Загадка Анжелики или непрочитанная книга. Часть 2

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

Как пишется в таких случаях, к сему прилагаю мою душу и память. И еще то, что в избытке отсутствует у моего отца, — совесть. «Вина» — всего лишь слово, используемое им, чтобы заставить меня молчать.¹

Отец испытывал страсть к снимкам и постоянно фотографировал меня. Он любил это делать во время моего купания или занятия танцами. Восхищаться мною он мог только через глазок фотокамеры. Сколько раз, позировала для его бесчисленных снимков, и это было единственное время, когда мы бывали одни.

Позже, когда выступала в хоре, мне показалось, что он сидел в зрительном зале, бледный и злой. Я остановилась на середине песни и застыла, с минуту была уверена, что не смогу продолжать. Баянист решил, что от страха забыла все слова, и стал громко нашептывать их, и я вновь запела.

Потом, при встрече с отцом, спросила, «был ли он на этом концерте?»

— Нет, меня там не было, — тяжело вздохнув ответил он. — Но, если бы я там и оказался, остался бы очень недоволен. Ты не должна петь такие песни.

— Почему?

Но отец тут же сменил тему.

В последнюю ночь января, мы с Алесандром просидели до утра.

— Что ты так свирепо набрасываешься на ее недостатки? — возмутилась, в очередной раз услышав от него упреки в адрес

^{1.Дженнифер Линч Твин -Пикс Тайный дневник Лоры Палмер.}

Анжелики. — Почему ты почти не говоришь об ее артистическом таланте, блистательном безрассудстве?

— То же самое мне и Анжелика говорит. «А ты забыл то, ты забыл это. Ты только плохое помнишь».

Множество раз он предлагал мне побывать с ним в Индии, говорил, что Анжелика, считает это место святым, и была там уже несколько раз.

Наши встречи с Александром приносят мне впервые в жизни радость удовлетворенной чувственности.

— Смотрю на тебя, Диляра, наблюдаю, — говорит он, —Ведь у твоей жизни не может быть никаких пределов! Я и сейчас вижу, как ты прекрасно плаваешь по этому морю.

-Но твоя жизнь ведь тоже богата…

-Ты говоришь, что у меня богатая жизнь, — перебил он меня, — но в ней просто полно всяких событий, случаев, людей, разных житейских загогулин. А сейчас чувствую, как наша дружба становится глубже. С тобой мне интересно. Это такое счастье — видеть твою лучезарную улыбку!

Не смогла заставить себя признаться, что бывали моменты, когда меня тянуло отречься от своей добро порядочности и зажить богатой, насыщенной жизнью, чтобы было что вспомнить.

Понимаю, как может быть заразительно это стремление к полной жизни. Иногда, когда иду по улицам города, то вижу и чувствую куда больше, чем прежде, откровения Александра открыли мне глаза.

Но все эти фантазии рассеивались, когда заставала его не в духе. Тогда он просил меня молча сидеть и позировать для его работы.

В этот раз на съемной квартире в Жулдызе Александр за письменным столом пытается нарисовать мой портрет, а я сижу на полу. Мы беседуем тихо-тихо, отделавшись от всякого словесного волшебства и драм, переговариваемся, как искусные ремесленники за работой. Анжелика бы разорвала тишину, разметала работу Александра на столе, и заставила нас всех переключиться только на нее, поклоняться ей и ненавидеть друг друга.

«Как мне интересен порок! Хочу дионисийской жизни, с пьянством, страстями, хаосом. А вместо этого позирую Александру». Подумала.

— «Можешь ли ты представить себе, что значит для меня любить женщину, равную мне во всех отношениях, поддерживающую меня и вдохновляющую? — продолжил он свой рассказ. -С тех пор как я узнал о вас, моя жизнь напоминает счастливый сон. Я все время представляю очередную нашу встречу, общение… Поэтому, когда прилетел, то первым делом пригласил вас к себе.

— Что меня удивляет, — так это то, что, ты, обычно никогда не занимался анализом, никаких исследований, никаких попыток вникнуть и понять. А тут все, наоборот.

-Ты заметила мою любовь находить недостатки, критиковать, высмеивать. Тем не менее уверяю тебя, меньше всего мне хочется выискивать все это в тебе.

Звучит парадоксально, потому что ему кажется, что он один из тех, кто не стремится осуждать других и другим не позволяет судить о себе. Человек вообще полон противоречий.

На кухне Александр в расстегнутой рубашке моет посуду. Я же занимаюсь сушкой и составлением ее на полку. И мы продолжаем разговор.

-У Анжелики это восторга не вызывает, она считает, что все это мелочи жизни. «Ей по душе королевский беспорядок», —говорит Александр.

— Должна признаться, что я и сама подобно тебе, но возмущение Анжелики домашними заботами меня удивляет.

— Я преувеличивал бессердечие Анжелики, ее порочность, — добавил он, — потому что меня интересовало зло. Добро я считаю само собой разумеющимся. Но тут есть одна закавыка: нет в мире подлинно злых, порочных людей. Анжелика порочна не по-настоящему, она не подлинное зло. Ей хочется быть такой. Это первое, о чем она говорила мне в тот вечер, когда мы познакомились. Она хотела стать роковой женщиной. А меня, как Достоевского, захватывала эта проблема.

Смиренно исполнять долг жены Анжелика отказалась. Она даже не захотела в месте с Александром приехать сюда, сославшись на какие-то дела. Где-то выцыганила для него денег, устанавливала нужные знакомства и прочее. Но покровительствовала она Александру как-то с перерывами. А в промежутках он мог помереть с голоду. И все равно настаивала, чтобы он обязательно побывал в Индии.

Когда Александр в очередной раз предложил мне съездить туда, я в начале сильно растерялась. Хотелось бросить все и рвануть на пару недель, но потом появилось сомнение, «А нужно ли мне это?»

ГЛАВА 2

Как люблю эти долгие иногда и ночные разговоры на кухне у окна, приход рассвета, сонных рабочих, идущих на работу, детей, шумно летящих в школу с ранцами на спине, и чувствую, что мы тоже работаем, хотя никто из них, увидев нас, болтающих за бутылкой вина, не поверил бы этому.

Стол в кухни запачкан вином. Слова Александра заканчиваются каким-то гулом, словно нажимает на педаль своего голоса и тем самым рождает эхо.

Вокруг Александра появляется климат свободы и расслабленности, когда он смеется и покачивает головой по-медвежьи. Простое слово «хорошо» молодой человек произносит так, что вся комната начинает светиться. Он весь отдан настоящему времени. И берет все, что дают.

Потом Александр вызывает такси и провожает меня домой, но пытается задержать, как священник, желающий дать благословение. Грустные его глаза словно извиняются за грубость или что-то ляпнувшее не нарочно лишнее, но ему невдомек, что я сильный человек.

Как-то под вечер Александр приехал ко мне домой.

-Я получил сегодня сообщение от Анжелики. – оживлённо сказал он и принялся зачитывать его: «Скучаю по тебе… Надо поскорее увидеться» и разозлился.

— Чего ты злишься? — Спросила у него.

— Я не хочу, чтобы Анжелика приезжала.

— А я Александр, боюсь, что она приедет и прикончит нашу дружбу.

— Ты ей не сдавайся, сохраняй свой великолепный здравый смысл, будь с ней строже.

— То же самое могу сказать тебе. Только твоя мудрость не приносит никакой пользы.

— В этот раз все будет по-другому. Я знаю, что заслуживаю большего, чем Анжелика. И ничего не буду изображать, когда она вернется. Она хочет быть страдающей. Пожалуйста… Ты еще увидишь, я — другой. Мне не нравиться, когда Анжелика берет верх надо мной. Это, унижает.

Он показал мне другого себя. Когда выглядит как бесшабашный тридцатилетний малый, а потом наоборот профессор, серьезный, в очках, которого не знают ни Анжелика, ни Юрий.

Иногда, когда Александр становится похожим на гнома, смотрю на него и вижу ребенка, импульсивного, непоседливого, озорного, и мне становится смешно.

Распрощавшись с ним после измучивших меня великолепных разговоров, прошмыгнула в спальню, и приготовилась лечь в постель.

Первое, на что обратила внимание, было насупленное лицо Анжелики в рамке того самого портрета, который писала для Александра с маленькой фотокарточки из его кошелька.

