаты этого замка и переживут еще последнего потомка их прежних хозяев, решил присесть. Память об отце, а вернее об отцах захлестнула его. Там, внутри, ждет его счастье и предаваться прошлому будет самым настоящим кощунством, на фоне столь счастливого и прекрасного сейчас будет крайне неуместно вспоминать тогда, или было…
Только теперь может он порассуждать об отце, вспомнить его маленькую мастерскую, крутой нрав и большую, сильную грудь. Это был мужчина, что называется, русской души. Простой рабочий, что стремился к свободе и счастью, раб с огромным сердцем и длинной чередой цепей, что тянутся к нему со всех сторон. Джон любил Россию странною любовью, никогда в ней не побывав, он рассказывал о том, насколько она огромна и насколько могуч ее древний народ. Глядя в зеркало, видя в себе яркие глаза и русые волосы, он гордо говорил, что кровь славянина тешит его сердце и часто сокрушался, что сын его теперь, через несколько поколений смешения, чистый американец и из русского в нем только тело, да и то… Едва ли его можно отнести к национальной черте.
Джон много говорил с Джейком, часто шутил и с доброй ухмылкой давал ему подзатыльники, стоило тому неверно коснуться машины клиента или его гордости, Долли…
Но то было совсем давно… Где теперь отец? А неизвестно, исчез где-то на улицах пыльного и грязного Лос-Анджелеса. Может мертв, может… А больше быть ничего не может, он совершенно точно мертв, такие люди просто так не исчезают. Джейк в этом винил исключительно себя, ведь именно из-за сына Джон хорошо поругался с отцом Жанны, мужчиной, что называется, сущей катастрофой, ведь куда бы он не ступил, везде останется печать уныния, разрухи и горя.
Наркобарон явился к ним в мастерскую в белом костюме, подъехал на черном бентли, в окружении охраны в черных, безэмоциональных пиджаках с яркими париками на манер восемнадцатого века, прихоть их нанимателя, и, как подобает богачам, закурил дорогую папиросу. Мощный его баритон с легкой хрипотцой, свойственной всем тем, кто обладает твердой волей и жестким состоянием, кто может себе позволить самые дорогие коньяки и элитные сигареты, но хлещет дешевые виски только потому, что привык к ним с самой своей юности, мешая его со всем своим фруктовым садом. Это был статный мужчина с пронзительным уставшим взглядом и некой головной болью в лице. Сложно сказать, употреблял ли он свой товар или всего лишь торговал. Джейк, конечно, знал, что торговец никогда не должен уподобляться клиенту, на то он и торговец, но все же для людей столь могущественных и тяжелых… Сложно определить, размалевала ли его моложавое лицо усталостью и болезненностью работа, недуг или же вневременная доза того, что Джон называл ангельским дерьмом.
— Добрый день — натужно улыбнулся гость — Имя мое Том, приятно познакомиться.
— Джон Рок, очень рад. Вам что-то нужно, уважаемый? Могу сразу сказать, что взяться за ваш автомобиль я не смогу, у меня просто нет поставщиков вашей марки, да и ко всему прочему…
— Ну что вы — Том говорил холодно и с насмешкой — Я не для того всю жизнь честно трудился, чтобы иметь стеснение в машинах. Сломайся в ней хотя бы статуэтка — на самом носу лимузина красовался изысканный серебряный ангелок, легкая ирония, небольшой символ семьи Тома, как родной, так и деловой, мужчина аккуратно погладил ее, а после резким движением сорвал — Я бы больше не сел в этот автомобиль — Том несколько прервался. легким движением руки он бросил ключи на капот бентли. Они с грохотом ударились о кузов изысканного авто, оставив с полдесятка царапин на лаке — Продайте ее и закажите мне новую… Пусть наш мсье Франциско съездит в садик и привезет мне что-нибудь на его вкус, только прошу, поторопитесь, у меня здесь не самое крупное дело.
Джон присвистнул.
— Ах, прошу прощения, уважаемый. Понимаете ли, теперь эта машина стоит чуть ли не дороже новой, ведь на ней была моя статуэтка, а водительское сиденье измято моей задницей. Всякие идиоты ценят наш бизнес настолько, что готовы покупать за баснословные деньги чуть не мои испражнения… Лучше с таким же рвением покупали мою милую пыльцу! — расхохотался Том, а вместе с ним и вся его забавная свита, Джон оказался совершенно спокоен, на его лице не было и доли веселья.
— Право, дурная шутка — мгновенно остановил хохот Том — Но в ней, к нашей печали, шутки нет совсем, все чистая правда. Но перейдем же к делу, ведь я не просто так к вам заглянул… А дело мое заключается в моей милой Жанне, что за обедом обмолвилась, будто бы ей нравится некая Долли, на которой катал ее какой-то странный друг.
Вы даже представить себе не можете, скольких людей мне пришлось попросить разыскать эту Долли. Мы перевернули весь Анджелес и таки сумели понять, что Долли-то живет у вас и вы ее владелец. Но, право, Джон, даже не пытайтесь меня убедить в том, что это вы обольстили мою милую Жанну, вы для нее слишком стар, годитесь ей скорее в отцы, чем в любовники, а она у меня девочка ветреная, любит лишь глазами, а в вас-то и любить маленькой дурочке нечего! Ни печального взгляда, ни изысканной бледности… Да даже молодой горячности и страсти я в вас не вижу. Одним словом, или кто-то угнал вашу машину у вас и покатал на ней мою дочь, отчего, я вас уверяю, я сам в таком бешенстве за вас!..
Вас, честного механика, обманули, вашей машиной соблазнили милашку, а вы с этого не получили ничего! Такого наглеца нужно наказать! К сожалению, наш закон слишком мягок, подумают, дадут ему штраф, быть может даже небольшой срок, а после отпустят, будто ничего не было, но ведь ваша Долли для вас сокровище, никто не смеет пользоваться ею кроме вас самих!
Я лично оторву руки тому, кто только коснулся руля вашего милого авто, сделаю так, чтоб грязной своей задницей он никогда больше не смог попортить ни одного автомобиля, ну а себе, скорее для виду, надо же мне сохранить статус кво, в конце концов я отец той, кого соблазнили, заберу у этого дурака самую малость — его яйца, которыми, видимо, он и думал, похищая наших с вами дочерей, ведь Долорес, я уверен, вам ценнее ребенка, верно?
И при всем разговоре Том не сводил своего флегматично-жестокого взгляда с Джейка, с особенным удовольствием рассказывая о том мерзавце, что только посмел коснуться его Жанны.
— Я… Я польщен вашей заботой, Том, но могу вас заверить — вы ошиблись. Мало ли какие еще дураки назвали свои тачки Долли, в нашем мире это даже скорее так принято, любимую машину назвать как-нибудь по-женски, сами понимаете — Джон был холоден и собран, на лбу его выступила испарина.
— Да?.. Что же, раз вы так говорите… Ладно — Том улыбнулся, как дитя, не поверив Джону ни капли — Ну раз уж все решилось так просто, то прошу вас… Не соизволите ли меня прокатить на именно вашей Долли? Где, кстати, она? И в знак нашей с вами дружбы, я готов подарить вам чудеснейший виски моего собственного производства, только довезите меня до дому, где я в моем маленьком баре выберу для вас лучшую бутылочку.
От подобного нельзя отказываться, подобным людям вообще противопоказано говорить хоть какое-то «Нет», ведь наркобарон имеет столь огромное чувство власти, настолько великое я и всевластное хочу, что любой отказ, тем более самый крошечный от самого незначительного человека будет прямым укором его самолюбию, а это опасно как для жизни своей, так и для жизни близких и Джон это прекрасно понимал. Он сухо кивнул.
— Она в гараже в квартале отсюда, дома… Если вы соизволите пройтись со мной, то…
— Ну что вы, что вы! Конечно! Я может и выгляжу грузно, но все же чертовски люблю прогулки! Пойдемте же скорее, не могу дождаться того, чтобы увидеть вашу любимую дочь, пусть и механическую!
— Как скажете — Джон снял перчатки, вытер пот со лба, скинул с себя рабочий фартук и направился к выходу, бросив на Джейка острый, полный укора взгляд.
«Ты попался…» — звучало в нем, а после Джон отвернулся. Он, уже тихо что-то рассказывая своему новому приятелю, шел чуть впереди, а за ним был Том. Минута и в мастерской осталась лишь тишина… Это был первый раз, когда Джон встретился с Томом, будет и второй… После которого Джон никогда уже не вернется.
Через семь часов на пороге мастерской появился отец. Он едва шел, держась за левый глаз перебинтованной рукой. Джейк с ужасом глядел на отца, всегда сильного и гордого, теперь же едва держащегося на ногах.
