Заблудиться

Сказано было не раз и не два: не ступайте к окраине леса! Сказано было и шёпотом, и гневно, и тревожно – по-всякому! Сказано было и старухой Вирагой, что давно уж слепа; и грозною Каталиной-швеёй; и кузнецом Акошем; и рыбаком Имре и всяким, кто был горазд к слову!

Сказано было, как законом наречено, а толку? Тянется к окраине леса вся молодёжь. Друг дружку локтями пихают, посмеиваются, подшучивают – не страшно ничего юности, нет ещё страха, не ценится жизнь от того, что кажется ещё безумно долгой.

–К окраине леса не ходить, негораздки! – гремит старуха-Вирага. Даром, что слепая – слух её острее стал, да злость пришла на слепоту свою, да на жизнь, трудом истасканную. – Там живёт злой дух.

–У-ууу! – посмеивается молодёжь, присвистывает, улюлюкает, перемигивается. Да-да, злой дух! И в речке он, и в доме он, и в сене он.

Темнеет меж тем окраина леса. Пройди три дороги, коль хочешь к лесу спуститься. Минуй три ряда кустарников мелких, да вот тебе лесок – и ягода в нём, и грибы, и лесная тишина, ан нет! Неинтересно туда юным и весёлым ступать. Опасности нет. Загадки нет. Ругани взрослых тоже.

–Дурни вы, – кузнец Акош не злой человек, от того и прислушиваются к нему хоть немного. – Опасное место.

–Духи? – посмеиваются юные и весёлые.

–Духи не духи, а место такое…тревожное, – Акош хмурится. – В былые годы проводили там обряды да ритуалы. Племена, что жили здесь прежде, называли окраину леса святой. Верили, что делит она миры, что их защищают. Не стоит тревожить память прошедших лет.

Акош как всегда! Вроде кузнец, всегда в деле, в работе, говорит мало и то – по делу. А потом вдруг и разохотится к беседе, и говорит, говорит, да всё интересно, да начитанно так! Много знает кузнец!

–К тому же – там тропы узкие, все корнями древних деревьев изъедены. Оступишься, шаг неровно направишь, да и подвернулась нога, упадёшь, ещё и ногу сломать можно, а то и шею.

Акош улыбается. Глаза его остаются холодными и мрачными. Тяжёлый у Акоша взгляд, да и рука не легче, а всё же пытается он объяснить молодёжи, предостеречь их… сердечность в его голосе всё же трогает сердце.

Всегда, конечно, тянулись здесь к этому лесу. Как ушли племена, окраине той поклоняющиеся, да пришли другие – слава здесь зародилась дурная. Крепла с годами. То говорили, что, мол, из леса выходит рогатый чёрт, то лесные девы по поляне скакали, то огоньки вглубь вели…

Крепла дурная слава! Иные почитали, а кто подурней – решались вдруг храбрость проверить – шли в лес, да там пропадали.

Качает Акош головой: что за поколение ныне? Никакого почтения к святым местам, к местам силы. Всё лезут, смеются. Верить во всё перестали – погибель кличут.

–Там живёт лесной король, – рыбак Имре сушит сети и попутно рассказывает. Сказывать он любит. – Когда возник лес, солнцу недосуг было его хранить – и создало солнце лесного короля. Чтобы по лесам всем был хозяином, да чтобы твердо ответ держал…

Слушает молодёжь сказки, где посмеивается, где призадумается, где долю страха получит, а всё ж одно: окраина леса темна, ведёт туда тропа заросшая, но широкая-широкая, как приглашает. Чем не ступить? Отчего не позволить себе хотя бы…

Но боязно.

Перекрикиваются:

–Ну что, Лайшо, не бывал ещё?

–Ты бывал ль, Орбан?

Посмеиваются, подзуживают. Вроде и лес, вроде и знают, что всё старушечьи сказки, а всё же нога ступить боится.