Но почему-то он отказался забирать портрет, который назвала «Загадка Анжелики или непрочитанная книга», сославшись, на то, что она в последнее время очень сильно раздражает его.

Вот и настал момент, когда снова переживаю свою жизнь, переживаю, как сон, как миф, как нескончаемый рассказ.

Но почему не удовлетворена своими успехами? Да потому что с самого начала истинное мое желание было в том, чтобы жить среди удовольствий, роскоши, лести, путешествовать и попадать в приключения.

Сегодня ночью видела сон: где была прекрасно одета, и находилась в огромном зале. Там король, ему хочется танцевать со мной, он влюблен в меня и шепчет мне на ухо нежные слова. Я очень счастлива, и смеюсь, и даже танцую одна, чтобы все видели, как я хороша и как прекрасно умею танцевать. Потом еду домой в карете, и мое широкое пышное платье еле умещается в ней. И начинается жуткий ливень. Дождевые капли просачиваются в карету, платье намокает. Карета движется все медленнее, она уже плывет по воде. Мне хочется назад, в замок. Хотя ничего не имею против воды.

Утром немного поразмыслив над сном, поняла, что еще не готова к переменам.

ГЛАВА 3

Когда мы переехали в Алматы в поисках удачного жилья, отец нам помог снять холостяцкую квартиру своего друга, археолога Сергея Геннадьевича, уехавшего на полгода в Египет.

Пытаясь навести порядок в его квартире, очищала книжные полки и на верхней, в самом темном углу наткнулась на стопку книжек в мягких обложках. Стащила их вниз, просмотрела и поняла, что эти обложки с откровенными рисунками нельзя держать где попало, а то, не дай Бог, мать или брат наткнутся на них.

Одну за другой прочитала все эти книжки, оказавшиеся для меня совершенно в новинку. Раньше ни разу не встречалась с эротической литературой. Одни из этих произведений поразили меня настолько, что их невозможно было забыть, другие имели чисто информативный характер.

Эти книги раскрыли мне глаза, повлияли на другие органы чувств, и сделали меня более восприимчивой, так что предо мной предстали въявь проститутки, однополая любовь. Мне стали понятны опущенные посреди дня шторы на окнах, отели с номерами на час, и согласилась с существованием разницы между любовью и удовольствием.

Холостяцкие книжки Сергея Геннадьевича были иллюстрированы, и многие рисунки были цветными, частью стилизованными под прошлый век, частью выполненными в современной манере.

В те дни, заметив в незанавешенном окне обнимающуюся пару, дрожала их дрожью, предвкушая чужое наслаждение. Во мне проявилось такое чутье, что, бывая в гостях, могла угадать, какие супружеские пары верны друг другу, а какие супруги развлекаются на стороне, и часто даже вычисляла любовницу или любовника. Словно во мне открылось шестое чувство. Ошибалась редко, и могла определить присутствие любовного желания, словно колдунья.

Мои знания жизни были заимствованы главным образом из литературы, и не удивительно, что позже, когда уже вступила по-настоящему в жизнь, «происходящее» иной раз казалось сценами из романов, а не из той жизни, которой жила, в иных комнатах и узнавала то, что уже видела в книгах Сергея Геннадьевича.

Благодаря им, поняла, интерес Александра к девочкам легкого поведения.

Весна. Март. Кафе. Александр пригласил меня на встречу с ним.

— Диляра, на кого ты похожа на самом деле, так это на гречанку. Правда, в тебе есть что-то греческое. Но греки, говорят, люди вероломные. Я бы очень хотел совместить свою судьбу с тобой.

Но в ответ, сделала вид, что не услышала сказанного и попросила принести мне кофе с молоком у проходящей мимо официантки.

Александру недостает уверенности, чувствует себя неловко в некоторых местах, в некоторых ситуациях, а когда он смущен, может делаться резким и тем самым обижает людей. Если мы оказываемся в изысканном обществе, встречаем какого-нибудь элегантного человека, или официант выглядит снобом, он старается все делать наперекор, и с ним очень трудно.

Но мир Александра искренний. Мне никогда не нравились отцовская суетность, его страсть к роскоши, его салонная жизнь, любовь к титулам, его щегольство и тщательно продуманные знакомства.

ГЛАВА 4

Концертный зал — бардовые шторы, красные плюшевые сиденья стульев. Здесь будет играть мой брат Санжар.

Он заметно нервничал и, когда вышел к роялю, был бледен и напряжен. Но потом справился с собой и играл блестяще. На него просто обрушились аплодисменты.

Александр сидел на балконе, и я не могла его увидеть, мне было неловко от того, что сама пригласила их с Анжеликой на этот концерт, и не уделила им должного внимания, боясь, неадекватной реакции отца.

Когда заметила его, идущего с Анжеликой по проходу, наши взгляды встретились. Глаза были грустные, молодой человек выглядел очень серьезным и задумчивым, но именно таким он мне нравился; была тронута тем, что он пришел.

В антракте Александр спустился в зал. Он как-то робко стоял среди толпы. Мы пожали друг другу руки. Молодой человек показался мне странным, непривычно сухим и сдержанным. А когда наткнулась на отца, мы обменялись едва заметными улыбками. В тот вечер ощущала, что во мне сидит по-прежнему перепуганная девочка, хотя лучезарно улыбалась всему и всем.

Александра, очевидно, поразило мое вечернее платье, высокая взбитая прическа. А мне хотелось спрятаться под свою ситцевую накидку. Гипнотическое сияние бесчисленных ламп, множество людей, восторженные похвалы в адрес Санжара, светская болтовня — устала от всего этого и увидела в дверях холодное, бледное, аристократически надменное лицо моего отца, и все мои детские тревоги пробудились во мне, словно вот-вот, как тогда, разгорится сражение между моими родителями. Позже отец признался, что он специально напустил на себя такой вид.

В машине, по дороге домой, Санжар укутал меня своим плащом. А я все думала о Александре и поведении Анжелики, которая даже не соизволила подойти ко мне и обменятся любезностями.

«А может это все и к лучшему?»

После концерта он написал мне сообщение:

«Я был ослеплен, Диляра, твоей красотой. Ты оставалась среди всех, как настоящая принцесса. Ты была инфантой Португалии, таких я не увижу больше. Так много разных Диляр ты уже показала мне, а теперь вот еще одна.

Я никак не ожидал увидеть тебя такой красоты. Ты принадлежишь к другому миру. И я не нахожу ничего в самом себе, что могло бы тебя заинтересовать. А мне ты кажешься полной фантастикой, играющей со мной во всякие жестокие игры».

После прочитанного мной письма стала сравнивать контрасте между жизнью Александра и моего отца — той жизнью, в которой росла. Мы знались только с талантливыми людьми, с избранным обществом, с музыкантами, писателями, профессорами.

Мне нравится эта босяцкая жизнь Александра. Она кажется подлинной. И я ушла на другой конец света, к противоположному полюсу, забыв о своем отце, отрекшись от его образа и его ценностей. Да мне плевать на все то, чему он придает такое значение: на силу воли, умение управлять своими чувствами, на культ успеха, эстетизма, на элегантность, на светские, аристократические ценности, на всю эту буржуазность.

Что может сказать мой отец о разнокалиберных блюдцах, чашках с отбитыми ручками, разбросанных окурках, столах, покрытых линолеумом, о мебелишке, тоже разнокалиберной, набранной с бору по сосенке, о жалких диванных подушках, о ковриках.

Да, забредаю с Александром в такие кварталы, куда никогда не заглянет мой отец, сижу в барах, куда он ни за что не войдет, разговариваю с людьми, которых он не пустит на порог своего дома.

Александр, скиталец по натуре, считает, что дом — это необходимое условие творчества, что всякие коловращения и блуждания мешают росту и ничуть не расширяют горизонт.

Как-то мать мне рассказывала, как отец будущий учитель пения для моей мамы, был приглашен в гости, хотя у него и не было подходящего для визита в такой дом костюма. Моя мать сказала, что это пришел ее будущий учитель пения. Семья была не в восторге от такого знакомства. Дед мой просто пришел в отчаяние. Но влюбленная девушка стойко выдержала семейный натиск и вскоре стала женой нищего музыканта. Этот род занятий не имел никакого престижа в нашей семье, и для них этот брак казался позором. Молодые отправились искать счастья и через год родилась я. И все-таки мой дед регулярно посылал им деньги.