— Пап?! Что они с тобой сделали?! — бросился к нему Джейк.
— Замолчи! — рявкнул Джон — У нас предстоит нелегкий разговор, юноша. Какого черта ты украл мою Долли?! — с вызовом и слепой яростью оскалился Джон — Это мог быть только ты, щенок! Черт с ним, что ты связался с мафией, черт с ним, что ты имеешь дочку главной занозы Лос-Анджелеса, черт с ним, что произошло сегодня! Меня бесит, что ты взял мою Долли без моего гребаного ведома!
Джон был вне себя от злости.
— Пап… О чем ты вообще?! Нужно скорую вызвать, а ты о какой-то тачке! Облокотись на меня! — Джейк искренне тогда не понимал, отчего так яриться покалеченный человек.
Стоило ему попытаться подлезть под плечо отца, как он тут же получил удар чудовищной силы прямо в челюсть. Мир расплылся перед его глазами, уже через мгновение он понял, что лежал на полу, а над ним стоял его старик, потряхивая перебинтованной рукой. Вдруг Джон достал из кармана крохотную, совсем небольшую баночку и разбил ее вдребезги прямо у лица Джейка. Едкий запах формалина расплылся по помещению, а содержимое баночки разлилось мерзкой кляксой по полу мастерской.
— Вот цена твоей глупости, мой мальчик! — рявкнул старший Рок и с усилием оторвал руку от пустой своей глазницы.
Пока Джейк находился в оцепенении, едва хватая ртом воздух, силясь осознать произошедшее и происходящее, отец его, слегка остыв, встал подле него, прямо в грязь и слизь, раздавив тяжелым сапогом то нечто, что было когда-то в его глазнице.
— Она красива?! — сурово спросил он.
— О… О чем ты?! Тебе срочно нужно в больницу! — а после удар прямо под дых, тяжелый и хлесткий, удар настоящего мужчины.
— Нужно повторить?
— Не неси чепухи! хватит этой дурацкой игр… — снова удар, снова ботинком, только теперь уже по ребрам…
— Ты идиот! — закричал Джон — Плевать мне что на глаз, что на руку! Ты уже подписал мне смертный приговор и я сейчас молюсь всем богам, что только есть на свете, чтобы он коснулся только меня!
Тяжелое молчание едким запахом разъедало нос и глотку, запечатывая эти слова, консервируя их в самой душе Джейка.
— Знаешь, Джейк — Джон несколько смягчился — Есть в мире вещи, за которые люди готовы отдать все, что только у них есть… Честь, свобода, равенство — это все не про нас, это про них — Джон кивнул на портрет Байрона, что так некстати затесался в этой захудалой мастерской — Про поэтов, философов, художников… Мы с тобой не умрем за свободу, а если бы могли — Джон грустно улыбнулся — То не торчали бы в этом проклятом месте. Но и у нас с тобой есть то, что роднит нас с ним — отец учтиво взглянул в моложавое лицо великого поэта, что в поисках свободы избороздил всю вселенную и в первую очередь самого себя — Это любовь… Я готов умереть ради любви.
Острая несостыковка в его словах и поступках так раззадорили Джейка, что он выпалил, совершенно не подумав:
— Но ведь мать сбежала от нас…
— Балда! — любовно прервал его Джон — Я люблю тебя, мой мальчик… Твои крепкие руки, твой дурной нрав и твое тупое выражение лица, с которым ты сейчас на меня смотришь. не думай об этом слишком много, нашей фамилии мысли не к лицу.
— Отец…
— Дай мне закончить — ласково перебил Рок старший — Я готов умереть за тебя, за твою горячность, за твою глупость… Но очень хочу знать — красавица ли та, за кого я сейчас отдаю жизнь? Стоит ли твоя возлюбленная того, чтобы за нее умереть?
Джейк глубоко задумался… С каждой секундой размышлений выражение лица его отца становилось грустнее и грустнее и через десяток секунд он поднял руку, прерывая размышления Джейка.
— Ты идиот, мой мальчик, раз отдал мою жизнь за ту, кого ты даже не любишь…
— Но я люблю ее!
— Отчего же ты так долго думал?!
— Я… Я не хочу, чтобы ты умирал, это все… Слишком сложно… Слишком резко, я и представить не мог, что ее папа…
— Поздно уже сожалеть, мой мальчик, слишком поздно. Эта драная собака, Том, придет сюда снова и я клянусь тебе, что если уйду с ним, а я всенепременно с ним уйду, то больше ты меня никогда не увидишь. Это может произойти завтра, а может и через год… Я не могу сказать точно, звери, подобные ему, совершенно непредсказуемы, часто они отпускают жертву просто для того, чтобы она помучалась, будучи в лапах хищника…
И будь уверен, я убью тебя самого еще до того, как это произойдет, если узнаю, что ты расстался с той девчонкой. Теперь это дело моей жизни, понимаешь? Я готов умереть за твои амбиции, за твою любовь, но если ты обрек нас на смерть просто так, если это все лишь фарс, то я предпочту самолично прикончить того идиота, что без оглядки решил развлечься дочерью монстра, погубив себя и всю свою семью.
Итак… Скажи мне еще раз, красива ли она?
Теперь Джейк ответил сиюсекундно:
— Да, она первая красавица.
— есть ли женщины красивее нее?
— Нет, во всем мире не найдется такой, кто смог бы заменить мне ее.
— Готов ли ты убить за нее?
джейк задумался, а после ответил, твердо и жестко:
— Я готов умереть за нее, но не убить…
— Прекрасный ответ, мой мальчик, просто прекрасный… А теперь знай, что если ты доведешь ее до слез, ударишь или, не дай тебе Господь, бросишь, то я прокляну тебя… С того света достану и, ты меня давно изучил, я свое слово сдержу, чего бы мне это не стоило.
— Да, отец…
— А теперь скажи мне, когда ваша следующая встреча?
Джейк замялся.
— После сегодняшнего ты все еще хочешь сделать вид, что мне не нужно знать, по какой причине мне пришлось вытерпеть просто чудовищную боль? Ну же, теперь уж поздно отмалчиваться…
— Сегодня вечером…
— Отлично! Повеселись хорошенько! — улыбнулся Джон, а после бросил на грудь Джейка, что так и не сумел встать, старинные ключи с небольшой деревянной табличкой, на которой было выжжено «Долорес Хейз» — Показывал ей уже наш старенький шалашик?
— Нет еще…
— Так покажи, оттуда открывается просто волшебный вид на звезды… Ну давай, с Богом, а мне нужно немного отдохнуть…
— Хорошо, пап… И спасибо тебе… Огромное спасибо.
— Ага… Только приберись здесь, пока мастерская не будет сиять, никуда не пущу! И не смей перечить своему уже полуслепому старику! — он тяжко улыбнулся и поплелся домой…
Но вот совсем потемнело и Джейка легонько ударила по спине дверью Жанна, что, распереживавшись, отправилась его искать.
— Вот ты где! Чего ты тут сидишь?! Заболеть хочешь?! — игриво начала она дуться, но в секунду стушевалась, осознав, что именно сказала и кому это пришлось услышать.
Джейк, в прочем, совсем не отреагировал на это маленькое недоразумения и, улыбнувшись, честно и прямо сознался в собственных мыслях:
— Я просто немного задумался об отце.
— Правда?.. Все дело в Долорес, да? Может не стоило с ней вот так? Твой отец не разозлится на тебя с неба?
Сейчас Жанна, несмотря на всю роскошь ее форм и общую статность, была ребенком, капризным и до ужаса суеверным. Она знала отца Джейка лишь отчасти, совсем немного она видела его и имела о нем совсем простое представление.
Для нее это был добродушный старик с повязкой на глазу. Он много раз рассказывал о том, как именно потерял свой глаз и всякая история была пуще прежней. Так, например, в один из вечеров было сказано, что глаза его лишил огромный орел, с которым он еще в детстве боролся за любимую овечку Полли. Схватка была столь яростной и интенсивной, что Джон даже потерял счет времени. По его словам, бились они три дня и три ночи, а он сам, подобно древнерусским богатырям, очень уж старик любил их, после того, как живительная капелька дождя упала ему в рот, обрел силу десятерых и мигом расправился с орлом, после чего его тушу подали на обед в следующий же вечер, а Полли отправилась на стол на день позже дерзкого своего похитителя, ведь была стара и шерсти почти что не давала.
В другой день дядя Джон рассказывал, как был пиратом и потерял глаз в суровой потасовке с у берегов Сомали. Тогда они, как он говорил, наткнулись на странный лайнер, на котором им не повезло было встретить кучу спецназовцев, что раскрыли их на раз-два, а после, получив буквально две пушки, взяли в заложники самого Джона, что сражался как лев и был ранен в глаз.
