Закат был кровавым – он страшно исполосовал небо, нанёс ему рваные раны и расцветил всю мирную голубую гладь собою, разлился, свободный в своём бесчинстве и жуткий в своей красоте. Этим закатом можно было бы любоваться сквозь нервную дрожь; можно было невольно прошептать первые три строки из молитвы «Помилуй»; можно было пройти мимо, погрузившись в нескончаемые дела и не подняв даже головы к небу; можно было стоять, глядя вверх с восхищением, отвлекаясь от всего, что тяготило ещё минуту назад, растеряв все мысли о грядущих тяготах.
Но это для людей.
Закатные лучи касались крыш и стен, складов и земли, но их свет и сила были совершенно особенными для высокой мрачной башни, укреплённой каменными воротами и небольшими пристроями. Эта башня была Цитаделью Магического Искусства, но в народе именовалась просто «Башня», потому как не было в целой столице здания выше и мрачнее, внушительнее и зловещее…
При грозном своём виде внутри Цитадель была вполне гостеприимна и все, кто учился, работал или посещал её, первое время страшно и смешно терялись, поражаясь разнице между каменной кладкой снаружи и мягкостью и плавностью форм внутри, отделанных плетениями, гобеленами, всевозможными витыми завитушками и переплетениями.
Под стать всей Цитадели был и её балкон – довольно внушительный снизу, отделанный чёрными плитами снаружи, широкий, похожий на балкон самого короля, куда он выходил в дни празднеств вместе со всеми министрами. Но всякий, кто когда-либо выходил на этот балкон, оказывался в том же контрасте, видя, как прекрасно он отделан перевязью тонких шелковых нитей, причудливо проходящих сквозь мелкую мозаику цветных камней и всё прочее, очень нежное, дорогое и заботливо выложенное.
Говорили, что когда-то первый строитель Цитадели, великий маг свято верил в то, что красота должна радовать глаз немногих и поэтому сделал башню страшной с виду. Впрочем, верить этому абсолютно тоже не стоит – другие говорили, что башню сделали страшной, защищая людей от соблазна поживиться какими-нибудь убранствами или проникать к грани магического искусства…
Как там было на самом деле знает лишь прошлое, да ещё, пожалуй, ветер, земля и небо. Прошлое молчаливо, ветра в этот дивный вечер не было, землю спрашивать с высоты башни – это лицемерно и унизительно, и оставалось небо, изувеченное кровавым закатом.
Для двоих, стоящих на балконе, этот закат означал совсем иное, чем для всех прочих людей и не совсем людей в этот вечер. Одному это означало гибель по меркам мирского, а другому – возрождение и путь к долгожданному триумфу.
Первый был высок, худ, нескладен, с жестким, заветренным лицом, имел прозрачный, какой-то совершенно пугающий взгляд. Это был Катулус – князь Герзау, правитель Седого Залива, глава магического ордена, наставник Цитадели Магического Искусства, заклинатель стихий, властелин ветров, советник целой династии королей, целитель и создатель популярного ныне в народе пирога с яблоками.
Второй был статен, жизнь кипела в нём, разворачивалась, как могла бы разворачивать свои огромные кольца змея, чернокудрый, с горящим взглядом, молодой – это был Михаэль, лучший ученик Цитадели за многие поколения магов, любимец Катулуса, гордец перед товарищами по магическому ремеслу, готовый рваться в бой за каждое неровное слово…
Эти двое, такие разные в судьбах, объединённые балконом и закатом. Впрочем, ещё, пожалуй, тоской.
Катулусу пора было уходить. Насовсем. Туда, где нет больше людского страдания, где душа воспаряет легко-легко, представая перед Высшим Судом, на судилище, которое определяет – полетит ли душа в дремоту, чтобы отдохнуть от дел земного духа, или будет вплетена – насильно и грубо – в трон Высшего Суда очередным, многотысячным ликом, а может быть – будет изгнана на землю?..
Высший Суд суров. Катулус боится его. он прожил многие годы, славные и бесчестные, совершенно разные и, казалось, давно был уже должен смириться с тем, что всё на земле конечно, даже города, что называли «вечными» уходят в пепел, а чего уж говорить о жизни. что обращается в ничто?
Но Катулус слишком любил жизнь. Он любил интриги и участвовал в них, ввязывался в них ещё в Цитадели учеником, затем странствовал, приходил то к одному двору, то к другому, интриговал, травил, возвышал, низвергал, проповедовал, воровал, возвращал, спасал и губил…вся жизнь его стала круговертью, затянувшейся не на одну сотню лет, но и сегодня, когда минуты уходили, Катулус не утратил вкуса к жизни. ему было обидно и страшно.