Почти десять лет мои родители не общались с дедушкой и бабушкой, пока дедушка не заболел раком. Тогда только что родился мой брат Санжар, и мать узнав о страшном диагнозе, подхватила его и меня и поспешила в дом к своим родителям.

Отец появился позже и все время пребывания там посвятил попыткам соблазнить младшую мамину сестру. Моя мать была единственным человеком в доме, которая сидела рядом с дедушкой. И последнее, что он с трудом смог выговорить ей перед самой смертью, это было, — Ты прости меня доченька за все. Как мне жаль, что ты не смогла увидеть в этом человеке – лицемера и эгоиста. – Видимо эти слова были посвящены моему отцу.

ГЛАВА 5

Мои крылья — такси. У меня не хватает терпения ждать чего бы то ни было. Как чудесно выходить в три двадцать пять из дома, в шум и суету города, сбегать вниз, ехать, предвкушая встречу, через весь город в кафе, где сидит Александр с приятелями. Такси — волшебная карета, переносящая меня без всякого труда с одной орбиты на другую, плавно катит сквозь жемчужно-серые сумерки, сквозь опал, который и зовется Алматой.

Мы с Александром и Юрием за столом на кухне разговаривали, выпивали, спорили, рассказывали истории, пока не погасли уличные фонари, не растаяла ночь и прозрачный, робкий, окрашенный сиеной не возник в окнах рассвет.

Александр считает, что рассвет сам по себе —новая жизнь. А я не могла объяснить, что почувствовала. Но в первый раз не ощущала в себе непреодолимого побуждения бежать и в первый раз предавалась братству, слиянию, доверчивости без внезапно ощутимой необходимости обратиться в бегство. Всю ночь пребывала там, не испытывая желания резко обрубить все, без болезненного сознания разъединенности, постоянной нужды в своем собственном мире, невозможности остаться вне, в тот или иной момент отрешиться от всех. Раньше такого не было, рассвет пришел как первый пролом в моем мучительном неумении приспосабливаться.

Никогда не понимала, что происходит.

На вечеринке, делая визит в какой-нибудь дом, за игрой, в кино вдруг возникала тревога. Не могу больше выдерживать роль, казаться одной из них, звучать в унисон. Где же выход? Только в бегстве. В немедленном бегстве. Было ли это неумением приложить усилия, чтобы убрать препятствия, снять барьеры, раздвинуть стены? Но вот тихо подкрался рассвет и застал меня сидящей вполне уютно с Александром и Юрием, и это был рассвет освобождения от безымянного врага. Ведь к полуночи всегда превращалась в одинокого странника.

Это бывало так, словно оказывалась чужестранкой в незнакомой стране и меня там радушно принимали. Чувствовала себя как дома, участвовала во всех праздниках, присутствовала на крестинах, свадьбах, похоронах. Меня приглашали на банкеты, на концерты, на дни рождения, и вдруг становилось ясно, что говорим мы на разных языках, и вообще все это лишь вежливая игра.

Что же мешало мне и не впускало туда? Сколько раз меня вводили или я входила сама в полную людей комнату с искренним желанием смешаться с ними, стать одной из них. Но страхи оказывались сильнее желания, и в результате этой борьбы чувств убегала. Только однажды дала процессу обратный ход и тогда испытала, каково быть отторгнутой и оставленной теми, кто болтал и смеялся, вполне довольный общением друг с другом. Да, из этих заколдованных кругов выходила сама, потому что чувствовала, что круг этот как бы обнесен электрической оградой против воров и я не могу пересечь линию, и пренебречь ею. А мне очень хотелось стать частью каждой яркой, радостной минуты, и быть смеющейся, и плачущей женщиной, которую страстно целуют, а потом она выходит замуж, и рожает детей.

До встречи с ним думала, что искусство — рай, неземное блаженство, не имеющее отношения к человеческой жизни; только оно может превратить боль в абстракцию.

Но есть другой, мужской путь преодоления боли — поставить искусство, пространство, время, философию, историю между собой и жизнью.

Искусство — это рецепт здравомыслия и утешения пред ужасами и страданиями человеческой жизни.

ГЛАВА 6

Майский вечер. Мы с Александром и Юрием сидим в ресторане на террасе, поглощаем все уличные шумы: голоса прохожих, гудки автомобилей, воркование голубей и собачий лай.

Александр пьян и предается воспоминаниям.

-Однажды как раз в день своей получки Малыга потащил меня в бар. Мы там подцепили двух девиц, привели их в хату Малыги. Сидели на кухне, закусывали, и они решили, что пора договориться. Заломили такую цену, что я хотел их отпустить подобру-поздорову, но Юрка согласился, и они остались. Одна была танцовщица и показала нам несколько своих трюков голышом, в одних туфлях.

Веселый гам и хохот двух студентов за соседним столиком разозлил меня. Мне показалось, что ребята смеялись надо мной. Но не стала заострять на этом внимания, подумав, что ошибаюсь и продолжила слушать друга.

Сначала Александр изобразил элегантного джентльмена, снисходительно и высокомерно беседующего с проституткой, потом перешел на женщину в конвульсиях страсти, и вот потекли истории. Буйное детство на улицах Воронежа, Саратова. Жестокие игры на пустырях, драки, гонки на велосипедах. Проделки. Воровство мелочи у родителей. Вранье. Жульничество. А потом терзающая тело и душу похоть.

— Эй, красотка! – крикнул один из ребят за соседним столиком, мне. – Пошли к нам, мы тебя Клеопатрой нарядим. Ты же вылитая Клеопатра! – и поднял полупустую кружку с пивом.

-Ты только посмотри на ее нос? – второй обратился к первому.

Злобно глянув на студентов, вцепилась в скатерть, и не рассчитав силы дернула ее. Все что было на столе с грохотом повалилось на пол, и нам пришлось покинуть кафе.

Александр с Юрием так и не поняли, почему это сделала и посчитали все случайностью, которая может произойти с каждым.

Не стала говорить им о тех ребятах за соседним столиком, которые видимо от страха сразу же покинули кафе, оставив деньги на столе.

— Вот, например, Алена, ее буфера? — продолжал Александр оживлено рассказывать, показывая размер грудей девушки на себе. – Правда не знаю, чем это могло кончиться. Она, по-моему, куда моложе, чем говорит, к тому же еще девственница.

— Да она же сбежала из дому. И еще в добавок малолетка. У тебя могли быть серьезные проблемы с законом, если бы между вами, что-то произошло. – перебил его Юрий.

-А ты видел какие у нее буфера? Такую еще поискать надо! –Александр, словно не слышал слова товарища.

-Подумаешь, королева… — съязвил тот.

Все это продолжалось до тех пор, пока Юрий не встретил Анну.

Анна была молодая, худенькая и невзрачная блондинка, спешащая куда-то.

Девушка испуганно глянула сначала на Александра, потом на Юрия и тяжело вздохнула.

— Фу, это ты. А я подумала… Пипец ты меня напугал.

— Куда спешишь? – спросил Юрий.

— Да, так… Извини, спешу! – буркнула та и пошла дальше.

Александр показывает миру свою сторону, написанную резкими, грубыми мазками, а та сторона, которую знаю, больше похожа на акварель. Он — сплошное противоречие.

Разговаривала в манере, Анжелики, а он хоть и нашел это вычурным, но интересным. Мне ничего бы не стоило остановиться и все упростить для него, но предпочла придерживаться в разговоре той легкой хмельной несуразности, которая казалась мне теперь такой приятной и успокаивающей.

Нас обоих немного настораживала эта наша двойственность, и лишь временами мы позволяли себе впасть в состояние полной отрешенности.

Начала понимать, что моя одежда была щитом для меня. Вспомнила, как однажды Александр хотел потащить меня в театр, а на мне был спортивный костюм. Почувствовала, что в таком наряде мне будет не ловко сидеть на премьере, видя реакцию зрителей. Я бы потеряла свой правильный ритм. А ему было все равно.

Александр собрался отослать Анжелике уничтожающее письмо, сущий обвинительный акт, и в этот момент зачитала на своем телефоне небольшой фрагмент оправдание и объяснение всех ее поступков, найденный в интернете.