В третий вечер он убеждал всех в том, что без глаза родился, а в четвертый вдруг вспоминал, что сам себе его выдрал в знак любви одной красавице из древней африки, что требовала от него какого-либо доказательства великого чувства и вечной любви…
Много было у него баек, пока в один из дней Джейк вдруг не сказал, что отец исчез, ушел из мастерской с приятелем и не вернулся. Они вместе сошлись на том, что он погиб по причинам им неизвестным, пусть Жанна и не была в этом совершенно уверена. Но теперь нет смысла об этом рассуждать, сейчас они тоже мертвы, просто не совсем осознали эту простую истину.
— Нет, совершенно не разозлится, он на такое не может злиться — вывел Жанну из грузных мыслей Джейк — Пойдем внутрь — улыбнулся он — Здесь становится прохладно.
— Хорошо — неловко кивнула Жанна и мышкой юркнула под руку Джейка.
Рядом с ним было тепло и уютно, веяло приятным мужским ароматом и былой силой. Джейк, даже ослабнув настолько, что почти что не мог нормально есть, все еще крепко держался на ногах и совершенно не позволял себе облокачиваться на Жанну, как бы не хотелось ему снять со своих ног хоть немного веса…
Внутри древнего особняка было серо и мрачно, тускло горела в одной из комнат лампадка, отгоняя от нее крыс, змей и всевозможные тени, что так крепко обжили это огромное здание. нет здесь ни телефона, ни телевидения, ни компьютера, ничего, что означало бы цивилизацию… Но не было здесь и смога, машинного шума и светового мусора, звезды и луна просвечивали сквозь широкие прорехи в крыше, как бы с любопытством разглядывая двух забредших в эту глушь смертников.
Прижавшись друг к другу, Джейк и Жанна начали рассказывать друг другу все то, что только имели в душе, начали предаваться воспоминаниям столь близким, столь свежим, но уже оставшимся там, в жизни «До», где было время, где были цели, где было движение. Теперь же до них не дотянуться, настолько высока стена их побега, теперь это лишь воспоминания и ничего более, грустная сказка о любви.
— Помнишь… Как мы встретились?
— Ну конечно помню… Это было лето, солнечное и ясное, я тогда катался с парнями по городу, а ты шла по улице в лохмотьях, будто воровка…
— Эй! — она нежно толкнула Джейка в бок — Я просто конспирировалась! Ты же знаешь моего отца, у него глаза и уши повсюду!
Джейк слегка умолк, при этой фразе он снова вспомнил фигуру Джона, что уходил в закат, едва покачиваясь и несмело наступая на землю, а в носу засвербил едкий привкус формалина…
— Ну конечно теперь я это знаю, но вид у тебя был гораздо потрепаннее последнего бездомного…
— Зато никто меня не узнал!
— Ну конечно, никто не узнал… — улыбнулся парень — Ты была как маленькое солнышко в коробке. Сияющие в золотом блеске дня волосы плохо сочетаются с лохмотьями.
— Ну, может маска для волос была не самой лучшей идеей.
— И бездомные не ходят в обуви от Рибок…
— Это были самые дешевые, что только у меня были…
— Угу, а еще…
— Ну все! Хватит об этом!
— Хорошо-хорошо…
Так и началась их первая совместная ночь там, где они должны были встретить свой конец так, как это случается в книгах. Жанна в своей капризности часто перебивала Джейка и норовила исказить его мысль. В какой-то момент она даже закинула на него свои прелестные ножки, которые тот с упоением гладил, сохраняя в себе силы для еще хотя бы недели жизни.
Жанна же совершенно не могла понять всю печаль в лице Джейка, ведь не слышала она у своего уха дыхания смерти, не ее легкие были полны едкой желчи, не в ее руках свинцом разливалась усталость, не ее сердце то и дело пропускало удары. Она была горяча и хороша собой. Здесь, поддавшись атмосфере и опьянев от усталости и монструозного стресса, Жанна захотела Джейка так, как жаждут все девушки в своей горячности своих любимых. Долго можно говорить о том, насколько же ласковы и кокетливы бывают девушки, порядочные до полного распутства.
Она была игривой кошечкой рядом с Джейком и всеми силами старалась разбудить в нем того, кто мог потакать ей, кто мог удовлетворить всю ее ненасытную натуру. Вот возбуждение перешло все позволительные границы и, казалось бы, стоит отдаться всей душой и телом той любви, что так скоротечна и так непостоянна, но Джейк просто-напросто не мог этого сделать. Если сердце его билось в безумной радости, пусть совсем тихо, но с сильнейшим чувством, то тело его ослабло до того, что не могло даже начать все необходимые для страсти процессы.
Он нежно поцеловал Жанну, поднимая все свое нутро так, чтобы суметь исполнить свой полусупружеский долг. Губами своими, иссохшими от долгой болезни, он ловил каждый вздох Жанны, стараясь перенять от нее хоть немного той пышущей жаром жизни, которая сейчас совершенно овладела как ее разумом, так и телом. Минуты обращались мгновеньями, а часы пролетали совершенно незаметно. Джейк сумел найти в себе силы и на короткий миг, что длился больше нескольких часов, обрел всю ту мощь, весь свой былой пыл и даже много больше, чем у него когда-либо было. Изможденное тело в последний раз, преодолев болезнь, отбросив ее за горизонт, блеснуло всей своей жизнью. парень в припадке болезненного воодушевления вспыхнул, как яркая звезда. Жанна была исключительно счастлива наблюдать в своем возлюбленном столько сил и рвения жить. Ей даже показалось, будто недуг его отступил и теперь, после того, как забилось его сердце в безумной любви, ничто не сможет их больше разлучить. Долгую ночь они провели в объятиях друг друга и очнулись от экстатического транса лишь под самое утро…
Жанна спала так умилительно и так невинно, будто бы прошлой ночью владел ей скорее демон, чем она сама. Неведомая сила властвовала над ней и руководила каждым ее взглядом, вздохом, каждым ее движением, все обращая в оружие против мужской воли. О таких ночах пишутся великие поэмы, подобную нежность желают испытать на себе все романтики мира, кто только писал о любви, ее же воспели в древних текстах и вот наваждение спало. Теперь это уже не демоница, но девушка, нежная и слабая, особый цветок, требующий ухода и заботы, пересаженный пусть и любящей, но безумной рукой в песок, где все, что его ждет — это смерть. После яркой ночи она спала совершенно крепко, но тихий ее сон прервал резкий, громкий, кровавый кашель Джейка.
Он страдал во сне и болезнь, что была отброшена назад ночью, теперь вновь отвоевывала себе его тело, подбираясь к источнику его жизни куда как ближе, чем было это еще вчерашним утром. Слабое его тело содрогалось в ужасающей боли, но, тем не менее, он спал. С минуту продолжалось это страдание, пока, наконец, парень не засопел тяжелым, грустным дыханием. оно было неровно, в груди его слышны были хрипы, посвистывания, а самого его била мелкая дрожь. Болезненное дыхание разрывало сердце Жанны, отчего она, сама того не замечая, начала ронять горячие слезы на давно истлевший ковер древнего поместья. Вина за содеянное, едкая и горькая, терзала ее. Не возжелай она его, не соблазни, не поддайся искушению, спал бы он сейчас во много крат спокойнее и, быть может, сумел прожить на несколько дней больше, но она не смогла… Теперь все уже сделано.
В порыве нежности, мучаясь от самой себя, Жанна решила предвосхитить пробуждение Джейка завтраком. Это были простые консервы, тушеные овощи в каком-то бульоне. Неопытной рукой, порезавшись в трех местах, она смогла все же открыть, но сделала это столь неумело и топорно, что можно было сказать, будто эту жестянку разворотил ребенок лет пяти, а не прекрасная девушка вчетверо его старше. Костер разжигать было совершенно опасно, а потому подогреть это не самое сложное блюдо Жанна решила на небольшой лампадке. Кое-как установив все стабильно и добившись нужного огонька, она припала к груди Джейка, слушая то, как неровно бьется его сердце, как тяжело он дышит.
В общей утренней неге она забылась и заснула, тяжесть ее головы плохо отразилось на сне Джейка, ему в его сне показалось, будто бы он тонет средь бела дня посреди людной улицы и совершенно не может схватить в свои легкие хоть сколько-нибудь воздуха. Вот впереди него идет отец в своем рабочем халате, свежий и молодой, еще до того, как потерял глаз, а рядом с ним идет его мать, черноволосая, черноглазая римлянка непревзойденной красоты. Совсем девушка, еще моложе Жанны. Сам же Джейк обнаружил себя ребенком восьми лет, не было в нем ни роста, ни сил, лишь удушье и острое непонимание всего, что только происходит вокруг него.