Обидно за то, что дальше жизнь будет развиваться без него. Дальше без него буду совещания и войны, интриги и заговоры, пересылки тайных свитков, обучение магов, побеги и аресты.
Страшно за то, что ему нужно явиться на Высший Суд… перед ним не соврёшь, перед ним не оправдаешься призрачным общим благом, не объяснишь всё свершённое добродетелью – Высший Суд всё видит. Катулус полагал, что за всю долгую жизнь, он перестал уже бояться, ведь страх, как ненависть, вражда, любовь – это всё для людей. Но теперь, когда небо звало его, когда закат полосовал его кровавыми лоскутами и оставалось всё меньше до исхода, Катулус понимал – даже присутствие магии в жизни не отделяет его от людей.
Как он был слеп! Как он был наивен. Да, умея больше, чем другие, Катулус считал себя, как и других магов существами «первой», лучше и высшей категории. Но смерть как-то не разделяла его убеждения. Впрочем, смерть это для людей? Или…нет, смерть настигнет тело Катулуса, но бессмертен его дух.
И всё-таки страшно.
Именно поэтому, почувствовав истекающие минуты, те самые, что надо было предвидеть давно, и к которым нужно было подготовиться, Катулус призвал своего любимого и лучшего ученика на этот балкон Цитадели.
Михаэль явился на зов. Был в нетерпении. Он чувствовал, куда ведёт дело, знал, что срок его наставника подходит, видел этот же закат, пусть не с высоты прожитых лет, но с интуитивной чуткостью понимал…
И понимание рождало в нём человеческую тоску по уходящему, заменившему отца и брата наставнику, а ещё, тоже человеческое счастье.
Наконец-то Михаэль выйдет из тени!больше никто не будет его одергивать, удерживать от битв, которые и без того трудно найти, никто не станет зудеть над душой, напоминать о добродетели, общем благе и исключительности магического искусства. Это – освобождающая тоска, это горестное счастье, это утрата, которую надо принять, чтобы обрести мир и возможность развиваться.
Это – разрыв для возвышения.
-Красивый вечер, — сказал Михаэль, поприветствовав Катулуса, — небо удивительно.
-Да, пожалуй, — Катулус едва взглянул вверх. Он знал это небо. Для Михаэля оно могло быть красивым или ужасным, но Катулус видел совсем иное – неотвратимое, пригибающее его, когда-то талантливого и сильного к земле, к людям. А ведь Катулус забирался на самый верх Башни, обитал среди королей и высших жрецов, но закат напоминал: одна земля для тел.
Эта мысль была невыносима.
Михаэль искоса глянул на Катулуса, поражаясь тому, что наставник ему непривычен в таком нервном и суматошном виде. Подождал немного, соблюдая приличия, затем решился:
-Зачем ты вызвал меня, учитель?
Катулус сглотнул. Ему бы кто сказал! Передавать дела? Нет, это разберет Цитадель. Прощаться? Да, но это не всё. просто Катулус не хотел, по-человечески не хотел быть в такую минуту один.
-На закат полюбоваться, — нашелся наставник.
-Красивый, — согласился Михаэль, — это всё?
Надо решиться. Надо было. Катулус не колебался когда-то, вступая в бой с великими силами зла, когда боролся с теми, кто истреблял магию, когда вел армию людей за собой и то не боялся! Конечно, чего ему, магу, было бояться? Копья? Меча? Стрел? Это людские смерти. его смерть страшней.
-Я ухожу, — Катулус легко признавался в предательствах и в заговорах, в бунтах и мятежах, в предательствах и в подлости. Но как трудно было признаться ему в собственной слабости, которая была ужасна неотвратимостью!
-Насовсем? – Михаэль был спокоен. Он давно ждал эту минуту, возносил её в уме. Ему надоело слышать ото всех магов: «это ученик Катулуса», характеристику, которая будто бы определяла его заранее. Михаэль был благодарен наставнику за участие в своей жизни, но оказалось, что участие – это ловушка. Все стало клеймом. Дела Михаэля шли в зависимости от того, как идут дела Катулуса. Его могли послать туда, куда он не хотел, и не отдать ему дела, которое он хотел, потому что боялись рассориться с Катулусом, мнения которого были противоречивы для деяний Цитадели и часто расходились с мнением самого Михаэля.
Но теперь Катулус обещал уход. Это означает свободу для Михаэля. Свободу, дорогую свободу!
-Насовсем, — подтвердил Катулус и поёжился, словно от ветра, но ветра в этот час не было. Был лишь страшный свидетель – закат.
Какое страшное слово «насовсем». Безнадёжное, безвозвратное, убивающее, сминающее слово. Насовсем – навсегда, никогда не вернуться. Уйти, стать пустотой, снизойти до простого ничего, из которого поднялось всё и в которое всё уйдет.
