Забыл

–Все, абсолютно все показатели его здоровья в норме! Начиная от частоты сердечных сокращений и заканчивая состоянием слуха и зрения! – глаза доктора Миллера привычно сверкали болезненным фанатичным блеском. В каком-то исступлении он метал перед своим посетителем одну папку за другой, лист за листом и все как один испещрены цифрами, строчками, значками…

Посетитель, однако, не разделял восторгов доктора Миллера. Он едва ли проглядывал листочки и лишь мельком оглядывал папки – раскрывал и почти сразу же отодвигал в сторону. И если бы доктор Миллер не был бы занят своими мыслями, он бы, без сомнения, заметил, как расходится легенда посетителя с его поведением.

Но доктор Миллер принадлежал к цвету гениальности и был настоящим фанатиком, а это означало, что его такие мелочи нисколько не тревожат. Перед ним стояла загадка, с которой доктор Миллер не мог справиться, и за которую он благословлял и одновременно клял все силы науки.

–Его состояние ровно такое же, как и шестьдесят лет назад! – подвёл итог доктор Миллер. – Он не только не изменился внешне, но, как вы можете видеть, не меняется и в здоровье. Честно говоря, коллега, я в замешательстве! Да, чёрт возьми, я в полном замешательстве! Я начал работу над этим проектом семь лет назад, когда руководство этой тюрьмы дало знать о том, что у них…

Доктор Миллер замялся, подыскивая нужное слово. На ум ему шло слово «чудеса», но он был учёным и в чудеса ему верить не полагалось.

–Необъяснимое, – наконец справился он. – Мы собирали консилиумы, брали анализы, но в итоге, из-за некоторых неудобств в работе…

Он снова замялся. Его коллег оскорбляли постоянные проверки и обыски, а ещё – обстановка абсолютной секретности, в которой весьма недвусмысленно всем собравшимся семь лет назад светилам намекнули, что никакое открытие не выйдет в свободный мир.

Работать после этого было уже не так заманчиво. Многие отказались. Доктор Миллер к таким не принадлежал, и остался. Он очень хотел разгадать тайну, таившуюся в этих стенах.

В стенах тюрьмы, известной под названием «Ла-Тадомора». Название это неофициальное – официально этих стен нет. И людей, что здесь доживают – тоже. А здесь именно доживают. Кто-то когда-то решил, что смертная казнь – это негуманно и учредил это место. Отсюда нельзя выйти. Здесь можно только умереть. Сиди десять лет, двадцать, тридцать…до смерти. И твоё горе, если ты долгожитель.

Впрочем, мало долгожителей в вечной сырости и недоедании. Этих стен нет, значит, отчёт по их содержанию не такой уж и обязательный. Этих людей здесь тоже нет, а значит, необязательно давать заключённым все порции как положено. Кому они пожалуются на нехватку жиров, сахара, соли и хлеба?

И всё было нормально и не зазвучала бы даже случайно Ла-Тадомора, но заключенный с номером (а зачем мертвецам имена?) 24/601, осуждённый ещё в шестидесятых годах прошлого века не просто не постарел, но и сохранил своё здоровье в прежнем состоянии.

Видано ли? Слыхано ли? И пришлось руководству тюрьмы после долгих колебаний призвать на помощь учёных, чтобы выяснить, что да и как с этим 24/601, почему он не думает умирать?

–Я в замешательстве, коллега! – доктор Миллер горестно опустился на стул напротив своего посетителя. – Все анализы…вот, видите?

Посетитель кивнул, хотя ровным счётом ничего не видел осмысленного в этих закорючках и петлях, что усиленно пододвигал к нему доктор Миллер, не видел. Но оно и не было нужно посетителю. Он и без этих показателей здоровья уже понял, что нашёл того, кого искал.

–Вы провели огромную работу, – сказал посетитель искренне. – Много времени и сил потратили на этого…как вы сказали?

–Мне не говорят его имя. И не дают даже вывезти его в лабораторию! – глаза доктора Миллера полыхнули обидой, – всё с конвоем! Всё с обыском! И когда я беру анализы или обследую его, они стоят за моей спиной! Знали бы вы, как это мешает сосредоточиться! Я чувствую себя как загнанный зверь, как преступник! А ведь я не преступник! Я учёный. И я ищу общий…

Хвала высшей силе – доктора Миллера прервали. Появился надзиратель.

–Вы ознакомились? – сухо спросил он, прерывая речь фанатика.