А тут ещё Алида – признанная краса – волос – ворона крыло, глаза что озера синие, стан гибкий, сама насмешница, а туда же – посмеивается:

–А вот я бы за того, кто хоть час проведёт в том лесу – не думая б, и пошла!

Смех смехом, а блеснёт глазами, улыбнётся ласково, и дрогнет сердце.

–Правду ль говоришь, Алида? – Лайшо ловит тонкую руку Алиды, удерживает, чтоб в глаза ей посмотреть. – Правда – пойдёшь?

Алиде страшно. Знает она нрав отца своего – тот по расчёту её выдать хочет в город. Но зачем Лайшо – сыну швеи и мельника знать о том? Да и как отступишь пред всеми? Собрались – парни, девки, да ребятня тут же – ждут ответа её.

–А ты прежде, чем правду ждать, скажи сначала – чего добиваешься? – Алида держит себя, выбирается из хватки Лайшо, смотрит на него, ждёт ответа. Теперь он в западне, не она.

–А если пойду? – Лайшо улыбается. Но без радости. Так улыбается только отчаяние.

Алида оценивающе оглядывает Лайшо. Фигурою ладен, лицом пригож – будь иной уклад дома, Алида бы и сама…

Но позабавиться-то можно?

–Что ж, – Алида улыбается, – завтра, как стемнеет, буду здесь. и если вступишь в лес и где-то через час вернуться сможешь – подумаю!

Лайшо кивает. Будет. Алида улыбается – знает, что будет здесь не только Лайшо, но и подруги её, и друзья Лайшо – всем интересно. одну ребятню тоска грызёт – кого отпустят? А если самим сбежать?

–Решено! – Алида встряхивает копной волос, слегка-слегка, чтобы те лишь в движение пришли. Знает она – завораживает это. волосы что полотно шёлка. – А ежель не придёшь – так не подходи ко мне!

***

–Правду ль говорят? – Тимея врывается вихрем. Она сама есть воплощение ветра и буйства. Если Алида ладная, изящная, завораживающая, и не идёт, а плывёт будто, то Тимея резкая, стремительная, решительная – ступает твёрдо, не сломишь!

–Ты о чём? – Лайшо изображает удивление. Да только не пройдёт это с Тимеей. На руках её рос Лайшо. Она пятью годами старше, а нянчила его как взрослая, зная, что отцу да матери некогда.

Тяжко Тимее пришлось, да только кому ж она пожаловалась бы когда? с детства мучилась она головной болью – возили её и к целительнице, и в церковь, да не помогало. Сейчас всё легче, но иной раз как прижмёт –Тимея и стоит, смиренная, от боли белая, а и то – без дела не остаётся. Ей бы лечь, а она противится:

–От боли лекарство труд!

И тем спасается. Лайшо её не понимает.

–Ты межеумок! Куда собрался? Да ради чего? Ради кого? Всё отцу с матерью расскажу! – бушует Тимея. – Ради какой-то ветрогонки, ради какой-то…

–Не смей! – Лайшо подскакивает к сестре. Она на голову ниже его, но глаза её мечут молнии. Страшно Лайшо. А ещё обидно – чего она не в своё лезет?

Остановиться бы Лайшо. Но не может. Юность кровь разгоняет:

–До чего тебе ж не сидится? Молчала б, да в девках не сидела сейчас! Но нет, как пустая всюду, ещё и болезная! И сердца нет, и души…

Осекается Лайшо. Остывает кровь. В лице Тимеи ни кровинки. Белая-белая! Страшно Тимее слышать это про себя. Сама она знает – с лица не вышла. Да характером брала. Ни отец, ни мать её девичеством и не попрекнули, а брат родной, которого она кормила-умывала-учила, такое ей говорит.

–Прости, – Лайшо ещё думает, что можно всё исправить этим простым словом. Но смысл? Тимея услышала. Тимея сделала вывод.