Вот рядом с ним пронесся автомобиль, Долли, у которой спереди торчал вывалившийся двигатель, а салон весь состоял скорее из влажности, ведь он хлюпал, шуршал и стекала со всех его подушек вода, а за рулем был Том с рыбьими мутными глазами. Весь этот безумный мир внушал ему дикий ужас и, в панике, боясь задохнуться, он кинулся к родителям, но те преобразились за мгновение, ровно за секунду до того, как он успел их коснуться. Теперь Отец представлял из себя изорванный труп с алчными глазами, излучающими обвинение в тяжелейшей его форме.
— За что ты так со мной?! — сурово и протяжно спросил он.
В груди у Джейка защемило еще сильнее, воздуха оставалось все меньше и меньше. Мать его обернулась и вместо лица ее была чистая пустота, ни глаз, ни рта, ни даже скул или щек, пустое ничто цвета неизвестности.
— Если бы не ты… Мы могли бы быть вместе с Джоном!
Еще один укор, еще одно обвинение. Грудь почти что разорвалась на части, боль и страдание переполняли ее, не давая даже выдохнуть… Мгновение и все расплылось в черной дымке…
Джейк распахнул глаза в диком ужасе, он не мог понять, что есть реальность и выбрался ли он из кошмара. Дышать было тяжело, но, увидев у себя на груди мирно сопящую Жанну, парень решил не тревожить ее, чрезмерно уж мирно дремала она. Весь их небольшой зал теперь был испещрен солнечными тенями, тут и там образовывавшими причудливых зверушек и самые разные узоры из сломанных балок, пробитых перекрытий и разъеденных жуками тканей верхнего этажа и крыши. Он был разрушен совершенно, напоминали о его существовании лишь едва заметные балки и одна стена, что была высотой ровно такой, чтобы вместить еще один этаж, чердак, если угодно. Успокоившись, смиря свое сердце крепким отчаянием, подавив в себе импульс схватиться за Колли и прекратить свои страдания сейчас же, Джейк глубоко, через силу, вдохнул, руками приподнимая милую головку Жанны так, чтобы она не проснулась. Сейчас жизнь в измученном теле, в угоду его страсти, укоротилась вдвое и теперь нельзя было даже думать о том, чтобы провести здесь хоть сколько-нибудь больше недели, но все же Джейк был счастлив.
Он был счастлив видеть Жанну, счастлив дышать, пусть не без труда, пусть с небольшой болью, но все же свободно, счастлив был знать саму жизнь, счастлив быть… Сколько всего отняла у него болезнь и отнимет еще в будущем?.. Ему не суждено увидеть ребенка, который, быть может, появится на свет через девять месяцев, ему не суждено стать дедушкой, не суждено нежить в своих руках Жанну, не суждено познать все трудности семейной жизни… Ничего ему больше не суждено и эта мысль несколько успокаивала, придавала сил, как придает душевного покоя висельнику разговор с палачом. Страшно ожидать смерти, чувствовать ее дыхание, слышать ее шаги, но не видеть, не чувствовать конца, не видеть самой гильотины, но в момент самой казни иные казнимые подобны королям, что восходят на престол. Эшафот им становится величайшей наградой за саму жизнь. Да, слабый духом воспротивится, попытается упереться, сбежать, продлить свое существование хоть на пару секунд, но настоящий человек, что умирает во имя того, за что можно отдать жизнь, гордо вложит голову в петлю и с почтением аристократа кивнет палачу, прямо говоря ему взглядом, что никуда он не денется и петля выполнена отменно.
Вот и Джейк сейчас был скорее благодарен своей чудовищной болезни, был счастлив видеть петлю и своего палача, что так сладко сопел на его груди. Он умрет, не успев разлюбить, не познав горе предательства, не почувствовав сожаления о прожитом, только грустная тоска по будущему оттеняет его благородную смерть, но то лишь проклятье тех, кто вынужден расстаться с жизнью в том самом возрасте, когда жизнь бьет ключом. Старец, уже трижды изучивший жизнь, сумевший прожить ее так, как должно, скорее счастлив встретить конец, ведь не даром бессмертие многие считают скорее чудовищной проказой, чем великим благом.
Но вот в нос Джейка ударил едкий запах гари и краем глаза он заметил небольшую лампадку, над которой уже битый час кипела небольшая баночка овощного рагу. Понимая, что не сможет встать, не разбудив Жанну, он нежно толкнул ее в плечо.
— Доброе утро, солнце… Уже светло — улыбнулся он, сонно моргающей своей возлюбленной.
— А… Да, я просыпалась… — промямлила она, как вдруг лицо ее исказилось страшным смущением и она мигом посмотрела на горящую баночку над лампадкой — Прости меня! Я… Я просто хотела, чтобы ты покушал тепленького, но я…
— Все хорошо — улыбнулся Джейк, поднимаясь на ноги — Я все равно совсем не голоден.
Легким движением, свойственным тяжелобольным людям, он подошел к баночке с черной, уже как сорок минут назад выгоревшей жижей и легким движением руки выкинул ее куда-то в кусты. Ему даже прихватки не понадобились, настолько просто и быстро он коснулся баночки. А после, увидев, как в лампадке осталось чуть меньше половины запаса масла, он посетовал, что его-то, как раз, может и не хватить до конца всего их небольшого отпуска.
— Ты никогда не была хозяйственной — со вздохом сказал Джейк, наливая масло в лампадку.
— Я просто немножечко забылась…
— Бог с ней, с этой дурацкой баночкой, будем думать, что я ее уже съел.
— Ну уж нет! Если ты не будешь, то и мне тоже не надо — возмутилась Жанна, видя как Джейк полез в сумку за новой консервой.
— Но я действительно не голоден!
— Вот и мне не хочется! Пойдем-ка лучше…
И тут живот Жанны предательски заурчал.
— Жанна, хватит упрямиться — парень уже поставил баночку на лампадку, предварительно ловко и совсем без труда вскрыв ее простым, совсем не консервным ножом.
— Но ведь ты…
Джейк посмотрел в слезливые от сна и спора глаза своей капризной подруги и, вздохнув с хрипом и небольшим присвистом, иронично посмотрел на небо, будто бы спрашивая у него «И за что мне все это?..»
— Хорошо, ладно, давай паритет — половину ты, половину я, раз оба мы не голодны!.. Потому что нельзя вот так, совсем без завтрака.
— По рукам! — улыбнулась Жанна своей маленькой победе.
Пока грелась испанская уха с кальмарами и мясом устриц, Джейк и Жанна мирно сидели в комнате, разглядывая оазис в кучу щелей, как в стенах, так и в потолке. Ко всему прочему прекрасный панорамный вид на пустыню открывался сквозь разрушенную стену. Редкие кустики травы, желтая земля, палящее солнце и стоящие истуканами тут и там высоченные кактусы…
— А ты знаешь, почему именно мой пра-пра-прадед поставил свое поместье именно здесь?..
— Не-а… Почему?
— Все как всегда у нас в роду бывает — все дело в женщине…
— А?.. Это такой намек? — надула щечки Жанна.
— Конечно нет, солнышко ты мое мнительное… Без тебя я бы умер от тоски еще до двадцати лет, а теперь мне целых двадцать один и я полон сил! — иронично поднял руку Джейк и демонстративно напряг иссохший свой бицепс.
— Ах ты мой богатырь… — применила Жанна любимое слово дядюшки Джона и легла на бедро Джейка, готовясь слушать сказку.
Вряд ли это будет правда, думала она, но все же что он, что его отец, прекрасно умеют рассказывать небылицы… Много лучше всяких Стендалей и Бальзаков… Во всяком случае ей так казалось, ведь тут, рядом с любимым, даже энциклопедия, описывающая все виды кольчатых червей и особенности их рационов была бы куда как интереснее, чем величайшее произведение француза в холодной и тесной комнате ее далекого дома.
— Да еще какой — забравадился Джейк — Но сейчас не обо мне… Давным давном, назад лет двести, жил мой предок, английский рабочий Роклэнд. имени его у нас не сохранилось к сожалению, но вот его глупость, что породила моих прадедов, после моего отца, а затем и меня умрет теперь только с тобой, а может быть ты расскажешь эту историю нашему ребенку и она проживет еще несколько десятков лет — он с нежностью отца посмотрел на живот жанны — Дело было жарким летним днем, совсем как тот, что стоит сейчас.