— «Разговор наркомана отличается многословием, блеском и остротой при отсутствии глубокого проникновения в суть дела и может затрагивать темы, которых нормальные люди предпочитают не касаться. Манера говорить показывает его возбужденность, которая может принимать и другие формы. У творческих людей, например, увеличивается сила воображения. Склонность к извращениям, невроз.»

-У Анжелики налицо многие из этих симптомов. — Добавила к прочитанному.

— Анжелика так часто говорит о наркотиках, что напоминает мне преступника, который бесконечно возвращается к месту преступления. И я даже не обратил на это внимание…- Александр был ошеломлен. Он, начал все складывать по кусочкам, и мне стало страшно, когда увидела его отчаяние.

— Мы, возможно, несправедливы к ней. Ты знаешь, неврозы дают схожие симптомы, — продолжила, — А если это и правда, надо ее жалеть, а не набрасываться на нее.

— Но наркотики страшно разрушают человеческую личность и делают невозможными нормальные взаимоотношения. — Пробормотал он.

И мне снова жаль его.

Немного поразмыслив, Александр продолжил, — Кажется я понял, Анжелика по-настоящему никогда не любила меня.

— Она, любит тебя по-своему, ее любовь жестока и капризна, но это сильное чувство.

А он в ответ, — себя она любит больше.

В нем решительно два человека. С одними женщинами он грубый, резкий, видавший виды мужик. С другими — наоборот наивный романтик.

ГЛАВА 7

Мы все, Юрий, Александр и я, сидим в беседки, что находится в моем саду, и пьем малиновую настойку.

Слушаю Александра.

— Это не просто обычный сад. Здесь все таинственно и полно значения. В одной китайской книге есть упоминание о царстве или саде, подвешенном между землей и небом. Вот это и есть тот самый сад.

— Давайте уже распробуем, эту чудную Малиновку из запасов Диляры. –и Юрий разлил содержимое по стаканам.

— Подожди Малыга. — перебивает он. — Анжелика в вечер нашей первой встречи явилась мне в виде ангела, несмотря на всю ее испорченность.

Теперь вижу в Александре раба своих же страстей. Но во всех его историях ощущается присутствие женщины, берущей инициативу на себя. Вот почему, признался он, ему так нравятся проститутки. Ведь Анжелика сама положила голову на его плечо в первую ночь их знакомства и попросила поцеловать ее. А грубость его — это чисто внешнее. Просто, как все слабые люди, он может совершить самый гнусный поступок именно потому, что слабость превращает его в труса. Александр при расставании обходится с женщинами ошеломляюще грубым образом, потому что ему непереносим сам момент разрыва.

Но кажется, что все его действия продиктованы могучим, инстинктивным потоком энергии. Не могу поверить, что человек способен быть таким безжалостно жестоким, хотя он как будто живет первобытной жизнью, ничего не чтит.

Если бы китайцы не открыли, что мудрость есть отсутствие идеалов, то совершила бы это открытие сегодняшней ночью.

За работой над очередной картиной, впала в отчаяние, понимая, что отдала Александру все мои разгадки Анжелики и теперь он пользуется ими, а я осталась с пустыми руками, и он отлично это понимает, ведь сказал же: -Я чувствую себя воришкой.

Что же мне остается делать? Идти туда, куда Александру путь заказан, в миф, в сны, в фантазии Анжелики, в ее поэзию.

Когда жизнь становится слишком трудной, кидаюсь к моей работе, и плыву в новых потоках. Пишу.

Поняла, что мир необъятен, что не должна быть рабой наложенного в детстве проклятия, не должна стелиться перед всяким, кем бы он ни был, взявшимся играть, в мажоре ли, в миноре, отчасти или полностью, роль чертовски необходимого мне отца. Не нужно мне быть беспомощным ребенком или женщиной, покорной до самоуничтожения.

Вчера явился Александр, серьезный, усталый. Он не спит уже несколько ночей — так захвачен мыслью о расставании с Анжеликой.

— У меня есть вино, — предложила ему, — давай посидим за ленчем в саду. Я ведь тоже много поработала, кучу всего должна тебе рассказать, только чуть-чуть подожди.

Бедняга Александр, бледный, напряженный, а глаза голубые-голубые, непорочные.

— Я понимаю, что между мной и Анжеликой все умерло год назад.

— Но вы ведь столько времени вместе…

-То, что мы протянули до последнего времени, когда она была здесь, было механическим продолжением. – Перебил меня Александр. — Это вроде затянувшегося импульса, который все не может окончательно затухнуть. Конечно, это был страшный опыт, перевернувший мою жизнь.

— Лебединая песня. – улыбнувшись добавила.

— моя лебединая песня…

— У каждого свое испытание в жизни, и это видимо ваше.

— Это какой-то рок. Блин все, чего я сейчас хочу, так это спастись от нее.

— Но ты ведь с сума сходил по ней, считал, что она твой идеал, твоя загадка.

— Да, наверно, но в последнее время все наши разговоры, они обычно заканчивались скандалами, ссорами. Анжелика всегда ухитрялась высказывать, что-то очень неприятное, такое, что в тот момент, я был готов ударить ее. У нее какой-то особый дар все испортить, все изломать, не задумываясь даже, просто инстинктивно. Не хочу снова чувствовать себя ограниченным, униженным, сломанным. Боюсь ее возвращения развалит все, что я выстроил…

Немного помолчав, он продолжил. -А вот ты — мне сейчас ясно, сколько времени и внимания отдаешь мне ты. С тобой всегда можно решить любую проблему, и ты помогаешь мне всегда бескорыстно. А кроме того, умеешь увидеть то, на что другой и не обратит внимания, касаешься совсем неизведанных тем, недоступных другим.

ГЛАВА 8

Сегодня мне позвонила Анжелика.

В начале ее звонок застал в врасплох. Но собравшись с мыслями согласилась прогуляться с ней по терренкуру.

Ветер дул мне в лицо, пока шла по узенькой улочке от дома, до той самой речки, где когда-то гуляли с Александром.

Мне было страшно от одной только мысли, увидеть Анжелику несмотря на то, что прошло столько времени с последнего нашего разговора. Казалось, что она, сейчас снова начнет вести себя также как раньше, и увидев ее растаю. «Как далеко я уже отошла от нее?» Подумала.

И вот Анжелика явилась, и вместе с нею возвратилось безумие. Она сказала: -Мне так с тобой хорошо! — и сразу же начала говорить об Александре,

— Я любила Сашу и верила ему, пока он меня не предал.

— Почему ты так говоришь?

—Дело не только в том, что он изменял мне с другими женщинами, он извратил меня как личность. Изобразил бессердечной, а я вовсе не такая. Мне так нужны доверие людей, любовь, понимание. Он мне написал прощальное письмо. – потом прочитала все, что там было написано.

Намеренность Александра привела меня в тупик. Не была готова к такому разговору, поэтому на прочитанное Анжеликой письмо, промолчала.

Пока мы вместе шли вдоль реки, видела новую Анжелику, смущенную, мучающуюся, ищущую защиты.

— У Саши не хватает воображения, он ни черта не видит. Но он вовсе не такой простак. Это ведь он запутал меня, лишил радости жизни, убил меня.

-Подожди, подожди! Может это просто его временный порыв, и он через пару дней изменится и передумает. Вы столько времени вместе… — Попыталась поддержать и как-то разрядить обстановку. И была потрясена, столкнувшись с новой правдой. Увидела гигантский запутанный клубок. Мне все темно и, как ни странно, одновременно все ясно. Верила Александру, прекрасно понимая, что он сущий монстр. Также верила разрушительнице Анжелике.

— Он создал вымышленный образ мучающей его женщины, которую и возненавидел; Александр временами может быть человеком, но вообще-то он лгун, лицемер, фигляр, актеришка. Простота ему не нужна. Он ведь интеллектуал! Он может изобретать чудовищ, придумывать что-нибудь болезненное и тому подобное. Это все фальшь, фальшь, фальшь.

Но разве со мною Александр не становится более человечным, а Анжелика более искренней? Познавшая природу обоих, не провалюсь ли со своими попытками справиться с их притворством и добраться до их истинной сути?

Сегодня я вижу, что Анжелика изменилась. Стала разумнее, нет в ней былой истеричности, изломанности. Здравый смысл, человечность — именно этого и хотел от нее Александр. Они могли бы разговаривать друг с другом и понимать еще лучше.