-Ну… — Михаэль ненадолго задумался, — мне этого жаль. правда.
Всё-таки лично для него Катулус сделал много добра.
-Жаль, — повторил Михаэль, — но это ведь закон мира, верно? ничего не бывает вечного.
Как легко рассуждать о вечности и о том, что всё конечно, когда ты молод, и твоя жизнь раскрывается, впуская поток силы!
-Я тебе благодарен, — Михаэль протянул широкую ладонь наставнику, — за всё благодарен. Если бы не ты, не стать бы мне магом, не закончить бы Цитадели.
Катулус пожал руку, кивнул:
-Я не был хорошим человеком, но иногда пытался вспомнить о добре. Ты талантлив и заслуживал покровительства.
Как, впрочем, заслуживали его и другие ученики Катулуса, которых он в разное время брал и вёл, которым покровительствовал, с которыми ссорился и которых предавал. Михаэля, только вот, словно погрузившись в сентиментальность или вспомнив же Высший Суд, не предал, не рассорился, не променял на собственное благо. А может быть, просто не нашёл ответа: какое, собственно, благо ему ещё нужно?!
-Я… — Михаэль с затаённой радостью опустил освобожденную руку – прикосновение наставника было ледяным, словно он уже оказался мертвецом, — я продолжу твое дело.
Не продолжит, конечно же нет. Слишком сложной была у Катулуса жизнь, он бросался то от одного взгляда к другому, то вдруг выступал против всех, то призывал к миру – менялось время, менялись обстоятельства и сам Катулус тоже менялся. Последнее время он проводил политику мира, пытаясь найти перемирие с давними врагами. Михаэль же явно не такой. Он слишком молод и слишком жаждет славы, чтобы сидеть за мирной перепиской, составлять договоры и соглашения. Ему нужны битвы, подвиги и победы…
Сейчас Катулус ясно увидел это, как видел всегда. Увидел и поразился сам себе: неужели некого ему было больше призвать в этот страшный час, кроме этого мальчишки?
В эту минуту Михаэль показался ему даже отвратителен в своей избалованности. Катулус отвернулся, мрачнея от собственных мыслей, принялся изучать закат. Кровавые полосы ширились, пропуская особенный алый цвет, который всегда разливается в уме на следующее утро после болезненных провалов – это заметил сам Катулус.
Значит что – провал? Уход?
-Или, — Михаэль почувствовал неладное, приблизился к наставнику, — продолжу дело Цитадели.
Это было уже вернее. Катулус кивнул, принимая ответ:
-Я горд. Горд тобой. Не собой, потому что я ухожу. Я горд тем, что оставляю.
Михаэль ждал. Годами он так ждал чего-то большего для себя, и теперь был как никогда близок к тому, чтобы это обрести.
Порою ему казалось, что он ждал с самого детства возможности проявить себя, и, наверное, это было правдой, потому что в детстве Михаэль уже был лидером среди своих соучеников. И сейчас это вдруг горьким воспоминанием отзывалось в памяти Катулуса.
…вот он заходит в комнату мальчишек, чтобы проверить порядок в ночное время и видит слегка дрожащие плечи под одним из покрывал. Не надо думать или гадать, чтобы знать, кто это там дрожит – Абрахам, замухрышка-маг, непонятно каким чудом попавший в Цитадель. Бедные родители, отказавшиеся родственники и он, сам худой, слабый, держится одиночкой.
От кровати Абрахама до бочки с колодезной водой ведет отчетливая дорожка крови и воды. Каталусу не надо зажигать свечей и поднимать мальчишек, чтобы выяснить произошедшее – он знает, что в эту ночь, как и во многие другие, Михаэль и его верные друзья опять провернули очередную шутку над слабым.
Но Катулус не разбирается никогда, полагая, что каждый должен справляться со своими проблемами сам…
Так почему же сейчас у него так щемит сердце? Сколько было таких случаев от Михаэля? Сколько он сам проворачивал подобного с королями и советниками? Удивительная черствость владела душою Катулуса и теперь вдруг распадалась. Ему вдруг стало жаль всех своих учеников, и того замухрышку Абрахама и смешных людей, что верили ему, не понимая, что стали его орудием.
Сентиментальность уходящего человека! Так можно каяться перед смертью, так можно плакать перед неминуемым в расчете на снисхождение Высшего Суда или же действительно раскаявшись?
Катулус знает многое, но не знает этого. Он может перечислить три тысячи рецептов зелий, назвать две сотни боевых заклинаний, посчитать созвездия по именам, но бессилен понять перед этим кровавым закатом: где кончается его снисхождение сердца и начинается страх? где оно, милосердие, а где просто нежелание отвечать за такое…такое людское?
Ведь это всё мирское. Магия занимается изучением мира, познанием, созиданием. Но это лишь в теории, это в книгах и в хижинах отшельников. В настоящем раскладе магия идет где-то рядом с властью и сама являет её.