В туманном альбионе, как известно, всегда стоял легкий смог и в тот день он тоже был, а предок мой его не переносил совершенно, но, будучи бедным рабочим на мануфактуре, не мог ничего с этим поделать. Так бы он и загнулся, не сменись на его заводе начальник. Это был старик при смерти с роковой женщиной за плечом.
Она была совсем как ты, Жанна… Молода, красива, статна, но вот отличал ее особенный склад лица, отец мой говорил, будто бы это была маска, пустая и совершенно безжизненная, бледность придавала ей аристократический вид, всегда новое платье лишь подтверждало статус женщины богатой и крайне могущественной.
Но была у нее одна чудовищная любовь к истязаниям, которую она прятала только от собственного мужа. Уже через неделю все мужчины и особенно редкие женщины на мануфактуре приходили в ужас, стоило произнести ее имя, короткое, русское. Елена… Или, как звал ее муж, Элай.
Но молодому Роклэнду, тому еще Дону Жуану, пришлась по вкусу извращенная натура Элай. Он искал ее всякий день и, найдя, тут же мчался к ней навстречу, как мчится к лампочке ночная бабочка. Этот дурак, как звали его коллеги, вечно ходил в синяках и все чаще стал пропадать в кабинете директора, которого, как водится старикам, носило по всей Англии его подкошенное яркой зрелостью здоровье.
И они с Элай были друг другу подстать.
Дедушка мой терпел лишь первые полгода, но терпел жестоко и стойко все фантазии извращенного ума. Чаще он был привязан к чему-то наподобие дыбы, а Элай в одних чулках хлестала плетью голое его тело. Лицо ее, почти всегда мертвое, тогда оживлялось, становилось румяным, возбужденным и настолько извращенно прекрасным, что ни один мужчина не смог бы устоять перед ней.
Ходили даже слухи, будто старичок ее как раз после бурной ночи уехал покорять все достойнейшие санатории великой Англии и ее колоний, оставив одно из своих небольших дел одной из небольших своих жен. И вот мой дедушка в один из подобных вечеров, озверев от боли и страсти, ведь Элай наслаждалась скорее болью, чем истомой, пусть и не упускала возможности ударить в то самое место у мужчин, что служит им величайшей слабостью.
И вот, он освободился… Встал перед ней, как Зевс над простым смертным, воплощение злобы и похоти… Как ты думаешь, что сделала благородная Элай, увидев моего предка в дичайшем его виде?
— Откуда же мне знать?.. Быть может попыталась сбежать или укротить его? У нее наверняка была плетка в руке!
— Совершенно нет! Она упала перед ним на колени!
Может быть все было несколько не так, но папа рассказывал мне все именно в том ключе, будто Элай в своем стремлении быть сильной, великой и всячески унижать всех, кого только могла, хотела быть униженной сама и всю свою нелегкую жизнь прожив садисткой, а ведь без этого в то время никуда! Жестокие нравы рождают жестоких людей, а ей, бедняжке, пришлось быть стальной леди большую часть всей своей молодости!
Но вот в тот момент… Будет слишком пошло описывать эту часть тебе, милая моя Жанна, условимся на том, что после мой предок и Элай сменили роли кардинально и теперь она носила под платьем хищные укусы, синяки, полные страсти и безумные следы плетей, воска и прочих атрибутов всем известных красных комнат!
— Прямо как в том фильме! — вспомнила вдруг Жанна.
— Тот фильм и рядом не стоял с тем, что рассказывал мне отец моем предке! Он был настоящим чудовищем, которое Элай любовно взрастила собственными ласками! Охх, он был жесток, дерзок и даже стал несколько богат.
— Богат?
— Старичок Элай, по приезде, увидев свою супругу совершенно преображенной, податливой и ласковой, настолько преисполнился любви, что в завещании его огромного состояния ее имя было доминирующим и встречалось чаще всего, а стоило этому лорду отдать Богу душу, как тут же Элай исчезла с моим предком в далекой Америке, где они и построили это поместье на все то, что только смогли увезти из пыльной и покрытой смогом Англии.
А место это выбрала именно Элай, настолько далекое, настолько одинокое, что никто и никогда не сможет услышать ни ее криков, ни ее стонов, ни животного рычания ее мужа! Вот так вот, Жанна, и вышло, что мы с тобой теперь имеем этот оазис — усмехнулся Джейк, вставая с места — А теперь пора завтракать.
— Ууу… Как думаешь, а осталась ли здесь красная комната? — воодушевилась историей Жанна.
— Наверняка что-то да осталось, но все после завтрака!
— Уу…
Парень, ловко орудуя прихваткой, снял с огня баночку с кипящим супом и аккуратно, не пролив ни капли, поставил его на импровизированный столик, что был, в сущности, огромным обломком стены.
Ели Жанна с Джейком так, как принято любовникам — кормя друг друга с ложечки. Между делом Жанна совсем не заметила, как опустела банка, и как прекратила она за разговором протягивать Джейку его суп, отчего вышло, что весь завтрак Жанна съела почти что одна, когда как Джейку хватило нескольких ложек, чтобы ощутить мерзкую боль под ложечкой. Изможденный организм не принимал пищи, даже такой простой, как суп.
После завтрака они отправились исследовать поместье, искать что-то интересное и в целом, проводить время вместе. Джейк был счастлив просто видеть Жанну, она же в свою очередь увлеклась идеей красной комнаты и с любопытством дергала все, до чего только могла дотянуться. Древние книжки легкой ручкой скидывались на пол, подсвечники отдирались от ветхих стен, картины скидывались в траву. Тайного лаза не было нигде совершенно.
Вместо них был разрушенный кабинет, в котором сохранилась, пусть только отчасти, картина с супругами Рок, на которой в своем неизменном красном платье стояла статная фигура Элай, а рядом с ней было лишь плечо ее супруга, самого его не пощадило время. Да и Элай осталась без головы, руки и лодыжек, прочнее всего сквозь время пролетело только ее платье, обрисовывавшее собой ее фигуру, все такую же соблазнительную, как и несколько веков назад.
— Настоящая красавица, хотела бы и я быть такой же… — удивлялась Жанна, совсем не осознавая простой истины; того, что она-то ближе всех подошла в красоте своей к Элай.
— Ты во много крат лучше — улыбнулся Джейк, глядя на живой огонек в ее глазах.
— Льстец! — соблазнительно шмыгнула она носиком, но все же горделивой походкой прошла мимо Джейка, ожидая легкого шлепка, но так и не получив его, больно уж слаб был парень, слишком уж мало было в нем той горячей страсти, о которой он рассказывал меньше часа назад.
После исследования перешли на первый этаж. Была обнаружена гостинная с древней мебелью. вчера вечером у Джейка не было времени осмотреть все то, что здесь стояло, теперь же он мог по достоинству оценить богатство своего предка. Изящные диваны с резными ручками, громоздкий камин, выбранный мужской властной рукой, совершенно противоречил общей утонченности всего интерьера, что, в прочем, отражало отношения Элай с ее мужем. Пусть она была крайне властной женщиной и часто оказывалась куда как влиятельнее его во многих вопросах, но все же в любой момент он мог изъявить любое свое желание и она подчинялась с искренней радостью и счастьем быть женщиной, слабой и несколько меркантильной.
Спальни отстояли от гостинной по сторонам, образуя некое подобие анфилады. Конечно они были гостевыми, ведь ту самую спальню супругов Рок еще только предстояло найти.
— Слушай, Джеки… А что бы ты мог сделать ради меня? — завела вдруг разговор Жанна, жадно осматривая комнату на наличие тайных лазов, всевозможных секретов и хоть чего-то, что только могло вести к чему-то не предназначенному для ее глаз.
Подобный вопрос несколько изумил Джейка. Что еще он мог сделать для нее? Все… У него не осталось ничего, все было принесено ей на пьедестале, но теперь Жанна в свойственной ей простоте спрашивает его о том, что он мог для нее сделать?
— Все, что только попросишь — не без боли улыбнулся парень.
Но этот ответ несколько разочаровал Жанну. После крайне сладкого рассказа о предках семьи Рок она хотела чего-то особенного, романтичного, внеземного, но путешествия по поместью и крайняя слабость наследника того самого Рока ее разочаровывали все больше и больше. Будучи той, кто с самого детства рос в блаженстве и счастье, кому никто и никогда не мог отказать и чьи желания предугадывались сотнями нанятых репетиторов, нянечек, всевозможных гувернеров и всех тех, кого только могли позволить себе деньги, она считала естественным получать все то, что только задумает, но вот уже как больше часа не видит она той страсти, о которой не так давно слышала.