Что случилось, что сделало и меня, и Александра более ясными, прозрачными для нее? И откуда этот лихорадящий жар, не исчезающий даже при полной ясности? Им-то все ясно и в себе самих, и друг в друге. Ну, а я то? Мне предоставлено страдать от того безумия, которое они оставляют после себя. Позволено разбираться в их путанице, неискренности, сложностях.

— Диляра, ты возвратила меня к жизни. Ты даешь мне то, что Саша отобрал. – и на ее глазах появились слезы.

Я пытаюсь ее успокоить. Мы сцепляем наши руки и, пока говорю ей всякие ласковые слова, напряженно думаю, как мне спасти Александра.

Опавшие листья. Бумажное шуршание у нас под ногами, когда мы идем по терренкуру с Анжеликой. Она оплакивает конец жизненного этапа.

— Заканчивается целый цикл жизни, как трудно сделать этот скачок, проститься с верой, с любовью, когда хочется снова поверить, вернуть былую страсть, а нельзя. – продолжаю.

На моих глазах осыпалась их любовь.

Мучительно было видеть Анжелику, и ее жалкие попытки разобраться во всем.

-Однажды вечером я пришла к Александру, чтобы исповедаться ему, словно к духовнику. Я была исполнена благоговения. Смотрела на него, как на святого. Но он отнесся к этому так, что я на полуслове замолчала. С того момента — все! Пусть его хоть на носилках полумертвого принесут, я и пальцем не двину. Большего оскорбления он мне не сможет нанести. — Говорила она как в горячке.

Мы продолжаем прогулку, и Анжелика, постепенно оживает, она меньше погружена в свое страдание.

-Ты знаешь, Диляр, я чувствую такую гармонию, когда ты рядом, — произносит, в точности повторяя слова, сказанные мне Александром.

-Может быть, я всего лишь маг, призванный переносить от одного к другому ясность и ту гармонию, которую прочие находят сами своим «я», своим видением?

А Анжелика продолжает:

— Это не я изворотливая, а он. Саша все время говорит о моей изворотливости, а сам жуткий проныра.

Кто же лгун? Кто настоящий человек? Кто самый умный? Кто самый сильный? Кто самый последний себялюбец? Самый преданный и верный? Или все это намешано в каждом из нас? Но во мне больше человечности, потому что чувствую в себе желание защитить их обоих.

Прекрасная Анжелика, говорившая со мной три часа то здраво и осмысленно, то переходя на скучную и пустую болтовню. С Александром она обычно разговаривает осмотрительно. А у нас с ней всегда начинаются просто и понятно, но в конце концов она все запутывает.

Оставляю Анжелику в такси, и она смотрит на меня взглядом обиженного ребенка. Уходя, вижу за стеклом ее бледное лицо, страдающей женщины неудовлетворенной, неуверенной, отчаянно пытающейся удержать власть в своих руках, напуская на себя таинственность. Нервы у нее натянуты до предела. В каждом жесте — неистовое желание казаться необычной, привлечь к себе внимание, может быть, любовь. Напряжение. Ей надо поднимать шум, вызывать ненависть и ревность, порождать конфликты — это ей кажется драматической жизнью. Она чувствует, что Александр не сможет жить, если ее не будет рядом. И ей надо доводить атмосферу вокруг до точки кипения. Потому что она считает, что он умрет со скуки, если не будет вне себя от ярости и злости.

Мне было отчаянно жаль ее. Но как я могу помочь ей?

Их конфликтующие образы мучили меня. Они, казалось, увечат друг друга, и мне приходило на ум, а не видят ли они и меня так же искаженно? Думала, удастся ли мне помочь им полюбить друг друга опять. Видела, как силится Анжелика вернуть себе былую власть. Она жаловалась, что Александр никогда не слушает ее советов.

А теперь — СМСка от Александра: «Мне очень не хочется писать о том, как прошли первые две ночи с Анжеликой, но, когда мы увидимся, то ты убедишься в абсолютной искренности моих слов. Я не ссорился с ней. Будто у меня теперь больше терпения, понимания, больше сочувствия к ней, чем когда-либо прежде. Анжелика предстала предо мной в самом лучшем своем виде, и это могло бы вселить надежды, если бы надежды были мне нужны.

Мне было бы интересно увидеть Александра под новым покровительством. Анжелика теперь была для него только испорченным, патологическим ребенком.

ГЛАВА 9

Вчера вечером приехала в Жулдыз. Александр и Анжелика в очередной раз сильно поругались из-за грязной тарелки, которую вовремя она не помыла.

Обычно после их ссор Анжелика проводила всю ночь вне дома. Но в этот раз она вернулась и со смиренным видом заявила Александру, что теперь его понимает. На следующий день сообщила мне об этом примирении: — Я застала его за работой и счастливым.

«Неужели Анжелика действительно любит Александра?» Поверить в это невозможно, она ведь все время лжет.

Мы с ней сидим на кровати. Сам он за столом,

— Диляр, ты послушай теперь, Анжелику. Ты в этом запуталась.

— Нет, — сказала она, — это ты сам все запутал.

Как только они яростно сцепляются, мы забываем предмет разговора. Тогда Александр просит очень спокойно, даже кротко:

— Я не знаю хочу ли дальше продолжать жить с тобой, Анжелика. Мне надо несколько дней побыть одному. Пойми.

— Тебе, Саш, не надо уезжать отсюда. Я уеду. Вернусь в Воронеж, как только достану денег. А сегодня пойду к своим друзьям, — по глазам Анжелики покатились слезы.

— Да дело же не в этом, — сказал он. — Я не прошу тебя уезжать, прошу дать мне побыть одному. Не могу … Никак не могу, Анжелика. Мне надо разобраться во всем.

После этого нить разговора снова была потеряна. Анжелика впала в истерику, ее тело сотрясали рыдания, она выкрикивала, — Александр в тебе нет ничего человеческого, но если ты оставишь меня, то я сойду с ума и покончу с собой!

Старалась успокоить ее ласково гладила по рукам.

Александр расчувствовался, и в его глазах тоже блеснули слезы.

И вдруг внезапно вернувшееся к Анжелике чутье подсказало ей другие слова: — Знаешь, Саша, то, что в тебе есть хорошего, мне не понять, а вот худшие твои стороны меня очень задевают. В тебе что-то такое, что не могу никак ухватить. А рабски подчиняться твоим идеям не могу. Ты для меня слишком умный. Я неподходящая тебе женщина.

Она зарыдала опять и выскочила из комнаты. Пошла за ней. В темной, без окон, ванной ее сотрясали рыдания. Обняла ее, и гладила по волосам, словно утешала ребенка. Слезы Анжелики капали мне на грудь. У меня разрывалось сердце от жалости к ней. Анжелика прильнула ко мне, и я продолжила успокаивать, пока она не затихла. Оставив ее приводить себя в порядок, вернулась к Александру.

Вскоре появилась притихшая Анжелика. Я собралась уходить, как она попросила Александра купить что-нибудь из еды и поймать для меня такси.

Мы прошли с ним кварталов десять, разговаривая об Анжелике, о том, что она ребенок, нуждающийся в помощи. Он теперь понимал, что ее болтовня мне стала наскучивать, и сказал, — Раньше я был готов отдать все, только бы увидеть и услышать покорную и послушную Анжелику, умоляющую меня о любви. А теперь мне это совершенно безразлично.

—Александр, все, что она говорит теперь, только показывает, как она запуталась, как неправильно оценивает саму себя! Она то тебя превозносит, то клянет, но все равно сути не понимает.

-Знаешь! – продолжил он, — однажды вечером Анжелика пришла домой и сказала: «Я верю, что ты самый искренний человек на земле.»

А я добавила,

— Прошлое все всплывает, и наши сердца совсем не готовы разорвать жизнь на отдельные части, на «до» и «после»; и больно от этой постоянной раздвоенности и от смятения чувств; и мучительная жажда рубежа, где можно было бы остановиться, привалиться к нему, как прислоняемся мы к закрытым дверям, прежде чем двинуться дальше.