–Ступай куда хочешь, – Тимея круто поворачивается на каблуках и уходит прочь. Не оборачивается, хотя Лайшо её зовет. Не оборачивается – нельзя – увидит он её злые слёзы.

«Ну и иди!» – со злостью думает Лайшо. Злость его на самого себя обращена, да только разве от этого себе легче? Другого проще обвинить и Лайшо полагает так: сама виновата – лезет куда не след, как же ему было реагировать? Он не маленький – ему в следующее лето будет уже семнадцатый год! Отец его в этом возрасте первую мельницу перехватил в управление от своего отца.

Отмахивается Лайшо – потом помирится. У него дело важнее есть – надо поспать. Ночью будет не до сна.

***

–Креста на тебе нет, Алида! – подруги и обмирают от любопытства – как оно будет? А вроде и укорить хотят. Не по-людски это.

–Есть крест, – Алида не верит в серьёзность Лайшо. – Он, может, ещё и не придёт.

Собираются юные и весёлые. Подружки Алиды, друзья Лайшо, мелькнула голова ещё одна…

–Тимея здесь! – бежит шепоток. Алида хмурится: сестра Лайшо – это не Лайшо. Здесь на красу не купишь. Тимея зверь. Грызет и кусает больно – мстит за свою неудачу.

Но показать того нельзя.

–Здравствуй, Алида, – Тимея проходит к Алиде спокойно. Расступаются перед ней. и даже подружки Алиды по сторонам жмутся – нет от них Алиде опоры.

–А, это ты? А братец твой где? – Алида, однако, храбрится. Она, в конце концов, ничего не делает – так ей хочется в это верить. Он же сам согласился?

–Если с ним что случится – я тебе косы твои вырву, – обещает Тимея и Алида почему-то впервые по-настоящему пугается. С Тимеи станется.

–Я его на аркане не тяну! – она ещё пытается победить.

–Ты не прикидывайся, – советует Тимея, – не люб тебе Лайшо, а ты…

Она осекается. Лайшо. Сам. Здесь.

Тимея успевает нырнуть в сторону, не желая, чтобы Лайшо её заметил. Могла бы и не стараться. Лайшо никого, кроме Алиды уже и не видит. Цель кажется ему близка. Всего-то час! легко. Всего-то лес. Всего-то сказки.

Алиде бы передумать, но перед всеми не струсишь. Повторены условия, провозглашено условие. Лайшо делает шаг по запретной тропе.

***

Оказалось, что страшно было сделать только первый шаг. А дальше – легче. Лес как лес, и никакой тайны. Луна серебрит дорожку – иди, только внимательно под ноги смотри.

Лайшо решает не идти далеко, а походить лишь так, скрывшись за первой линией кустарников, многие десятилетия никем не тронутых. Он нащупывает каждый шаг, благо – в сообщниках у него луна, и та услужливо серебрит дорогу.

Лайшо делает десять шагов, двадцать, тридцать…по его ощущениям должны уже скрыться все, пришедшие посмотреть на него – сдержит слово иль нет? но оборачивается Лайшо – и все ещё очень чётко видны, словно не три десятка шагов сделано, а пять.

Чудно Лайшо! Но ничего, может ночью иначе всё видится? Может шаги мелкие?

Ещё десяток шагов – оборот – нет, даже не потускнели фигуры.

Несуразица какая-то! Но ничего, Лайшо способен ещё соображать, и какой-то мелкой проделкой ума его не проведёшь! Он смело сворачивает вправо, хотя изначально хотел идти по прямой дороге.

Вправо темнее и ещё тише. Не слышны голоса тех, кто остался у кромки леса. Ничего не слышно. Отдалился от них Лайшо.

Лайшо оглядывается – узловатые ветви кругом, старые настолько, что нет на них листвы. Неприятно, конечно, в серебряном свете луны да в полумраке кажутся они застывшими змеями. Но это ничего – Лайшо думал, что будет страшнее.