Возьми ее Джейк сейчас, прямо на рассыпающемся этом диване, и Жанна была бы счастлива, но он не мог, совершенно не мог. Вдруг она резко подбежала к нему и поцеловала, горячо и жадно. Джейк ответил ей, вместе они повалились на пол и парня забил дикий кашель. Несколько капель его крови попали на Жанну, отчего она недовольно сморщила изящное свое личико.
— Сверток… Прошу!.. — сквозь судороги и боль крикнул Джейк, выводя Жанну из брезгливого транса.
Она вдруг все же вспомнила, что безумно влюблена в парня и мигом побежала наверх, не ища уже ни секретов, ни лазов. Там, в их личной комнате она перерыла все вещи и нашла, наконец, тот самый сверток, который еще вчера достала из бардачка Долли. Жанна бежала так быстро, как только могла и, иногда спотыкаясь, один раз даже оцарапавшись о неровный каменный проем, она все же добежала до Джейка, что в судорогах напоминал мертвеца, едва восставшего из могилы.
— Держи, вот! — нежно пискнула она, протягивая больному губительное его лекарство.
Несколько звучных глотков, прерывистое дыхание, а после сладостное расслабление… Боль отступила, приступ остался позади.
— Пожалуйста, не нужно вот так на меня бросаться… Я… — Джейку было тяжело признаться в собственной немощи.
— Не волнуйся, я все понимаю… Все понимаю… — аккуратно, словно обращаясь с хрусталем, обняла его Жанна.
После они продолжили свои поиски, но теперь уже совершенно молча, думая каждый о своем. В сердце Жанны впервые за последний месяц вспыхнула нотка сожаления о происходящем. Еще тридцать с лишним дней назад, когда Джейк впервые заговорил о том, как хорошо было бы сбежать, когда он рассказывал об этом месте, совершенно поддавшись ночной магии, предоставляя себя волшебному мечтанию, она настолько крепко вцепилась в эту идею, что не могла думать ни о чем, кроме как об этой глупости. Уехать с любимым на край света, где будут только они и никого на сотни миль вокруг, где не найдет их строгий отец или любопытный мальчишка, что так неаккуратно подглядывал в окна Долли всякий раз, стоило им только очутиться в районе Джейка.
— Это Сэмми, славный малый! — говорил всегда он, указывая на сорванца.
После он обычно пускался в рассуждения о том, какой бы мог вырасти из него прекрасный певец или артист большого театра, а может даже кино, получи этот горластый бандит должный уход и образование. Жанна никогда не слушала его в такие моменты, ей не нужен был ни этот Сэмми, ни театр, ни кино, ни опера, только Джейк и яркая, романтичная смерть в его руках. Расставаясь с ним, она засыпала и видела сны о том, как сладко они вместе проводят дни, наслаждаясь друг другом, упиваясь временем и вечностью, что так услужливо раскрыла свои объятья перед ними.
Это был ее Ромео, ее Миссирилли, ее Рафаэль де Валантен, а она была его Джульеттой, Ваниной и Полиной, что в блеске и печали любят острою любовью своих прекрасных молодых людей. Но не было в ней, как бы она не хотела признаваться, ни решимости Джульетты, ни нежности Полины, лишь острая жажда владеть, приписанная Стендалем пламенной своей брюнетке. Джейк же и вовсе был совершенно не похож ни на кого в частности, но на всех романтических героев сразу. Прост, но все же романтичен, в любви открыт, честен и нежен, верен своему слову и воле отца, все в нем дышало нереалистичностью, призрачностью и страстной дымкой, что так ловко скрывает от влюбленной все недостатки ее избранника.
Но ведь не всегда он был таким, верно? В горькой своей юности, в нелегком отрочестве это был сущий буран. В десять лет, смутьян и задира, он до полусмерти избил крохотными своими ручками мальчишка на два года старше лишь из того, что тот назвал мать Джейка очень и очень неприличным созданием. Педагоги, ни один, будь то строгий мужчина, ласковая женщина или суровый отец, не могли заставить его сложить в слог ни лада, и вместе с тем сам он понимал и читал целых две сказки, что только были в мастерской, занесенные ветром и забывчивыми клиентами, с семи лет с живым интересом. Первым приложением на его смартфоне оказались шахматы, в которых он чаще проигрывал, чем побеждал, делая ходы столь дерзкие и безрассудные, будто бились в его двенадцатилетнем теле гений с камнем! В выигранной партии он подставить под мат короля с той же легкостью, с которой ставил шахи врагу уже на четвертом ходу! В четырнадцать он впервые закурил, в пятнадцать у него появилась первая возлюбленная, которую увел у него двадцатилетний романтик без копейки в кармане, но с длинными языком, эго и прической. В шестнадцать он уже был совершенно не невинен и, в тайне от отца, кое-как перенес сифилис, сумев вовремя схватить недуг в самом его зародыше. В восемнадцать совсем юный Джейк успел несколько остыть и принять дело отца, как свое собственное. В девятнадцать он впервые встретил Жанну, в двадцать понял, что пробудет с ней до конца своей короткой жизни, к двадцати одному осознал, что проживет во много крат меньше, чем подозревал и убьет его совсем не пуля Тома или ревность Жанны…
Сама же Жанна была пусть и избалованной, но все же благочестивой девушкой, что за восемнадцать своих лет успела увидеть море с трех разных его берегов, океан и величайшие парки развлечений, но вместе с тем ни одного проступка за ней заметить невозможно, кроме ночных побегов к Джейку в возрасте чуть ли не специально предназначенном для подобных глупостей. И вместе с тем до восемнадцати ее лет он так и не взял ее, а после… После открылась самая настоящая бездна удовольствия. Старый, уже успевший увидеть в зеркале первые седые пряди в усах и прическе, а после глубокие морщины вокруг рта, глаза и, естественно, на лбу, Том совершенно не мог понять, отчего же любимая его дочь совершенно не высыпается по ночам, проводя их под чутким его наблюдением дома, в своей комнате… Много раз на странный ее голос жаловались старый уборщицы, уже давно потерявшие способность понимать молодежь, отчего Жанна оказывалась несколько раз у самых разных врачей, психологов и однажды даже у некоего экстрасенса, только охранники тридцати лет, приставленные к ее дверям круглые сутки осознавали, что же произошло с их юной госпожой и в тайне мечтали похитить ее ровно так же, как сделал это Джейк, разве что поездка с ними оказалась бы куда как ужаснее для девушки, чем та, в которой она находится сейчас.
Горяча, молода, та, что только-только осознала свою красоту, она теперь вынуждена прозябать с живым покойником, кто даже коснуться ее не может без приступа собственной болезни! Какие крамольные мысли, какой дикий ужас, какая гнилая натура!.. Как бы ни старалась Жанна отгонять от себя эти дурные идеи и порывы, как бы не смотрела в остывающее тело Джейка, не могла она не признавать того, что ей здесь совершенно не нравится, а сожаление лишь набирает вес…
Но пока что вся надежда была на ночь, на разговоры под луной, на счастье и Колли, что тихо ждет своего часа где-то на дне походного портфеля на втором этаже этого древнего поместья. А между делом наступил обед. Перекинувшись парой фраз с Джейком, Жанна направилась и дальше искать столь интересующую ее спальню, а мужчина ее направился готовить рис, что так кстати был взят с собой. Джейку предстоял нелегки путь по палящему солнцу до реки и обратно, а после весьма монотонный процесс готовки, к тому же нужно было расчистить место для костра и наломать для него дров. Все эти мужские обязанности Жанна возложила на Джейка и была по-своему права, к тому же возьмись она за работу, Джейк бы остро уязвился, он все еще жаждал быть сильнее, хотел доказать в первую очередь себе, что он далеко еще не повержен болезнью и способен хотя бы приготовить крепкий обед, достойный его любимой.
И вот приготовления начались… Первым делом парень решил приготовить место для костра. Огромный осколок стены надобно было разместить на деревянном полу, иначе можно устроить самый настоящий пожар. Идею устроить пикник у ворот дома Джейк отбросил сразу, в конце концов ночью может стать холодно, здешние места непредсказуемы, а потому источник тепла нужно иметь достаточно близко к спальному месту. Да и устраивать лагерь на земле было бы сущим кошмаров. Насекомые, змеи и дикие койоты могу бродить совершенно близко, а второй этаж, пусть и давно заброшенный, все же имел в себе людской дух, который так не любят дикие животные. Порядком устав, Джейк все же расположил нужный кусок камня в нужном месте и, совершив небольшую уборку, используя обрывок древнего ковра, поеденный мышами и насекомыми, как метлу, поднял много пыли, что была так для него губительна, но зато через час или даже меньше Жанна придет в место, которое уже можно, пусть и с неким дозволением и послаблением, но все же назвать чистым и опрятным.