В такси перед моими глазами все стояло прекрасное видение сидящей на кровати Анжелики, с ее распущенными по плечам волосами, и думала, каким проклятьем прокляли эту красоту, что в ответ на свои слова она слышит от Александра: «Это все глупость, что ты говоришь, я никак не могу это всерьез принимать».

ГЛАВА 10

Бар. Анжелика веселехонька, потешается над Александром, и его непонятными переменами настроений, над его бездеятельностью, и достойным ответом «задним умом крепок».

-Он уже, ты знаешь, Диляр, мертвый. И эмоционально и сексуально умер.

С каким же удовольствием они оба объявляют друг друга мертвецами.

Мне приходится все время стараться заинтересовать Анжелику чем-то другим, отвлечь ее от мысли, связанной с наркотиками. Рассказываю ей всю свою жизнь, а она мне,

— Знаешь, как-то у меня были отношения с одном скульптором. Он так влюбился в меня, и добивался мое руки и сердца. Но у него ничего не получилось. А при расставании подарил мне, одну из своих работ, мой бюстик, надеялся, что он будет мне напоминать о нем и тех жарких днях, проведенных с ним вместе. А я продала его.

Потом, как на жарких углях, мы танцуем на нашей иронии. Анжелика продолжает:

— Как ты мне нравишься в этом простеньком дождевике и в фетровой шляпке. — И целует меня в шею. Взгляд ее, как всегда при расставании, похож на взгляд утопающей. — Я сейчас отыскиваю кого-нибудь, перед кем буду преклоняться; преклоняться перед Александром теперь никак не могу.

— Виновата музыка. – говорю ей, — Всякий раз, когда вхожу в бар, то так глубоко затягиваюсь ароматом всех этих ощущений — красотой женщин, магнетизмом, исходящим от мужчин, звездным светом ламп, — что уже готова, как заправский пьяница, сползти куда-нибудь под столик. Как быстро скольжу по снежному склону звуков, тону в затуманенных глазах, растворяюсь в музыке!

Мы с Анжеликой обе охвачены жаждой тепла и любви. Подарки, комплименты, тихие слова, восхищение, фимиамом, цветами, духами.

Входим в танцевальный зал. Неожиданная изысканность и церемонность. Вечерние туалеты, шампанское в ведерках, белые смокинги официантов, блюз.

—Может быть, стоит уйти отсюда? – тихо говорю ей, но в глазах Анжелики читаю — плевать! Она хочет бросить вызов этому обществу, дать пощечину всему миру, раз уж Александр наплевал на нее.

Забыв о ледяной корректности места, мы болтаем, склонившись друг к другу. Анжелика — лучащаяся в своем красном платье, яркая, предвещающая любому и каждому, кто понимает, под пару. Хочется знать, есть ли у нее любовник.

Говорю ей:

— Мы нужны друг другу. Мы порой сами не можем понять, кто из нас дитя, а кто мать, кто старшая сестра или мудрая опытная подруга; кто кому покровительствует, кто главенствует в нашем союзе. Эта с ума сводящая неопределенность охотно нами сохраняется, и мы не знаем, чего хотим друг от друга.

А Анжелика отвечает, — Хочу с тобой танцевать. — И ведет меня в танце, она крупная, высокая, а я маленькая и легкая. Мы скользим под последние умирающие вздохи музыки.

Музыканты улыбаются с коварной кротостью, радуясь нашему спектаклю. Уж слишком хорошо смотримся мы вместе: Анжелика, нахмуренная, с трагически бледным лицом, и я — полный контраст ей каждой своей черточкой.

Мужчины чувствуют себя оскорбленными. Официант дожидается у столика, чтобы сказать нам, что больше мы танцевать не будем.

Тогда требую счет тоном владетельной сеньоры, и мы покидаем это заведение. На моих губах пряный вкус мятежа.

Мы идем в ночной клуб «Skazka». Вот там мужчины и женщины ничего на себя не напускают, там не стесняются. Здесь мы не парии. Мужчины наперебой стараются обратить на себя ее внимание и Анжелика откликается взглядом и легкой улыбкой.

Корчусь от ревности. А она продолжает рассказывать.

Все ее истории Александр уже мне рассказал, но теперь они подаются обратной стороной. Они не сходятся ни в одной точке. Каждая сцена реконструируется.

— Знаешь это он сделал меня вульгарной и ожесточил. На самом деле я чувствительная и тонкая женщина. Саша изменял мне постоянно и даже предавался любви с другими у меня на глазах, посчитав, что я должна быть роковой женщиной, толкал меня на наихудшие поступки. Он научил меня языку подворотен. Ему же не нужна человеческая жизнь, Диляр, мне нужно человеческое счастье. Уж я-то знаю. Ему нужны фокусы и трюки, сумасбродства, штучки-дрючки, горячка, волнения. Мне пришлось делать все, что он должен был бы делать, если б духу хватило. Он ведь у нас смирненький, квелый. В нем нет ничего от человеческого существа; он — хамелеон. Он меня ненавидит потому, что всем мне обязан; он испоганил все, что я ему дала. Ему и чувства реальности не хватает, и фантазии».

И мне начинает видеться сквозь всю туманность и бессвязность ее речей, что она рассказывает о совершенно другом Александре, не о том, которого знала.

У нее глаза ворожеи и острый, стремящийся вперед профиль.

Обе мы уже хорошо выпили, и Анжелика принимается рассказывать о некоем человеке из Воронежа.

— Очень благородный и очень красивый мужчина.

—Так ты что, влюблена в кого-то? — спросила у нее.

Тут она начинает мяться, произносит каждое слово, будто сдает врагу позицию. «Неужели боится, что я выдам ее Александру?»

— Мне так и не встретилась большая любовь, а встречались только большие эгоисты, старавшиеся использовать меня для себя! Я ждала от Саши, что он сотворит чудо из моей жизни, моих рассказов, моих друзей, поднимет их, прибавит им многое. А он вместо этого их принизил, сделал все убогим и безобразным…

Ну да, она хотела войти в литературу, как характер, во всем своем великолепии, богатстве и дикарстве.

— Я создам из тебя великолепную Анжелику. Мой портрет тебе очень понравится. – ответила, вспомнив о картине, заказанной у меня Александром.

— Когда я приехала сюда из Воронежа в первый раз, думала, что ты, конечно, стала уже его подругой, изображаешь любовь ко мне, чтобы выдать меня ему.

Вспомнила сказанное мною Александру: «Если я когда-нибудь выясню, что Анжелика вас не любит… Ну, а теперь?» и взглянула на нее. От чувства вины у меня навернулись слезы.

Анжелика приняла их за слезы умиления, это ее растрогало, и она положила свою руку на мою.

— Теперь я тебе верю. — И начала сбивчиво и бессвязно рассказывать о двухлетней связи с тем самым Игорем, красивым, как бог, но лишенным основательности. — Я до безумия хотела его полюбить, да полюбить, и не могла. А Александру, как бы то ни было, я была нужна. Он без меня просто бы сгнил.

Что же это, эхо большой любви или же всего лишь живучей, неизлечимой одержимости, охватившей их обоих?

— На днях Саша, разговаривая со мной, делал какие-то бессмысленные, дикие жесты, дергался, как марионетка. Но я не спрашивала, что с ним, меня это теперь не волнует. Как-то он говорил, что все мои жертвы придали столько величия, что на благодарность рассчитывать нечего.

«Не со злорадством ли она ведет все эти диалоги, подчеркивающие его бестактность?» Подумала и тут вспомнила о его предостережении: «Она тебя попробует против меня настроить».

ГЛАВА 11

Думаю о несчастной Анжелики и все отчетливей сознаю, что от нее Александру больше вреда, чем пользы …

Микрорайон Жулдыз. Юрий, Анжелика, Александр и я сидим на кухне за накрытым обеденным столом.

Говорю, — мне снилось, будто я вся покрыта грибами.

— Ничего удивительного, — отвечает Александр, — ты ведь существо эзотерическое.

— Терпеть он не может интеллигентных и экзотических женщин, — откликнулась Анжелика.

Вспомнив о всяких трудностях моего отца, насторожилась. Впрочем, беседа продолжалась с подтруниванием, поддразниванием, с дуэлью острот, с намеками. Алкогольные абстракции.

Анжелика начала терять точку опоры — осушила чуть ли не целую бутылку дешевого Шампанского «Джульетта».

И мне показалось, что все мы понемногу сатанеем.