Доктор Миллер обиженно замолчал. Его мир, в котором властвовала безраздельно наука, точил червь реальности. Его прерывали, грубо обыскивали, задавали множество неудобных вопросов и постоянно следили за ним. Всё это было оскорбительно в высшей степени, но, к несчастью, доктор Миллер принадлежал к числу нерациональных людей, и вместо того, чтобы отказаться от разгадки тайны Ла-Тадоморы, он оставался, веря, что найдёт ответ, да такой, что даже надзиратели признают его и не станут утаивать.

–Да, благодарю, – посетитель поднялся навстречу надзирателю, пожал ему руку.

–Герен Лоран? – уточнил надзиратель. Он был улыбчив и весел, но глаза его оставались неподвижны и жестоки. Он изучал лицо посетителя, навязанного ему сверху. Его бы воля – этот щеголь и не переступил бы порога его логова, его королевства! Но пришёл приказ, а безжизненный голос из трубки правительственного телефона велел:

–Примите и всё покажите.

–Гийом, – поправил посетитель, – Гийом Лоран.

Надзиратель это знал. Его распирало человеческое любопытство (откуда этот Гийом вылез, если ради него позвонили в богом забытое место оттуда?) и жгла досада (явился, гляньте какой франт!)

Франт хранил спокойствие. Его давно не тревожили такие мелкие человеческие слабости как любопытство и досада. Он слишком долго для этого жил.

–Господин Миллер был очень добр, – продолжил Гийом Лоран, – он объяснил мне…аномалию.

–Если бы вы только позволили…– доктор Миллер решил вклиниться в беседу, решив попытать счастья ещё раз. Тщетно. Его влияние здесь было ничтожным.

–Вернитесь к работе! – посоветовал надзиратель и жестом предложил посетителю следовать за собою.

***

–Ла-Тадомора имеет три блока. Блок «А» – это блок общего режима. Блок «В»– блок строго режима, блок «С» – умирающим. – Надзиратель спешил по коридорам. Он нарочно ускорял шаг, зная, какое впечатление производят эти коридоры, их петлевое мельтешение для неподготовленных посетителей. Надзирателю очень хотелось, чтобы этот щеголь – Гийом Лоран начал паниковать и оглядываться, как оглядывались и паниковали новички, когда надзиратель провожал их в первый раз по своим владениям.

Однако Гийом Лоран не оглядывался по сторонам. Он не отставал от надзирателя и этим всё больше раздражал его.

–Двадцать четыре-дробь-шестьсот первый находится в блоке «С» по возрасту. На сегодняшний день по всем документам ему девяносто восемь лет. Однако, на вид вы не дадите ему и сорока.

Надзиратель очень был смущён этим заключённым. Он поступил во владения Ла-Тадоморы двадцать лет назад. И если двадцать лет назад моложавость 24/601 вызывала у него лишь лёгкое удивление, то сейчас к удивлению примешивался и стыд. А ещё – страх. За годы он не изменился. Он должен был сидеть пожизненно за жестокое тройное убийство, но, похоже, даже не раскаивался за содеянное и едва ли терзался мыслями о том, что он в тюрьме до конца дней своих.

Он сидел в одиночной камере, потом в общей, но из общей камеры пришлось переселить его обратно в одиночку: другие заключённые, пришедшие сюда молодыми и уже состарившись, видели, что их сосед не меняется.

–Дьявол! Сам дьявол! – кричали они и готовы были нападать на охрану, и получать избиения и карцеры, лишь бы не быть рядом с тем, кто не состарился и на день.

Ради покоя пришлось вернуть неугодное чудо природы в камеру-одиночку. А уж потом и озаботиться (с согласия верхов) тайными обследованиями загадочного 24/601.

С охраной, кстати, тоже были трудности. Охрана старела, а их подопечный нет.

–Это наука, а не дьявольщина! – убеждал надзиратель, но год от года уверенность слабела. У надзирателя были седины и по утрам всё тело ныло, примятое сном на неудобной кровати. Надо же… а когда-то он и не думал, что кровать может быть неудобной, и по утрам всё тело может ломить.

«А может хоть этот разберётся?» – подумал надзиратель и тут же отогнал эту надежду. Если кто и разберётся, то доктор Миллер, а не этот… костюм он надел сюда! Зачем? Здесь пыль и сырость. Тьфу. Ботинки начистил так, что они даже в плохом свете блестят. Этот-то и разберётся?

Надзиратель покачал головой, закрепляя мысль: это пустой визитёр. Может контролировать прибыл сверху, может ещё чего, но он сам тратит на этого Лорана время! Время, за которое можно было бы спросить с Миллера новые предположения по поводу 24/601.

–Заключённый не замечен в драках и конфликтах с самого момента заключения, – надзиратель против желания заговорил грубее и отрывистее. Осознав, что он лишь тратит время, перестал церемониться. Ну и что, что сверху позвонили. Что теперь? Кланяться каждому наглаженному костюму?