Здесь можно и подождать. По ощущениям Лайшо прошло минут пять. Значит, можно присесть на землю, благо, ночи пришли тёплые. Земля не успевает остыть так быстро.

Лайшо выбирает место почище, так, чтобы спина его опиралась на поломанное от старости дерево – сухое и слабое, прикрывает глаза – знает с детства, что в темноту лучше не смотреть. этому его Тимея научила, когда пришлось Лайшо впервые спуститься в погреб.

–Не смотри в темноту. Следуй за тем, что нужно, и не смотри по сторонам, а то твой ум начнёт вспоминать кошмары, – так учила Тимея, сама безумно боявшаяся темноты, но таившая это в себе.

Лайшо прикрывает глаза. Всё не так страшно. Это просто старый лес.

***

–Третья лучина сгорела, – сообщает Орбан. Это первый голос, который раздаётся впервые с той минуты, как Лайшо скрылся в лесу.

Все как-то сразу замолчали и принялись ждать. Ждали в тишине. Каждый думал о своём.

Алида, например, о том задумалась, что будет, если отец прознает о её выходке. Многое прощал он дочери, да только всегда велел не заигрываться. А прознай он?..

Как торговец – отхлещет дочь по щекам. И будет прав. Но он человек слова…

Алиде страшно. Она очень хочет, чтобы Лайшо не вернулся. Заигралась. Теперь понимает. Бросила фразу ненужную и не тогда, когда следовало, отшутиться не сумела – полагала выйдет забавно.

А выходило страшно.

«Пусть он не вернётся!» – молится Алида про себя, а слова вслух не говорит. Держит лицо.

Тимея мрачна. Третья лучина – это примерно полчаса отведённого времени. Каждая горит около десяти минут. Значит, ещё три и…

***

Ветер поднялся. Странно, Лайшо полагал, что сегодня будет безветренно. Но слух не подводит – ветер шумит, и…

Осознание подбрасывает Лайшо прямо на месте. Чем же это шумит, если часть этого леса так стара, что даже листья здесь не растут?!

Лайшо открывает глаза и взору его представляется страшное зрелище: со всех сторон мягко гнутся посеребренные лунным светом ветви. Змеями гнутся и шелестят, шелестят. Не листва это. совсем не листва.

Лайшо вскакивает. В испуге он спотыкается о корневища – такие же посеребренные и такие же ожившие, и корневища перехватывают его ноги. Лайшо рвётся из них, ругается, и всё же побеждает.

А со всех сторон ветви, ветви! Шипят, змеятся, гнутся…

Лайшо вскакивает и бросается прочь, к выходу. Чёрт с ней, с Алидой! Права была Тимея – не стоит из-за какой-то ветрогонки себя губить!

Но мысль путается. Лайшо бежит по пути, который кажется ему верным и…

Видит себя. Себя, мирно сидящего, прислонившегося к дереву на той самой поляне, где был сам только что, откуда бежал, погнанный серебряными ветвями-змеями! Только здесь Лайшо почувствовал настоящий ужас. Всё, что было до этого – было детским испугом, а это…

Лайшо не может отвести взгляда от себя, ужас держит его на месте, ужас обвивает его невидимыми цепями и заставляет смотреть на то, как возле второго Лайшо начинают шипеть и извиваться ветви. Похожие на безглазых, безличных змей, они шевелятся и тянутся к Лайшо.

«Просыпайся!» – думает Лайшо. Ему кажется, что если второй он откроет глаза, то ничего страшного не произойдет. Торопясь пробудить себя же, Лайшо кричит, но звук не исходит из его горла.