Александр вдруг произнес так жалобно, так по-детски: — Ты меня не бросай, Диляр.

Анжелика смутилась, Юрий что-то съязвил. А Александр между тем напился, и тряс головой, как медведь, которого вожатый заставляет танцевать. Он и вправду пританцовывал, и рычал.

Тут Анжелика пришла в дикое возбуждение и стала необъяснимо свирепой.

Разговор кончился, потому что Александр почувствовал дурноту и ему пришлось лечь.

Анжелика все не могла угомониться. Она уговаривала растянувшегося на своей кровати супруга выпить еще чего-нибудь для прояснения мозгов. Ей никак не удавалось убедить его, и тогда она сунула мне полный стакан и попросила отнести его Саше.

Подумала, что таким образом ей надо было убедиться в моей власти над ним, но теперь понимаю, что она просто хотела остаться вдвоем с Юрием.

Дав Александру выпить и возвращаясь на кухню, увидела сквозь стеклянную дверь их сблизившиеся головы, а войдя, услышала, как они отпрянули друг от друга.

Анжелика сидела, широко раздвинув ноги, помада размазана по губам, юбка задралась до колен, бретельки спустились с плеч и грудь обнажена.

Больно видеть было ее такой: разлохмаченной, взъерошенной, неопрятной, с лицом, сразу погрубевшим от выпитого. Смотрела на нее с укором.

Она почувствовала мою боль и быстро спрятав грудь, забормотала: — Диляра, Диляра, я люблю тебя. Ты умная и безжалостная, все вы умные и безжалостные, потому я и напилась. Я жутко пьяная.

Анжелику кинуло в мою сторону, едва успела подхватить ее. Глаза у нее наполнились слезами. Повела ее к кровати. До чего же тяжелой она мне показалась (забавную, должно быть, картину представляли мы с Анжеликой, почти лежащей на мне). Доковыляли до комнаты. Александр очнулся и помог уложить ее. А она хохотала. Потом заплакала, и ее тут же вырвало.

Положила мокрое полотенце ей на лоб.

Она сорвала его и швырнула в меня. И опять забормотала: — Я всегда хотела напиться, пьяной, Саша, так, как ты напиваешься. Вот теперь я пьяная. Я отобрала у тебя твое пьянство.

Но на самом деле она была не настолько пьяна, чтобы ничего не соображать. И осознавала свои страхи, сомнения, подозрения и выплескивала их наружу вместе с самоосуждением и детским призывом о помощи и защите.

Тут хлопнула входная дверь. По-видимому Юрий, осознав свою ошибку, ушел.

— Саша, Диляра, опачки, какие вы оба умные и жестокие. Умные и жестокие. Я вас боюсь. А где Юрий? Юрий!

— Он ушел! — ответила ей.

— Тебя я нисколько не боюсь, Диляра. Я очень больна. Я насквозь прогнила. Оставь меня. Не подходи ко мне. Я ужасно больна. И устала. Мне хочется отдохнуть. Покоя хочется. Почему ты меня не успокоишь, Диляра? Оботри мне лицо. Дай холодное-холодное полотенце. И уходи. Отвратительно. Отвратительно пахнет.

А меня с души воротило: хотела освободиться разом от всей своей жизни, от всего, что слышала, видела, от моих иллюзий, фантазий, от приключений, от выпивок, разговоров, оргий, от всех ощущений.

Анжелика приняла мою серьезность за упрек, за моральное осуждение, но это было не так. Это было отречением от грязи. От нее, в черном шелковом платье валявшейся во рвоте. Грязь и пустота. Тоска от пустоты. Ее тошнило, а я чувствовала, что меня рвет всей моей жизнью. Вином, что мне приходилось пить, телами, прикасавшимися к моему телу, всеми поцелуями, всеми кафе, поддельными восторгами. Я тоскую по той комнате, которую вижу сквозь открытые окна разлинованной книжными полками, парящей над жизнью. Там никогда и никто не свяжется с подонками и не совершит вынужденной посадки.

Анжелика видит в моей печали суровое осуждение, но это не так. Снова кладу холодное полотенце на ее лоб. Успокаиваю, и говорю, — я вовсе не жестокая, я люблю тебя.

Она уже похрапывает. Тогда молча ложусь рядом с ней на кровать не раздеваясь.

Александр утром приносит нам кофе. Анжелика пьет его медленными глотками. Уже светает.

Она спрашивает: —Ты придешь вечером?

Молчу. Хочу к своему одиночеству, к своему миру, в красоту моего дома; хочу снова обрести свою легкость и радость экстаза без похмелья, без тошноты.

Анжелика пошла проводить меня. Она купила мне букетик каких-то необычных полевых цветов, которые я позже выбросила.

– Знаешь, я придумала Игоря, из-за того, что в отличие от тебя у меня ничего интересного не происходит. Хотелось похвастаться… — попыталась Анжелика оправдаться.

— Я вечером не приеду. У меня просто нет сил! – ответила ей. Не могла объяснить, что рвусь к своей очередной работе, чтобы написать новый образ Анжелики, вульгарной и грязной представшей вчера предо мной.

Она усмехнулась, услышав, эту новость, и взяла мою руку, прижала к своей груди. Ели выдержала ее натиск, жутко хотелось отдернуть руку.

На следующий день вернулась в Жулдыз, но там не осталась. Мне этого не вытерпеть. Видеть Александра, безвольно принимающего то, что выкидывает Анжелика, сторониться ее штучек, сравнивать их обоих — нет уж! Хочу впустить их в свою жизнь, но не жить их жизнью. Не могу больше видеть, как они рьяно крушат друг друга.

Александр говорит, — Анжелика ты до встречи со мной была неразборчивой бабенкой, мучившей меня и разрушившей романтическую веру и любовь. В тебе было столько наглости, самоуверенности, бессердечия. Ты как раскаявшаяся грешница, которую я поднял с панели.

А она утверждает, — до встречи с тобой, Саша, я была романтичной и незапятнанной, близко к себе мужчин не подпускала. А в том, чему научилась от тебя, быстро превзошла, и поднялась на голову выше тебя самого. Ты хотел видеть во мне лишь девочку, женщину, шлюху и не признавал за мной никакого интеллекта. И мне пришлось искать спасения от твоей, Саша циничной болтовни о сексе, от похабства в твоих же историях о фантастических приключениях. Так что это твой натурализм бросил меня в вымысел, заставил бежать от вульгаризации и опошления всего.

— Давай, давай, отпускай меня, как ты любишь — это делать! – возмутился он, — Особенно за моей спиной.

Анжелика была в ясном состоянии духа и говорила спокойно, — Саша, ты хотел моего достоинства и никогда не признавал моего влияния на тебя. Я служила тебе своим редким по ценности опытом, а ты не сумел понять его и воспользоваться им.

Тут до меня дошло, что Анжелика не может понять ни Александра, ни самое себя, а также что они оба не осознающие себя существа и действуют по большей части инстинктивно, вслепую. Верно и то, что Анжелика временами проявляет исключительно острую и глубокую интуицию, а порой ее разум просто помрачается, так что ее действия надо перевести на язык символов, но, к сожалению, символика эта непонятна Александру.

Знаешь Александр! – Продолжила, — Ты весьма мало знаешь себя и именно в этом корень твоего недостаточного понимания мира. Потому и жил всегда, руководствуясь только своей реакцией на действия другого человека и никогда своим категорическим императивом; на отталкивании.

Анжелика одобрительно кивала на мои слова.

Александр: — Ну вот, теперь мы поговорили.

— Ты постоянно то страшно переоценивал, то недооценивал себя и свою жизнь. А самопознание всегда лежит в основе мудрости. Александр, ты исказил образ Анжелики из-за своей невропатической любви к матери и твоего отвращения к ней, из-за своей нужды в женщине и в отталкивании от нее.

Но в ответ Александр только отпустил голову в пол, словно провинившийся ребенок.

ГЛАВА 12

Все началось с разговора о человеке, бегущего впереди самого себя. Он накапливает, я это вижу, слишком много фактов, и их груз мешает ему разглядеть реальность. В нем полно диссонансов.

Александр отправился на встречу с другом детства, и мы с Анжеликой остаемся вдвоем.