-Я горд тем, что мне выпадает великий путь! – Михаэль прижал руку к сердцу. Катулус вдруг спокойно улыбнулся:
-Значит, пора расставаться. Знаешь, ты…иди. Мне нужно немного времени, немного побыть одному.
Михаэль кивнул и удалился с балкона. Он знал, что осталось немного до того, как самый великий и сильный маг уйдет и тогда Михаэль сможет занять его место.
Катулус же даже не проследил взглядом за бывшим учеником. Учеником, которого он сейчас не желал даже признавать своим.
-Что совершил и для чего… — Катулус взглянул на закат. На память приходили дурацкие строки из глупой уличной песенки, сочиненной когда-то босоногим поэтом. Счастливым в своей нищете, в ничтожности и безвестности. Тот поэт ничего не мог сделать Катулусу, но и Катулус ничего не мог ему сделать. Разве что убить, но тот поэт не боялся смерти.
Потому что жил так как хотел.
Жил, не подчиняясь законам магического порядка, подзаконным актам, мирным соглашениям, договорам и условиям. Жил, не оглядываясь на магический совет, совет людской и не имел собственных, разъедающих амбиций, указывающих короткий, кровавый и смутный путь к власти. К власти ради власти. Без идеи.
Столько прожить и что совершить? Катулусу не хотелось даже думать, ведь сделал он многое, но сейчас понимал, что в масштабе вселенной, в свете неба, под этим закатом все его деяния ничтожны. Даже подлость.
Закат хранил грозное величие. Ему некуда было торопиться, но Катулус знал – исход близок.
Но бежать некуда. Неотвратимость суда, пустоты и ничего не отступит. Он сделал всё, что мог сделать, значит, осталось лишь раскинуть руки навстречу этому закату, и душа воспарит, оставляя в мире людей лишь оболочку, глупое тело, что жило, нуждалось в пище и в тепле, в покое и в воде. А магии останется память. Память о делах, которые он не сможет уже изменить, память, от которой очень скоро не останется ничего.
Велика память, но забвение сильнее. Уйдет Катулус – взойдет звезда Михаэля. Его будут помнить, будут помнить Абрахама, что стал врагом Магической Цитадели и примкнул, предав все прошлое, к врагам… и других, что будут после и будут всегда.
Катулус вздохнул, прикрыл глаза, чтобы не видеть больше кровавого заката, раскинул руки в стороны и обратил лицо к небу.
Томительное мгновение ничего не происходило, но прежде, чем Катулус успел представить, что всё ошибка и его срок не сегодня, порыв ветра – сильный и хлесткий, ударил его по щеке, прошелся плетью по груди, заставляя пасть на колени…
***
Михаэль спускался вниз, уходя всё дальше от балкона, когда вдруг остановился, словно налетел на невидимую стену. Радость грядущего триумфа испарилась, словно ее кто-то потушил, зато пришел стыд.
Стыд за себя, эгоистичного и слабого, не сумевшего найти в минуту сочувствия значимых слов. конечно, с Катулусом у них давно уже произошли необратимые расхождения, но что это меняет, когда наставник всё детство опекал и заботился о маленьком Михаэле? Когда баюкал его, напевал тихие баллады собственного сочинения и рассказывал сказки? Пусть это был каприз величия силы, но это ведь было!
А Михаэль ушел. Ушел так, как будто бы для него нет больше никакого значения в чувствах других.
-Что же я… — Михаэль повернулся и опрометью бросился обратно на балкон, чтобы догнать, сказать, обнять того, кто был ему сейчас преградой к триумфу и возвышению, но всё-таки был дорог и любим.
Но Михаэль опоздал.
Он ворвался вихрем молодости, разгоняя сонный закатный час на балкон, и остановился, пораженный – безвольное бездыханное тело, сморщенное и пожелтевшее в одно мгновение, с трудом могло быть различимо. Еще труднее было угадать в этих ослабевших чертах лик Катулуса.
-Не может быть! Нет, нет! – Михаэль в отчаянии бросился к телу, пал на колени, прикоснулся рукой к опустевшей груди телесной оболочки, и та, как будто бы выжившая этого прикосновения, рассыпалась под ним в прах. Михаэль попытался еще схватить пустоту, но его пальцы хватанули лишь воздух – равнодушный к чужому страданию.
-Как же это…как же? – Михаэль попытался еще что-то сделать, но все его намерения сковало небо: ехидствуя над запоздалым осознанием, закат в одну секунду вдруг померк, сдаваясь тьме и всё – и крыши, и стены, и балконы и вся Цитадель стали неразличимым полотном в непроглядной черноте.
Даже звезд в эту ночь не было.