Лайшо пытается отвернуться, но невидимая власть держит его таким. Она заставляет смотреть на то, как ветви медленно оплетают его, второго, как сдавливают, как перехватывают шею, заставляя открыться в немом крике его рот, и как проникают внутрь…

Лайшо тошнит и рвёт. Сила разжимается, позволяя ему упасть на колени и очистить желудок. Лайшо не находит сил, чтобы встать. Он остаётся так стоять, глядя на то, как его самого оплетают и оплетают бесчисленные ветви и…

Не сразу до Лайшо доходит. Он видит себя – ещё себя, а потом – сухое старое дерево со множеством узловатых сухих веток. Потом приходит понимание и Лайшо в ужасе откидывается на спину, теряя последнюю опору.

Он – дерево. Второй он – теперь дерево! Такое же чудовище, такое же, как и те, что напали на него.

Нет, он не дерево. Он лежит на земле. На холодной земле. У него бешено стучит сердце. Он не дерево!

Он-то нет. а другие деревья – это что тогда?

Лайшо оглядывается по сторонам. Кругом стена деревьев. Таких же, одинаковых! Они одинаково старые, на каждом отсутствует листва и есть только эти узловатые ветки, ветки!

Лайшо поднимается. На него не покушается никто, но Лайшо кажется, что за ним наблюдают. Кто-то незримый. Или кто-то, принявший другой облик?

Кругом – стена. Ни тропы. Откуда он пришёл? Куда идти? но надо идти. Лайшо овладевает собой, и постоянно озираясь, стуча зубами от ужаса и странного холода, идёт на удачу.

***

–Шестая, – шелестит Орбан и Тимея сползает на землю. Всё. В ней нет мести. Ещё не обрело горе эту форму. Сейчас она разбита.

–Не надо. Не надо. Мы ещё ничего не знаем! – Орбан усаживает Тимею. Он сам глубоко встревожен и разбит своей тревогой, но ей явно хуже.

–В самом деле, он сейчас появится!

–Конечно, появятся!

Галдят наперебой. Утешают не её – себя. Они все были здесь. они все – соучастники подлости и сообщники глупости.

–Доигрались, болезные? – выступает из темноты Акош. Лицо мрачное. С ним – родители многих из юных и весёлых. Шумели, видимо, изрядно. Да и многие ушли этой ночью.

Тут же и мать с отцом Лайшо и Тимеи. Видят – Тимея почти без чувств. Отец закусывает губы – до боли и крови. Мать сразу же голосить…

–Это всё из-за Алиды! – одна из подруг (а в горе и неясно сразу какая именно) находит, как отвести от себя грех. – Это из-за неё Лайшо…

Алида вскрикивает от удивления. Ещё недавно совсем она молилась о том, чтоб Лайшо не вернулся, а теперь – все накинулись на неё, смотрят темно и ненавистно. Будто сами все не были здесь! и кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь попытался её или Лайшо разубедить?

–Доигрались…– цедит с видимым удовольствием Каталина-швея. У неё шесть детей, да держатся дома. В общей забаве участия и не примут. Держит их Каталина в строгости.

Во всяком случае – так она думает.

–Доигрались, – повторяют подошедшие, глядя на детей – своих и чужих. С ненавистью, со страхом, с испугом, с тоскою. Кто себя вспоминает, свою непокорность, кто гневается.

–Это всё Алида! – новое обвинение. Новый шёпот. На этот раз уже меньше сторонников Алиды. За себя отвечать не хочется, а за неё и подавно. Никто ничего плохого не делал – так, посмотреть пришли. А остальное – она! Она – змея!

Алида смотрит вправо и влево – нигде ни сочувствия, ни понимания. Презрение. Ярость.

Алида отступает на шаг и спиною налетает на кого-то. Ещё не обернувшись, она понимает, кто это.

–Папа, – Алида плачет, но даже не замечает этого, – папа, разве я виноватая?..

***

Ноги сбиты. Но ничего – зато просвет. А где просвет – всякая тропа. И Лайшо, не замечая уже ничего, бросается туда.