После он пошел за водой, к тому самому месту, где лежит печальная Долли, вывороченная наизнанку, покореженная и принесенная в жертву великому чувству. Путь был не так уж и короток, больше десяти минут понадобилось Джейку лишь для того, чтобы дойти до реки, а после он вспомнил одну крохотную деталь, что так некстати вылетела у него из головы полчаса назад. Берег был невероятно крутым и спуститься к воде, в нынешнем состоянии во всяком случае, для Джейка было просто невозможно. С несколько минут он размышлял о том, как же ему добраться до низу, не разбившись и не потратив чрезмерно сил… И вот снова, в последний раз, помогла ему малышка Долли. Скатываясь с обрыва, эта самоотверженная машина скруглила крутой утес и сбила некоторые камни, стоявшие веками в толще песка и земли. Да, это не была туристическая лесенка с перилами и удобными ступенями, но это не был и отвесный обрыв, скорее равномерная траншея, прорытая носом техники и отчаяния.
Еще с десять минут Джейк искал свою малышку, пока, наконец, она не показалась в реке, все там же, все в том же виде, разве что несколько расплывшаяся и раздобревшая, как немолодая женщина. Вода набила собою всевозможные материалы Долли, рассыпала и размыла шпаклевку, вымыла из нее много ржавчины и все виды масел и бензин, что еще недавно кипели где-то внутри нее. Теперь же она сама оказалась лишь неким подобием мостка, с которого так удобно было набирать воду, мочить в реке ноги или даже рыбачить, водись в этом крохотном водоемчике рыба. С неким упоение Джейк подумал о том, как хорошо было бы привести сюда Жанну, с каким бы счастьем она плескалась в воде, ведь всегда любила плавать, нырять и резвиться на море. Едва коснувшись воды, он лишь укрепился в своем желании. Это был освежающий оазис, само блаженство в столь жаркий день. Не будь у Джейка сейчас четкой цели, он бы нырнул, совершенно не подумав о болезни, одежде или приличии, тем более что здесь само слово «приличие» в такой глуши теряло всякий смысл. Но вот, подумав о Жанне еще немного, вообразив ее счастье снова и заочно решившись прийти сюда снова, Джейк наполнил водой свой простенький складной походный сосуд. С полным ведром подниматься оказалось ощутимо тяжелее, к тому же от натуги в груди неприятно засвистело, дышать стало сложно и горячий пыльный воздух совсем не помогал всей ситуации.
Понимая, что если сейчас дать волю телу и начать кашлять, раздирая глотку и отхаркивая кровь, то остановиться будет уже невозможно и, быть может, болезнь возьмет Джейка прямо здесь и сейчас, так что он решил терпеть как можно дольше, вдыхая и выдыхая ровно столько, сколько было ему необходимо для ходьбы. О том, чтобы воспользоваться грудью на полную и речи быть не могло, еще немного пыли, и Джейк всенепременно закашляется. Шаги его стали меньше, тише, сам он ссутулился и несколько пригнулся к земле под тяжестью солнца. Непокрытую шею обжигало пустынным летом, тонкая левая рука рвалась под тяжестью ведра. Путь до дома был настолько долог и тяжел, что Джейк дважды крепко задумался о том, чтобы вылить хотя бы половину всей влаги себе на голову ради хоть какого-то облегчения, но сдержался, полагая, что и Жанна после тяжелых поисков захочет умыться речной прохладной водичкой, а потому он ограничился лишь легким обтиранием лица и шеи, иногда лишь касаясь слегка посвистывающей своей груди.
С трудом он все же дошел до дома, где его ужу ждала распереживавшаяся Жанна. Она едва ли не плакала, но все же смирно бродила вокруг входа в поместье, боясь сделать два лишних шага в чащу, в пустыню, ведь совершенно не ориентировалась на местности. Со слезами на глазах она было бросилась к Джейку, но все же вовремя остановилась, вспомнив, как губительна для него ее чрезмерная нежность. Подавив в себе острое желание сжать тело парня в руках как можно сильнее, она лишь аккуратно, боясь повредить, припала к его груди и тихонечко заплакала скорее от собственной беспомощности, чем от ужасающего его вида. Увлекшись приключением и поисками той самой комнаты, она совсем не заметила, как прошло два с половиной часа. Выбраться с первого этажа заставила ее жажда, так некстати проснувшаяся в этот жаркий день. Побродив по особняку, увидев прибранную комнату, напившись из бутылочки воды, совсем маленькой, припасенной на самый особенный случай, она так и не смогла найти Джейка, отчего ей в голову полезли самые грустные и жестокие мысли.
Главенствующей стала та, самая что просыпается у пятилетних детей в тех случаях, когда мама так некстати ушла в магазин. Не найдя ее нигде, ребенок начинает подозревать, будто бы его бросили, а у любимой мамочки есть занятия куда важнее, чем любимое дитя. Жанна же была несколько более категорична в своих суждениях, ей казалось, будто бы Джейк бросил ее из злого умысла, обрек на чудовищную смерть просто от того, что та оказалась для него недостаточно хороша. Она даже представила, будто Долли совершенно цела, ведь она, право, совсем не видела, как машина была разбита и была ли разбита вообще. Вдруг ей подумалось, будто Джейк привез ее сюда исключительно ради того, чтобы провести с ней одну последнюю ночь, а после бросить! Романтический образ злодея так ярко рисовался ее воображением, что она невольно верила в него куда больше, чем в простую и скучную правду. Теперь же, когда Джейк вернулся, все резко стало прекрасно и с его образа мгновенно испарились чудовищные мотивы, злобные взгляды и корыстные цели, оставив чуть ли не самого доброго и верного принца на все времена. Теперь это был сам Бог во плоти, что, не жалея себя, нес ей воду лишь для того, чтобы она в ней умылась.
Простая договоренность об обеде, что уже плавно перерастал в ужин, как-то невзначай затерялась в ее фантазиях а потому она резким движением, весьма самодовольно и быстро вылила всю воду на себя, смахивая с прелестного своего тела пыль и грязь, а также охлаждая распаренную тоской и мыслями кожу. Видя этот эгоистичный порыв, Джейк едва удержался на ногах.
— Жанна… Милая моя… А как же мы с тобой приготовим рис? — аккуратно, пряча вспыхнувшую злобу, спросил Джейк.
— А?.. Точно! Прости меня! Я… Я забылась! — залепетала вдруг девушка, вспоминая разговор о еде.
С такой нежностью и отцовской строгостью посмотрел тогда Джейк на Жанну, что та мгновенно ощутила себя провинившейся школьницей под взглядом сурового преподавателя.
— Извини… Я… Я…
— В этот раз пойдем за водой вместе — натужно улыбнулся Джейк, вспоминая весь свой путь — Но перед этим позволь мне немного отдохнуть… Я очень устал.
Худое, изможденное его тело вздрагивало, грудь хрипела, а ноги и вовсе едва ли не подкашивались от проделанного пути и нежного отеческого гнева, направленного скорее на собственную невнимательность, чем на любимого ребенка. Парень с трудом дошел до второго этажа, где залез в свой спальный мешок и крепко задремал, дав указание разбудить его через час, предварительно сняв с запястья механические свои часы и вручив их Жанне. Девушка, в свою очередь, осталась рядом с Джейком и неподвижно слушала его дыхание, едва-едва касаясь нежных его волос. Он спал крайне плохо, ворочаясь, сопя и покашливая, сегодняшняя прогулка стоила ему еще трех дней и теперь счет пошел на считанные мгновения, чего Жанна совершенно не могла ни принять, ни осознать… Несколько десятков часов отделяли Джейка от вечного сна и, займи он постель, отдайся полностью врачам, смог бы растянуть свое время на месяцы или даже год, но сейчас он лишь тратил, тратил и тратил свои силы, свое дыхание, самого себя лишь для того, чтобы сделать Жанну хоть немного счастливее в благодарность за то, что она согласилась провести последние минуты его жизни рядом.
Снов в этот раз не было, самого отдыха будто бы и не существовало, лишь редкие падения во тьму, череда странных образов, теней и вспышек. Легкие прикосновения к голове успокаивали, напоминали о матери. Теперь он ощущал не только дыхание смерти, он мог различить ее черты, а выглядела она так же, как и сон, как образ нежной матери, давно забытой, утраченной… Это была великая и непроглядная тьма. Зрение его помутилось, разум то гас, то вспыхивал с небывалой силой, порождая самые сюрреалистические картины, смешивая образы, создавая новые и искажая старые. Перед ним сменяли друг друга отец, Долли и ведро. Вдруг появилась Жанна, что с легкостью переворачивает над собой ведро, но льется из него лишь шпаклевка, такая же, какой чинилась десятки раз Долли. Крутятся колеса, сменяются пейзажи, после дня следует вечер, а за вечером ночь, но после нее не наступает утра, лишь новый закат. Снова ведро, но в нем плавают глаза, все одинаковые, голубые… Едкий запах формалина и голос отца…
Началась лихорадка. Жанна же ее несколько упустила и спохватилась лишь тогда, когда в горячечном бреду Джейк позвал к себе мать, отца, ее, Сэма и попросился прокатиться еще раз на Долли… В момент прояснения сознания он вдруг понял, что именно с ним происходит и тяжелейшим усилием воли Джейк заставил себя встать, теперь он просто не мог даже прикрыть свои глаза, чтобы не встретиться взглядом со смертью.