–Получал ли он письма, передачи? – Гийом Лоран не отставал.

–Нет. Ни одной отметки нет. При мне не получал, до меня тоже, – надзиратель остановился. – Сейчас мы войдём в коридор. Ваша задача держаться в центре и не заговаривать с заключёнными, не вступать с ними в контакт, ничего не давать и ничего не брать.

Гийом кивнул. Надзиратель сделал знак охраннику, зашумела тяжёлая дверь, поддаваясь ключу.

Гийом не смутился ни вооружённой охране, ни запаху. Здесь были те, кто ждал смерти – от старости или болезни. И не все из них могли о себе позаботиться и навести хотя бы первичную гигиену, а врачей для таких целей сюда и не думали завозить. К тому же, те, что могли позаботиться о себе, порою не видели в этом смысла – безысходность и бессмысленность существования сковала их надёжнее железа.

А ещё..отчаяние. И именно по этой причине здесь было больше охраны, чем в предыдущих петлевых коридорах. Человек, загнанный в отчаяние, способен на всё. Он может сделать что-то с собой и с другими. И если первое ещё можно провести незаметно, то второе откровенно нехорошо. И это если не говорить про бунты, которые были знакомы Ла-Тадоморе. Неофициально знакомы, конечно. Сам надзиратель помнил, что в собственную бытность охранником застал один такой кровавый пир. Кто-то сумел передать за решётку лезвие…

–Ваш! – торжественно ответствовал надзиратель в самом конце коридора

–Благодарю, – кивнул Гийом, его взгляд был прикован к человеку за двойной кованой решёткой.

***

Единственное, что выдавало в нём заключённого – одежда с нашивкой-номером. А так – ухоженные волосы, яркие молодые глаза, лицо без морщин, хорошие зубы, спокойные и уверенные движения.

–Что…спрятался? – поинтересовался Гийом Лоран, уже не пытаясь скрыться и уж тем более не пытаясь объясниться перед надзирателем.

Надзиратель застыл. Он думал, что этот франт посмотрит на нестареющее чудо, поцокает языком и побежит докладывать наверх. А он только приблизился вопреки запрету к двойной решётке и задал этот странный вопрос:

–Что…спрятался?

И чудо! Прежде невозмутимый и неизменный 24/601 вскочил с постели, и приблизился к решётке со страшным волнением в молодом лице.

–Не может быть! – волнение заключённого задело каждую черту его лица, каждую клеточку тела, прошло вибрацией сквозь двойные решётки… –Немыслимо!

–Отойдите от решётки! – гаркнул надзиратель, очнувшись. – Вы…

Он сделал даже какое-то решительное действие, но был легко откинут в сторону, смят, но не был убит, так как был не нужен смерти.

Охрана в ужасе взирала на странного и страшного посетителя. Каждый из них и рад был бы что-то сделать: дать отпор или хотя бы бежать, но каждого парализовало чем-то большим, чем страх, чем-то более древним, обвилось невидимой змеёй по их телам, сдавило, удерживая на месте…

Что-то незримое, но явное.

Посетитель отвернулся от них с равнодушием.

–Ну что, – обратился тот, кто назвал себя Гийомом Лораном, и даже разжился документами на это имя. Даром тот факт, что настоящий Гийом Лоран в эту минуту спал мирным вечным сном. Нет, не потому что тот, кто надел его облик, был жесток, а потому только, что попался под руку и не в свой час. – Ты готов идти?

Заключённый тряхнул головою и отошёл от решётки. Теперь их не могли слышать и видеть. Охрана будет парализована ещё минут пять-семь, другие заключённые не представляют угрозы, да и потом… все они люди!

–Что же ты? – удивился посетитель, видя, как заключённый укладывается на нары и закрывается дешёвым казенным одеялом. – Дезертируешь?

–Прости, Азазель, – отозвался 24/601, высунув голову, – прости, и извинись перед ним. Я рад тебя видеть, но я забыл Подземное Царство и забыл своего господина. Оставь меня жить.

–Ты называешь это жизнью? – изумился Азазель. Маска Гийома Лорана трескалась на его лице, распадалась как ненужная, обнажая белую кожу древнего демона. – Ты? Ты в клетке! Среди вонючего сброда!

–Оставь меня, – отозвался заключённый.

–Ты предатель! Я пришёл за тобой. За твоей силой. За твоим могуществом.

–Я забыл всё это.

–Лжёшь! – Азазель в ярости ударил ладонью по решётке. Скользнула неприятная искра адского пламени, упала на пол…ох, прожжёт, однако, дыру насквозь. – Ты лжёшь!