Кровят ладони, саднят ноги. Но он торопится. Ветви хлещут по лицу, но Лайшо неумолим – он сейчас покинет этот чёртов лес! И даже радостно ему – он всё-таки сделал это. правда, тепреь подумает уже он – достойна ли Алида его внимания!

Вот уже редеют деревья, вот сменяются они мелким и вязким кустарником, а вот…

А вот и выход. И Лайшо застывает и угасает в нём всякая радость.

Он стоит на выходе из леса, а его деревни нет. и ничего нет. Ровно поле – без конца и края. Как же так? не мог же он выйти далече? Да даже если и так – вкруг этого леса есть река, другой, знакомый лес, деревня Лайшо, а ещё – путь на город. А вот поля нет.

А ещё – разве время для солнца? Лайшо казалось, что прошло не так много времени. Но нет – солнце в небе. Да так светит крепко, что кажется – полдень. А под солнцем особенно ясно видно, что вышел Лайшо в чужое место. В незнакомое.

Слёзы давят Лайшо.кому их выплакать? Кто его сюда тянул? Господи, услышь заблудшего! Выведи его!

Лайшо отступает к лесу и снова – темень. Ночь, луна. Лайшо оглядывается по сторонам – деревьев нет. есть люди. Где были деревья – люди, где были кустарники – дети. И все чем-то одинаково пустые и печальные, и все взирают на него.

–Помогите…– шепчет Лайшо, когда эти люди, или же давно не люди, не сговариваясь, делаю шаг к нему. А их много. Не охватишь толпу взглядом. Далеко-далеко уходят.

–Не поможет, мальчик, – отвечает ему какой-то змеиный шелест. – Мы здесь жили и будем жить. Зачем вам всем так надо нас тревожить?..

Лайшо вырывается, но множество рук уже держат его и каждая – цепкая. Не оторвёшь и одной. И каждая рука тянет в свою сторону.

***

–Папа, разве я виноватая?..– Алида плачет. Алида стремительно тускнеет в эту ночь.

Отец не успевает ответить, а сказать ему надо многое. О том, как разочарован он ею. О том, как подвела она его. Как опозорила! И какая вина на неё легла.

Но не успевает.

–Лайшо! – кричит кто—то и вся ночь приходит в движение. Все вскакивают, оживляются, перестают шептаться. Сплетаются в странное живое многорукое и многоглазое существо, действуя по единому порыву.

–Лайшо! Лайшо!

–Это он!

Оживает Тимея, мать перестаёт голосить, Алида выдыхает с облегчением (а с нею и отец – ему такой позор и тоже ведь не нужен).

–Лайшо! Лайшо!

Они подскакивают, сминают друг друга, толкаются. Лайшо же, стоя в центре всеобщего радостного круга, лишь посмеивается. Он искренне рад.

–Что там с тобой было? Лайшо! Как ты это перенёс?

Вопросы, вопросы…

–Позже. Я очень устал, – Лайшо не может посмотреть на всех, каждому ответить на объятие. И переварить всеобщую радость от собственного возвращения.

Всеобщую радость, в которой никто не замечает, что у Лайшо в глазах странновато посверкивает серебром. А если и заметил бы кто – подумал бы на луну да на свою усталость.

–Прости меня! – Алида бросается к нему.

–Не злюсь, – на неё Лайшо не смотрит и отталкивает её – слегка, но настойчиво.

В конце концов, эти дела нынешнего Лайшо больше не интересуют.

–Завтра, чего к парню прицепились! – Лайшо приходят на помощь, отталкивая особенно говорливых. – Пусть отдыхает!

Верный подход. Они же не знают, что завтра для них не наступит? И что назавтра будет только большой лес, а все люди из деревни ниже его – исчезнут. И только лес будет немым свидетелем, но кому он что скажет? Только пошуршит множеством листьев, которых ещё сегодня точно нет.

Завтра лес заберет все души. Завтра обратит их своими листьями и наденет на свои узловатые змеиные ветви.

А в сообщниках у леса – одна луна.