Она сказала, -Ты была великолепна, я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так разговаривал с ним: без промашки, попадая ни слишком высоко, ни слишком низко; ты разъяснила многое и для меня тоже.

Словом, все отрывки наших разговоров, все наши краткие встречи, все мимоходом оброненные реплики слились в монолог, который всегда мечтала услышать от Анжелики: без истерики, даже без слегка повышенного тона, спокойный, мягкий, сдержанный, ясный и здравомыслящий.

— Я немного удивлена твоему спокойствию.

— Я, Диляр, теперь умерла для секса. Перегорела, выжжена, сожгла в себе всякую веру и все мои великие иллюзии. Саша тоже теряет свои мужские качества. Я это вижу по тому, как он меня обнимает. И чувствую — это не оттого, что он меня не хочет, ему вообще ни к чему любая женщина. Но я ему не хочу говорить об этом. Он и так задавлен комплексами, зачем добавлять еще один.

Однако, к чему бы ни относились сетования Анжелики, видела, что она оплакивает мертвого Александра, а ведь был другой, живой и счастливый. Она жаловалась, что он никогда ей ни в чем не верил. Да, он был жесток, но, может быть, это была самозащита против ее напора и воли.

И вот пока она взволнованно говорила о полноте своей любви к Александру, положила голову ей на колени и сказала: — Анжелика, я боготворю тебя.

И в ответ: —Да я не хочу, чтоб меня боготворили, я хочу, чтобы меня понимали!

Это был тот же самый крик Александра: «Хочу, чтобы меня понимали!» И там, и тут одно — жалоба на дефицит понимания и крик о помощи. Словно прожила всю свою жизнь, с самого детства развивая в себе лишь одно необходимое им качество — способность проникать в значение всего на свете; готовить себя к верной оценке всех фактов, чтобы суметь понимать все это и как следует разъяснять им.

Тут ощутила атмосферу ее разговора. Это звучало подобно завещанию или манифесту об отречении. Почему? Да потому, что она внушала мне, как должна вести себя с Александром и как не должна. Неужели она догадалась о чем-то, наблюдая мое с ним общение? Так ли уж плохо понимала она его и самое себя, так ли безнадежны были их усилия проникнуть в суть другого? Убедилась ли она, как далеко зашла наша дружба с Александром, и готова ли была отказаться от него, поняв, что разлад с каждым днем углубляется? Ее реплики, то ехидные и укоризненные, то демонстрирующие великодушие, явно направлены на то, чтобы разрушить теперь мою веру в него как мужчину, она сама ему уже не верит. Именно забота обо мне заставила ее произнести следующее предостережение:

— Сегодня вечером ты показала, насколько ты мудрее Саши. Не позволь ему расстроить твой ум. Помни, что он — прежде всего очень хитер и коварен.

Что это, женская солидарность? Пророчество? Значит ли это, что он погубил Анжелику? Но здесь разница. Они-то были любовниками.

— Но он может повредить тебе как женщине так же, как повредил мне как женщине, — он стремится все брать и ничего не давать.

Я не смогу записать в точности все события этой ночи, все, что мы говорили друг другу. Мне показалось, что Анжелика поднимается в какие-то без личностные сферы, отбрасывает ревность, что она уже примирилась с моей привязанностью к Александру и его ко мне.

Она сидела на краю кровати, распустив волосы, курила сигарету за сигаретой.

— Ты такая юная и доверчивая. И тело у тебя такое же: молодое, стройное, чистое.

Этой ночью каждое высказывание несло на себе странный груз, там были печаль, признание, горечь. Ощущала, что ее преследует некий образ: образ ее прошедшей юности и свежести, возродившийся для нее во мне. Вспоминаю одну из ее фраз, произнесенную словно в бреду: «Почему у меня такое грубое, топорное тело, Диляр, я ведь не такая.

— Но, Анжелика, Александр и любит твое крепкое, крупное тело. И я тебя люблю такой, какая ты есть. И хочу быть такой, как ты.

Она хотела выскочить из своего тела с такой же силой, с какой я хотела жить в ее теле, превратиться в нее. Мы обе отказывались от себя и хотели превратиться в другую.

С появлением подвыпившего Александра мы проговорили до рассвета. Анжелика временами вскакивала и расхаживала по комнате. Я смотрела на нее снизу вверх.

Александр сказал: «Я много до чего сумел додуматься в жизни и понять. Кроме одной очень важной вещи.

-Что за вещь? – спросила.

— Это, как ты говоришь, постижение самого себя. Твой взгляд на меня… Ты отбрасываешь все ненужные детали, не то, что она: наворотит всего и не разберешь. А ты приводишь мои поступки и весь мой опыт к правильной пропорции.

Cтала уставать от всего этого, была готова бросить все в любой момент, но прекрасно понимала, что если это сделаю, то все равно еще наступлю на эти грабли.

Изящно занавес убрав рукой

Улыбнусь почти искренне

Смотрите я честна перед собой

Во мне поёт душа.¹

^1.^{Фрагмент из песни группы «Винтаж» «Стриптиз».}

ГЛАВА 13

Старик сгребает остатки только что выпавшего снега с тротуара и отбрасывает его в сторону. Витрины магазинов одежды, продуктовый, пекарня, где в советское время выстраивалась огромная очередь, чтобы купить булку еще теплого хлеба, овощной.

Люблю эти улицы, которых лишена была в детстве. В свои детские игры, обычно играла во дворе нашего маленького дома.

Детство свое вспоминаю не за чтением Фрейдовского «Предисловия к дневнику маленькой девочки», а на кухне за готовкой, в саду, на прогулке и даже в написании картин.

Александр заблудился в лабиринте своих представлений.

Пишет мне: «Провел жуткую ночь. Измученный совершенно, лег в постель около полуночи, через час проснулся и оставался в полусонном состоянии до пяти. Потом впал в ступор до позднего утра. Сны снились самые ужасные, видел свою собственную могилу с надгробным камнем и каким-то сиянием над ней.

Меня бьет дрожь. Не пойму, откуда это. Попробовал тебе позвонить, но ты не ответила. Ощущение ужасное. Еще одна такая ночь — и я свихнусь».

Давая Александру деньги на его стремительный побег в Молдову, где он планировал начать все с нуля, никак не могла представить, что в вечер накануне отъезда к нему явится Анжелика и заберет все деньги. Он написал мне еще одно сообщение на вотсап:

«Я в бешенстве, проклинаю самого себя. На помощь пришел Юрий. Вечером отправляюсь на вокзал. Ненавижу Анжелику. После последнего нашего с ней разговора чувствую себя униженным, и мне стыдно. Не знаю, зачем ввязался в это дело, наверное, из чувства вины. Анжелика остервенела. Она — за пределами разума. Подлейшие угрозы и обвинения. И все из-за того, что захотел уйти.»

В жизни он предпочитает бегство. Вот и бежит в Молдову.

На прощанье Анжелика оставила по себе не самое прекрасное впечатление. Опустошила бумажник Александра и изругала его самого.

Его задержали на молдавской таможне: показалась подозрительной ничтожная сумма денег, с которой он решил въехать туда. Допросили. Выслали назад. Одет был — хуже некуда, да еще поведал властям, что бежит в Кишинев от жены!

Мы встретились в кафе, и он сразу же начал об Анжелике.

— Мне раскрылась низость Анжелики. Сквозь ее ярость, в которой она хотела найти облегчение, увидел чудовищный эгоизм. Даже хуже. Пошлость. Уходя, она уже в дверях обернулась и произнесла: «Вот теперь у тебя разбитое корыто!»

Говорю ему. — У каждого свои уроки, которые мы проходим, и становимся сильнее и мудрее. А если не поняли, то нам повторяют их еще раз.

Выглядел он в ту минуту измученным, печальным и глубоко искренним.

Александр, слушая Анжелику, перестал быть мужчиной, который мог бы заставить ее замолчать; он превратился в следователя, обреченного выслушивать то, чем нормальный человек не может заинтересоваться.

Мы еще долго в этот вечер просидели в кафе, в разговорах ни о чем. Он был рад, что наконец-то понял загадку Анжелики и поставил точку после их многолетней битвы.

Картина, которую назвала «Загадка Анжелики» с нарисованной, уходящей из комнаты Анжеликой, оставившей на письменном столе закрытую, зеленую книгу, ушла на выставку в Барселону, и больше ее не видела.