–Я забыл и правду, и ложь, – заключённый усмехнулся, подняв голову, – уходи, Азазель.

Азазель замер на мгновение. Он давно не видел Левиафана, и очень давно искал его. Конечно, мало что уже помнилось про этого демона, кроме того, что характер у него всегда был непростой. Но, в конце концов, не настолько же непростой, чтобы дезертировать, когда тебя призывает тьма?

Левиафан же думал иначе. Он был древнее того, кого считал теперь своим владыкой, и, явившись раньше, полагал себя тем, кто может решать такие вещи. Его предназначением был хаос. Он поднимал бури и вздымал волны, наводил темноту и под покровом её напускал своих морских чудовищ на несчастных моряков, утягивая их без разбору в свой мир.

А потом он изменился. В очередной раз, проигрывая очередному же архангелу, вздохнул и понял, что так больше продолжаться не может. Но с такой службы не уходят. И Левиафан бежал. Обернуться человеком дело нехитрое, но всюду за тобою потянется твой след, а искали Левиафана и демоны, и ангелы, и все с намерением использовать и уничтожить. Ангелы–использовать в показательной расправе над тьмой, демоны – использовать его опять как оружие, и со временем покарать.

Почувствовав на себе следы чужого присутствия, Левиафан ещё раз сменил облик, а затем решил спрятаться там, где ни ангелы-снобы, ни объятые гордыней демоны не будут его искать – в приюте равнодушия и жестокости, в забвении, среди обречённых.

Тут Левиафан и хотел позабыть про свои обещания, про свои клятвы, про свою силу, но на деле он просто забыл умереть. Как и другие демоны, объятый гордыней, Левиафан был невнимателен к тому, как живут люди.

Так его и нашли.

–Они придут за тобой. Лучше пойдём с нами. Люцифер тебе всё простит, – убеждал Азазель, справившись с собой. – Он даст тебе всё.

–Он не даст мне покоя. Я его обрёл и забыл всё, чем жил, – Левиафан понимал, что значит его отказ. – Иди, Азазель, и извинись за меня перед ним…

Знал, что значит, и всё же отказывался.

–Как знаешь! – Азазель круто повернулся на каблуках и без всякой оглядки пошёл прочь.

Для демона слабого это место кишело соблазнами. Здесь легко можно было выменять десяток душ на какие-нибудь мелочи вроде свободы. Но Азазель слабым не принадлежал. Он принадлежал к преданным, а это означало, что он пришёл сюда не торговаться, а выполнять приказ. Приказ он выполнил и спешил с результатом.

–Коллега! – радостный голос доктора Миллера встретил его в кабинете надзирателя, – вы видели его? Правда же – чудо?

–Какое там чудо? – огрызнулся Азазель. – Обыкновенная морская корова!

И не давая шанса доктору Миллеру прийти в себя, вышел прочь, на свободу, которая так и осталась ему чужой.

***

–Я уговаривал его, клянусь тьмой! – на всякий случай повторил Азазель. Молчание Люцифера ему не нравилось. – Сказал, что за ним явятся ангелы, что ты даруешь ему прощение, что…

–Его выбор, – остановил слова Азазеля Люцифер. Остановил вроде бы мягко, не повышая голоса, но Азазеля всё равно встряхнуло.

–Я уговаривал…– неуверенно повторил Азазель. Ещё недавно Люцифер убеждал его, что это очень важно – привлечь Левиафана на свою сторону, что нужно отыскать его –мятежного, явленного хаосом, и обещать ему что угодно. А теперь – равнодушие.

–Отказ – это тоже ответ, – заметил Люцифер. – Я благодарен, что ты его всё-таки нашёл. Вельзевул не смог. Или не захотел суметь.

Губы Люцифера тронула едва заметная улыбка. Кому-то со стороны могло показаться, что Люциферу забавно говорить об этом, и провал Вельзевула (или предательство) – это только проделка. Но Азазель хорошо знал Люцифера и понял: Вельзевулу лучше прямо сейчас надо думать о спасении перед вечностью. Очень долго Люцифер будет выжидать, но совершенно точно настигнет однажды неудачливого своего прислужника.

Он дождётся дня, когда Вельзевул почувствует себя в безопасности и обрушит его. Просто потому что может. А ещё потому что нельзя ошибаться. И если тебе нужно найти Левиафана – ищи Левиафана.

–Ну что ж, тот, кто нам мешает, тот нам и поможет, –Люцифер произнёс это спокойно. Как будто бы ждал, что придётся ему произносить эти слова.