— Пойдем за водой — в неком припадке сказал парень, протягивая руку Жанне.
Сейчас он выглядел настолько болезненно, тревожно и жалко, что у девушки вне ее воли потекли из глаз слезы.
— Может позже?.. Мне кажется, что ты недостаточно отдохнул…
— Не заставляй… Меня ждать… — свист в его груди с каждой минутой становился все громче, показывая его острое желание, его чудовищную жажду жить, его гнев, его нетерпение.
Жанна просто не смогла отказать ему, да и теперь это было уже бессмысленно. Можно из сотни выбросить единицу и это будет незаметно, можно отнять от тысячи пятьсот и это будет просто огромная трата, но разницы между тремя двумя центами и одним почти что нет, эти гроши настолько малозначительны, что даже бездомный, что имеет два цента спокойно может потерять один из них и не заметить этой пропажи, а ведь в сущности это целая половина его состояния! Вот и сейчас жизни у Джейка осталось настолько мало, что нет уже смысла, потратит он последние свои центы сам или растают они во времени лишь на несколько часов позже.
И вместе, под руку, они вышли под знойное, вечереющее небо с одним ведром на двоих, конечно же несла его Жанна, памятуя о своей вине и глядя на Джейка, что без ее плеча не смог бы уже сделать и шага. Они шли медленно, степенно, как ходят по всевозможным древним улицам древние старики, едва передвигая ноги. Держались они отстраненно, совсем не разговаривая. Жанну поглощало чувство вины, терзала жалость и грусти о Джейке, что так самозабвенно шел вперед. Глаза его были пусты, дыхание прерывисто, сам он был легким, почти что воздушным, Жанне даже показалось, будто бы он может спокойно поднять его одной рукой при острой нужде, настолько он был истощен.
Едва они дошли до нужного склона, как солнце окрасило небо в пламенно-красные тона и вода обрела таинственный блеск, свойственный всем вечерам и рассветам. Легкий ветерок растрепал волосы Жанны, сама же она с тоской глядела на разбитую Долли, что теперь являлась самым острым уколом в ее грудь. Не будь здесь этой дурной машины, девушка могла бы казаться себе правой, могла бы фантазировать о том, как найдет это несчастное авто при случае, как Джейк сможет съездить в город через пару дней, как получится развязать всю эту историю, что столь стремительно обращается кошмаром, но дороги назад почти что нет, она длинна и покрыта многолетним слоем пыли и песка, а ведет далеко за пределы женских ножек, не привыкших к долгой ходьбе. Джейк в лучшие свои годы может и смог бы добрести пешком до ближайшего городка, смог бы найти дорогу домой, в душный Лос Анджелес, в родную мастерскую, но не Жанна, не та инфантильная, непосредственная и избалованная девчонка, что сейчас с такой жалостью глядела на романтическое свое решение.
— Красиво, правда? — прохрипел Джейк, утягивая Жанну в обрыв, к воде.
Она манила его прелестным блеском фантазии, мира, в котором он вместе с ней сможет весело плескаться, где получится у них обливать друг друга уже теплой на фоне все усиливающегося ветерка водой. Эта вселенная, этот мир казались столь близкими, что до них можно дотянуться рукой, но даже этого Джейк сделать не мог, лишь бессильно, совсем как маленький ребенок, рвался небольшими своими силами туда, где царит веселье, радость, счастье.
Поддавшись одному из последних желаний Джейка, Жанна все же спустилась к берегу и даже промочила ноги. Вода оказалась такой, какой себе ее представлял Джейк, теплой и нежной, такой, в которой тело отдыхает, а разум расплывается в блаженном сейчас. Он, не имея сил стоять, остался у самой Долли, едва ли касаясь речки, а Жанна же зашла в нее по колено, наполняя небольшое свое ведерко. Сейчас она казалась Джейку, что глядел на нее со спины, чем-то столь прекрасным, столь изящным, что у него даже мысли не было думать о ней, как о женщине, это было искусство, живое его воплощение. Закатное солнце, темная вода, сияющая в его лучах и златокудрая красавица в белом промоченном, но уже слегка, лишь только слегка высохшем, платье, что так невинно обрисовывает ее молодое крепкое тело. Аристократическая утонченность, легкая усталость, сплетенная с печалью и тоской во взгляде, остаток любви где-то в душе, все в ней было прекрасно, все в ней дышало столь романтическим закатом, опошленным сотнями художников и поэтов, что видели в нем столь много образов, столь много чувств, тем самым приближая его к людям, низким и порочным, а ведь это природа, свет, Божество во всем его едва постижимом великолепии.
Вот Жанна выпрямилась и бросила взгляд куда-то далеко, в алеющее небо… Джейк, не видя ее лица, прочел в нем сожаление, непонимания, угасающее чувство и жгучую тоску.
— О чем… Ты думаешь? — едва слышно спросил он.
— А не было ли это все… Ошибкой? Может мне не стоило…
— Нет!.. — воодушевился Джейк, за одну лишь эту минуту готовый еще три сотни раз пережить всю свою болезнь, выкашлять собственное сердце в бешеном припадке, истлеть на иссушающем солнце… Только лишь бы снова ощутить то, что он чувствовал в эту самую секунду.
— Если бы не моя глупость… Если бы я тогда не воодушевилось, не заставила бы тебя поверить в эту глупость… Ты мог бы еще жить… Мы бы вылечили тебя… Отец бы смог…
— Нет… Это все… Пустое…
— Но ведь это все того не стоит! — вдруг крикнула Жанна и искаженное ее лицо обернулось к Джейку, в чьих глазах, уже совсем не видящих, прочла она лишь любовь и ничего более.
— Стоит… Я… Был жив лишь день… Один только день… С тобой… Прошу тебя… Побудь со мной… Еще немного… — шептал Джейк, дыша так глубоко, что изможденная его грудь, наполняясь воздухом, открывала все ребра, изобличала всю чудовищную диспропорцию его торса, что теперь напоминал лишь анатомическую фигуру, без мяса, органов и жил, лишь кожа и кости. На вдохе тело его свербило и свистело, словно бы несмазанный паровой механизм, что вот-вот придет в негодность, а на выдохе она разражалась громким мурлыканьем, совсем кошачьим, нежным и ласковым.
— Прошу тебя! Потерпи… Я… Я найду кого-нибудь! Тебе срочно нужно в больницу! — вдруг ощетинилась Жанна.
Дикий ужас за чужую жизнь сковал ее тело, оплел разум, сдавил сердце. Смерть… Это был страх перед ней, перед костлявой ее рукой, перед успокаивающим ее дыханием, перед самой пустотой, великой мадам Ничто… Она легко читала о ней, легко приняла слова Джейка о том, что скорее всего он умрет у нее на руках, с детской легкостью рассуждала о собственной смерти, укладывая в сумку старенький кольт и вот теперь, увидев, наконец, тускнеющие глаза Джейка, заметив в его фигуре присутствие неведомой силы, что уже оплела каждую его венку, жилку, каждый нерв, она испугалась и впервые слово «Смерть» пронеслось в ее разуме отчетливо и ясно, так, как это бывает в жизни…
— Стой!.. — шепнул Джейк и взгляд его сфокусировался, но лишь на мгновение — Не уходи… Пожалуйста! — разрывая глотку сиплым, чудовищным криком, протянул Джейк руку к взбегающей вверх по склону Жанне, что в удушающей попытке спасти его, найти хоть одну душу в этой пустоте, совсем не слышала его. Истратив все то, что только у него оставалось, последние секунды свои на этот слабый, но обличенный чудовищной волей, достойной титана, вопль, Джейк откинулся на Долли. Закатное солнце, темная вода… И больше ничего… Он остался один, совершенно один, Бог отвернулся от него, последнее его желание так и осталось неисполненным…
Еще почитать:
Зеркало Разума 2 — Глава 2 Грани абсурда
Меланхолия
Небо на двоих — Небо на двоих. Глава 34
Аромат моего мужчины. Глава третья.
«
»