Азазель приподнялся на месте. Он пока не понимал.

–Ангелы казнят его в назидание, – ответил Люцифер на молчание Азазеля. – А мы потребуем мести и выдачи убийц.

–А если не казнят? – рискнул предположить Азазель. – Они же понимают, что если они нашли Левиафана, то мы-то… это провокация.

Люцифер взглянул в лицо Азазелю и его губы чуть-чуть дрогнули в полуулыбке. Азазель понял: участь его решена.

***

«Оставьте меня, оставьте меня! Светом клянусь и тьмой клянусь – я всё забыл!» – Левиафан, в мире людей известный как 24/601 лежал без сна. Он многое бы отдал, чтобы наступил вечный лёгкий сон, но никто не даровал ему его. Он знал, что если попытается умереть по-людски – попадёт в руки Люциферу. Если останется – его убьют, и неважно – те или эти…

Левиафан не видел выхода. Вернее, был выход уйти в Ничто, но такое не нравилось самому Левиафану. Он хотел жить. Жить. А не стать ничем. Жить, а не творить хаос, из которого был рождён. Жить, просто жить, и дышать, и неважно, что воздух сырой и мерзкий, что плесень пожирает углы камеры – это настоящий рай Левиафану, это место, где он забыл кто он есть.

–Ну что, милейший? – голос доктора Миллера заставил Левиафана открыть глаза. Сна не было, но в этой тюрьме свет никогда не гасили и от этого глаза уставали. За счастье было сомкнуть глаза и ничего не увидеть в образовавшейся тьме.

«Опять!» – Левиафан не был умён. Как и все силы из хаоса, он не просчитывал ходы наперёд. Так он жил, так он воевал, так проигрывал и точно также скрывался.

Что стоило ему умереть? или прикинуться умирающим?

А теперь вон– здрасьте-пожалуйста, доктор Миллер ходит чаще к нему, чем солнце по небу.

–Я возьму у вас кровь на анализ и померю давление! – доктор Миллер был радостно-подвижен. За его спиной молча стояли три охранника и надзиратель. И хотя никто из них ничего не помнил, у надзирателя было смутное чувство, что есть какой-то большой подвох во всём происходящем.

24/601 протянул руку к доктору Миллеру с неожиданной покладистостью и…

***

–Что с ним? – испуганно дёрнулся надзиратель. – Он что, умер? Ну? Отвечайте!

–Я…– доктор Миллер затрясся, – я не…я решительно…

Его дрожь была настоящей. Точно так дрожал и Гийом Лоран, когда Азазель похищал его оболочку, оставляя прежнюю людскую, также до того похищенную у кого-то.

–Я не…– доктор Миллер овладел собою, в изумлении и досаде глядя на тело 24/601 – чудесного явления природы. – Это всё из-за вас! Это из-за вашей дремучести он так и не попал в лабораторию!

«Сейчас главное не перестараться!» –улыбнулся про себя Левиафан, усиленно жестикулируя руками доктора Миллера, дух которого корчился на дне жалкого тела заключённого 24/601.

–Очистить камеру! – велел надзиратель со смущением и облегчением. – Вам, доктор, лучше молчать о том, что вы здесь видели. Пройдите ко мне в кабинет, мы с вами обсудим…официальную версию.

–Со мной? думаете, я стану заниматься подлогом? Да за кого вы меня принимаете?! Я, между прочим, обладатель двух докторских степеней, я лауреат…

«Работает!» – радовался Левиафан, но радость его сдуло тотчас. Он ощутил за своей спиной присутствие и обернулся.

–Рафаэль! – Левиафан легко узнал ангела. А как не узнать. Если они бились десятки раз и каждый раз проигрывал Левиафан.

–Здравствуй, демон, – отозвался Рафаэль равнодушно. На людей он, как и Азазель, не обратил внимания. его целью был Левиафан.

–Оставь меня, – попросил Левиафан. В его голосе звучала страшная тоска океанов, из которых вылилась сила. – Оставь меня, я всё забыл, и я всё отрёк! Прошу, дай уйти.

Рафаэль покачал головой:

–Нет, Левиафан, ты забыл, то выбор твой. А я помню. И небо помнит. А мы не прощаем!

Рафаэль взмахнул рукой и в следующее мгновение Левиафана оказался в родной стихии хаоса, в первозданном своём чудовищном виде, вдали от тюрьмы и надзирателя, вдали от всего, что давало ему покой, снова в бою, снова лицом к лицу с Рафаэлем.

И снова в поражении. В последнем своём поражении.

«ну почему…я же всё на свете забыл?» – в последний раз подумал Левиафан, а затем чудовищное его тело расплылось в вечность.